Текст книги "Невеста. История любви в городе N"

6

Я вдруг ощутила время.

Оно врывалось в окна квартиры разноголосым шумом. Покачивалось стайкой пылинок в нагретом июльском воздухе. Сдвоенные стрелки часов медленно расклеиваются, как мои сонные веки. Просыпаюсь.

Ко времени, освободившемуся в одночасье, сложно привыкнуть.

Ежедневные ритуалы приказали долго жить. Завтрак в кондитерской напротив я отменила из-за сочувственных вздохов хозяйки. Потерю моего дела она восприняла близко к сердцу и каждый раз, глядя, как я отправляю в рот кусок яблочного пирога, сетовала на наш «жестокий город». Я оказалась совершенно не готова к жалости. Усиленно жуя, я давилась пирогом, мечтая избавиться от собеседницы. Кроме того, я начала чувствовать злость. Злость на того, кто запустил эту игру со мной, и вот уже вторую неделю держал меня в напряженном ожидании, наблюдая, но не высовывая носа.

Теперь мой завтрак состоял из чашки свежего крепкого чая с молоком и яичницы, которую я успела забыть со времен жизни с бабушкой. Она любила глазунью с хорошо прожаренными пластиками бекона и горсткой зелени сверху. Обедала я в небольшом студенческом бистро в двух кварталах от дома. Там была такая милая толчея, не дававшая мне уйти в себя. В ожидании своей очереди я разглядывала забавные наряды ребят и девчонок, приехавших на вступительные экзамены. Среди них не было ни одного знакомого лица, и мне это нравилось. Борщи, пельмени, салаты, компоты, раздача с пластиковыми подносами, столики на четверых с крошками, прилипшими после влажной и торопливой уборки… Всё это возвращало меня во времена студенческой юности и дарило чувство вновь обретенной свободы.

Поужинать я теперь забывала, либо делала это поспешно, дома, используя всё, что находила в холодильнике. Иногда всё кончалось, и я лениво пополняла запасы. Моя фигура начала таять с боков. Одежда темных тонов, неизменная униформа последних лет, висела на мне и казалась чужой. Последний раз я стриглась весной: в суете с продажей ателье всё не могла выбраться к мастеру. Волосы чуть прикрывали шею, непривычно лезли в глаза, и мне пришлось прижать их заколками у ушей. Вид у меня был дурацкий. Дора, встретив меня на улице, сначала не узнала, предположив, не заболела ли я? Но моё стремительное похудание вдохновило ее, и она начала выспрашивать меня, на какой диете я сижу.

Дора, Дробот, Кирюша… Я совсем забыла о них. Такое было со мной и раньше: я пропадала, пряталась в свою раковину и сидела там, пока кто-то или что-то не вытянет меня из неё. Но сейчас я обрадовалась, когда Дора пригласила меня в гости.

– Ш-ш, тихонечко проходи.

Кирюша спал, покачиваемый в плетеной кроватке бабушкой, мамой Дробота. В отличие от большого лысеющего сына, она была миниатюрной женщиной с шапкой темных волос. Малыш спал, укрытый голубым одеялом с вышитыми звёздами (мой подарок на его рождение). Я смотрела на нахмуренные брови, вытянутый трубочкой рот, и представляла, как совсем скоро он будет пинать с криками футбольный мяч, который попался мне под ноги в прихожей. Время опять стало упругим, сжалось и распрямилось, а в груди шевельнулось что-то похожее на сожаление о том, сколько секунд, минут и часов моей жизни прошли в каком-то киселеобразном сне.

Дора начала подбирать рассыпанные по полу игрушки и складывать их в коробку от телевизора. Мама Дробота, шевеля одними губами, спросила у Доры: «Я пойду?»

Дора, молча кивнув, проводила её до прихожей.

Всё в Доре неузнаваемо поменялась. Былая суетливость уступила место размеренности движений. Манера выдавать тридцать три слова в секунду хриплым голоском была утрачена. Теперь Дора произносила слова неторопливо, с насмешливо-нежной интонацией. Вот и сейчас со мной, за чаем на яркой и неприбранной кухне, она спросила:

– И что теперь?

– Ты о чем, Дора?

– Я о том, что ты осталась без куска хлеба. Надо же было так глупо всё закончить! Как обычно, – это была её оценка произошедших в моей жизни событий.

Признаться, я и не ждала от Доры ничего другого. Но это было лучше карамельного сочувствия хозяйки кондитерской.

– На хлеб кое-что даже осталось. Дело не в этом. Я больше не могу рисовать. Ничего. Я пробовала. Такое ощущение, что мою руку при виде карандаша начинает сводить судорогой.

– Сходи к врачу, – повела нарисованной бровью Дора, мешая сахар в чашке.

– Думаешь, это что-то, что лечится?

– Не думаю. Но сходи. А вдруг это последствия травмы так запоздало начали проявлять себя?

Пусть ироничная, но забота в голосе Доры тоже была чем-то новым. Мне захотелось чмокнуть её в висок, как ребенка. Но я просто улыбнулась, и Дора истолковала это по-своему – как знак, что можно приступать к монологу:

– Маш, слушай. Ну как же так? Что ты за человек… Для чего вот ты вообще нужна?! Испортила мне весь триумф своей идиотской свадьбой! Чуть было не отлетела на небеса по глупости. Потом, понимаешь, спала как сурок три месяца. Ухаживай за тобой, переживай. И вдруг так лихо закрутила такие дела! Шутя! Да об этом полгорода мечтает: успех, деньги, благодарность. И – всё насмарку. И никакого противодействия с твоей стороны. Опять тупое смирение: «Да, так получилось». Кстати, ты вообще выяснила, кто этот урод, написавший статью? Попыталась хотя бы? Ага, как же! Ты даже о нем не думала, забыла об этом на следующий же день!

– Ничего подобного. Я думала. Правда, узнать не пыталась. И… Мы с ним должны встретиться.

– Что?! – Дора открыла рот, на лице ее промелькнуло уважение, стертое любопытством. – А кто это? Когда встречаетесь? Рассказывай!

Я рассказала Доре о записи Правдолюба на форуме. И о том, что уже вторую неделю он не подаёт о себе известий.

– Ну, так делов-то. По ай-пи вычислим, давай? Вот придёт Дробот, я ему…

– Дора, вычислим, а дальше? Мне нужна встреча с этим человеком, понимаешь? Ты сама читала эту статью?

– Ну-у… да! – по забегавшим глазам Доры, я поняла, что о статье она слышала лишь краем уха.

– Она написана так, будто этот человек был со мной в тот день. Будто он меня давно и хорошо знает. Но цель-то статьи шита белыми нитками: потопить моё дело. Задушить в зародыше. Настроить всех против нас. Кто он? Я должна знать этого человека, но на ум никто не приходит.

– Не я. И не Дробот. Ты, надеюсь, нас не подозреваешь? – Дора прищурилась.

Я засмеялась:

– С ума сошла?!

Кирюша в спальне проснулся и заплакал. Мы побежали к нему. Он лежал поверх сбившегося одеяла и, не переставая хныкать, сердито разглядывал меня серыми глазами.

– Ага, бросили, забыли… – Дора схватила сына на руки и передала мне. – Так, мне нужно достать памперс. Подержи!

Я взяла на руки Кирюшу, он пах мылом и солёными ирисками. Внимательно осмотрев моё ухо, вдруг вцепился мне в волосы. Больно!

Я едва уговорила Дору не говорить Дроботу о Правдолюбе, чтобы он не развил абсурдную деятельность, грозящую все испортить. Она обещала, но я знала, что она обязательно поделится новостью, как только выпроводит меня.

Дома, в почте, меня ждали два письма. Первое – от мамы, с прикрепленными фотографиями. Мама, освоившая интернет, писала редко, и на мои письма-вопросы, которыми я регулярно засыпала её, отвечала скупо, раз в несколько месяцев. Обычно я щелкала на значок письма и машинально пробегала глазами ответ, привычно скользя по строчкам. Но сегодня разволновалась, как если бы мама с Томом (это имя моего приемного брата) вдруг вошли в комнату.

«Доченька, у нас всё хорошо. Только очень жарко. Ездили купаться на океан. Томми отлично плавает, он взял в колледже первый приз на соревнованиях. Очень скучаю по тебе. Вчера весь день смотрела твои детские фотографии. Сердце разболелась, думала, как ты там одна? А это наши снимки. Вот такие мы сейчас. Как бы хорошо было, если бы ты к нам приехала. Подумай, доченька, сможешь ли выбраться? Напиши мне. Целуем и обнимаем тебя, я и твой брат.»

На фото подтянутая и улыбающаяся мама в цветном купальнике обнимала высокого юношу с мокрой прической-ежиком. Брат щурился и держал мамину руку, лежащую у него на плече. Мама выглядела бодрой, только волосы стали совсем седыми. Захотелось сразу же написать ответ.

Но сначала нужно прочесть второе письмо.

Какой-то неизвестный адрес из букв и цифр, письмо без темы. Кликаю мышкой, читаю:

Здравствуйте, Маша! Вы ведь ждали, не так ли? Наша встреча может состояться завтра, в 17:00. Место, где мы сможем поговорить, вам хорошо известно. Кафе «Беседка» на набережной. Да-да, на том самом месте, точнее, в пяти метрах от него, есть небольшое кафе. Там всегда людно, но я забронирую столик. Как вы меня узнаете? По газете со знакомым вам заголовком статьи. До завтра.

Правдолюб А.

Cейчас там кафе? Я и не знала.

Закрываю второе письмо. Предстоящая встреча уже не кажется такой важной. Нужно ответить маме.

Я написала маме ответ, длинный, сумбурный, со всеми событиями последних лет. И всё же кое о чём умолчала: о потере «дара», о статье, о шумихе в городе. Я писала о том, как я скучаю по ним с братом, которого видела только на фото, и о том, что бы я сделала, если бы мы встретились. Подобно маме, я всегда была скупа на слова. Когда чувства переполняли меня, я могла выдавить лишь пару банальных фраз, стараясь быстро перевести тему или замолчать. Но сейчас во мне словно повернули ключ, и в дверь, открывшуюся со скрежетом, полетели слова, глупые птицы, выпущенные на свободу. Закончив писать, я испугалась: поймет ли мама мою исповедь? Не слишком ли это напугает и расстроит её? Но не отправить письмо я не могла.

Встреча с подругой, письма, которых я ждала… Кто-то потянул за ниточку, и клубок, выпрыгнув из рук, покатился. И мне больше не хотелось впадать в спячку или забываться в водовороте белых платьев и счастливых лиц. Я, словно в зрительном зале, ждала продолжения. На этот раз – своей собственной истории.

«Что ты за человек… Для чего вот ты вообще нужна?!»

Смешная Дора! Она всегда говорила, что думает. В отличие от меня.

И правда, теперь я даже не знала, кем я себя чувствую. Возлюбленной писателя давно нет. Как и невесты перспективного топ-менеджера. Свадебная фея лишилась волшебной палочки и растаяла, как первый снег в тот самый злополучный день. Но мне не было жаль всего этого. Я словно скинула с себя груду ненужной в такую жару одежды, вновь ощутив кожей тепло. Несмотря на вечер, на улице всё еще парило, и я перебралась из маленькой комнаты в зал, окна которого выходили во двор. Оттуда доносились смех подростков и звуки гитары. Они пытались играть какую-то песню, я выхватила знакомые слова:

… думают люди в Ленинграде и Риме, что смерть это то что бывает с другими что жизнь так и будет крутить и крутить колесо…

песня группы «Сплин»

Я достала из вороха дисков в столе тот, который частенько слушала раньше. Сунула диск в плеер и в наушниках зазвучало продолжение: «… слышишь на кухне замерли стрелки часов…».

Под музыку в плеере я заснула на диване. Проснулась оттого, что замерзла. Было так тихо, что я не сразу поняла, где я. И лишь знакомый с детства стук колес поезда, доносящийся с вокзала, напомнил мне, что я дома.

7

Июль выдался невыносимо жарким.

Глядя, как столбик термометра в тени подполз к отметке «31» (и это в одиннадцать-то утра! ), я раздумывала, как мне одеться.

Как и все рыжеволосые, я родилась с тонкой белой кожей. Жару я переносила плохо. После получасового пребывания на солнце моя кожа становилась свекольного цвета, и ее жгло так, словно меня ошпарили кипятком. Ни у кого в нашей семье кожа не была такой чувствительной. Мама, дружившая со всеми видами спорта, легко загорала дочерна. Темноволосая бабушка имела гладкую смуглую кожу. Правда, дед был блондин, но он любил солнце и загорал до красно-коричневой задубелости.

Моей стихией была вода: мокрый снег, дождь, река, озеро. Так получилось, что за всю свою жизнь на море я не была ни разу. Летом – дача в лесу или лагерь. Позже отпускам я предпочитала компенсации, совмещая отдых с учебой или командировками. Но видеть море, слышать шум волн было моей потребностью, и я замирала перед телевизором, внимая передачам о странах на берегу морей и океанов. В жару я подолгу стояла под прохладным душем, впитывая порами влагу. С самого детства поверх сарафанов приходилось носить хлопчатобумажные кофты с длинными рукавами и панамы с большими полями, дарившими тень моему лицу, спасавшими кудри от выгорания, а голову – от солнечного удара.

В общем, лето я не жаловала. Любила позднюю осень и раннюю весну. Зима тоже радовала мало: я постоянно мерзла, а моя кожа шелушилась от ветра и мороза.

До встречи с Правдолюбом еще полдня. После того, как ателье приказало долго жить, мой день выглядел скучно. Но в этой неприкаянности я впервые ощутила смысл и ответственность. Все, что я делала или не делала, касалось только меня одной. Я могла изменить это или продолжать с этим жить. Невесты перестали преследовать меня. Свадьбы я лишь изредка видела на экране или читала о них в книгах, тут же выбрасывая их из головы.

Как-то в бистро в обеденный час-пик за мой столик сел мужчина. Обычный мужчина, чуть старше меня. Я наблюдала, как он ест, и думала, заливаясь краской, что мой мир так долго состоял из одних женщин (не считая Дробота и женихов моих клиенток, всегда остававшихся за кадром), что я совсем забыла, как это – быть рядом с мужчиной. Есть с ним, говорить с ним, касаться его. И тут же мужчина оторвал глаза от тарелки и спросил меня:

– Не возражаете, я возьму соль?

Набор «соль-перец-уксус» почему-то стоял не посередине, как обычно, а на моей стороне стола. Я кивнула, и он, протянув руку, взял солонку. На безымянном пальце у него бледнел след от широкого кольца. Мы доели свои порции в молчании, он – чуть раньше меня. Когда мужчина встал из-за стола, я поймала его взгляд: в нем не было интереса, лишь признание того факта, что незнакомка остается сидеть, а он уходит.

Не знаю почему, но его невидящий взгляд задел меня. Несколько дней я вспоминала эпизод в бистро с досадой и закипавшими слезами. Какого черта я погребла себя в четырех стенах, в городе, который трухлявой беседкой рухнул мне на голову и оставил жить?

Я слонялась по нагревающимся комнатам, пытаясь навести порядок. Убрала белье с дивана. Подняла рассыпавшуюся стопку журналов. Унесла на кухню забытые в кабинете чашку и блюдце. Начала готовить завтрак, неуклонно приближающийся к обеду. Но все это делала машинально. Мыслями я была на набережной, в кафе, которое заранее представлялось мне карикатурой на место, сыгравшее в моей жизни такую странную роль. Только сейчас мне стало интересно, кем был этот Правдолюб А. – женщиной или мужчиной? До этого момента я вообще над этим не задумывалась.

После завтрака (апельсиновый сок, тост с сыром и йогурт), я села проверить почту. Несколько запоздавших писем от поставщиков тканей. Письмо от юной невесты с такими стильными фото, что они сделали бы честь любому глянцу. Я равнодушно просмотрела их, после чего написала девушке пару вежливых строк. Для ответа от мамы было рано. Больше ждать писем неоткуда. Я сидела, кликая на строчки новостей, читая и закрывая их, просматривая все новые и новые, без разбора. И вдруг неизвестно зачем я набрала в поисковике имя и фамилию Вита. Высыпалось внушительное количество ссылок:

«Вит Горчак. Пресс-конференция на открытии Берлинского книжного салона. Фото писателя».

Ссылка трехлетней давности. На фото Вит, такой же, как во время визита в наш город – энергичный, задумчивый, элегантный.

«Мои романы – стопроцентный реальный вымысел. В детстве я зачитывался писателями-фантастами, пока не наткнулся на «Смерть Ивана Ильича».

Это я помнила. Вит рассказывал мне, что у его отца была хорошая библиотека фантастики, а книжная полка мамы, под самым потолком, состояла из классиков. На эту полочку, поверх всех книг, мама прятала от сына любимые книжки, которые Вит читал в ущерб урокам. Обнаружив тайник, Вит неудачно выдернул пару книжек в первом ряду и чуть было не получил по голове томиком Толстого. Томик раскрылся на «Смерти Ивана Ильича». С тех пор фантасты были забыты. Отныне Вит Горчак в ущерб урокам поглощал русских классиков.

«Роман Вита Горчака „Героиня“ не принес автору ожидаемых дивидендов. Критики сочли книгу претенциозной и тяжеловесной, а читателей разочаровали бесконечные самоповторы и полное отсутствие сюжета».

По иронии судьбы, время выхода неудачного романа совпало с расцветом нашего свадебного предприятия. Получается, что после той самой книги рассказов в фиолетовой обложке, Вит выпустил лишь один роман. «Красивое название. Нужно прочитать», – подумала я, удивившись тому, что думаю о Вите совершенно отстраненно. Как, например, о существующем где-то далеко писателе Коэльо.

«Роман „Героиня“ я посвящаю жене». Интервью писателя В. Горчака каналу «Литература и время».

Здесь можно было посмотреть ролик, и я нажала на кнопку. Стоит ли говорить, что при звуке голоса Вита я привычно впала в состояние оцепенения, которое испытывала с первого дня нашего знакомства. Но это чувство быстро улетучилось. Голос Вита изменился: сочный и хорошо поставленный, он шел к его поплотневшему лицу, отросшим, модно подстриженным волосам, мягкому серому пиджаку и большим рукам, которыми он закруглял каждую мысль. Этот голос уже не принадлежал ни одержимому учителю моей юности, ни начинающему писателю, покоряющему столицу. Вит выглядел отобедавшим пушистым котом, урчащим на коленях хозяйки. Из интервью я узнала, что идея романа принадлежала супруге Вита. Они познакомились в поездке по странам Северной Африки.

Героиня романа примеряет на себя разные эпохи, платья, мужчин и образ мыслей, она – мираж, посещающий в пустыне отставшего от группы писателя, который чудом спасается и решает перенести этот «знойный бред» на бумагу. На ироничные вопросы журналиста по поводу расплывающегося повествования, многочисленных заимствований, а также провала у читателей и холодного приема у критиков, Вит отвечал спокойно и снисходительно (я вспомнила нашу встречу в Москве). Казалось, ничто не могло вывести его из благодушного состояния.

Как выглядит его жена? Но Вит не назвал ее имени. Пройдя по оставшимся ссылкам, я нигде так и не увидела его в обществе какой-либо женщины. В основном, это были фото с презентаций и автограф-сессий, а девушки и женщины – читательницы, о чем безошибочно свидетельствовали их робкие улыбки и книги в руках.

Я выключила компьютер. Виртуальная слежка за Витом заняла два с половиной часа.

На улице буйствовало солнце, из окон пахло расплавленным асфальтом. Каждое лето я давала себе слово поставить кондиционер, и каждое лето находила отговорки, чтобы этого не делать.

История моего знакомства с Витом превратилась в мираж из его книги. К тому же, комната сейчас напоминала если не пустыню, то раскаленную консервную банку. Спастись можно было только в кондиционированном воздухе какого-нибудь кафе, и я надеялась, что Правдолюб предусмотрел эту важную деталь при выборе места встречи.

Мне захотелось надеть маску. Выглядеть сногсшибательной рыжеволосой ведьмой. Холодной красавицей без страха и упрека. В крайнем случае, милой чудаковатой мечтательницей. Только не той, которая смотрела на меня из зеркала в прихожей – бледной растерянной женщиной без возраста, застигнутой врасплох за чем-то предосудительным.

Я достала из морозилки лед, заполнила им доверху стакан, плеснула в него остывший фруктовый чай. В голове вертелись строчки из интервью Вита. Он ловко ввернул их, когда рассказывал о героине книги. Это была цитата, кажется, я уже слышала её от него или читала где-то. Знакомые слова были засыпаны в моем мозгу множеством других бесполезных фраз, но именно Вит заставил меня смахнуть с них пыль:

Мне все время кажется, что в любви есть какой-то тайный изъян. Друзья могут поссориться и разойтись, родные тоже, но нет в этом той боли, той муки, той пагубы, которая слита с любовью.

Владимир Набоков «Подлинная жизнь Себастьяна Найта»

Я никак не могла вспомнить, кто это написал: Вит, улыбаясь, ловко сумел присвоить эту фразу себе, забыв назвать автора.

Открыв шкаф в поисках нужного наряда, я увидела платье, которое надевала всего лишь раз. Оно было василькового цвета, так идущего рыжеволосым (расхожее мнение).

Решено. Предстану перед Правдолюбом чудаковатой мечтательницей.

8

Решив записать то, что со мной произошло, я преследовала одну цель – доказать себе, что излечилась. Навсегда избавилась от ореола «мученицы во имя любви» и комплекса человека, который, будучи в зрелом возрасте, так и не нашел себя в каком-нибудь полезном для человечества деле. За эти записки я и села в свой тридцать пятый день рождения, когда ушли гости. Шел второй час ночи, из окна машины, припаркованной напротив моих окон, звучало что-то блюзовое и доносился смех. Вся в цветах и подарках, я расчистила место на столе и начала терзать мягкие клавиши ноутбука. Мне казалось, что появляясь на экране, эта история незаметно стирается из моей памяти. Становилось легче с каждой буквой. Я не заметила, как уехала красная машина, хлопнула подъездная дверь, кто-то процокал по лестнице каблучками. Точнее, заметила, но это шло каким-то нежным фоном к стуку клавиш. Я все писала и стирала, стирала и писала, а когда поставила точку, кончилась ночь. Потом долго не решалась прочесть написанное, а когда прочла, оказалось, что повествование грубо оборвано и требует продолжения. Чем я сейчас и занимаюсь.