Текст книги "Невеста. История любви в городе N"

3

Я должна выйти замуж в свадебных туфлях моей бабушки.

Тупоносых лодочках цвета сливок на затейливом, чуть изогнутом каблуке. У нас с ней один размер. Эти туфли необыкновенные: их моей бабушке подарила одна юная испанка, с которой они долго дружили, пока та не вернулась к себе на родину. Нужно забрать их, я совсем про них забыла. Я накидываю плащ, спускаюсь вниз и бегу в соседний дом, где в подвальчике – мастерская по ремонту обуви. Сердце стучит. Как обычно, когда я вхожу туда.

Но старика, колдующего над ботинком, напевающего гнусаво и всегда радостно меня приветствующего, там нет. Вместо него я вижу высокого некрасивого парня, роющегося в куче обуви. Я подаю ему квитанцию.

– А, это старые светлые туфли?

«Старые»! Они вовсе не старые, до меня их надевали всего два раза – бабушка и испанка Мария, так, кажется, ее звали.

Он подает мне туфли, бережно запакованные в пакет:

– Дед просил вам передать, он сделал все, как вы просили.

– А где он сам? – не могу скрыть разочарования.

– Заболел, ногу от сырости прихватило.

– Передайте ему огромное спасибо. Я… У меня сегодня свадьба, уже совсем скоро. Пусть ваш дедушка выздоравливает!

Парень хмыкает стеснительно:

– Передам! Ну, поздравляю. Совет да любовь вам.

Деда, владеющего этой мастерской, зовут Сурен. Он – армянин, обладатель рыжей, теперь совсем седой, шевелюры и таких же пышных усов. Ребенком я приходила в мастерскую с мамой или бабушкой, где веселый Сурен чинил нашу разбитую обувь так, что мы носили ее годами, не снашивая. Однажды он сказал, потрепав меня по кудрям:

– О, какая рыжая! Как я! А мы не родственники, Лида? – и захохотал, подмигнув моей маме. Та чопорно поджала губы и вышла, крепко держа меня за руку. Мне было не больше пяти, и я ничего не знала об отце. Сурен же так нравился мне сверканием своих стальных зубов и веснушками на бледных сильных руках, что я начала приставать к маме:

– Мама, а это мой папа?

Помню, как та опешила и сердито ответила:

– Не говори глупостей. С чего ты взяла?

– Он рыжий, как и я. И он хороший.

– Нет, он точно не твой отец. Чтобы я этого больше не слышала.

– Тогда, может быть, он знает моего папу?

Дед долго смеялся, когда мама пересказала ему эту историю, а бабушка молча слушала, качая головой.

Лет до восьми мне нравилось считать Сурена-сапожника моим отцом. Я всегда вызывалась сама забирать обувь, и в мастерской меня обычно ждал сюрприз – конфета или пряник, а иногда значок или игрушка, сломанные или старенькие, их Сурен, видимо, находил у своих детей. У него их было двое – мальчик Артур и девочка Нина, погодки. Они учились в школе через дорогу, и я часто видела, как чинно, не торопясь, они идут со своими потертыми ранцами, не так, как все другие дети.

Позже, когда правда о моем отце неожиданно предстала мне из уст совершенно незнакомых людей, я стала сторониться Сурена. Повзрослев, я по-прежнему наведывалась в мастерскую с чувством волнения, внезапно подкатывающим к горлу. Обувь Сурен чинил мастерски, и у него была обширная клиентура, которая, впрочем, не способствовала его переезду в лучшее помещение. Он так и сидел в своем подвале, правда, в самые смутные времена его оттуда никто не выгонял.

Однажды я осмелилась рассказать эту историю Виту, и он написал рассказ о маленькой девочке и сапожнике. В рассказе она выходит замуж за его сына, красивого, оказавшегося забулдыгой и игроком. Он уходит от нее, а она присматривает за беспомощным стариком и они вместе ждут возвращения непутевого.

Я не могла читать рассказ без слез, которые смахивала поспешно. Вит считал рассказ неудачным, написанным просто так, мне в угоду, и листки с этой историей потерялись. Или Вит от них избавился, как избавлялся от всего ненужного.

Дома я разворачиваю пакет с туфлями. Сурен сделал невозможное, они выглядят так, что я жалею, что их не видит бабушка.

Я надеваю платье, перчатки и набрасываю на плечи серую норку, мою любимую короткую шубку, купленную после партии удачно сбытых шкафов. Скоро за мной должен приехать лимузин, церемония через сорок минут. Дора шлет мне смс-ки, что все готово и все нас ждут. Игорь нашелся, он уже собирается к выезду.

Я кладу туфли в сумку, надеваю теплые ботинки, натягиваю берет. Спускаюсь вниз… и, не дожидаясь машины, которая, по словам Доры, уже выехала за мной, почти бегу по знакомой с детства аллейке, которая соединяет нашу улицу с проспектом, где находится театр.

Сейчас, если вы спросите меня, почему я не дождалась тогда машины, я вряд ли смогу ответить. Я шла довольно быстро, и люди с удивлением рассматривали невесту, спешащую куда-то с сумкой. Думаю, я даже кивала им, как коронованная особа своим подданным, скорее всего, они даже останавливались и смотрели мне вслед.

Подол платья намок и мешал мне. В сумке разрывался телефон, но я не обращала никакого внимания на звонки. Я почти подошла к театру, издали увидев парад припаркованных машин. И – прошла мимо, свернув по направлению к набережной.

Мне нужно было туда, к беседке, где Вит единственный раз отогревал своим дыханием мои пальцы.

Мне нужно просто посидеть там, глядя на еще не скованную льдом ленту реки, просто посидеть и подумать обо всем, что я выпустила из виду несколько лет назад.

Кинуть снежок в воду, глядя как он, приобретая твердость, плавно идет на дно.

Просто побыть там совсем немного, а потом я возьму трубку и попрошу подъехать за мной сюда, на берег.

И все будет прекрасно.

Я почти качусь вниз по припорошенной снегом земле. Беседка покосилась и потемнела от дождя и снега. Я вбегаю в нее, запутавшись в каких-то веревках. Смотрю на мост, по которому так же, как раньше, раскачиваясь, идет трамвай.

И… Треск. Падаю. Удар. Проваливаюсь в темноту.

4

Все происходящее со мной дальше я знаю только из рассказов Доры.

Водитель лимузина долго звонил в дверь, но ему никто не открыл. Он решил покурить у подъезда и подождать меня, вдруг я не слышала звонков в дверь. Тем временем Игорь уже ждал меня в ЗАГСЕ, безуспешно названивая мне на мобильный. К водителю подошла моя соседка снизу, сообщившая, что видела меня, бегущую по аллейке в сторону проспекта.

Никто даже и не подумал о том, куда я направилась. Больше очевидцев моего бегства не обнаружилось: вероятно, в нашем городе невесты в норковых шубах могут путешествовать одни совершенно беспрепятственно.

Был переполох в театре, где вальяжные гости уже приступили к аперитивам и начали знакомиться друг с другом. Кто-то позвонил Доре на сотовый и сообщил, что видел, как я садилась в какой-то поезд. Да-да, невеста с дорожной сумкой, в норковой шубке поверх длинного платья.

Именно эта информация стала решающей для Игоря: в тот же вечер он исчез, даже не поинтересовавшись моей дальнейшей судьбой. Оказалось, что уезжала совсем другая невеста и доброжелатель просто перепутал.

Объявили розыск. В течение дня обшарили город. А ночью под обломками рухнувшей беседки меня обнаружила парочка собачников. Я дышала, но была без сознания, в синяках, но без серьезных повреждений. Дора предусмотрительно выдвинула иск властям города, не удосужившимся вовремя убрать аварийное строение.

Я пролежала в коме три месяца.

Ведомство, в ведении которого находился заброшенный парк, опасаясь комиссий, оплатило мое пребывание в элитном отделении нашей лучшей больницы.

Дора рассказала мне, что, очнувшись, я попросила карандаш и бумагу. Уверенными штрихами нарисовала невесту в коротком платье с пышным шлейфом в форме крыльев бабочки.

На глазах невозмутимого Дробота (того самого бандита, самовольно приглашенного Дорой на мою свадьбу) выступили слезы. Он решил, что так я оплакиваю свою несостоявшуюся свадьбу с Игорем. Дора же заявила, что я попросту сдвинулась от удара стропилами беседки.

Эта версия Доры мне стопроцентно близка, потому что отныне я не расстаюсь с карандашом и бумагой. Я создаю коллекции свадебных платьев, рисую фасоны, а моя портниха с лицом учительницы, шьет.

Вопреки тому, что в городе обо мне ходит легенда, как о «воскресшей невесте», сбежавшей от жениха, мои платья приносят девушкам счастье. Так говорят они сами, их родственники и знакомые. Даже не знаю, отчего это, но ко мне запись за много месяцев.

Я по-прежнему живу одна в нашей старой квартире, ничего существенно не изменив со времен нашей жизни с бабушкой. Хотя кое-какие изменения квартира претерпела: я устроила из зала свой кабинет с большим столом и экраном, а также расширила гардеробную.

Иногда меня навещают беременная Дора и огромный спокойный Дробот. Мы никогда не вспоминаем о свадьбе, но очень сблизились. Благодаря дежурству у меня в больнице, парочка смогла познакомиться поближе. Они решили не регистрировать свои отношения. Несмотря на то, что Дора пилит Дробота нещадно, тот терпит ее склочный характер с глупой улыбкой, и я вижу, что им хорошо вместе.

Я остригла волосы, и теперь у меня на голове короткие рыжие завитки.

К тому же, я сильно поправилась и напоминаю Бриджит Джонс из первой части своего дневника, потому что меня постоянно тянет на сладкое. В самой популярной кондитерской у меня скидка, ведь я сшила внучке ее хозяйки платье цвета взбитых сливок с вышитыми фруктами по подолу, которое потом хотели взять в аренду несколько богатых невест.

У меня сильно упало зрение, и теперь я ношу узкие очки в узкой модной оправе, которые мне всучила без денег клиентка. Мне бывает трудно дышать при быстрой ходьбе и концентрироваться на чем-то, кроме эскизов. Я не читаю, не смотрю телевизор и не слушаю музыку. Во всем остальном я полностью здорова. Врачи говорят, что я родилась в рубашке и легко отделалась.

Весной в наш город приехал Вит, с творческим вечером. Я узнала об этом из выпуска новостей, и меня порадовало, что он совершенно не изменился, выглядел по-прежнему моложаво и элегантно. Пожалуй, только узкий лиловый галстук совершенно не вязался с его пестрой рубашкой.

Встречу с читателями проводили в отремонтированной городской библиотеке. Я немного опоздала, в зале было душно и тесно от наплыва жителей, пришедших поглазеть на бывшего земляка и «живого классика», свободных стульев не было. Я встала в углу у окна, и сразу же четыре девчонки, которым я недавно придумала платья, вскочили со своих мест, предлагая мне сесть. Махнув рукой, я попросила их не беспокоиться.

Сегодня Вит был в светлом замшевом пиджаке и свитере крупной вязки. Лицо его показалось мне усталым. Он отвечал на записки с вопросами из зала, довольно остроумно, но несколько дежурно. Все громко смеялись, и почти у всех на коленях была его новая книга в фиолетовом переплете.

После встречи я подошла к Виту. Как и все, протянула книгу для автографа. Он не узнал меня, спросив, как меня зовут. Я назвала свое имя. Вит растерянно уставился в мои глаза взглядом из далекого вечера в беседке.

Я иногда перечитываю то, что он написал:

«Ни одна книга не стоит твоих грустных глаз, милая Маша. Будь счастлива!»

Не могу сказать, что я совсем не верю ему. Видимо, после несчастного случая на берегу у меня пропала чувствительность, и какие-то события совсем перестали меня трогать. Я не потеряла память, просто она как бы потеряла свою ценность, девальвировалась.

Мне кажется, я начала понимать, что такое жить настоящим. Это значит радоваться кофе со сливками и теплому яблочному пирогу утром, удачному эскизу в обед, перепалкам Доры и Дробота вечером и сну без снов ночью.

А если назавтра кофе заменить на какао, пирог – на круассан, эскиз – на примерку, а визит друзей на визит к парикмахеру, лишь ночь оставив неизменной, то я точно могу сказать, что жить таким настоящим – это почти счастье. Почти.

Я приступила к созданию коллекции свадебных платьев, которые планирую продавать на своем сайте masha. svadbi. net.

5

Почти два года прошло с той самой истории, приключившейся со мной.

Дора родила мальчика. Вчера, на свой первый сознательный день рождения, он уже сам задул свечу на торте и пытался подпевать всем басовитым ревом. Дора теперь как две капли воды похожа на располневшую Мону Лизу. Глядя на грызущего мобильный телефон Кирюшу на руках у отца, мало напоминающего былого Дробота, она загадочно улыбается. С рождением сына Дробот оставил свои опасные игры и вышел на работу охранником в сеть детских магазинов. Теперь все антресоли «святого семейства» забиты памперсами, игрушками, одеждой на вырост, велосипедами, а в одном из уголков даже есть надувная лодка и полная экипировка для маленького рыбака.

Больше года дела нашего маленького свадебного ателье шли в гору. Сарафанное радио и сайт сделали свое дело: к нам ехали невесты из всех близлежащих населенных пунктов. Мы с Анной (так зовут мою портниху) даже выкупили небольшое помещение, бывшее когда-то прачечной, и сделали там ремонт, превратив пространство в будуар Золушки, ставшей принцессой.

Цех, где Анна и две ее помощницы шили платья, выходил окнами в маленький садик с кустом сирени и клумбой, где Анна посадила цветы. Моя комнатка-кабинет была без окна, но светлой благодаря сильным лампам, вмонтированным в потолок.

На стенах – фотографии и эскизы. В углу за небольшим столиком разместился компьютер и этажерка для книг, которую я принесла из дома. Крепкая этажерка из покрытого темным лаком дерева была бабушкиной. В этом кабинете она, пожалуй, выбивалась из общего стиля, но кроме того, что на ней разместились все мои любимые книги (я снова читала запоем), она возвращала меня в детство, в те дни, когда я, вывалив на пол все ее содержимое, часами рассматривала картинки, безжалостно рвала страницы или кромсала корешки.

Невесты мечтали об эксклюзивном платье, и я, без каких-либо усилий, оправдывала их ожидания. Анна придавала законченность моему замыслу, слегка видоизменив его, и всегда получалось то, что надо. Не помню ни одного случая, когда мы что-то запороли и кто-то отказался. Я ничего не смыслила в ценах, как правило, опираясь в этом вопросе на сметку и опыт Анны. Деньги исправно текли на наш общий счет.

Но что-то пошло не так. Точнее, что-то пошло так, как должно было когда-нибудь пойти.

Мы не отказывали ни одной из невест, но богатые девушки редко стучались в наши двери и нам не писали. В их среде было принято покупать свадебные платья именитых кутюрье, брать в аренду платья своих подруг или шить в ателье, которым владела дочка нашего мэра. Это фешенебельное заведение располагалось по другую сторону реки, в новом районе города, и мы, редко выбирающиеся из старого центра, даже не представляли, как оно выглядит.

Весной одна из состоятельных клиенток зацепилась каблуком за длинный шлейф платья, упала и сломала ногу. Ее муж обвинил в этом слишком неудобный фасон платья, мешающий жене передвигаться, и нам пришлось вернуть девушке деньги. Эта история быстро облетела город, и у нас поубавилось клиенток. Но это было не всё. Одна из наших любимиц, очень красивая темноволосая девушка, которой мы сшили платье в стиле древнегреческой туники, накануне свадьбы призналась жениху в том, что никогда не любила его. От отчаянья он попытался покончить собой. Эта история с заголовком «Ателье, где разбиваются сердца» попала в ежедневную городскую газету. Рассказ о моем несостоявшемся замужестве и несчастном случае на берегу реки занимал в статье центральное место, а история влюбленных служила лишь обрамлением.

В тот день, когда вышла статья, я, ничего не подозревая, приехала в ателье чуть позже обычного. Никак не могла проснуться, борясь во сне с причудливой птицей, уворачиваясь от ее клюва.

Анна была уже там, сидела на скамейке в саду. На сирени лишь набухли почки, в клумбе же проклюнулись первые цветы. Яркие синие цветы с толстым стеблем, я никогда не задумывалась, как они называются. Портниха встретила меня, подняв красные веки, и протянула газету. Я прочла то, о чем не вспоминала со своего пробуждения в больничной палате. Странно, что никто, кроме автора статьи с глупым псевдонимом Правдолюб А., никогда не пытался напомнить мне о случившемся. Я знаю, что среди клиенток шли все эти разговоры о «воскресшей невесте» с придуманными и далекими от истины подробностями. Но никто и никогда не задавал мне вопросов, не заводил разговоров.

В статье не было искажено ни единого факта. На мгновение мне показалось, что эту статью могла бы написать я, если бы захотела уместить свою жизнь в половину газетной полосы. Автор статьи знал даже то, чего не могла знать я. Кто это был?

Наверное, я выглядела жалко, сидя на скамейке неестественно прямо с газетой на коленях. Анна опять заплакала, вытирая слезы обрезком белого шелка.

– Анна, не плачьте, пожалуйста. Вы тоже считаете, что я и наши платья всему виной?

Она перестала вытирать глаза и замолчала. Потом начала говорить так, словно ей сложно давалось каждое слово:

– Что вы?!… Это просто цепь трагических случайностей. Совпадения. Такое бывает… Сколько людей травмируется из-за пустяков. Сколько влюбленных расстается. Сколько свадеб отменяется. Это не нам и не им решать, что с кем будет завтра. Я плачу… просто… мне очень жаль вас, Машенька. Я вас очень люблю.

Она схватила меня за руку и слезы опять потекли по ее, ставшему вдруг старым и незнакомым, лицу.

И продолжала:

– Тогда.. (она запнулась)… когда всё это произошло, и вы начали рисовать эти платья, мне казалось это волшебным даром. Чем-то, что способно спасти вас, дать вам новую жизнь. Поэтому я согласилась работать с вами. Нет, не только поэтому. Я люблю свою работу, вы ведь знаете. По вашим рисункам так хотелось шить, они были изумительны! Но очень скоро я поняла, что это не дар. Это как проклятье. Клетка, из которой не выбраться. Рисовать платья для тех, кто светится любовью и счастьем, и – не отражать этой любви. Не наполниться ею. Вы улыбались невестам, но ваши глаза были мертвы. Всегда. Как я страдала от этого!… Я молила, молила, чтобы Он помог вам. И Он помог. Мне кажется, Он услышал меня.

Сейчас она выглядела сумасшедшей. Как раньше я не замечала, что у нее так много морщин у глаз и седина в отросших корнях русых волос?

– Вы считаете, нам нужно всё это прекратить? Это – знак?

Она неловко обняла меня, прикоснувшись к щеке мокрым лицом.

– Маша, боже, вы поняли меня! Да… да… конечно. Вам нужно жить так, как вы захотите сами. Делать то, к чему лежит душа. Пусть вы опять ошибётесь, это бывает. Чувствовать. Плакать. Опять полюбить. Вы молоды, здоровы. Вы талантливы! Я верю, что это всё к лучшему.

Я обняла Анну, впервые за несколько лет, я ведь так давно никого не касалась, за исключением беглых прикосновений к платьям невест на примерках. Я всегда наблюдала, с какой нежностью и трепетом Анна касается тканей, как бережно она скалывает булавками драпировку, чтобы не поранить кожу невест нечаянно. Я же созерцала то, что получалось, со всегда одинаковой улыбкой, говорящей о том, что мне просто нравится результат. Когда-то я так любила руки бабушки, заплетающие мои волосы. Сухие пальцы деда, сжимающего на прогулке мою руку. Горячие руки Вита на моем теле.

Мы так и сидели, обнявшись, какое-то время. Я выронила газету, она отлетела к клумбе, где мокла в ямке, наполненной утренним дождем.

– Я всё забываю вас спросить… Как называются эти цветы?

Анна засмеялась:

– Это анемоны. Весенние. Правда, красивые? Я, когда возилась с цветами, хотела, чтобы вы могли отдыхать на этой скамье и наслаждаться всем этим. А вы и трех раз, наверное, здесь не были. Но… Я рада, что вы заметили цветы сейчас… очень рада.

«Ане-мо-ны». Я повторила про себя название цветка.

Потом мы пошли ко мне в кабинет и обсудили, как нам существовать дальше.

Статья наделала в городе много шуму. Оказалось, что уже несколько месяцев платья нашего ателье приносили всевозможные несчастья наши клиенткам. Несколько горе-невест дали эмоциональные интервью той же газете. Одна девушка, надевая платье, зацепила чашку с горячим чаем и обварила руку, с которой у нее до сих пор не сошли следы от ожогов. Вторую невесту сразу же после свадьбы бросил жених. Самым странным выглядел рассказ дамы, которая так бурно восхищалась платьем и казалась такой счастливой, примеряя его, а потом три месяца одаривала нас цветами и сладостями. Она вышла замуж за пожилого и состоятельного шведа. Это интервью она дала по телефону. В нем говорилось, что платье было сшито из дешевой синтетики, от которой у нее чесалось всё тело, и что мы содрали за это платье целое состояние. Хотя ее брак, несомненно, удался.

Форум нашего сайта шипел обвинениями, подозрениями, измышлениями и требованиями компенсировать бедным невестам моральный ущерб.

Еще пару месяцев мы работали. К нам шли, несмотря на всю эту шумиху, те, кто ничего не слышал и те, кто нас хорошо знал и любил. В июне мы приняли решение закрыться. Просто появилась еще одна причина: никто больше не водил моей рукой.

В один прекрасный день я поняла, что карандаш не слушается, а вместо платья выходят какие-то загогулины. Я засмеялась. Сложилась пополам и хохотала так, словно напротив самый смешной в мире клоун вытворял черт знает что уморительное. Из цеха прибежала помощница Анны, светловолосая толстушка, наивная, как ребенок. Она сразу же сообразила, что к чему, и долго боролась со мной, пытаясь влить воду, разжав мои стучащие зубы. Я выпила воды и легла на диван. Потом заплакала. Это оказалось совсем не трудно. Снова плакать в тишине, шмыгая носом. Как в детстве.

Мне хотелось, чтобы Анна открыла свое ателье на деньги, вырученные от того, что мы заработали. Но она отказалась, сказав, что будет шить на дому, как раньше. Ателье купила какая-то приезжая дама, очень обрадовавшись, что ей не придется ничего менять. Она планирует открыть салон цветов. То, что отныне здесь будут жить цветы, мы сочли хорошим знаком.

В начале июля произошло еще кое-что. Я забросила сайт, но как-то раз решила проверить оставленные нам сообщения. Форум практически вымер за какой-то месяц. Несколько невест благодарили. Кто-то выражал соболезнования по поводу закрытия ателье и просил адрес Анны. И лишь одно сообщение заставило меня вздрогнуть: «Надо поговорить. Подробности в вашей личной почте. Правдолюб А.»

Но ящик был пуст. «Кто-то меня разыгрывает?» Я оставила на форуме запись: «Жду вашего письма». И стала ждать.