Текст книги "Белый отряд"

– Грош ему цена, – прошептал Аллен. – Но вот и ваш отец.

– Сейчас вы сами убедитесь, какая я послушная ученица, – шепнула она юноше, выступая вперед. – Папа, я очень благодарна этому юному псаломщику: он защитил меня в Минстедском лесу, в четырех милях к северу от Кристчёрчской дороги, где ты запретил мне бывать одной.

Сэр Найджел, подводивший в это время к креслу свою седую старушку-мать, был поражен небывалой откровенностью дочери.

– Ах, Мод, Мод! – сказал он, укоризненно качая головой. – С тобой труднее справиться, чем с сотней пьяных лучников. Однако сейчас сюда придет твоя мать, не стоит говорить ей об этом. Скроем мы твое приключение – повинную голову и меч не сечет. Отправляйся пока в свою комнату и сиди там спокойно. Вы бы, матушка, сели поближе к огню, – продолжил сэр Найджел, обращаясь к старушке, – кровь уж не греет вас, как прежде. Мне необходимо поговорить с вами, Аллен Эдриксон. Я хочу пригласить вас к себе на службу. А вот, кстати, и моя многомудрая супруга, не посоветовавшись с ней, я не привык ничего делать.

– Вы мне сразу понравились, молодой человек, – заявила леди Лоринг, – мне кажется, на вас можно положиться. Милорд так плохо о себе заботится, что ему необходимо иметь возле себя надежного человека. Монастырскую жизнь вы уже познали, теперь вам следует испытать невзгоды мирской жизни, чтобы сделать правильный выбор.

– Именно такой была последняя воля моего отца, Он завещал мне идти в мир на двадцатом году, – ответил Аллен, скромно опустив глаза в пол.

– Ваш отец, верно, был очень умный человек, – сказала леди. – Если вы согласитесь пойти с нами, вашими товарищами будут самые доблестные и благородные рыцари Англии.

– Ездите верхом? – спросил сэр Найджел, глядя на юношу слегка прищуренными глазами.

– Да, в аббатстве мне много приходилось ездить.

– Положим, есть различие между монастырской клячей и боевым конем. Играете на каком-нибудь инструменте или поете?

– Играю на цистре, флейте и ребеке.

– Превосходно! Умеете описывать гербы?

– Порядочно.

Сэр Найджел сейчас же устроил Аллену экзамен, указав на один из многочисленных гербов, висевших на стенах зала.

– Серебристое поле, – ответил юноша, – лазурная перевязь, обрамляющая три ромба, разделенных тремя черными пятиконечными звездами.

– Очень неплохо для юноши.

– Надеюсь, вы скромны и услужливы?

– Я всю жизнь служил, милорд.

– Умеете ли вы резать по дереву?

– Я резал в монастыре два дня в неделю.

– Образцовый юноша! Достоин быть первым оруженосцем. А скажите, пожалуйста, не умеете ли вы завивать волосы?

– Нет, милорд, но я научусь.

– Для меня это очень важно, – сказал сэр Найджел, – тяжелый шлем, который я в течение тридцати лет ношу, порядочно вытер мне макушку. – С этими словами он снял бархатный берет, и Аллен увидал лысину, блестевшую при свете огней. – Видите, – продолжал он, тряхнув небольшой прядью жидких волос, – эти кудри нуждаются в помаде и щипцах, при дневном свете вы сами убедитесь, что они довольно скудно покрывают мою голову.

– Вашей обязанностью будет также хранить кошелек милорда, мой супруг слишком щедр и готов отдать все свои деньги первому встречному, – поведала с улыбкой леди Лоринг. – Скромность и честность, – добавила она, – наиболее важные и ценные качества для пажей и оруженосцев. Спешить особенно нечего, сейчас уже пора на покой. Пусть Небо поможет вам. Мы хорошо знали вашего отца и потому доверяем и рады помочь его сыну, хотя ваш старший брат причиняет нам немало беспокойства, разжигая скандалы и раздоры в графстве.

– Едва ли нам удастся выступить в поход раньше Дня святого Луки, – заметил сэр Найджел, – нам предстоит еще очень много работы. Таким образом, у вас будет достаточно времени присмотреться к своим новым обязанностями и подучиться тому, чего вы не знаете. С нами хочет отправиться паж моей дочери Бертран, но он еще слишком молод для суровой военной жизни.

Аллен почтительно поклонился, собираясь уйти, но леди Лоринг остановила его.

– Насколько я могла заключить из ваших слов, вы получили в Болье немало знаний?

– В сравнении с моими наставниками я знаю очень мало.

– Во всяком случае достаточно, чтобы посвятить два часа в день занятиям с моей дочерью Мод. Она очень упряма и ветрена и до сих пор читает одни только сказки о зачарованных девах да о странствующих рыцарях. С ней занимается наш приходской священник, отец Христофор, но он слишком стар, и пользы от его учения мало. Пожалуйста, возьмите в свои руки обучение Мод, а также моей камеристки Агаты и Доротеи Пьерпонт.

Таким образом Аллен нежданно-негаданно очутился не только в роли оруженосца славнейшего рыцаря Англии, но еще и наставника трех молодых девиц. Можно себе представить, в каком смятении, с пылающими щеками и блестящими глазами, он вернулся из замка к своим товарищам!

XII. Аллен просвещается

Наступила горячая пора приготовления к походу. Во всех южных графствах Англии чистили доспехи, сильнее стучали молоты по наковальням и быстро, словно морская волна, переносилась из селения в селение молва о том, что скоро, скоро опять сойдутся на бранном поле лихие львы и белые лилии[55]55
  Львы изображены на гербе Англии, лилии – Франции.


[Закрыть]. Эта новость имела громадное значение в ту суровую эпоху, когда война была выгодным ремеслом, когда предметами вывоза из страны служили храбрые лучники, а ввоза – пленники. Шесть лет ее сыны скучали, изнемогая от чуждой им мирной жизни. Старые воины Креси, Ножана и Пуатье радостно ожидали зова трубы, но еще радостнее бились сердца юношей, с детства привыкших слушать воинственные рассказы своих отцов и дедов. Перевалить через горы на юге, одолеть укротителей горячих мавров, поддержать величайшего полководца эпохи, найти залитые солнцем поля и виноградники, притом что границы Пикардии и Нормандии так же не защищены, как леса Джедборо, – вот лучшее будущее для подрастающих воинов. Вдоль всего морского побережья только и было разговоров, что про войну; в каждом доме постоянно упражнялись в стрельбе из лука, нередко звенела сталь.

Вскоре каждая крепость выслала своих кавалеристов и каждое село – пехотинцев. В конце осени – начале зимы все дороги были полны звуками накиров[56]56
  Накир – небольшой барабан.


[Закрыть] и труб, ржанием лошадей и топотом бойцов. Начиная с Рэкина на валлийской границе до Котсуолдса на западе или Батсера на юге не осталось ни одного холма, с которого не было бы видно ослепительного блеска оружия, развевающихся плюмажей и волнующихся знамен. Отовсюду стекались маленькие отряды, соединявшиеся потом в шумные потоки. Ежедневно огромные корабли, распустив паруса, увозили за море смелых ратников при громких прощальных возгласах тех, кто уплывал, и тех, чья очередь была впереди. От Оруэлла до Дарта не было ни одного порта, который бы не отправил свой маленький флот с радостно развевающимися флагами – так, будто суда шли на праздник. Таким образом, в это ненастное время года военная мощь Англии направилась к морю.

Не было недостатка в воинах, падких до военной добычи, и в старом, густонаселенном Гемпшире. Во главе отрядов смелых лучников из Холта, Вулмера и Харвуда развевались знамена с изображением сарацинской головы Брокасов и красной рыбы де Рошей. На востоке командовал Борхент, на западе – сэр Джон де Монтэгю. Сэр Люк де Поненж, сэр Томас Вест, сэр Мориц де Брюэн, сэр Артур Липскомб, сэр Уолтер Рамси и могучий сэр Оливер Баттестхорн маршировали на юге с новобранцами из Андовера, Орлесфорда, Одигема и Винчестера, между тем как из графства Суссекс подвигались сэр Джон Клинтон, сэр Томас Чейн и сэр Джон Фоллисли с отрядами закованных с ног до головы в железо рыцарей, направляясь прямо в Саутгемптон. Но больше всего кипела жизнь в Туингемском замке, по-прежнему представлявшем собой главный сборный пункт, ведь имя и боевая слава сэра Найджела привлекали к нему лучших воинов страны всех видов оружия. Лучники из Нью-Фореста и Форест-оф-Бир, ратники из славной местности, омываемой реками Стаур, Авон и Итчен, юноши из знати гемпширских родов – все отправились в Кристчёрч и посчитали за честь воевать под знаменами с пятью алыми розами.

Одна лишь бедность мешала славному рыцарю сэру Найджелу заменить вилообразное знамя четырехугольным. Земля его приносила скудный урожай, сундуки пустовали, даже замок, в котором он жил, и тот был взят в аренду. Сердце сэра Найджела обливалось кровью при виде того, как самые отборные копьеносцы волей-неволей должны были отходить от ворот его замка, ведь он был не в состоянии одеть их и платить им приличное жалованье. Тем не менее сэр Клод Латур не забыл своего боевого товарища. В присланном через Сэма Эльварда письме было написано, что в его распоряжении имеются средства, чтобы снарядить сотню стрелков и двадцать копьеносцев, которые, присоединясь к находящимся уже во Франции тремстам ветеранам Белого отряда, составят войско, достойное такого знаменитого полководца, как сэр Найджел. С большой тщательностью выбирал доблестный рыцарь людей из толпы добровольцев и много совещался по этому поводу с Симоном Черным, Сэмом Эльвардом и другими опытными воинами.

Ко Дню всех святых, не успели еще опасть желтые листья с деревьев, сэр Найджел сформировал отряд из лучших гемпширцев; конницу отряда составляли двадцать хорошо вооруженных копьеносцев. К ним примкнули Питер Терлейк из Фарэма и Уолтер Форд из Ботли, снарядившиеся за свой счет и разделившие с Алленом Эдриксоном обязанности оруженосцев.

Шесть недель продолжались эти приготовления. Женщины не покладая рук шили белые верхние куртки, что носили все воины Белого отряда, и нашивали на грудь алых львов святого Георгия, покровителя Белого отряда. Наконец все было готово, и произведенный на дворе Туингемского замка смотр дал блестящие результаты. Даже самый старый из ветеранов французской войны мог бы, положа руку на сердце, сказать, что никогда еще не видал столь хорошо вооруженного отряда, начиная с седого рыцаря в шелковом камзоле и кончая стоявшим в конце могучим Джоном Гордлем, опиравшимся на огромный черный лук.

Аллен Эдриксон вот уже два месяца жил в Туингемском замке и с каждым днем все больше и больше втягивался в светскую жизнь, находя в ней, вопреки россказням старых монахов из Болье, светлые стороны. Как благодарил он своего отца за его мудрое желание показать сыну этот прекрасный мир, прежде чем тот произнесет отречение!

Не раз в своих размышлениях он сравнивал старого аббата Бергхерша с благородным рыцарем Найджелом Лорингом, который, несмотря на всю свою славу и величие, жил так просто, так высоко держал свое знамя, так бесстрашно жертвовал своей жизнью ради отчизны, и Аллен все больше убеждался, что, перейдя на сторону этого рыцаря, он не изменит своим идеалам и устремлениям, не допустит грубой оплошности. Его, конечно, смущала война, нежная и мечтательная душа его содрогалась при одной мысли об убийствах, но в ту эпоху все люди составляли воинственное братство, так что было не так уж много различий между воином и служителем Бога. На третий день пребывания в Туингемском замке сэр Найджел дал Аллену копье и полное вооружение, за которые последний должен был заплатить из первой доставшейся на его долю военной добычи.

Однако невольно напрашивался вопрос, не было ли другой причины, заставившей Аллена так скоро позабыть о монастыре, где он безмятежно провел все свое детство и отрочество. В сердце человеческом слишком много глубоких тайников, чтобы проследить за его движениями. По мнению благочестивых монахов, женщина считалась корнем всех зол, вместилищем всех соблазнов и опасностей для души… По уставу цистерцианского ордена монах не смел поднимать глаза на женщину, а между тем Аллен по два часа ежедневно занимался с тремя юными, прекрасными и, следовательно, вдвойне опасными, с монашеской точки зрения, девушками. Но, что бы ни говорили монахи, Аллен чувствовал, как его облагораживает общество этих милых созданий, как сильнее проявляются лучшие качества его души, и сердце его наполнялось неведомой до той поры радостью.

Мисс Мод была очень капризной и своенравной ученицей. Если какой-нибудь предмет возбуждал ее любопытство, она набрасывалась на него с жадностью, легко обгоняя других учениц. Но сколько надо было терпения, чтобы засадить ее за изучение предметов, требующих упорства, настойчивости и хорошей памяти! Обыкновенно в таких случаях она делала вид, что слушает, а мысли ее, как прекрасно понимал Аллен, блуждали далеко, где-нибудь в лесу, на охоте с гончими и соколами, и лишь принесенная Алленом книга могла вернуть фантазерку на стезю обучения. Бывали случаи, когда уроки приводили ее в бешенство, но Аллена трудно было вывести из себя, и Мод, пораженная кротостью своего учителя, разражалась приступами самообличения. Однажды, когда она пребывала в дурном настроении, молоденькая камеристка Агата, желая угодить госпоже, стала подшучивать над Алленом и делать на его счет колкие замечания. Мисс Мод вдруг изменилась в лице и, злобно сверкнув глазами, воскликнула:

– Как ты смеешь?

– Но я ничего не сделала! – попробовала было защититься молодая девушка. – Я лишь повторила то, что сказали вы.

– Как ты смеешь? – кричала мисс Мод, задыхаясь от волнения. – Безмозглая дура! Тебе бы рубашки шить, а не заниматься с таким умным, добрым и бесконечно терпеливым человеком. Тебе лучше сейчас… Нет, просто выйди вон! Сию же минуту!

Испуганная Агата мигом выскочила из комнаты, и за дверью послышались ее громкие рыдания.

– За что вы на нее так обрушились? – кротко спросил Аллен, глядя широко раскрытыми глазами на мисс Мод, которая так внезапно из тигрицы нападающей превратилась в защищающую. – Она меня ничуть не обидела. Право, вы иногда совершаете бо`льшие проступки.

– Я без вас знаю, что я самая скверная и злая женщина на свете, но я не позволю, чтобы кто-нибудь обижал вас при мне.

Поначалу такие инциденты во время занятий повторялись довольно часто, но потом твердый и настойчивый характер Аллена сломил наконец упрямство мисс Мод, и она с каждым днем становилась все более покладистой. Однако менялся и сам Аллен. Несмотря на то что он, как мог, старался отвлечь ее от мирской жизни, сам при этом все сильнее в нее втягивался. Образ мисс Мод прочно поселился в его сердце, и как ни старался он убедить себя, что негоже мечтать о дочери самого сэра Найджела бедному клирику, – то были доводы разума.

Как-то в ноябре Аллен возвращался домой с Питером Терлейком от дорсетширского оружейника. Юноши спешили домой и потому неслись быстрым галопом. Питер был сильный, смуглолицый и видный молодой человек, он радовался предстоящей войне, как гимназист каникулам, но в этот день был печален и задумчив.

– Не замечал ли ты, Аллен, – начал он, – что мисс Мод последнее время стала бледнее и молчаливее обыкновенного?

– Может быть, – коротко ответил Аллен.

– Она теперь целыми днями сидит в своей комнате, вместо того чтобы охотиться и веселиться, как бывало всегда. Это все твои книги наделали!

– Мне приказала миледи, ее мать.

– Много ли понимает миледи в деле воспитания столь хрупкой, как фарфор, натуры… Ей больше пристало водить на приступ отряд лихих копьеносцев, чем воспитывать эту нежную девушку. Знаете, Аллен, одному вам открюсь: я люблю прекрасную мисс Мод и готов отдать за нее последнюю каплю крови.

Сердце Аллена похолодело и словно остановилось. Он взглянул на Питера, лицо которого при бледном лунном свете казалось пунцовым, глаза горели страстью.

– Отец мой очень богат, – продолжал Питер. – У него много ферм, пахотной земли, мастерских и стад овец, а я единственный сын. Я уверен, сэр Найджел ничего не скажет против такой партии.

– А мисс Мод? – невольно вырвалось из груди Аллена.

– В этом-то и заключается все мое горе! Лишь только я начинаю говорить ей о своей любви, она, как ретивый конь, закусывает удила. Вчера я осмелился попросить у нее зеленую вуаль, чтобы обвязать ее вокруг своего шлема, но она ответила, что бережет ее для кого-то другого, получше меня. Хоть она потом и извинилась за свою грубость, но все-таки вуали не дала. Не влюблена ли она в кого, Аллен?

– Не знаю, – коротко ответил Аллен, и сердце его трепетно забилось.

– Ведь, право, кроме меня, Уолтера Форда, тебя, а ты отчасти лицо духовное, да старика отца Христофора, она никого не видит.

– Не знаю, – повторил Аллен, и оба оруженосца еще быстрее пустили вскачь своих лошадей.

На следующий день утром юный учитель стал внимательнее присматриваться к своей воспитаннице и действительно нашел в ней большую перемену.

– Должно быть, ваша госпожа нездорова? – обратился Аллен к Агате, когда мисс Мод вышла на минуту из комнаты.

– Ну, это неопасная болезнь! – ответила Агата с лукавой улыбкой.

– Но что с ней? – настаивал Аллен.

– То же, что и кое с кем еще. Мне кажется, не она одна страдает этой болезнью. Вы такой ученый, наверно, лучше меня можете определить эту болезнь.

– Я лишь вижу только, что она с каждым днем становится печальнее.

– Через три дня все уедут, и в замке Туингем станет тоскливо, как в монастыре. Как же ей не печалиться?

– Вы правы, – ответил Аллен, – я и позабыл, что ее отец уезжает на войну.

– Отец? – воскликнула камеристка, рассмеявшись. – Какая наивность! – С этими словами Агата юркнула из комнаты, оставив Аллена томиться между страхом и надеждой, что в намеке лукавой ученицы, может быть, и есть доля правды.

XIII. В поход!

Накануне Дня святого Мартина, когда забивают скот, Белый отряд был готов к выступлению в поход. В замке царило большое оживление: начальники торопились с последними распоряжениями; воины тщательно осматривали снаряжение, боясь забыть какую-либо мелочь; отовсюду раздавались призывные сигналы рожка; кони нетерпеливо били землю копытами и грызли удила. Их громкое ржание напомнило Аллену, что уже пора идти на двор замка. Он быстро собрался и вышел из оружейной. Представившаяся его взору картина была до того необычайна для юноши, что, подойдя к группе всадников и стрелков, освещенных красноватым пламенем факелов, так как утро еще не наступило, он застыл в немом удивлении. Неизвестно, сколько времени простоял бы Аллен, созерцая военную мощь отряда, если бы не легкий вздох, который послышался позади него. Он быстро оглянулся и увидел мисс Мод, которая, отвернувшись от него, прислонилась к стене с прижатыми к груди руками, бледная и вместе с тем прелестная, как полевой цветок на заре; по ее колышущейся груди Аллен понял, что она плачет.

– Увы! Увы! – воскликнул Аллен. – Что привело вас в такое печальное состояние?

– Вы не знаете, что значит отправлять близких на войну; я уже не первый раз вижу эти сборы, и всякий раз возвращалось домой куда меньше воинов, чем уходило, – печально вздохнув, ответила Мод.

– Не печальтесь так, если Бог услышит вашу молитву, то раньше чем через год вы вновь всех увидите – живыми и невредимыми, – попытался успокоить ее Аллен.

Мод печально покачала головой. Внезапно щеки ее покрылись ярким румянцем, глаза вспыхнули.

– Если б вы знали, Аллен, как я ненавижу себя за то, что я женщина, что я не могу приносить пользу, как эти добрые воины, которые так охотно жертвуют собой, в то время когда я должна сидеть в четырех стенах и вечно шить и прясть, прясть и шить! Теперь, когда вы уходите, я обречена на скуку и бездействие, ведь вы один могли вознести мои мысли над стенами замка далеко-далеко. Ну, много ли от меня пользы?

– Но вы нужны мне! Вы для меня весь мир, дорогая Мод, – воскликнул Аллен, подхваченный страстным потоком ее слов. – Я постоянно о вас думаю. С тех пор как я узнал вас, я переродился, я не могу без вас. Я знаю, что беден, незнатен и недостоин вас, но моя любовь так безгранична, что я надеюсь одолеть все препятствия! Скажите мне лишь одно слово надежды, и я буду бережно носить его в сердце. Вам одной отныне пренадлежит моя жизнь… О боже, я вижу, вы дрожите… Что я наделал, безумец! Мои слова вас испугали?

Девушка дважды порывалась что-то сказать, лицо ее стало бледным, как полотно, наконец Мод вымолвила:

– Это так неожиданно для меня… Не понимаю, как могла произойти в вас такая перемена. А вдруг вы снова переменитесь?

– Жестокая! Кто виной этой перемене?

– Еще ваш брат… Думаю, это у вас семейное. Не сердитесь, Аллен, это в самом деле неожиданно для меня, я не знаю даже, что вам ответить.

– Лишь слово надежды, – воскликнул Аллен, – и я буду беречь его как зеницу ока.

– Вряд ли я могу исполнить вашу просьбу, это было бы жестоко с моей стороны. Вспомните, в каких отношениях наши семьи, ни мой отец, ни ваш брат не допустят этого.

– Но какое дело моему брату до всего этого? Я лишь хочу слышать, что не противен вам, что в вас нет ненависти ко мне…

Она посмотрела на Аллена более ласково, и нежное слово уже готово было сорваться с ее губ, но в этот момент раздался звук боевой трубы, призывающий всех на места. Все забегали, засуетились, зазвенело оружие, и мисс Мод мгновенно переменилась: лицо сделалось холодным, глаза загорелись, щеки полыхнули огнем. Откинув голову, она твердо сказала:

– Ваше место, Аллен, теперь возле моего отца. Прежде всего вам нужно служить, храбро исполняя свой долг. Не печальтесь, Аллен, заслужите сначала расположение моего отца, а там будет видно… До свидания, и да хранит вас Бог.

С этими словами она протянула ему свою маленькую ручку, которую Аллен хотел было поцеловать, но Мод выскользнула, оставив в его руках ту зеленую вуаль, о которой мечтал Питер Терлейк.

Аллен благоговейно прижал талисман к губам, спрятал его за пазухой и, поправив оружие, поспешил присоединиться к отряду.

Утренний туман стал понемногу рассеиваться, и напутствуемый обитателями замка отряд, выпив по кружке пряного эля, которым обнесели всех ратников, следуя обычаю, бодро выступил из замка в направлении Авонского моста. Мирные граждане, разбуженные звуками боевых труб, громом барабанов, ржанием коней, выскочили из своих теплых постелей и, кутаясь в плащи, дрожа от утреннего холода, с любопытством смотрели на грозное шествие. Впереди отряда двигался со знаменем Симон Черный на рослом коне, таком же крепком и жилистом, как он сам. За ним ехали девять копьеносцев, вооруженные с ног до головы и одетые в броню. Их копья и мечи не раз добывали славу на равнинах Пикардии. Далее следовали сорок стрелков, вооруженных большими желтыми луками и щитами; все это были люди крепкие, полные сил, обросшие бородами и могучего телосложения. Середину отряда занимали двадцать семь вьючных лошадей, нагруженных всевозможными боевыми принадлежностями. Затем еще два десятка лучников, десяток копьеносцев, наконец, арьергард, состоящий из двадцати стрелков, среди которых заметно возвышались громадная фигура Джона. Эльвард шел около него, выделяясь своими латами и поношенной курткой, лучше всего указывающими на то, что он не новичок в военном деле и не раз ходил в поход. Так двигалась эта армия, приветствуемая по пути горожанами и их дражайшими половинами, с любопытством рассматривающими диковинное зрелище и с удовольствием обменивающимися с проходящими воинами перекрестными шутками.

– Здравствуй, папаша Хиггисон! – закричал Эльвард, еще издали заметив деревенского трактирщика. – Видать, другим настала пора угощаться твоим вином!

– Не настала, клянусь святым Павлом! – ответил трактирщик. – Черта с два вы оставили, все взяли с собой! Во всем погребе уже ни капли вина! Давно уж вам пора убираться отсюда…

– Не беда, папаша! – заревел Джон. – Бочки пусты, значит, карманы полны! Припаси-ка нам побольше вина и сбереги до нашего возвращения!

– Сбереги-ка лучше ты, лучник, свою большую глотку, чтобы было чем пить! – прокричал кто-то, и вся толпа весело загудела.

– Будет вино, будет и глотка, – спокойно заметил Джон.

– Сомкните ряды! – крикнул Эльвард после нового взрыва хохота. – Вперед, мои дети! Клянусь своей пятерней, это моя маленькая Мэри с мельницы! Ma foi, она просто прекрасна! Adieu, ma chérie! Mon coeur est toujours а toi![57]57
  Прощай моя дорогая! Мое сердце навсегда с тобой (франц.).


[Закрыть] Уоткинс, – продолжал он, – подтяни-ка свой пояс и не раскачивайся во все стороны, как северный медведь! Перестань глазеть по сторонам, а то испортишь глаза!

Отряд уже приближался к повороту дороги, когда из ворот замка выехал сэр Найджел на своем ратном вороном коне Поммере. На доблестном рыцаре был бархатный камзол, на голове красовался аккуратный берет, к которому золотым аграфом пристегнуто было страусовое перо. Трем оруженосцам позади него, помимо перьев, виделось яйцо – настолько лысым был затылок сэра Найджела Лоринга. При нем не было никакого оружия, кроме большого тяжелого меча, висевшего на седельной луке. Впереди ехал Терлейк, который вез внушительный шлем с изображением дракона; Форд нес тяжелое тисовое копье, Аллен держал гербовый щит. Рядом с почтенным рыцарем ехала верхом леди Лоринг, пожелавшая проводить мужа до опушки леса. Время от времени она поворачивалась к нему своим резко очерченным лицом, напряженно оглядывая его снаряжение и доспехи. Затем сделала знак рукой Аллену, чтоб тот поравнялся с ней, и сказала:

– Я поручаю лорда вашим заботам. Помните, что мой супруг пьет вино подогретым – мальвазию или вернэдж, пряности добавляйте, сколько поместится на ногте большого пальца. После боя необходимо переменить белье. В ящике есть мазь из гусиного жира, которую надо прикладывать к старым ранам, если они в ненастную погоду у него начнут ныть.

– Довольно, моя радость, не думай больше о таких пустяках, все будет сделано и улажено. Почему ты так бледен и печален, Эдриксон? Разве не должно взыграть сердце истинного мужа при виде отряда столь отважных копьеносцев и веселых стрелков? Клянусь святым Павлом, было бы дурно для вас, если бы меня не радовало, что впереди моих храбрых ратников реют пять алых роз.

– Ах, да, Эдриксон, – продолжила леди Лоринг, – не забудьте про кошелек, который я вам уже отдала; в нем лежат двадцать три марки, один нобль, три шиллинга и четыре пенса. Это солидная сумма. Совсем забыла сказать, что у милорда есть две пары башмаков: одна из красной кожи, для ежедневной носки, а другая с золотыми носками – для торжественных случаев, например, при встрече с принцем или Чандосом.

– Голубка моя, – сказал сэр Найджел, – вот мы и на опушке леса, и как ни жалко расставаться с вами, но я не смею увозить хозяйку столь далеко от ее замка.

– О, нет, дорогой мой, – ее губы задрожали, – можно мне еще немного проехать с вами? Подумайте, сколько времени я буду лишена вашего милого общества!

– Что ж, будь по-вашему, моя бесценная. Воспользуюсь этим временем и скажу вам, что у меня уже вошло в обычай отстаивать честь моей дамы с тех пор, как я узнал вас. Где бы я ни оказался, я объявляю через глашатая о том, что дама моего сердца – прекраснейшая и добрейшая из всех женщин и для меня честь сразиться с тем, кто заявит то же о своей даме. Голубка моя, подарите мне одну из ваших перчаток, я буду носить ее как знак расположения той единственной, за честь которой буду сражаться.

– Увы, увы, зачем вы называете меня прекраснейшей! – горестно воскликнула она. – Как бы я хотела стать такой ради вас, милый супруг. На самом деле я стара и безобразна, и рыцари будут смеяться, если вы поднимете копье за мою честь.

– Эдриксон, у тебя глаза молодые, а мое зрение притупилось с возрастом. Если ты заметишь, что какой-нибудь рыцарь засмеялся, или даже только улыбнулся, или хотя бы приподнял брови, скривил губы или иначе как-то выразил свое удивление, когда я буду провозглашать, что леди Мэри – прекраснейшая и добрейшая женщина в мире, ты должен запомнить имя того дерзкого негодяя, его герб и узнать место его жительства. Итак, прошу вас, моя ненаглядная, дайте же мне перчатку.

Леди Мэри стянула с руки перчатку из желтой кожи, а сэр Найджел благоговейно поднес ее к губам и прикрепил к своему бархатному берету.

– Она будет неподалеку от другого моего защитника, – сказал он, показывая рукой на изображение святого, проколотое рядом. – Теперь, сердце мое, до свидания, да хранит вас Пречистая Дева. Только один поцелуй!

Сэр Найджел перегнулся в седле, затем выпрямился во весь свой маленький рост и, дав шпоры коню, быстро поскакал по твердой дороге, сопровождаемый тремя оруженосцами.

Леди Лоринг, сидя на своей белой лошади, в задумчивости провожала взглядом удаляющихся всадников. Сэр Найджел оглянулся на повороте, махнул белым платком и скрылся из виду. Леди Мэри, постояв еще несколько мгновений, точно медное изваяние, медленно поехала по направлению к замку, и лишь плотно сжатые губы указывали на ту внутреннюю борьбу, которую переживала эта женщина. За свою жизнь она испытала немало горьких минут, выучивших ее подавлять страсти и оставивших на ее строго-спокойном лице неизгладимые следы.