Текст книги "Белый отряд"

IX. Приключения в Минстедском лесу

Аллен шел густым лесом по глухой тропинке, порой совершенно терявшейся. Юноша не без волнения осматривал богатую местность: он знал, что его предки некогда владели этими землями. Его отец, чистокровный сакс, считал своим праотцом Годфри Мэлфа, владевшего Бистерном и Минстедом еще в ту пору, когда норманны впервые ступили на английскую землю. Но понемногу фамилия беднела и утрачивала свой блеск, часть владений перешла к королю, часть конфисковали за неудачный мятеж саксов. Однако у них в собственности оставался родовой замок с рощей и фермами, и потому Аллен не без чувства гордости смотрел на земли своих предков, ускоряя шаг в надежде поскорее увидеть родной замок.

Вдруг во время этих размышлений перед ним словно из-под земли вырос крепкий мужчина, одетый как крестьянин, с дубиной в руках.

– Стой! – грозно крикнул незнакомец. – Как смеешь ты свободно гулять по этим лесам? Кто ты?

– А почему я должен отвечать тебе? – насторожился Аллен, готовясь к защите.

– Чтобы спасти свою голову, мальчишка! Что у тебя в сумке?

– Ничего ценного.

– Покажи-ка!

– Не покажу.

– Глупец, я придушу тебя как цыпленка! Отдавай сумку, если не хочешь распрощаться с жизнью!

– Ни того, ни другого без борьбы! Попроси ты у меня милостыню – я бы охотно тебе дал что мог, но силой не добьешься ничего, еще я расскажу обо всем брату, Минстедскому сокману…

При этих словах разбойник опустил свое оружие.

– Коли так – другой разговор! Раз вы его брат – не дай бог мне вас обидеть!

Аллен улыбнулся.

– Ну, раз так – покажи мне ближайшую дорогу к его дому.

В эту минуту раздались звуки охотничьего рога, и на поляну вылетела кавалькада охотников. Впереди всех ехал воинственный загорелый человек со сверкавшими из-под нависших бровей глазами. На нем был шелковый кафтан с золотыми лилиями, бархатная мантия, опушенная горностаем, а на серебряных доспехах были оттиснуты львы Англии.

Аллен сразу узнал доблестного Эдуарда, короля англосаксов. Юноша снял шляпу и почтительно поклонился королю, но мужик стоял как ни в чем не бывало, опершись на свою дубину и не выказывая подобающего уважения королю и его свите.

– Шапку долой, собака! Шапку долой! – грозно прикрикнул на него барон Брокас и прошелся по его лицу хлыстом.

Бродяга с ненавистью посмотрел вслед всадникам.

– Мерзкая гасконская собака, – прошептал он. – Пусть Господь уничтожит меня, если я не уничтожу все, что найду под крышей твоего замка!

– Не примешивай имени Бога к своим мстительным угрозам! – воскликнул Аллен. – Я поищу какую-нибудь целебную траву, чтобы успокоить боль от удара этого лизоблюда…

– Не тревожься обо мне, юноша, и, если хочешь увидеть своего брата, поспеши: сегодня наши молодцы будут ждать его на сборище. Иди скорее в ту сторону, в проем между дубом и терновником, и ты выйдешь на минстедское поле. Я бы присоединился к тебе, да уж нашел себе ночлег.

Аллен поспешил в указанном направлении, и с каждым шагом, приближавшим его к замку, росла его тревога. Но вот деревья стали редеть, и он вышел на поляну, через которую протекал ручей. Грубый мостик привел его на другую лужайку – к деревянному зданию с тростниковой крышей. В золотом сиянии осеннего солнца это жилище казалось таким мирным и снова погрузило Аллена в приятные воспоминания.

Но его размышления вдруг были прерваны звуками голосов, и вскоре из лесу показался белокурый высокий мужчина, рядом с ним шла грациозная девушка с ясными глазами и гордым станом. Левая рука ее была согнута, и на ней сидел маленький взъерошенный сокол. Не заметив Аллена, разговаривавшие подошли к мосту, и до юноши донеслись обрывки фраз:

– Ты должна быть моей женой! – горячо сказал мужчина, хватая девушку за талию.

Девушка с гневом рванулась в сторону.

– Никогда этого не будет! Я скорее соглашусь стать женой последнего крепостного моего отца! Пустите меня, вы, грубый неотесанный мужик! Вот каково ваше гостеприимство! Сэр! – обратилась девушка к Аллену, наконец заметив его присутствие. – Защитите меня от этого негодяя!

– Послушайте, господин, – сказал Аллен, – вы не смеете удерживать мисс против ее воли!

Мужчина, не выпуская девушку, обратил к юноше свое лицо с пылающим взором и выразительными чертами. Лицо это показалось Аллену самым красивым из всех виденных, но сквозило в нем что-то дикое, необузданное.

– Осел! – гневно крикнул он. – Не суйся куда тебя не просят! Она обещала быть моей женой и будет!

– Лгун! – воскликнула девушка и, быстро наклонившись, вцепилась зубами в державшую ее руку. Мужчина с проклятием отдернул руку, a девушка, освободившись таким образом, подбежала к Аллену и спряталась за ним, ища защиты.

– Прочь с моей земли, щенок! Кто ты? Ты, кажется, из тех проклятых монахов, которые наводнили, как крысы, нашу страну… Прочь!

– Так это ваша земля? Вы владелец Минстеда? – в сильном волнении переспросил Аллен, не обращая внимания на гнев незнакомца.

– Да, я сын Эдрика, потомок знатного Годфри, и, клянусь бородой отца, странно было бы, если бы меня посмели оскорбить на единственном клочке моей земли, который еще не успели выманить! Прочь! Не мешайся не в свое дело!

– Не покидайте меня, – шепнула с мольбой девушка, – это будет позором для мужчины.

– Право, сэр, – ответил Аллен, слегка улыбаясь, – я вижу, что ваши предки высокого происхождения, но клянусь, что мои предки не хуже ваших!

– Собака! – яростно вскричал минстедский владетель. – Во всей округе не нашлось бы смельчака произнести такое!

– Однако я смею, – возразил Аллен с улыбкой, – ибо я тоже сын Эдрика, чистокровный потомок Годфри. Наверно, дорогой брат, – произнес он, протягивая руку, – теперь вы более тепло встретите меня!

Но тот, напротив, с проклятием отдернул руку.

– Ты – молодой щенок из Болье? Твои монахи ограбили меня, чтобы дать тебе воспитание, и теперь ты пришел отнять последнее? Негодяй, я спущу на тебя собак, прочь с дороги!

С этими словами он снова схватил девушку за руку. Но Аллен поспешил несчастной на помощь, и, взяв ее за другую руку, угрожающе поднял палку.

– Поступайте со мной как хотите, но, клянусь спасением души, я раздроблю вашу руку, если вы не оставите в покое девушку!

Уверенный тон и пламенный взор юноши показывали, что его слова не пустая угроза. Владелец Минстеда отскочил назад и стал оглядываться кругом в надежде найти что-либо для своей защиты, но, не найдя ничего, бросился к замку, свистом призывая к себе собак.

– Бежим, друг мой, – в волнении проговорила девушка, – пока он не вернулся!

– Пусть возвращается, – твердо произнес Аллен. – Я не тронусь с места, хоть призови он всю свою псарню.

– Идемте же, – умоляла девушка, – я не могу вас бросить здесь! Ради Пречистой Девы – бежим!

Аллен решился, и они стали поспешно пробираться сквозь кустарник, которым густо зарос лес. Наконец они выбрались к маленькой лесной речке и пробежали по ее дну полсотни метров, чтобы собаки потеряли след. Возле большого ясеня вышли на берег.

– Здесь не опасно, тут больше не его земля, – произнесла, задыхаясь, девушка.

Молодые люди отдохнули несколько минут на влажном мху берега. Затем поднялись и поспешно пошли дальше через Минстедский лес, по бархатному торфу, через лужайки, озаренные ярким солнцем.

– Так вы хотите узнать, в чем дело? – спросила на ходу девушка.

– Отчего же нет, – произнес Аллен, – расскажите, если желаете.

– Вы имеете право знать все, ибо из-за меня потеряли сегодня брата. Слушайте. Ваш брат хотел, чтобы я стала его женой. Но не потому, что меня любит, а чтобы пополнить свой сундук за счет моего отца. Отец же считает его неотесанным мужланом самого низкого происхождения. Он отказал ему и запретил мне охотиться в этой части леса. Однако сегодня я спустила своего маленького сокола Роланда на большую цаплю, и мы с пажем Бертраном стали преследовать его, не заметив, как оказались в Минстедском лесу. Вдруг моя лошадь – Трубадур – зашибла ногу, стала на дыбы и сбросила меня на землю. Затем Трубадур помчался, а Бертран, как безумный, бросился его догонять. Я осталась одна. И в это время из лесу вышел этот злодей и стал угрожать. Боже мой, боже мой! – продолжала она жалобно. – Мое платье в грязи, башмаки изорваны – что скажут дома? Это уже третье испачканное за неделю платье. Горе мне, когда Агата, моя камеристка его увидит.

– Что скажет ваш отец?

– Я скрою от него все. Он, само собой разумеется, отомстил бы за меня, но я не хочу этого. Бог даст, настанет такой день, когда отважный рыцарь пожелает носить мои цвета на каком-нибудь турнире, и я сообщу ему о неотомщенной обиде, у него появится повод добиться моей благосклонности, и он отомстит за меня Минстедскому владельцу. Обида будет смыта, и одним негодяем станет меньше на свете! Правда, это недурная мысль?

– Эта мысль недостойна такого существа, как вы. Слышать это из ваших уст – все равно что слышать богохульствующего ангела.

Девушка насмешливо взглянула на него.

– Очень вам благодарна за наставление! Даже отец не читал мне таких проповедей. Я недостойна вас и потому расхожусь с вами в разные стороны.

Аллен, ошеломленный, не успел произнести ни одного слова, как девушка уже пошла от него быстрой упругой походкой, и скоро ее платье мелькало изредка сквозь зеленую чащу.

Расстроившись, что нагрубил ей, юноша сделал несколько шагов, как вдруг сзади неожиданно услышал ее голос. Он обернулся.

– Я не буду больше обижать вас, – просто произнесла девушка, – я не скажу ни слова. Но по лесу я должна идти с вами.

– Вы не обидели меня! – взволнованно возразил Аллен. – Я не умею разговаривать с дамами и потому неосторожно рассердил вас!

– Тогда откажитесь от своих слов и скажите, что я была права, желая отмщения!

– Нет, я не могу сказать этого, – произнес он серьезно.

– Кто же из нас теперь больший грубиян? Хорошо, я ради вас прощу негодяя. Сама виновата – вечно попадаю в истории. Довольно ли для вас, сэр?

– Поверьте, ваша доброта принесет вам больше радости, чем мщение.

Девушка недоверчиво покачала головой и вдруг воскликнула с радостью:

– Вот и Бертран с лошадьми.

На просеку выехал на гнедой лошади, держа другую, серую, с дамским седлом, за узду, маленький паж в зеленой одежде.

– Я всюду искал вас, дорогая мисс Мод, – воскликнул он и, спрыгнув, бросился поддерживать стремя для девушки. – Трубадура я поймал лишь у Холмхилла. Вы не ушиблись? – заботливо поинтересовался он, бросая недоверчивый взгляд на Аллена.

– Нет, Бертран, – ответила мисс, – я очень благодарна за услугу вот этому незнакомцу. А теперь, сэр, – обратилась она к Аллену, – я не могу уехать, не поблагодарив вас. Вы поступили как истинный рыцарь. Сам король Артур со всей свитой не сделал бы больше. Не могут ли мои родные чем-нибудь отплатить вам за вашу услугу? Мой отец не богат, но знаменит, и у него есть влиятельные друзья. Скажите, что вы хотите, и мы постараемся исполнить ваше желание…

– Увы, леди, у меня нет желаний! – ответил Аллен. – Все, что у меня есть, – это два друга, они ушли в Кристчёрч, и я постараюсь присоединиться к ним как можно скорее.

– А где находится Кристчёрч?

– Неподалеку от замка храброго рыцаря сэра Найджела Лоринга, коннетабля герцога Солсберийского.

К удивлению Аллена, девушка громко рассмеялась и, дав шпоры лошади, понеслась через просеку. Аллен, провожая ее взглядом, видел, как она, обернувшись на опушке, сделала прощальный взмах рукой.

Юноша присел на пень, чтобы отдохнуть от пережитых треволнений, а затем, снова пустившись в дальнейший путь, скоро вышел на большую дорогу. Это был уже не тот наивный юноша, сошедший с дороги всего каких-нибудь три часа назад.

X. Джон Гордль нашел человека, за которым стоит следовать

Итак, Аллен, совершенно не по своей вине, очутился в досадном положении. В Болье он не мог вернуться раньше чем через год, а у брата в Минстеде рисковал быть затравленным собаками. Хорошо, что добрый аббат сунул ему десять серебряных крон, завернутых в лист латука. Но надолго ли ему могло хватить этой незначительной суммы! Лишь один луч мелькал перед ним в этой непроглядной, полной неизвестности тьме – два смелых и сильных товарища, с которыми он расстался утром. Если прибавить шагу, можно было бы их нагнать, пока они не достигли места назначения. Долго раздумывать было некогда, и потому Аллен, наскоро глотая по дороге остатки монастырского хлеба, быстро зашагал в том направлении, куда ушли его товарищи.

Вокруг него бог знает на сколько миль тянулся зеленый вековой лес. Жутко становилось на душе молодого человека, привыкшего с детства жить среди людей и совершенно не знавшего природы и ее диких прелестей. К счастью, он встретил лесника, который шел, перекинув топор через плечо, и тот вывел его на опушку Болдерского леса, известного своими старыми ясенями и тисами. Этот постоянный житель лесов все время болтал об охоте, барсучьих норах или сером коршуне, который свил себе гнездо в Вуд-Фидле, а юноша, не слушая его, думал о странной встрече с гордой прелестной девушкой, которая так неожиданно ворвалась в его жизнь и так же внезапно исчезла, как сон, как сладкая мечта. Лесник, заметив рассеянность спутника и не получая ответы на вопросы, свернул в сторону и, даже не попрощавшись с Алленом, исчез в лесной чаще.

Юный путник почти бегом шел вперед, надеясь за каждым поворотом дороги увидеть своих товарищей. От Винни-Риджа до Ринфилд-Уока леса были очень густыми и подступали к самой дороге, но за ними простирались огромные поля, покрытые красноватым вереском, и сливались на горизонте с темной линией отдаленных лесов. Тучи насекомых кружились, жужжа, в золотистой дымке осеннего воздуха. Сверкая своими прозрачными, как слюда, крыльями, длинные стрекозы проносились мимо Аллена или вдруг зависали в воздухе. Вот над самой головой путника прокричал белогрудый морской орел, и стая бурых дроф поднялась из густого папоротника и побежала прочь, тревожно вытянув вперед головы и неуклюже хлопая крыльями.

Встречался юноше на пути и самый разношерстный народ – веселый и говорливый, отпускавший мимоходом грубоватые шутки или вежливо кланявшийся всякому прохожему. Пятеро дюжих краснолицых матросов остановили Аллена и после веселого приветствия на малопонятном жаргоне протянули ему кружку, из которой до того пили все по очереди. Юноше, чтобы отвязаться от назойливых моряков, пришлось отпить глоток, отчего он, к великому удовольствию подвыпившей компании, закашлялся до слез. Затем он встретил рослого бородача верхом на гнедой лошади, с намотанными на руку четками и длинным мечом, висевшим на бедре, который при каждом шаге лошади лязгал о стальное стремя всадника. По черной одежде и восьмиконечному кресту на рукаве Аллен сразу узнал в нем одного из крестоносцев Ордена святого Иоанна Иерусалимского и, как благочестивый, истинно верующий человек, благоговейно обнажил голову и преклонил колено перед посвятившим всю свою жизнь борьбе с неверными. Один вид этого мужественного, закаленного в боях рыцаря так вдохновил Аллена, что он сразу почувствовал влечение к великим делам, чего, конечно, не случилось бы, знай он, что для большинства этих героев мальвазия[38]38
  Мальвазия – сладкое вино из винограда того же названия (по имени города в Греции).


[Закрыть] была интереснее диких мамелюков, а хорошая дичь куда дороже всяких побед над неверными.

Однако мало-помалу небо стало заволакиваться тучами, поднялся ветер, зашелестели и закружились в воздухе листья, и вскоре несколько крупных капель, упавших на сухую землю, сменил проливной дождь. Аллен огляделся, отыскивая место, где бы укрыться, и заметил поблизости густой куст остролистника, ветви которого образовали такой непроницаемый навес, что не уступили бы любой деревянной крыше.

Аллен не замедлил юркнуть под этот естественный гостеприимный кров, но тотчас же остановился в нерешительности, заметив уже приютившихся там двух молодых людей, в которых по одежде и манерам нетрудно было сразу признать студентов, наводнивших в то время все известные и малоизвестные уголки Европы. Один был длинный, сухой и меланхоличный, а другой – жирный и лоснящийся, с самодовольным лицом, напомнивший Аллену упитанного теленка. Юноша появился в то время, когда они совершали свой скудный завтрак и о чем-то спорили до слез.

– Идите, идите сюда, добрый юноша! – закричал тощий студент, увидев Аллена. – Vultus ingenui puer![39]39
  Мальчик с благородным лицом (лат.).


[Закрыть] Не бойтесь моего кузена, как сказал Гораций, у него сено на рогах, на самом же деле он и мухи не обидит.

– Заткни свой рот! – воскликнул другой. – Если уж дело дошло до Горация, вот что я скажу: Loquaces si sapiat! Каково? А по-английски это значит: человек разумный должен опасаться болтунов. Хотя если бы все люди были разумными, ты стал бы печальным исключением.

– Увы, Дайкон, боюсь, что твоя логика так же слаба, как и философия или богословие. Ей-богу, трудно хуже защитить свое утверждение, чем это сделал ты. Допустим, propter argumentum[40]40
  В силу твоего довода (лат.).


[Закрыть], что я болтун, тогда правильный вывод следующий: все должны избегать меня. А ты не избегаешь и поедаешь вместе со мной селедку в лесу, ergo[41]41
  Следовательно (лат.).


[Закрыть], человек ты неразумный, а я как раз об этом и насвистываю в длинные твои уши.

– Ах так! – отозвался его товарищ. – Язык у тебя работает не хуже мельничного жернова! Присаживайся, друг, и угощайся селедкой, – обратился он к Аллену, – но сначала заметь себе, что с этим связаны особые условия.

– А я-то надеялся, – сказал Аллен, поддерживая их шутливый тон, – что с этим связаны кусок хлеба и глоток молока.

– Только послушай его! – воскликнул толстый коротышка. – Вот ведь как, Дайкон! Остроумие, парень, заразная штука. Я распространяю его вокруг себя, создаю ауру. Говорю тебе, кто подойдет ко мне на расстояние семнадцати шагов, тот заразится. Взгляни хотя бы на самого себя. Скучнее человека я не встречал, однако за неделю и ты изрек три неплохих шутки, да еще одну – в тот день, когда мы покинули Фордингбридж, и от которой я и сам бы не отказался.

– Довольно, пустомеля! – остановил его другой и обратился к Аллену: – Молоко ты, друг, получишь и хлеб тоже, но ты должен рассудить нас беспристрастно.

– Прошу тебя, добрый юноша, – обратился к Аллену толстяк, – скажи нам, ученый ли ты клирик, и если да, то где ты учился – в Оксфорде или Париже?

– Кое-какой запас знаний у меня есть, – ответил Аллен, принимаясь за селедку, – но ни в одном из этих мест я не был. Меня воспитали монахи-цистерцианцы в аббатстве Болье.

– Фу! – воскликнули студенты в один голос. – Разве это воспитание?

– Non cuivis contingit adire Corinthum,[42]42
  Не каждому удается побывать в Коринфе (лат.).


[Закрыть] – заметил Аллен.

– А знаешь, брат Стефан, кое-какая ученость у него есть, – заметил меланхолик более бодро. – И он может оказаться самым справедливым судьей, ибо ему незачем поддерживать кого-либо из нас. Теперь слушай, друг, и пусть твои уши работают столь же усердно, как и нижняя челюсть. Judex damnatur[43]43
  Судья подлежит осуждению (если оправдывает преступника) (лат.).


[Закрыть] – тебе знакомо это древнее изречение. Я защищаю добрую славу ученого Дунса Скотта против глупых софизмов и убогих, слабых рассуждений Уильяма Оккама.

– А я, – громко заявил другой, – защищаю здравый смысл и выдающуюся ученость высокомудрого Уильяма против слабоумных фантазий грязного шотландца Скотта, который утопил крупицы смысла в такой груде слов, что этот смысл уподобился капле гасконского в бочке воды. Сам Соломон не смог бы объяснить, что этот мошенник имеет в виду.

– Конечно, брат Стефан, такой мудрости маловато! – воскликнул другой. – Это все равно как если бы крот стал бунтовать против утренней звезды оттого, что не видит ее. Но наш спор, друг, идет о природе той тончайшей субстанции, которую мы называем мыслью. Ибо я вместе со Скоттом утверждаю, что мысль подобна пару, или дыму, или многим другим субстанциям, по отношению к которым наших глаз недостаточно. Видишь ли, то, что производит вещь, само должно быть вещью, и если человеческая мысль способна создать написанную книгу, то сама эта мысль должна быть чем-то материальным, подобно книге. Понятно ли, о чем я хочу сказать? Или мне выразиться яснее?

– А я считаю, – крикнул другой, – вместе с моим мудрейшим наставником doctor preclarus et excellentissimus[44]44
  Доктором преславным и несравненным (лат.).


[Закрыть], что все вещи являются лишь мыслями; ибо когда исчезнет мысль, скажи, прошу тебя, куда денутся вещи? Вот вокруг нас деревья, и я вижу их оттого, что мыслю о них. Но если я, например, в обмороке, или сплю, или пьян, то моя мысль исчезает, и деревья исчезают вслед за ней. Ну, ведь так?

Аллен сидел между ними и жевал свой хлеб, а они спорили, покраснев, сильно размахивая руками. Никогда не слыхал он столь схоластической[45]45
  Схоластический – умозрительный, оторванный от жизни и практики.


[Закрыть] тарабарщины, таких искусных аргументов, силлогизмов и взаимных опровержений. Ответы разбивались о вопросы, как мечи о щит. Древние философы, основатели церкви, современные мыслители, Священное Писание, арабы – всем этим один стрелял в другого, а дождь продолжал идти, и зелень остролистника стала темной и блестящей от сырости. Наконец толстяк, видимо, начал сдаваться, ибо тихонько принялся за еду, а его противник, гордый как петух, избежавший топора, прокукарекал в последний раз набором цитат и заключений. Однако его взгляд вдруг упал на пищу, и он издал вопль возмущения.

– Ты дважды негодяй! – заорал он. – Ты слопал мою селедку, а у меня с утра ни крошки во рту не было.

– Вот это и было моим последним аргументом, – ответил сочувственно толстяк, – венчающим доводом, или peroratio[46]46
  Заключение (лат.).


[Закрыть], как говорят ораторы. Ибо если все мысли суть вещи, то тебе достаточно представить пару селедок, а потом кувшин молока, чтобы их запить.

– Достойное рассуждение, – воскликнул другой, – и у меня только один ответ на него.

Тут он наклонился и влепил толстяку звонкую пощечину.

– Да, не обижайся, – сказал он, – ведь вещи – это лишь мысли, и пощечина – только мысль, нельзя брать ее в расчет.

Однако последний довод отнюдь не показался убедительным последователю Оккама, он поднял с земли большую палку и огрел ею реалиста по макушке. К счастью, палка оказалась гнилой и разлетелась в щепки; однако Аллен предпочел оставить товарищей вдвоем – пусть сами решают свои споры. Солнце снова вышло из-за туч, и юноша тронулся в путь.

Вскоре лес начал редеть и сменился желтеющими нивами и богатыми пастбищами. По обе стороны дороги стали появляться деревенские избушки с соломенными крышами; на порогах некоторых этих убогих жилищ сидели усталые хозяева; во дворах краснощекие босоногие дети возились в песке. Приближался закат, и солнце своими лучами золотило всю окрестность: и зеленые луга, и стада белоснежных овец, и коров, бродивших по колено в высокой сочной траве и лениво двигавших челюстями. Аллен почувствовал внезапно накатившую усталость и потому очень обрадовался, увидев высокую остроконечную башню Кристчёрчского аббатства, а еще больше – когда узрел за поворотом дороги своих товарищей, сидевших верхом на поваленном дереве друг к другу лицом и игравших в кости. Подойдя ближе, он, к великому своему удивлению, заметил, что у лохматого Джона за спиной красуется лук Эльварда, на боку висит меч Эльварда, а на пеньке неподалеку – его стальной шлем.

– Mort de ma vie![47]47
  Будь я проклят! (франц.)


[Закрыть] – воскликнул лучник. – Черт знает как мне сегодня не везет! Счастье покинуло меня с тех пор, как я уехал из Наварры. У меня один и три. En avant, друг!

– Четыре и три, – ответил Джон, считая на своих огромных пальцах. – Ну-ка, стрелок, давай сюда свой шлем. Теперь остается куртка.

– Mon Dieu, – ворчал Эльвард. – Кажется, придется явиться в Кристчёрч в чем мать родила.

Как раз в это время он поднял глаза и увидел приближающегося Аллена.

– Клянусь небом, это наш cher petit. Не верю собственным глазам! – воскликнул Эльвард и бросился обнимать оторопевшего юношу. Джон тоже страшно обрадовался, но, будучи флегматичным и медлительным саксом, стоял в стороне, ухмыляясь и переминаясь с ноги на ногу, в только что выигранном шлеме, к слову сказать, надетом им задом наперед.

– Ты опять с нами, мой милый мальчик? – кричал вне себя от радости лучник, сжимая Аллена в объятиях. – Теперь уж ты не уйдешь от нас!

– Да я и не думаю уходить! – ответил Аллен, тронутый до глубины души такой сердечной встречей.

– Хорошо сказано! – решился наконец открыть рот Большой Джон. – Пойдем воевать втроем, и черт с ним, с этим аббатом из Болье! Но отчего у тебя такие грязные башмаки и чулки? Ты, должно быть, искупался в луже?

– Да, немного, – стушевавшись, ответил Аллен.

Потом, отправившись со своими товарищами в дальнейший путь, он рассказал им подробно обо всех приключениях, постигших его за этот сравнительно небольшой промежуток времени. Эльвард и Джон, шагая по обе стороны от молодого человека, внимательно слушали его. Когда же юноша замолчал, Эльвард, ноздри которого вдруг раздулись, как у породистой лошади, резко повернулся и быстро зашагал назад.

– Куда вы? – воскликнул испуганно Аллен, догнав Эльварда и схватив его за рукав.

– Оставь меня, mon petit. Я иду в Минстед.

– Зачем?

– Чтобы свернуть шею этому барану. Разве это можно допустить? Тащить слабую девушку против ее воли, травить собаками родного брата! Я должен идти!

– Нет-нет! – кричал Аллен, улыбаясь столь благородному порыву. – Ведь он никому не причинил вреда! Остыньте, приятель!

Эльвард мало-помалу стал поддаваться на уговоры и наконец повернул назад к Кристчёрчу, хотя все время бурчал себе что-то под нос и потряхивал своей гривой.

– Отчего в вашей внешности произошла такая перемена? – спросил, добродушно улыбаясь, Аллен. – Где доспехи, украшавшие славного воина? Где меч, лук и шлем? Отчего Джон шествует с таким важным видом?

– Сэм Эльвард выучил меня на свою голову этой игре, – ответил Джон.

– И способный же, черт возьми, оказался ученик, – проворчал Эльвард. – Можно подумать, что я попал в руки разбойников на большой дороге. Но, право, ты, как порядочный человек, должен вернуть мне эти вещи, чтобы не дискредитировать мою миссию, а я даю тебе честное слово, что заплачу сполна за них.

– Бери их назад, друг, зачем мне твои деньги, – ответил Джон, – мне лишь хотелось примерить на себя эти славные вещицы.

– Ma foi! – вскричал Эльвард. – Он, право, рожден для товарищества. Итак, я беру назад все свое оружие. Вы себе представить не можете, как я себя плохо чувствовал без лука за спиной и меча у бедра. Однако посмотрите, mes garsons: за церковью возвышается мрачная четырехугольная башня – это и есть замок герцога Солсберийского; мне кажется, я даже различаю отсюда красную косулю Монтекьютов на развевающемся знамени.

– Красное на белом, – подтвердил Аллен, всматриваясь в даль и прикрывая глаза рукой от солнца. – Какой мрачной кажется отсюда эта большая башня, и как ярко горит под гербом на стене чей-то шлем!

– Это стальной шлем часового, – ответил лучник, – надо поспешить, а то после вечерней зори могут поднять мост. Сэр Найджел, прославленный воин, придерживается самой строгой дисциплины и никого не впустит в ворота замка после заката солнца.

Друзья ускорили шаг и довольно быстро очутились у стены, окружавшей старинный город, не менее старинную церковь и мрачный на вид замок.

Между тем сэр Найджел Лоринг после ужина, лично убедившись, что слуги задали корм двум его боевым коням, Поммеру и Хасану, тридцати тяжеловозам, пяти испанским жеребцам, трем верховым лошадям миледи и огромному, серому в яблоках жеребцу, созвал всех своих собак и отправился на прогулку. Собак было штук семьдесят самых разнообразных мастей: больших и малых, гладких и лохматых, борзых, гончих, мастиффов, терьеров, спаниелей. Вся стая, визжа и лая, высунув языки и виляя хвостами, ринулась вперед, как поток, по узкому каналу, который вел от туингемской псарни к берегу Авона.

Порядок этого дикого на вид шествия поддерживался лишь двумя просто одетыми егерями, которые время от времени покрикивали на непослушного пса или взмахивали длинными плетьми. Сзади, под руку с леди Лоринг, шел сам сэр Найджел. Они медленно и степенно подошли к мосту, взошли на него и, облокотившись о его каменные перила, долго стояли, любуясь чистой, зеркальной водой и мелькавшими в глубине пестрыми форелями.

Сэр Найджел по наружности своей был хилым и невзрачным, со слабым голосом и мягкими, вкрадчивыми манерами. Он был настолько мал ростом, что жена его, среднего роста женщина, была выше его по крайней мере на три пальца. Еще во время первых походов, когда он, очертя голову, вел на штурм бравую дружину герцога Дербийского, со стен осажденного города маленького рыцаря облили горячей известью и на всю жизнь обезобразили его лицо и тело. С тех пор он производил впечатление подслеповатого, сутулого человека, всегда смотрел, прищурив один глаз. Хотя сэру Найджелу пошел уже пятый десяток, но его нравственная чистота и нескончаемая походная жизнь сохранили в нем бодрость и молодцеватость, благодаря которым издалека его можно было принять за бравого, энергичного юношу. Но его желтоватое лицо красноречиво свидетельствовало о суровых лишениях войны, а небольшая остроконечная бородка, которую он носил следуя господствовашей в то время моде, посеребрилась легкой сединой. Одежда его была простой, но щеголеватой. Большая фламандская шляпа с изображением Эмбрунской Богоматери на широкой ленте была надета сильно набекрень, чтобы закрыть ухо, наполовину отсеченное ловким ударом одного фламандского воина во время восстания при Турне. Плащ и штаны были цвета спелой сливы, от каждого рукава висели до колен длинные манжеты с прорезями. Башмаки были из красной кожи с узкими носками, но без той округлости, которую требовала тогдашняя мода. Через плечо была перекинута шитая золотом роскошная рыцарская перевязь, а на застежке красовался его искусно вырезанный герб – пять алых роз на серебряном поле. Таков был рыцарь Найджел, стоявший на Авонском мосту и беседовавший со своей леди.

Но, если бы кому-нибудь в ту минуту пришло в голову спросить чужестранца, впервые видевшего перед собою эти два лица, какое из них принадлежит славному воину, имя которого прогремело на всю Европу, – он наверняка указал бы на леди. И действительно, своим квадратным красным лицом, густыми бровями и повелительным взором она казалась куда мужественнее супруга. Это немудрено: ведь то был век воинственных женщин: в памяти людей еще были свежи подвиги Черной Агнесы Дунбарской, леди Солсбери и герцогини Монфортской. Монтекьюты смело могли покидать Туингем и оставлять свои семьи, пока замок находился в надежных руках леди Мэри Лоринг.

Однако и тогда уже находились люди, которые, отдавая должное храбрости и неустрашимости этих воинственных женщин, все-таки высказывали мнение, что не следует забывать и о женственности. Злые языки говорили, что из всех подвигов, которыми прославил себя сэр Найджел, едва ли не самый большой – его победа над такой внушительной особой прекрасного пола, как леди Мэри.