Текст книги "Черная пантера"

Вдруг дверь открылась, и мы все вскочили. Вошла сестра.

– Хочу сообщить вам, – спокойно и четко проговорила она, – что операция прошла успешно. Сэр Говард спустится к вам через пятнадцать минут.

– Слава Богу! – выдохнула Анжела и потеряла сознание.

Генри едва успел подхватить ее. Он усадил Анжелу в кресло и положил ее ноги на стул. Сестра принесла бренди и флакончик с нюхательной солью.

Через пару минут Анжела пришла в себя. Она была очень слаба и все время цеплялась за Генри, как будто ноги не держали ее.

За то время, что мы провели в лечебнице, я увидела в Генри совершенно другого человека. Он был очень нежен и заботлив с Анжелой, оставаясь в то же время спокойным и полным самообладания. Думаю, если бы он всегда вел себя именно таким образом, их семейная жизнь протекала бы более гладко, и они были бы счастливее.

По всей видимости, и Анжела оценила Генри. Она не раз повторяла: «Спасибо тебе. Генри!»– и смотрела на него с нежной улыбкой.

Часы на камине медленно отсчитывали минуты. Мы украдкой бросали взгляды на стрелки, как бы пытаясь подогнать их. Когда я почувствовала, что больше не выдержу этого напряжения, нам сообщили, что Джеральда перевезли в палату, и мы можем подняться к нему. Анжела вскочила и впереди всех бросилась к лифту.

Анжела была бела как мел, но держалась стойко. Мы вошли в палату. Жалюзи были опущены, сильно пахло эфиром. Когда наши глаза привыкли к полумраку, мы увидели лежащего на кровати Джеральда. Он еще находился под наркозом. Его голова была забинтована, и он очень смешно сопел.

Он казался крошечным и беспомощным, и я впервые в жизни поняла, что такое материнская любовь. Когда ребенку плохо, женщина, давшая ему жизнь, испытывает самую настоящую физическую боль. Думаю, на свете нет более страшной муки, чем ощущение собственного бессилия, когда крохотная частица тебя самой – кровь от крови, плоть от плоти – страдает. Я поняла, – что материнская любовь, проявляющаяся в любых качествах, является мощнейшей силой, способной противостоять разрушению, войне, гибели и жестокости.

Анжела склонилась над Джеральдом, поцеловала его и поправила одеяло.

Мне показалось, что Генри испугался, что она опять упадет в обморок. Однако она держала себя в руках. Она выпрямилась и вышла из комнаты.

– Он будет спать еще два-три часа, – сообщила сестра. – Думаю, к девяти он уже придет в себя и захочет увидеть вас.

– Спасибо, – поблагодарила Анжела. – Вы очень добры.

– Срочные операции, – сказала сестра, – действуют на человека, как шок, не правда ли? Я знаю, что вы чувствуете. Послушайте моего совета, леди Анжела, отправляйтесь сейчас домой и поспите.

– Я так и сделаю, – ответила Анжела.

– Если что, – тихо проговорил Генри, – позвоните нам…

– Конечно, господин Уотсон, – сказала сестра. – Но, думаю, вам не о чем беспокоиться. Сейчас за ним наблюдает врач, а через некоторое время его осмотрит сэр Говард.

Домой мы ехали молча. Теперь, когда все было позади, Анжела, казалось, совершенно обессилела. Войдя в дом, мы обнаружили, что Дуглас все еще ждет нас в холле.

– Все в порядке? – обеспокоенно спросил он. Но Анжела даже не удостоила его взглядом. Вместо нее ответил Генри:

– Да, спасибо, – и повел Анжелу к лифту.

Глава 18

Утром меня разбудила Анжела.

– Джеральд хорошо провел ночь, – сообщила она, раздвигая шторы.

Ворвавшийся в комнату солнечный свет ослепил меня, и я зажмурилась, не сразу сообразив, о чем она говорит.

– Я рада, – сонным голосом пробормотала я. – Что это ты поднялась в такую рань?

– Я всю ночь не спала, – призналась Анжела. – В восемь я заставила Генри позвонить в лечебницу. Как же мне полегчало. Я так беспокоилась.

– Я себе представляю. – сказала я. – Я очень тебе сочувствую, да и Генри тоже.

– Бедный Генри, – с нежностью проговорила Анжела. – Он тоже совсем не спал. В его комнате было так тихо – он совсем не храпел, и я догадалась, что и он не спит. Тогда я вошла и села рядом с ним. О Лин, как же безобразно я относилась к нему!

– Ну, ты была с ним не очень любезна, – согласилась я.

– Я знаю, – честно призналась Анжела. – Но понимаешь, я всем сердцем верила, что люблю Дугласа. Я думала, что запросто смогу уйти к нему и оставить Генри и детей и начать новую жизнь. Вчера ночью я поняла, насколько была глупа.

Мы с Генри хотим начать все снова, более того, я хочу еще детей. Ночью я представила, как это страшно, стареть и ничего не иметь, ничем не интересоваться, кроме молодых людей. Я поняла, что могу уподобиться матери Генри. Представляешь, какой ужас – гоняться за юношами, которые тебе в сыновья годятся и которые презирают тебя? От этих мыслей мне стало страшно, поэтому я и пошла к Генри. Мы будем жить по-другому. Рассказать тебе, что мы будем делать? Никогда не догадаешься!

– Спорим, догадаюсь, – воскликнула я. – Вы купите дом за городом.

– Правильно! – сказала Анжела. – Откуда ты знаешь?

– Генри говорила мне, как ему этого хочется, – ответила я.

– Естественно, этот дом мы оставим, – продолжала Анжела. – Но нам нужно загородное поместье, где дети могли бы проводить каникулы. Оно должно быть недалеко от Лондона, чтобы мы имели возможность ездить туда на машине, приглашать туда знакомых, проводит там уик-энды. О, я так счастлива, что могу с уверенностью смотреть в будущее. Думаю, я все-таки создана для деревенской, не городской жизни.

– Ты права, – согласилась я. – Ты так же любишь дом, как все мы. Ведь не назовешь наших родителей бездельниками, правда?

– Я набездельничалась досыта, – призналась Анжела. – Вчера я пришла в ужас, когда представила, что все это могло случиться с Джеральдом после того, как я сбежала бы с Дугласом. Я была бы далеко от дома, нервничала бы, сходила с ума от того, что не в силах помочь. А вдруг после развода мне запретили бы видеться с детьми. Как же я их люблю. Почему же я не понимала этого раньше?

Она побледнела от охватывавшего ее беспокойства. Я взяла ее за руку.

– Не надо растравлять себе душу, – сказала я. – Ведь сейчас все позади, и уверена, что Генри понимает тебя. На всех людей иногда находит затмение.

– Откуда ты знаешь? – с улыбкой спросила Анжела.

Если бы я не знала, что в настоящий момент ею владеют только положительные эмоции, я назвала бы ее улыбку снисходительной.

Я засмеялась.

– Знаю – вот и все, – ответила я. – Хотя ты можешь сказать, что у меня совсем нет жизненного опыта. Возможно, делать подобные заключения мне позволяют знания, полученные из книг, или моя интуиция. Видишь, я же оказалась права в отношении Дугласа, не так ли? Я же говорила, что он тебе не подходит.

– Бедный Дуглас, – заметила Анжела. – Но он справится – ведь он молод. Подозреваю, что в скором времени он почувствует облегчение от того, что ему не пришлось бежать с замужней женщиной, в результате чего рухнула бы его военная карьера.

– К тому же эта женщина обошлась бы ему гораздо дороже, чем лошадь для поло, – поддразнила я Анжелу.

– Ну, не будь такой противной, – сказала она. – Ты даже представляешь, какой бережливой и изворотливой я могу быть, если постараюсь.

– Сомневаюсь. Я очень рада за тебя, потому что Генри богат! Между прочим, дорогая, он мне ужасно нравится.

– Как ни странно, и мне тоже! – полушутя-полусерьезно проговорила Анжела. Она поднялась.

– Я постараюсь полюбить его и принести ему счастье, – сказала она. – Пройдет немного времени, и я превращусь в толстуху-домоседку, в доме будет целая куча детей, а мы с Генри станем образцом семейного счастья.

Раздался стук в дверь.

– Войди, – сказала я, решив, что это горничная. К моему удивлению, в дверях показался Генри.

– Анжела у тебя? – Не успела я ответить, как он воскликнул:

– О, ты здесь, дорогая. Я не нашел тебя в твоей комнате и начал беспокоиться.

– Входи, – сказала Анжела. – Я рассказывала Лин о Джеральде. И еще о том, какие у нас с тобой планы на будущее.

На Генри был темно-синий халат, накинутый поверх голубой пижамы. Его волосы находились в страшном беспорядке. Он улыбался, у него был счастливый и гордый вид, от чего он казался намного моложе, чуть ли не мальчишкой.

– Как видишь, Лин, я нашел работу, – обратился он ко мне. – Я буду управляющим своего собственного поместья. Может, попытаю счастья в фермерстве.

– Я в восторге от того, что услышала, – ответила я. – Только не забудь выдать меня замуж, прежде чем займешься своей новой работой, хорошо?

– Сомневаюсь, что забуду об этом, – сказал Генри. – Обещаю, к свадьбе ты получишь лучшее, что может предоставить Картье, чего бы это мне ни стоило!

Вместо того чтобы опять выразить свое недовольство тем, что Генри упомянул о деньгах, Анжела подошла к нему и взяла под руку.

– Мы подарим ей бриллиантовую корову, – засмеялась она. – Как символ семейного благополучия.

Генри с улыбкой взглянул на свою жену. Было нечто трогательное в том, с какой гордостью и любовью он смотрел на нее.

Меня охватил страх за него: я испугалась, что его счастье может оказаться недолговечным – как только Джеральд поправится, Анжела обо всем позабудет. И все же я чувствовала, что моя сестра относится более серьезно, чем кажется, к тому, чтобы, как она сказала, сделать попытку полюбить Генри. На самом деле Анжела не была столь уж эмоциональна, чтобы незаконная любовная связь доставляла ей удовольствие. Она не чувствовала бы себя счастливой, если бы ей пришлось нарушить моральные устои общества ради своей страсти или променять свое спокойствие на тревоги и нервотрепку, которые будут сопровождать тайную любовь. Интуиция подсказывала мне, что Анжела в конце концов успокоится в своих метаниях, и если ей так и не удастся полюбить Генри, то она, по крайней мере, будет удовлетворена своей жизнью с ним. К тому же с годами дети будут иметь для нее более важное значение, чем сейчас.

Раздался похожий на звон серебряного колокольчика бой часов, стоявших на камине. Увидев, что уже половина девятого, Анжела проговорила:

– Я уже давным-давно не вставала так рано. У меня масса времени до ухода, и я не знаю, чем заняться.

– Ты собиралась поехать в лечебницу к одиннадцати, – напомнил Генри.

– Да, я знаю, – сказала Анжела. – Ты поедешь со мной?

– Конечно, дорогая, – ответил Генри.

– Отлично. А пока я займусь письмами и списком приглашенных на свадьбу Лин, – сообщила Анжела.

– Не напоминай мне о письмах! – с притворным ужасом воскликнула я. – Вчера вечером я получила более тридцати, причем все они пришли от совершенно незнакомых мне людей. Одни из них были в детстве знакомы с мамой, а другие оказались твоими давними приятельницами.

– Ага, – проговорила Анжела, – вот тебе и наказание за то, что удачно выходишь замуж. Каждый хватается за возможность напомнить о себе!

– Я сойду с ума, если мне придется писать им всем еще и письма с благодарностью за присланные подарки. Жаль, что я не могу штамповать ответы.

– Ты только представь, что сказал бы папа, если бы ты действительно это сделала! – рассмеялась Анжела. – Не ленись, Лин. Если ты всем будешь писать один и тот же ответ, то работа не займет у тебя много времени.

– О, я не собираюсь выдумывать ничего оригинального, – ответила я. – Между прочим, мне стало страшно, когда я увидела, какая гора поздравлений пришла Филиппу – там, должно быть, сотни писем.

– Радуйся, что тебе только девятнадцать, а не за сорок, – заметил Генри, – ведь количество знакомых растет пропорционально возрасту.

– Очевидно, Генри хочет предостеречь тебя от повторного замужества, – сказала Анжела. – Возможно, он прав. Пусть первая любовь останется последней…

Она улыбнулась своему мужу. Он прошептал ей что-то на ухо, и они оба засмеялись. Попрощавшись со мной, они вышли из комнаты.

После их ухода я еще некоторое время лежала в постели и думала о них – нет худа без добра. Как будто некая сила, сравни извержению вулкана, выдернула их из болота равнодушия, в которое они погружались все глубже и глубже. Возможно, каждый человек нуждается в подобной встряске, в своего рода потрясении, которое заставит его понять, что же главное в жизни. Может быть, и Филипп нуждается в таком же шоке, который покажет ему, что возможность жить на свете и быть любимым гораздо важнее его чувств к Наде. Я вздохнула, мне стало грустно. С каждым днем наша свадьба приближается…

Я читала прибывшие с утренней почтой письма с поздравлениями и пожеланиями всего наилучшего и рекламные проспекты с приглашением посетить различные магазины для покупки приданого, когда зазвонил телефон. Это была Элизабет. Она пребывала в крайнем возбуждении. Ее слова были преисполнены таинственности.

– Ты одна? – спросила она.

– Да, – ответила я.

– Нас могут подслушивать?

– Сомневаюсь, – сказала я. – Если только дворецкий, но это кажется мне маловероятными – обычно в это время у слуг много работы.

– У меня для тебя новости, – сообщила Элизабет.

– И какие же?

– Я кое-что выяснила о матери Нади. Ее зовут госпожа Мелинкофф. Сэр Филипп выплачивает ей пенсию, по крайней мере, выплачивал два или три года назад. Я не смогла узнать, где она живет. Думаю, она тоже когда-то выступала на сцене.

– О Элизабет! Какая же ты молодец! – воскликнула я. – Как тебе это удалось?

– Ну, кое-что я вытянула из мамы, а кое-что – из дяди. Вчера вечером он приходил к нам на ужин, и мне удалось выставить их всех на разговор о Филиппе. Жаль, что я узнала так мало, но, честно говоря, это все, что им известно.

– Ты умница, – ласково проговорила я. – Я так тебе благодарна за то, что ты для меня делаешь. Как твоя работа?

– Вчера я была в клубе, – ответила Элизабет.

– Там страшно интересно.

– Я очень рада за тебя, – сказала я и сообщила ей о Джеральде. – Он вне опасности, но я не знаю, что буду делать в течение ближайших двух-трех дней, так как из-за его болезни нарушились все наши планы. Как только все наладится, мы с тобой должны встретиться.

– А пока я буду продолжать свое расследование, – проговорила Элизабет. – Если что-нибудь узнаю, я позвоню тебе, но у меня мало надежды.

Повесив трубку, я схватила телефонный справочник и открыла его на букве «М». К своему разочарованию, я не нашла ни одного абонента с такой фамилией. Внезапно мне в голову пришла одна идея.

На прошлой неделе, когда мы с Филиппом обедали в «Ритце», к нам подошел один старичок.

– Позвольте мне поздравить вас, сэр Филипп, – сказал он.

У него было забавное морщинистое лицо и совершенно седые волосы. Он был одет в старомодный сюртук с галунами, в петлицу которого была вставлена ярко-желтая гвоздика.

– А, господин Гроссман, – воскликнул Филипп.

– Давно мы с вами не виделись. Как поживаете?

– Очень хорошо, спасибо, – ответил старичок.

– К сожалению, я уже не так молод! Филипп повернулся ко мне.

– Лин, – сказал он, – познакомься – это господин Гроссман, самый важный человек в театральном мире. Еще никому не удавалось достичь его высот!

– О, вы льстите мне, сэр Филипп, – проговорил господин Гроссман, однако было совершенно очевидно, что комплимент доставил ему огромное удовольствие. – Счастлив познакомиться с вами, моя дорогая, – обратился он ко мне. – Простите меня за вольность, но я осмелюсь заметить, что вам очень повезло. Сэр Филипп великий человек.

Мы еще немного побеседовали, и наконец господин Гроссман распрощался. Как только он отошел от нас, я тут же повернулась к Филиппу:

– Кто он такой?

– Израиль Гроссман, – ответил он, – самый известный в Англии театральный агент. Он так давно работает в этой области, что теперь никто не может вспомнить, было ли такое время, когда он не брал огромных комиссионных со всех известных в настоящее время звезд или не вынуждал менеджеров театров заключать контракты на его условиях. Для него не существует никаких законов, он никого не боится. Он обосновался в своей конторе на Хеймаркете еще задолго до войны и восседал там подобно пауку, подстерегающему свою добычу. Он совсем не изменился с тех пор, когда я познакомился с ним – а это было в 1918 году. Уже тогда он казался нам стариком. С его смертью Лондон лишится еще одной своей достопримечательности – ведь он не пропускает ни одной премьеры, да и его появления на ежегодных приемах на открытом воздухе, которые устраиваются для артистов и других деятелей театрального мира, были своего рода спектаклями.

С тех пор я ни разу не вспомнил об Израиле Гроссмане. Но сейчас меня осенило, что он, должно быть, является агентом Нади. У меня появился шанс – слабый, но в то же время единственный, чтобы не упускать его – выяснить адрес матери Нади. Я опять раскрыла справочник.

Найдя телефон Израиля Гроссмана, я набрала номер. Услышав голос, я поздоровалась – и тут меня охватила паника, так как я не знала, что сказать. Внезапно я ощутила, что мною кто-то руководит, и услышала свой спокойный голос:

– Могла бы я поговорить с личным секретарем господина Гроссмана?

– Я посмотрю, здесь ли она, – был ответ. – Ваше имя, пожалуйста.

Мгновение я колебалась, но тут мне на глаза попалось письмо от матери.

– Мисс Мейсфилд, – сказала я. Прошло несколько минут. Наконец раздался резкий женский голос:

– Мисс Джойс у телефона. Чем могу быть полезной?

– Простите, что беспокою вас, – начала я. – Вы окажете мне огромную любезность, если спросите у господина Гроссмана, не сохранился ли в его записях адрес матери Нади Мелинкофф. Он поймет, о ком речь, – это танцовщица, которая умерла много лет назад. Насколько мне известно, господин Гроссман был ее агентом.

– Надя Мелинкофф? – переспросила секретарша. – Кажется, я знаю, о ком вы говорите. Маловероятно, чтобы у господина Гроссмана был адрес ее родственников, но я постараюсь что-нибудь выяснить. Господин Гроссман знаком с вами?

– Боюсь, что нет, – ответила я. – Но мне очень нужно – в силу некоторых личных причин – связаться с человеком, который близко знал Надю Мелинкофф.

– Подождите у телефона, пожалуйста. И опять мне пришлось ждать. Я спрашивала себя, насколько правдиво звучал мой рассказ и найдется ли у Израиля Гроссмана какая-либо информация для меня.

– Алло, вы слушаете?

– Да, – поспешно ответила я.

– Я спросила господина Гроссмана, – сказала мисс Джойс. – Он говорит, что по имеющимся у него сведениям мадам Мелинкофф проживала на Сен-Кэтрин-стрит, номер 502. Но это было несколько лет назад. К сожалению, он больше ничем не может вам помочь.

– Большое спасибо, – поблагодарила я. – Вы очень любезны.

Я повесила трубку. Сердце бешено стучало. Наконец у меня есть что-то конкретное, наконец у меня появилась возможность поближе подобраться к разгадке тайны, которая разделяет нас с Филиппом, – тайны, которую я обязана раскрыть, чего бы это мне ни стоило.

Глава 19

Только через два дня мне удалось освободиться и отправиться с визитом к мадам Мелинкофф.

Анжела, которая, обретя счастье в своей семейной жизни, преисполнилась решимости открыть новую страницу, почти не виделась с Дугласом Ормондом. Их встречам наедине был положен конец. Поэтому все время, свободное от дежурства в лечебнице возле Джеральда, Анжела проводила со мной.

После операции Джеральда нельзя было беспокоить, поэтому в первые два дня Анжелу пускали к нему очень не надолго. Почти все наше с ней время отнимали магазины, однако нам еще приходилось присутствовать на различных обедах и чаепитиях. Часто случалось так, что в последнюю минуту тщательно составленный план на день нарушался каким-нибудь приглашением от родственника или знакомого, от которого невозможно было отказаться.

Наконец в четверг мне повезло. Мы с Анжелой были в магазине у Ворта, где я примеряла спортивные костюмы, которые предназначались специально для моего медового месяца. Вдруг она посмотрела на часы и сказала:

– Дорогая, ты не будешь против, если я оставлю тебя? Я обещала Джеральду, что буду у него к чаю. А потом мне надо на часок забежать к своей давней подруге, у которой недавно умер муж. Я бы пригласила тебя с собой, но мне кажется, что ей никого не хочется видеть. К тому же это слишком печальное для тебя зрелище.

– Не беспокойся обо мне, – ответила я. – После примерки я пойду домой.

– Хорошо, – проговорила Анжела. – Я постараюсь вернуться как можно скорее.

Как только она ушла, я твердо заявила продавщице, что больше ничего не буду примерять.

– Я устала, – сказала я. – Я приду завтра или послезавтра. Сегодня у нас состоится прием, и мне хотелось бы немного отдохнуть.

Я поспешно натянула на себя свою одежду, схватила шляпку и сумочку и, не дожидаясь лифта – что, как мне показалось, страшно удивило всех продавцов – бросилась вниз по лестнице. Я велела швейцару поймать мне такси. Сев на заднее сиденье, я дала адрес на Сен-Кэтрин-стрит. Я буквально сгорала от нетерпения.

На улицах было страшное скопление машин, поэтому нам понадобилось более четверти часа, чтобы добраться до улицы, где жила мадам Мелинкофф.

Расплатившись с таксистом, я вылезла из машины и оказалась перед многоквартирным домом. Это было старое здание, построенное в викторианском стиле и отделанное разноцветной мозаикой. К двери вела каменная лестница. На каждом этаже располагалось три квартиры. Внизу, в холле, висела доска со списком жильцов. Я выяснила, что мадам Мелинкофф живет на последнем этаже. Лифта в доме не было, и я стала медленно подниматься по лестнице, судорожно вспоминая свой план разговора.

За последние несколько дней у меня было достаточно времени обдумать свой визит, я практически ни на минуту не прекращала размышлять о нем. Но сейчас он стал мне казаться не таким уж легким, как я предполагала.

Спустя несколько мгновений я оказалась напротив двери в квартиру номер тридцать. Я остановилась, чтобы перевести дух. Потом, придя к выводу, что отступать поздно, так как я уже скомпрометировала себя, я нажала на кнопку звонка, который располагался над почтовым ящиком. Резкий звонок, прозвучавший в квартире, заставил меня вздрогнуть. Я ждала. Едва я подумала, что никого нет дома, как дверь медленно открылась. Я увидела невысокую женщину, которая опиралась на палочку и смотрела на меня.

– Да? – проговорила она.

– Мадам Мелинкофф дома? – спросила я.

– Мадам Мелинкофф – это я, – ответила она.

– О! – воскликнула я, не найдя других слов, чтобы выразить свои чувства.

– Вы хотели видеть меня? – спросила она, по-видимому удивленная или моим видом, или моим молчанием.

– Да, если вы будете так любезны и уделите мне немного времени, – запинаясь, проговорила я.

– Заходите.

Я прошла в узкий коридор. Она закрыла дверь и направилась в крохотную гостиную, где были собраны вещи, вид которых сначала озадачил меня.

Там было множество медных и серебряных чаш и подносов; украшений из кварца, нефрита и мыльного камня; диванных подушек из индийского шелка. На небольших столиках, покрытых яркими скатертями, стояли всевозможные безделушки: статуэтки, шкатулки, колокольчики, пепельницы и различные поделки из слоновой кости. На стенах, на столах, на камине – везде были фотографии. Мужчины, женщины, дети, группами или поодиночке. Фотографии были подписаны; все, кто был изображен на снимках, улыбались ослепительными улыбками.

«Звезды театра», – подумала я. Мадам Мелинкофф предложила мне сесть в небольшое кресло, а сама опустилась на стул напротив меня и выжидательно взглянула на меня.

Теперь, когда у меня появилась возможность рассмотреть ее, я обнаружила, что она гораздо старше, чем мне показалось сначала. Однако ни совершенно седые волосы, ни глубокие морщины вокруг глаз не могли скрыть ее, привлекательности. Не вызывало сомнения, что в юности мадам Мелинкофф была красива. Несмотря на старческую слабость, она держалась очень прямо, и я догадалась, что в молодости у нее была великолепная фигура.

У меня уже не было времени что-либо придумывать, поэтому я сразу же выложила ей всю правду.

– Надеюсь, вы простите меня за мою назойливость, – нервно проговорила я, – но мне очень хотелось познакомиться с вами.

– Очень любезно с вашей стороны, – сказала она. – Не могли бы вы объяснить причину?

– Я хотела, чтобы вы рассказали мне о своей дочери, Наде, – ответила я.

Ее лицо смягчилось, в глазах появилось печальное выражение.

– О моей дочери Наде! – тихо повторила она. – Зачем вам это надо? Вы знали ее? Нет, я говорю глупости – ведь вы так юны.

Я колебалась. Внезапно я поняла, что единственный способ узнать то, что меня интересует, – это быть абсолютно откровенной.

– Меня зовут Гвендолин Шербрук, – сказала я.

– Я выхожу замуж за Филиппа Чедлея.

Мадам Мелинкофф замерла. Ее глаза пристально смотрели на меня.

– Это он послал вас? – спросила она. Я покачала головой.

– Сэр Филипп даже не подозревает о том, что я собиралась к вам, – ответила я. – Я буду откровенна, мадам Мелинкофф. Я слышала о вашей дочери, но не от своего жениха. Не могли бы вы рассказать мне о ней? Понимаете, он так сильно любил ее – а для меня очень тяжело выходить замуж за человека, ничего не зная о женщине, которая сыграла такую важную роль в его жизни.

– Сэр Филипп всегда относился ко мне с большой заботой, – проговорила мадам Мелинкофф.

– Он несчастлив, – сказала я, – но я хочу сделать его жизнь счастливой.

Она отвела от меня глаза. Я обратила внимание, что ее пальцы судорожно сжали костяной набалдашник ее трости.

– Мне трудно понять, что вы хотели бы знать.

– О, просто расскажите мне о своей дочери, – с горячностью проговорила я. – Этим вы дадите мне возможность увидеть в ней реальное существо, понять, как она была красива, – я хочу знать, что потерял Филипп, когда она умерла.

– Умерла! – как эхо отозвалась мадам Мелинкофф. – Она покончила с собой.

– Да, я знаю, – сказала я. – Я слышала об этом. Но почему она покончила с собой? Разве она была несчастна?

– С чего это ей быть несчастной? – хрипло проговорила мадам Мелинкофф. – У нее было все. Мир был у ее ног. Она была звездой. На каждом ее спектакле театр был забит до отказа. У театральной кассы происходили самые настоящие побоища. Ее зарплата росла с каждым годом, у нее были автомобили, драгоценности, красивый дом. С чего ей быть несчастной?

– Именно это я и хотела бы знать, – пробормотала я. – Я не понимаю.

– И я тоже, – голос мадам Мелинкофф дрогнул. Повинуясь охватившему меня порыву, я вскочила и опустилась на колени возле ее ног.

– Прошу вас, помогите мне, – взмолилась я. – Только вы в состоянии помочь мне. На свете нет ни одного человека, у кого я могла бы узнать о ней, никто даже не будет разговаривать со мной о ней.

На какое-то мгновение в комнате возникло напряженное молчание, потом мадам Мелинкофф медленно подняла руку и положила ее мне на плечо.

Я сняла шляпку, но так и осталась возле ее ног, продолжая смотреть ей в глаза. Я поняла, что она приняла меня, что между нами установилось взаимопонимание и что она не прогонит меня.

– Бедная девочка, – проговорила она. – Ты тоже страдаешь! Рано или поздно – мы все приходим к этому.

– Помогите мне, – прошептала я.

– Ты действительно хочешь узнать о Наде? – спросила она.

– Да, – ответила я. – Поверьте, я стремлюсь к этому не из эгоистических побуждений. Но пока человек, за которого я выхожу замуж, не будет относиться ко мне с полным доверием, ни он, ни я не увидим счастья.

– Филипп очень сильно любил ее, – сказала мадам Мелинкофф.

– А она любила его? – спросила я.

– Она любила его, – повторила она. – Вокруг нее было огромное количество мужчин, которые горели желанием играть более, важную роль в жизни Нади, которые страстно, чуть ли не до безумия, любили ее. Но стоило ей увидеть Филиппа – и другие мужчины перестали существовать для нее. Я не раз говорила ей: «Он такой же мужчина, как все! Почему он так много значит для тебя? Почему ты испытываешь к нему такие чувства?», и всегда получала один и тот же ответ. Она поднимала на меня свои большие темные глаза и говорила: «Он часть меня, я не могу жить без него. Ты не понимаешь, но уверяю тебя, это правда. Он часть меня, а я – часть его».

При этих словах меня охватила дрожь. Неужели они оказались пророческими? Очевидно, это так.

– Расскажите еще, – попросила я. – Расскажите мне все. Как начинала ваша дочь? Почему она пошла на сцену? Она была русской? – На последнем вопросе я сделала особое ударение.

– Русской? – переспросила мадам Мелинкофф. – О нет! Отец Нади был индусом. Неужели вам об этом не говорили? Он был принцем, принцем Раджпутской династии. Он был очень смугл и красив. Надя пошла в него. У него были замечательные глаза, которыми он завораживал всех, кто смотрел на него. Он и меня заворожил – меня, дочь белых родителей, которые считали всех индусов отбросами общества, грязной расой, пригодной только для того, чтобы быть рабами.

– И вы убежали с ним? – спросила я.

– Я любила его, – просто ответила мадам Мелинкофф. – Мы путешествовали по Индии, потому что мой отец был назначен бухгалтером лесоперерабатывающего треста в одну из северных провинций. В то время я была молода: мне еще не исполнилось восемнадцати. Я как сейчас вижу себя – самоуверенная, не сомневающаяся в своем будущем. Я была красива, обладала приятным голосом и умела танцевать те самые элегантные танцы, по которым сходила с ума вся Англия и которые считались очень модными. Я часто с удовольствием развлекала гостей отца, хотя, думаю, большинство англичан, живших в Индии, считали это недостойным занятием для юной девушки.

И вот я встретила своего принца. Я не собираюсь рассказывать тебе об этом – ведь это было так давно, к тому же ты хочешь узнать о Наде, а не обо мне. В моей жизни было шесть месяцев – шесть восхитительных месяцев, о которых я никогда не жалела, даже тогда, когда мне пришлось расплачиваться за них все последующие годы. Надя родилась в миссионерском поселке. Сам проповедник и его жена относились ко мне с презрением и отвращением. Придя в себя и набравшись немного сил, я взяла свою дочь и двинулась домой. К счастью, у меня были кое-какие деньги – не много, но вполне достаточно – и драгоценности, которые подарил мне мой принц. Когда я вернулась в Англию, я поняла, что я такой же изгой, как любой индус из касты «неприкасаемых». Мои родственники отвернулись от меня. Хотя Надя была очаровательной малышкой, одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что это дитя родилось от родителей разных национальностей.

Я жила почти впроголодь. Временами меня охватывало такое страшное отчаяние, что хотелось взять Надю и броситься с ней в реку. Наконец, когда я уже потеряла всякую надежду, меня выручила моя внешность и мое умение танцевать. Я получила работу на сцене. Меня взяли в хор, но прошло некоторое время, и я стала постепенно, очень медленно, перемещаться из последнего ряда во второй, потом – в первый. Потом мне дали роль, в которой было всего несколько реплик, потом я стала исполнять небольшие сольные партии.