Текст книги "Черная пантера"

Глава 16

Несмотря на суматоху, последовавшую за моей помолвкой, несмотря на то, что все наши знакомые во что бы то ни стало хотели заполучить нас с Филиппом в гости, несмотря на многочисленные примерки, я не забывала об Элизабет, хотя так ни разу и не виделась с ней.

На следующий день после нашей помолвки я написала ей письмо, в котором сообщала, что выхожу замуж за Филиппа, и просила ее не принимать это событие так близко к сердцу и пожелать мне счастья. В ответ я получила открытку с традиционными поздравлениями – и больше ничего. Я поняла, что Элизабет подавлена не столько известием о женитьбе Филиппа, сколько моим, как она наверняка считала, вероломством.

В тот день, когда мы с Филиппом собрались съездить в Мейсфилд повидаться с моими родителями, я обнаружила, что у меня есть два часа, свободных от примерок, которые назначала Анжела, и сразу же позвонила Элизабет. Назвав, имя дворецкому, я забеспокоилась, подойдет ли она к телефону, когда узнает, кто звонит. Но через довольно продолжительное время – у Батли всегда не сразу подходили к телефону – я услышала ее голос.

– Привет, – сказала она. – Это ты, Лин?

– Я. Ты сердишься, что я не позвонила раньше? – спросила я. – Поверь мне, у меня не было ни минуты свободной! Послушай, ты уже одета? Ну конечно же, одета – это мне должно быть стыдно, что я все еще валяюсь в постели.

– Да, я уже встала, – сказала она. – А в чем дело?

– Бери такси и приезжай ко мне! – потребовала я. – Только быстро, а то у нас не хватит времени побыть вместе. Поднимайся ко мне в спальню, и мы поговорим, пока я буду одеваться. Мне так много надо рассказать тебе.

Возникла пауза, во время которой, как я поняла, Элизабет размышляла над тем, как отказаться.

– Ну, пожалуйста, – взмолилась я. – Я очень хочу видеть тебя.

Элизабет была настолько мягкосердечна, что не смогла не откликнуться на мои мольбы.

– Хорошо, – проговорила она. – Я сейчас приеду.

Десять минут спустя она уже была у меня. Я обняла ее и поцеловала. Я заметила в ее глазах слезы.

– Не плачь, – попросила я. – Не сердись на меня. Все гораздо сложнее, чем ты думаешь. Я должна о многом рассказать тебе. Ведь ты единственный на свете человек, с кем я могу говорить открыто.

– Ты счастлива? – тихо спросила она.

– Счастлива, – ответила я. – Но дело в том, Элизабет, что Филипп любит меня не больше, чем тебя.

Она изумленно взглянула на меня.

– Тогда почему он решил жениться на тебе? – спросила она.

– Его собираются назначить вице-королем, – объяснила я. – А для того, чтобы получить этот пост, он должен был жениться.

Я намеренно ничего не утаивала от нее: мне хотелось уничтожить все барьеры, которые возникли между нами за последние дни. Элизабет мне нравилась, я нуждалась в ее дружбе. И больше всего я переживала из-за того, что вынуждена причинить ей боль. Она была мягким и нежным существом. Жестоко заставлять ее страдать – это все равно что мучить животное. Я почувствовала, что ее возмущение и обида немного улеглись, лицо стало менее напряженным. Повинуясь охватившему ее порыву, она протянула мне руки.

– О Лин, – проговорила она. – Ты уверена, что правильно поступаешь?

– Я люблю его, – твердо ответила я. Она тихо всхлипнула, встала и прошлась по комнате. Она боролась с собой, всеми силами старалась остановить текущие по бледным щекам слезы.

– Ты – моя подруга, – поспешно сказала я, – поэтому тебе придется помочь мне. Меня окружает так много непонятного, что временами мне становится страшно. Мне больше не к кому обратиться за помощью, не с кем откровенно поговорил, о Филиппе.

Думаю, в Элизабет был заложен очень сильный материнский инстинкт, который заставлял ее бросаться на помощь всем, кто в ней нуждался.

Она вытерла слезы, и, приблизившись ко мне, сказала:

– Расскажи с самого начала.

И я поведала ей о вечере в Лонгморе, о том, как Филипп сделал мне предложение и как я приняла его. Я рассказала ей и об изуродованных альбомах с фотографиями, и о том, что из спальни Филиппа исчез портрет Нади.

– Он старается забыть ее, – заключила Элизабет.

– Конечно! – с горечью проговорила я. – Но у него это плохо получается.

– Что же тебе делать? – спросила она.

– Не знаю, – ответила я. – Мне остается только смотреть правде в глаза. Просто принять, что он все еще любит ее, что я ни капли не потеснила ее в его привязанностях. Но в одном я уверена, Элизабет: так или иначе, но я все о ней выясню. Я не смогу выпутаться из этой ситуации, если ничего не буду знать об их отношениях.

– Но как ты можешь что-либо выяснить? – поинтересовалась Элизабет.

– Вот в этом мне и понадобится твоя помощь, – объявила я.

Я рассказала ей о своем разговоре с леди Моникой.

– Если я для тебя хоть что-нибудь значу, – продолжала я, – если ты все еще желаешь Филиппу счастья, тебе придется попытаться понять меня. Я не могу выйти за него, когда меня повсюду преследует эта тень, этот, как ты говоришь, призрак. Я очень хочу стать его женой, но при нынешнем положении вещей наша семейная жизнь превратится в ад.

– Не делай этого, Лин, – в отчаянии взмолилась Элизабет. – Сбеги, оставь его, пока еще не поздно.

– Нет, – ответила я. – Не оставлю! Я все выясню – еще не знаю, каким образом – и выиграю. Но ты должна помочь мне!

– Я сделаю все, что в моих силах, – заверила меня Элизабет. – Начну прямо сегодня. Возможно, теперь, когда у меня нет шансов выйти замуж за Филиппа, родственники расскажут мне о Наде побольше – если, конечно, им что-то известно. Но я сомневаюсь, что в те годы, когда она была с ним, Филипп кому-то рассказывал об их отношениях, – Естественно, нет, – согласилась я. – Но дай мне слово, что сделаешь все возможное.

– Обещаю!

Мне было так жаль ее, что, когда мы прощались, я еще раз попросила ее:

– Не держи на меня зла, Элизабет. Прости меня, ладно?

– Конечно, – ответила она. – Не беспокойся обо мне. Со мной все будет в порядке. Кстати, я последовала твоему совету и нашла себе работу. Я помогаю в клубе «Роза Англии». Ты же знаешь, какую огромную работу они ведут среди безработных и детей. Клубом руководит одна из маминых приятельниц, и я работаю там по вечерам три раза в неделю.

– Отлично! – воскликнула я. – Все лучше, чем сидеть дома и страдать.

– Действительно, – проговорила Элизабет. Из-за нашей встречи я задержалась и заставила Филиппа ждать почти двадцать минут. Наконец мои вещи были погружены в машину. К моему облегчению, Филипп не сердился. Он начал поддразнивать меня, сказав, что мои недостатки потихоньку вылезают наружу.

– Я надеялся, что твое деревенское воспитание послужит тебе защитой, – заметил он, – но ты опустилась до того, что превратилась в лентяйку. Это первый шаг в пропасть!

– Сцена «на Дороге к Руинам»! – засмеялась я. – Сэр Галахад предупреждает деревенскую девушку!

– А она не обращает внимания на его слова! – вздохнул Филипп, умело лавируя по запруженной машинами Оксфорд-стрит.

– Кто знает? – проговорила я. – Ученые утверждают, что ничто не исчезает – может, в другом поколении или в другом измерении кто-то будет руководствоваться твоими мудрыми советами.

– Ученые не говорят ничего конкретного, у них только гипотезы, – заметил Филипп, и я услышала в его голосе сожаление.

– А что еще, кроме науки, может дать такую обильную пищу для размышлений? – весело проговорила я.

Однако он ответил совершенно серьезно:

– Больше ничто, хотя это должна делать церковь. Думаю, мы сами виноваты. Разве мы на самом деле заинтересованы в том, чтобы познать себя? Если даже так, уверены ли мы, что идем по правильному пути?

Мне нечего было сказать ему, однако сознание, что и Филиппа одолевают вопросы, на которые он не может найти ответ, принесло мне некоторое облегчение: я почувствовала себя менее одинокой.

В Мейсфилд мы приехали к чаю. Папа с мамой вышли встречать нас на лестницу. Я знала, что они стояли в холле и прислушивались, не послышится ли вдали шум мотора. Мы тепло расцеловались, и я представила Филиппа.

Меня переполняла гордость и за человека, за которого я выходила замуж, и за своих родителей! У них у всех был благородный вид, им с неподражаемой легкостью удавалось поддерживать учтивую и оживленную беседу, сильно отличающуюся от тягучих многозначительных разговоров, которые я слушала в доме Генри.

Чай мы пили под деревьями на лужайке. Хотя старый и дряхлый Грейсон в потертой ливрее не шел ни в какое сравнение с элегантными слугами Филиппа, мне не было стыдно за него. Пусть мы не богаты, даже скорее бедны, но в нашем старом доме царила та же атмосфера достоинства, традиций и покоя, которую я ощутила в Лонгморе.

Думаю, я впервые взглянула на Мейсфилд со стороны. Я увидела, какое это замечательное место, сколь естественным фоном являются серые камни, из которых построен дом для его обитателей, моих родителей. Папа в своем стоячем воротничке – реликвии времен короля Эдуарда – и с длинными усами был истинным аристократом. Мама, бедняжка, была очень бедно одета. На ней было платье из серого крепдешина, сшитое деревенской портнихой. Оно сидело просто ужасно, снизу, как обычно, выглядывала нижняя юбка. Один чулок по рассеянности был одет наизнанку, туфли давно требовали ремонта. Но ее одежда ничего не значила: ничто не могло скрыть классический профиль или разрушить ее светлый и спокойный облик, – то, что служило неопровержимым доказательством ее благородного происхождения.

Я сразу заметила, что мои родители и Филипп понравились друг другу. Их встрече был обеспечен полный успех с того мгновения, когда Филипп переступил порог дома и своим глубоким и приятным голосом поблагодарил маму за приглашение приехать в Мейсфилд.

Незадолго до приезда я написала родителям и, рассказав, какая у нас напряженная жизнь в Лондоне, попросила их не устраивать больших приемов в нашу честь, в особенности, в первый вечер. Поэтому ужинали мы вчетвером. Кухарка превзошла себя, приготовленные ею блюда были столь же изысканы, сколь старое виноградное вино, которое отец достал из погреба.

Перед ужином я надела одно из своих новых платьев, и когда я спускалась по широкой дубовой лестнице, я поняла, что оно создано именно для такого дома, а не для лондонских особняков с тесными лифтами. В один прекрасный день, подумала я, точно так же я буду ступать по широкой лестнице с резными перилами в Лонгморе, спускаясь навстречу, к примеру, членам королевской семьи, – я стану хозяйкой, которая будет принимать сотни гостей. И почему-то мне стало страшно. Я вспомнила наш сегодняшний разговор с Элизабет. Может, она была права, когда уговаривала меня не выходить замуж за Филиппа при нынешней ситуации? Неужели я своими руками готовлю себе несчастную жизнь?

Во время ужина и после него я наблюдала за родителями. Как же идеально они дополняют друг друга, насколько полное у них взаимопонимание. Часто им было достаточно мельком взглянуть друг на друга, чтобы выразить свои мысли. В отличие от них, мы с Филиппом были очень далеки. Пока нас разделяет его любовь к давно ушедшей женщине, между нами не может промелькнуть ни понимающая улыбка, ни мимолетный взгляд, которых достаточно, чтобы почувствовать поддержку.

Папа принялся рассуждать о политике. Я встала и через открытые стеклянные двери вышла в сад.

Я медленно брела по зеленой лужайке к пруду. Еще не стемнело. Бледный сумеречный свет превратил все вокруг в пейзаж из сказки или романа. Мне были видны восковые лепестки лилий, четко выделявшиеся на фоне зеленых плоских листьев. То тут, то там раздавался всплеск – это лягушки спрыгивали в спокойную воду. Вокруг царили тишина и покой. У меня возникло впечатление, будто мир на мгновение застыл в ожидании какого-то грандиозного события, которое произойдет со мной.

Я не удивилась, когда, повернувшись, увидела направляющегося ко мне Филиппа. Я стояла и ждала его приближения; мое сердце учащенно билось. Он молча подошел и встал рядом со мной. И я поняла, что хочу почувствовать, как меня обнимают его сильные руки, как его губы ищут моих губ, хочу, чтобы он целовал меня так же страстно, как в тот вечер, когда мы стояли у окна в Чеддей Хаусе. Не вполне отдавая себе отчет в своих действиях, я шагнула к нему.

– Филипп, – проговорила я. Я дотронулась до его локтя. Я почувствовала, что дрожу, что меня охватывает жаркое пламя.

– Как же здесь прекрасно, – сказал он.

– Ты действительно так думаешь? Мой голос снизился почти до шепота. Я подняла на него глаза, мои губы приоткрылись. Я чувствовала, что он должен знать, должен понять, какие эмоции бушуют во мне.

– Лин! – глухо проговорил он. Его голос прозвучал на удивление громко в царившей вокруг нас сказочной тишине. – Ты уверена?

– Уверена? – переспросила я.

– Что хочешь выйти за меня замуж?

По моему телу прошла дрожь; мне показалось, что на меня дохнуло холодом, что ледяной ветер отнял у меня тепло и потушил снедавший меня пожар.

– Тогда почему же, по твоему мнению, я приняла твое предложение? – спросила я.

Он повернулся ко мне. Я догадалась, что он пытается сквозь ночной сумрак заглянуть мне в глаза. Он не ответил, но я знала, о чем он думает: он старался решить для себя, почему я сказала «да»– потому, что его высокое общественное положение давало мне огромные преимущества и открывало передо мной необозримые возможности, о которых мечтает любая женщина, или потому, что я действительно – и этого он боялся – люблю его. Он считал меня слишком юной и неопытной девушкой, для которой преимущества подобного замужества будут иметь решающее значение и которая, ослепленная открывающейся перед ней перспективой, не заметит его равнодушия. Но сейчас впервые он засомневался в правильности своего вывода. Он должен знать, что я от него хочу, он должен знать, какую страсть вызывает во мне. И все же он не был до конца уверен в себе, он колебался, его охватывал некоторый страх и стыд от того, что он пошел на подобную сделку.

«Почему я так хорошо понимаю его?»– спросила я себя.

Иногда я так четко представляла, о чем он думает, как будто это были мои собственные мысли. Меня спасала моя интуиция, которая управляла моими чувствами и охлаждала мой пыл. Мне хотелось во всеуслышание кричать о своей страсти, броситься в его объятия, молить его о любви, попытаться заставить его дать мне то, что был не в силах дать. Но вместо этого я, успокоившись и отдалившись от него, сказала:

– Почему сегодня ты так серьезен? Я так счастлива, что оказалась дома. Надеюсь, ты не будешь портить мою встречу с родными местами?

Я знала, что мой голос звучит спокойно и размеренно. Я нашла в себе силы побороть дрожь, которая все время грозила вырваться наружу. Сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, я заставила свое сердце биться ровно. Мне так хотелось в это мгновение прикоснуться к Филиппу, что я боялась поднять на него глаза.

– Здесь холодно. Может, пойдем в дом? – предложила я.

Я поняла, что мои слова принесли ему облегчение, и все же он чувствовал себя неловко, его все еще охватывал страх перед той силой чувства, которую он только что обнаружил во мне.

– Расскажи, что ты думаешь о папе и маме, – проговорила я, когда мы двинулись к дому. – Одно мне ясно – ты навсегда покорил их.

– Они очаровательны, – вежливо проговорил он, думая о чем-то другом.

– Жаль, что не было Дэвида и что ты с ним не познакомился, – продолжала я. – Он очень похож на папу – такой же представительный и высокий. Мужчина должен быть высоким, правда?

Продолжая болтать о ничего не значащих вещах, я почувствовала, что мои щеки перестали гореть и сердце забилось ровнее. Мы вернулись в дом через дверь в гостиной. Мама встретила нас приветливой улыбкой. Я знала, что она решила, будто мы воспользовались возможностью уединиться в укромном уголке сада и отдаться радости поцелуя – ведь именно к этому стремятся все влюбленные.

«Она даже не подозревает о том, что происходит на самом деле», – с горечью подумала я.

Я подошла к пианино. Играла я не очень хорошо, так как у меня никогда не было опытного педагога, однако мне удалось выучить несколько классических произведений, к тому же я импровизировала вполне приемлемо для того, чтобы сделать свою игру приятным фоном для беседы. Я играла с полчаса, пока не настало время идти спать. На Филиппа я не смотрела, хотя знала, что он не раз бросал на меня озадаченные взгляды.

Когда часы пробили половину одиннадцатого, мама встала.

– А вы, дети, еще поговорите? – спросила она. Я покачала головой.

– Я очень устала. Наша веселая жизнь в Лондоне полностью лишила меня сил. Мне хотелось бы выспаться.

– Хорошо, – сказал отец. – А вы, Филипп, что собираетесь делать?

– Я тоже пойду спать, – ответил он. – Лин права, нам трудно пришлось в последнее время – приемы следуют один за другим, и все для того, чтобы я показал свою невесту. Это ужасно утомительно!

Мы взяли серебряные подсвечники, которые теперь, когда в доме провели электричество, были не нужны, но оставались данью традиции.

– Доброй ночи, дорогая, – сказала мама, прощаясь со мной возле моей двери, и поцеловала меня. – Спи спокойно. Мы с папой восхищены твоим женихом. Он очарователен, я чувствую, что ты будешь счастлива с ним.

– Я уверена в этом, – ответила я.

– Мы оба рады, что ты так быстро встретила хорошего человека, – продолжала мама. – Как мне казалось, в последнее время тебе здесь было очень тоскливо, и я боялась, что после возвращения из Лондона, где ты вела такой веселый образ жизни, мы с папой будем угнетать тебя.

– Я выхожу замуж вовсе не потому, что не хочу возвращаться домой, – с улыбкой проговорила я.

– Конечно, нет, – сказала мама. – Я рада, что все так получилось. Спокойной ночи, девочка моя.

Я сняла платье и аккуратно развесила его. Мне больше не надо было притворяться и держать себя в руках, поэтому я уткнулась в подушку и расплакалась.

Глава 17

Мы вернулись в Лондон в понедельник вечером. Мы предполагали выехать из Мейсфилда пораньше, чтобы успеть к обеду, но все наши планы изменились из-за того, что я, к своему огромному разочарованию, узнала, что в воскресенье викарий, мой единственный и дорогой друг, уехал в какой-то отдаленный приход.

Расстроилась я не только потому, что мне не удалось познакомить его со своим будущим мужем, но и потому, что я лишалась возможности обратиться за помощью в решении самого сложного для меня вопроса к человеку, который так много значил в моей жизни и который в прошлом оказал мне неоценимую поддержку. Поэтому я настояла, чтобы мы дождались викария, который собирался вернуться в понедельник утром, и вместо того чтобы выехать в половине десятого, как намеревались, мы покинули Мейсфилд только в полдень и пообедали в маленьком придорожном отеле.

Но, как часто случается, нам редко удается то, чего мы страстно желаем и к чему стремимся. Против всех моих ожиданий встреча викария и Филиппа прошла неудачно. Мужчины проявляли исключительную вежливость по отношению друг к другу, но было совершенно очевидно, что у них мало общего. Возвращалась я расстроенная. Убеждая себя, что хотела слишком многого, я в то же время понимала, что, по всей видимости, жизнь в Лондоне в какой-то степени изменила мои взгляды, и я увидела в викарии, которого всегда считала великим провидцем, обыкновенного старика-самоучку, изо всех сил старающегося хоть как-то подняться над окружающей его обыденностью.

Всю дорогу домой Филипп пребывал в прекрасном настроении. После нашего первого вечера в Мейсфилде я стала следить за каждым своим шагом и вести себя как ни в чем не бывало, не позволяя проявляться своим чувствам. Теперь же я убедилась, что мое поведение было излишне осторожным, но ведь мне приходилось учитывать не только сдержанность Филиппа, но и свою любовь к нему – любовь, которая с каждым днем становилась все глубже, набирала силу и страстность, временами удивлявшую меня. Как будто я заранее знала, что Филипп будет значить для меня, что он сможет, если пожелает, дать мне. Вопреки здравому смыслу мое тело, повинуясь каким-то скрытым инстинктам, требовало от него отклика, как будто я хотела от него того, что уже было изведано мною.

Как это ни странно, временами я ощущала такое единение с Филиппом, так хорошо понимала его, что трудно было поверить, будто мы еще далеки друг от друга или что его вполне устраивают наши платонические отношения. Однако мне удавалось обуздывать себя, и впервые в жизни я обрадовалась, что Бог наградил меня внешностью, которая оказалась моим союзником. Имея смазливый и простодушный вид, легко притворяться веселой. Мои огромные синие глаза выражали только восторг. Румяные щеки, светлые волосы, по-детски пухлые руки не сочетаются со страстностью, с огнем желания или с полетом фантазии, которые проявляются в момент наивысшего блаженства.

Мне не составляло труда дурачить Филиппа. Но я спрашивала себя, сколько еще я смогу выдержать, прежде чем потеряю контроль над собой и выложу всю правду.

Когда я вернулась, я увидела, что Анжела чем-то расстроена. Еще утром мы послали ей телеграмму, что задерживаемся и вернемся только к вечеру. После ухода Филиппа она набросилась на меня.

– Слушай, Лин, – начала она, – ты поступаешь необдуманно. Тебе было отлично известно, что на сегодняшнее утро у нас намечено много дел. Если так будет продолжаться, мы не успеем к свадьбе. На сегодня у тебя было назначено три примерки. Ты и их пропустила, и не пошла к парикмахеру.

– Прости меня, Анжела, – проговорила я, но она не желала меня слушать.

– В конце концов, – продолжала она, – мы с Генри из кожи лезем ради тебя. Временами мне хочется предложить тебе вернуться в Мейсфилд и там готовить свое приданое. Если тебя не волнует, как ты будешь выглядеть, то подумай хотя бы обо мне. Более того, не забывай, что только благодаря мне ты познакомилась с Филиппом.

– Я знаю, Анжела, – примирительно сказала я.

– Не считай меня неблагодарной. Все совсем не так. У меня совершенно вылетело из головы, что на сегодня назначены примерки. Завтра я встану чуть свет и все сделаю до обеда. Обещаю тебе.

– Ну ладно, мы еще успеем побывать в «Молино», – успокоилась Анжела. – Оставь свой ключ, чтобы Бриджит могла распаковать твои вещи, и поехали.

Мне хотелось умыться и переодеться с дороги, но я послушно последовала за ней. Пока мы ехали в «Молино», Анжела несколько раз напоминала мне, кто платит за приданое и кто взял на себя все хлопоты.

В тот момент я поняла, что иметь много денег так же плохо, как вообще не иметь. Я надеялась, что, став женой Филиппа, не уподоблюсь Анжеле и Генри, отягощенных своим богатством. Кроме того, все заботы и расходы, связанные с подготовкой приданого, были страшной нелепостью. Я видела, что для Филиппа не имеет значения, во что я одета. Он хотел получить жену, и если бы женщина, на которой он собрался жениться, была бы одета в рубище, для него это не сыграло бы никакой роли. Наличие жены способствовало его продвижению по службе, и именно это волновало его в первую очередь.

В течение последующего часа я молча стояла перед зеркалом и примеряла одно платье за другим. Когда примерка наконец закончилась, я попросила Анжелу:

– Давай выпьем чаю. Я умираю от жажды.

– Хорошо, – ответила она. – Но я договорилась, что в шесть к тебе придет парикмахер. Естественно, за это придется заплатить особо – слуги на дому стоят вдвое дороже, – но я же знала, что у тебя не будет времени самой сходить в салон.

– Прости меня, – еще раз проговорила я. Мы сели в машину и поехали домой. Когда мы остановились возле парадного, к нам навстречу заспешил лакей, и меня удивило, почему он ждал нашего возвращения, стоя на лестнице. Причину этого я выяснила чуть позже, когда мы с Анжелой вошли в холл и к нам направился дворецкий.

– Боюсь, у меня плохие известия, миледи. Позвонили из школы и сообщили, что мастер Джеральд заболел и его на «скорой помощи» отправили в Лондон. Они хотели поговорить с вами, но я не знал, где вы, и тогда я перезвонил господину Уотсону в палату общин.

– Мастер Джеральд заболел! – вскричала Анжела. – А они сказали, в чем дело?

– Кажется, это мастоидит, миледи. Анжела ахнула. Она рванулась в курительную и принялась набирать номер коммутатора.

– Господин Уотсон вернулся? – спросила она дворецкого, который последовал за ней и остановился в дверях.

– Нет, миледи, – ответил он. – Как я понял, господин Уотсон собирался приехать сразу же после того, как переговорит с директором школы.

Анжела в трубку продиктовала номер и взглянула на часы.

– Почему Генри не возвращается? – обратилась она ко мне.

– Наверное, он скоро приедет, – попыталась я успокоить ее.

Через несколько секунд Анжелу соединили с директором школы. Я увидела, что она побелела как полотно. Я взяла в руки газету, но строчки плясали перед глазами. А Анжела все повторяла: «Да… да… понимаю… да Наконец она положила трубку и посмотрела на меня.

– Ему нужно срочно делать операцию, – сказала она. – О Лин, какой ужас! Я обняла ее за плечи.

– Родная моя! Я очень сочувствую тебе.

– Он такой слабенький. Из двоих он был самым слабым. – Она вскочила и опять посмотрела на часы. – Почему Генри не возвращается?

Тут в холле послышался шум. Дверь распахнулась, и в комнате появился Дуглас.

– Привет, – весело сказал он. Я обратила внимание, что Анжела впервые недовольна его приходом.

– А я думала, это Генри, – раздраженно проговорила она.

– В чем дело? – спросил Дуглас.

– Джеральд заболел, – кратко объяснила Анжела. – Его везут в Лондон.

– Сочувствую, – сказал Дуглас. – Могу ли я чем-нибудь помочь?

– Нет, естественно, – отрезала Анжела. – Не говори глупостей.

Она так резко говорила с ним, что мне стало жалко его. Было совершенно ясно, что ее манера обескуражила его. Говорить было не о чем, и мы молча стояли и ждали. Наконец мы услышали, что к дому подъехала машина, и, выглянув в окно, увидели Генри.

– Наконец-то, – проговорила я. Анжела бросилась в холл.

– Генри! – воскликнула она и, метнувшись к нему, схватила его за руки.

Я еще ни разу не видела, чтобы она так нежно смотрела на него.

– Все в порядке, дорогая моя, – ласково проговорил он. – Я все устроил. Как только его привезут, им займется сэр Говард Блейк. Он и будет оперировать. Джеральда отвезут в частную лечебницу Пемброка. Мы с тобой сейчас же туда поедем.

– Все будет хорошо? – дрожащим голосом спросила Анжела, и я увидела, что она на грани истерики.

Мне было странно видеть свою уравновешенную и полную самообладания сестру в таком состоянии.

– Конечно, все будет хорошо, – успокоил ее Генри. – Не волнуйся, родная моя. Собирайся. Наш мальчик будет ждать нас.

Мне не хотелось вмешиваться, но Генри сам обратился ко мне.

– Поехали с нами, Лин, – сказал он. – Ты можешь понадобиться Анжеле.

Он полностью игнорировал Дугласа, как будто того здесь и не было. Думаю, и Анжела напрочь забыла о его существовании.

До лечебницы мы доехали на такси, которое привезло домой Генри и которое сообразил задержать дворецкий. Когда мы приехали, нам сказали, что Джеральда еще не привезли, но старшая сестра проводила нас в приемный покой.

– Его привезут минут через двадцать, – сообщила она, взглянув на часы. – Вы хотите посмотреть на приготовленную для него палату?

– Да, будьте добры, – сказала Анжела. Мы поднялись в небольшую, но очень чистую и уютную комнату. Анжела спросила сестру, можно ли принести еще одну ширму, и попросила Генри позвонить в магазин Мозеса Стивенса, чтобы прислали цветов. Мы вернулись в приемный покой и расселись на жестких стульях, расставленных вокруг овального стола, на котором стояла ваза с листьями папоротника и лежали стопки журналов.

– Не слишком ли они задерживаются? – в сотый раз спросила Анжела.

– Им ехать тридцать пять миль, – ответил Генри. – К тому же они не могут ехать быстро.

– Да, конечно, ты прав, – согласилась Анжела.

Отражавшееся на ее лице страдание свидетельствовало о том, что она ясно представляет, какую боль может причинить Джеральду тряска.

Вскоре нашему ожиданию, длившемуся, как всем , казалось, целую вечность, пришел конец. Появилась сестра, которая объявила, что машина» скорой помощи» прибыла и что нам придется несколько минут подождать, пока Джеральда доставят в палату. Через открытую дверь мы увидели носилки с крохотным тельцем, укрытым одеялом. При виде этой трогательной картины у меня на глаза навернулись слезы, а Анжела прижалась к Генри. Он промолчал, только крепче сжал ее руку.

Время тянулось страшно медленно. Наконец нам сообщили, что сэр Говард Блейк собирается оперировать Джеральда немедленно и что господин Уотсон и леди Анжела могут на несколько минут подняться в палату. Пока их не было, я бездумно перелистывала страницы «Панча», внимательно прислушиваясь к каждому шороху. Наконец дверь открылась, и вошли Анжела и Генри.

Анжела плакала, она даже не пыталась сдержать слезы, которые ручьем текли по щекам. Генри обнимал ее за плечи. Она рухнула в кресло и закрыла лицо руками.

– Все будет хорошо, дорогая, – успокаивал ее Генри. – Поверь мне, все будет хорошо. Сэр Говард – лучший хирург в Лондоне. – Тут он резко повернулся ко мне. – Принеси воды. Я выбежала из покоя и направилась к сестре, которая сидела за регистрационной стойкой у входа.

– Где мне взять питьевой воды? – спросила я. Она принесла графин и стакан, и я поспешила к Анжеле. Генри сидел на подлокотнике и нежно гладил руку Анжелы. Он взял у меня наполненный стакан.

– Вот, выпей, – мягко проговорил он. – Тебе станет лучше. Она сделала несколько глотков.

– Мне очень стыдно, что я так распустила себя, – проговорила Анжела, преодолев сдавивший горло спазм. – Если с ним что-нибудь случится, Генри, я себе этого никогда не прощу – никогда! В последнее время я мало внимания уделяла детям – вот Бог и наказывает меня.

– Глупости! – сказал Генри, но по его глухому голосу я догадалась, что слова Анжелы тронули его.

– Ты помнишь, – продолжала Анжела, – когда он был маленьким, он любил играть с красным паровозиком? О Генри, ты на самом деле считаешь, что все будет хорошо? – Она опять разрыдалась и уткнулась в его плечо.

– Послушай, родная, – сказал Генри, – надо держать себя в руках. Ты можешь заболеть, и тогда, если он позовет тебя, ты не сможешь прийти к нему.

Его слова подействовали на Анжелу. Рыдания стали затихать, она выпрямилась и принялась оглядываться по сторонам в поисках своей сумочки.

– На?, возьми, – сказала я, подавая ей сумку, которая лежала на столе.

– Спасибо, Лин, – проговорила она. Она достала маленькое зеркальце и принялась запудривать следы от слез.

– Сколько нам еще ждать? – спросила она через несколько минут.

– Надо набраться терпения, – ответил Генри.

– Мы не должны торопить их.

Медленно тянулись секунды. Я смотрела на висевшие над камином часы, чувствуя, что во времени есть нечто не подвластное пониманию человека, решившему, будто это возможно – разделить день и ночь на равные промежутки. Когда человек счастлив, один час кажется мгновением, и тот же самый час растягивается до бесконечности, когда человек в горе.