Текст книги "Волны времени"

Размышление

 
Потоки звёзд пробили бесконечность,
Такие звёзды только нам даны,
Досталась нам, как водам, быстротечность,
Но мы в поток любви вовлечены:
 
 
Бессмертны мы, а умирает время,
Поэт так думал, прославлял мечты:
Любовь – восторг, седое наше племя
Лишь ей уступит славу красоты.
 
 
Во все века любовь и жизнь – в слиянье,
Биенье не кончается сердец,
И встречи не боятся расставанья,
В любви – вся полнота, людей венец.
 
 
Страшна, он знал, «сердечная пустыня», —
Поэт-подвижник, всё искавший путь
К душевному величью; только ныне
Людей к нему так трудно повернуть.
 
 
И лётчик, потерявший управленье,
Ещё деревья видел и цветы —
Вмиг твердь земли, удар! Одно мгновенье!
Ужасен путь к абсурду пустоты.
 
 
О, скольких Бог и вечность не тревожат!
Не будит их картин ушедших рой,
Несёт их времени поток и множит
Абсурд и беды всей Земли больной.
 

Ноябрь 2010 г.

Шопену

 
Сжимает грудь… И боль… И нет дыханья.
И в сердце страх, что хлынет горлом кровь,
Дыханье есть – есть жизни оправданье,
Дыханье есть – и вспыхнут звуки вновь!
 
 
Свободные мелодии прольются,
И побегут, сшибаясь, – вдруг замрут,
Но снова в вихрях, в грозах – разойдутся,
Утихнут и в тиши найдут приют.
 
 
Здоровый, свежестью полей он дышит,
Живые голоса летят в мажор —
Рояля звуки, как у Баха, – свыше!
Но сердце ноет и спешит в минор.
 
 
Он взял у нас обыденности бремя
И претворил в иное – в жизни код:
В большом и малом вечно бьётся Время,
Начало и конец, цветение и плод.
 
 
Необозрим полёт его искусства:
Блеск молнии, сиянье листьев, стон
Деревьев после бури, луг уснувший —
Но сам на славу в муках обречён:
 
 
Вздох… Пауза… И лёгких нот звучанье…
Любить так жаждет сердце и поёт,
Но кто-то плачет в тяжком ожиданье,
И где-то жизнь – в крутой водоворот.
 
 
Шопен – само дыханье фортепьяно,
Его душа, что в вечность отошла,
Усталость, и испарину, и раны —
Всё безвозвратно музыка взяла.
 
 
Дыханье музыки – её свобода,
Преодоленье, мужество, борьба —
Шопен ушёл так рано… Суть исхода —
Путь в бесконечность, гения судьба.
 

Июнь 2010 г.

Ода Баху

Бах – по-немецки ручей.

«Не ручей! – море должно было

быть ему имя»

Бетховен

 
По скалам взбирался к вершинам,
Шёл к цели отважнейший Бах,
Органным дыханьем единым
Силён – прочь и немощь, и страх.
 
 
К высотам по ритмовым кручам,
Вливаясь в готический строй,
По Баховым тактам могучим
Подъём совершаем крутой.
 
 
Свободою вызваны звуки,
И с Неба летят, не с земли,
Творя вдохновения муки,
Им в душу слететься вели.
 
 
Хоралы, кантаты и «Страсти» —
Людского страдания суть
И наше скорбящим участье —
Несчастным надежду вернуть.
 
 
И трепет, и вздохи, и горе,
Мучений потоки и слёз —
В кантаты, в их арии, в хоры
Всю боль он свою перенёс.
 
 
Есть баховский ритм в песнопеньях
И в гулах органных – так свет
Заполнил весь космос движеньем,
А звёзды – звучанье в ответ.
 
 
Ритмической властью заряжен,
В движенье не знает оков,
Пластической ясностью слажен,
Стремительный хор голосов.
 
 
Свободные ритмы лихие,
Живой вдохновения шквал
Молитвой, певучей стихией,
Бах волей своей укрощал.
 
 
Но с догмой педанты коснели,
И был контрапункт нежевым,
Бах спорил! Понять не хотели,
Молчал – жил искусством своим.
 
 
Прослыл виртуозом органным —
Легенды и славы венец!
Свободный, и гордый, и странный,
Безвестен он был как творец.
 
 
Но Бах не сражён ущемленьем:
Осмеян, не понят – и пусть!
Он в музыке дал воплощенье
Христовых божественных уст.
 
 
И тем, кто с ним пел, ввысь стремленье,
И нежность, и веры размах,
К сердечной беседе влеченье
Дарует без устали Бах.
 
 
Но снова под гнётом сознанье:
Он так одинок – звуков лад,
И скрипок, и флейт врачеванье
Не слышит – лишь ужас и ад!
 
 
И всё же Любовь зажигает
И разум, и чувств торжество
И Мессой высокой венчает
Борьбу и страданья его.
 
 
И в Мессе высокой – Голгофа,
На подвиг идущий Христос…
А фуги молитвенной строфы
Бах в скорбь мировую вознёс.
 
 
Есть в Мессе явленье народа:
Молитвенно-песенный строй,
Извечная жажда свободы
И лики надежды святой.
 
 
Над мощью органа владыка,
Успел его тайны познать,
В оркестра глубины проник он,
Чтоб духа боренья объять.
 
 
И в Небе, в космических высях,
Спрягается Бахов хорал,
В мелодиях сердца и в мыслях
Бах нашим молитвам внимал.
 
 
Был Бах не ручей – был он море,
Теперь он в веках – океан,
В житейском и Божьем просторе
Ему – жезл бессмертия – дан.
 

Январь 2010 г.

Поэт

 
Стихи обрушились нежданно, властно,
Не смог он с мощью этой совладать;
Лицо его загадочно, бесстрастно,
Но то притворство. Боль, и гнев, и ласка —
Всё в нём, что под пером должно звучать.
 
 
Любовь его сжигает, точно пламя,
Иль помогает выстоять в борьбе!
Как соты мёдом, полон он словами,
Идёт на жизнь, порой на смерть – утрами:
Подвластен не судьбе поэт – себе.
 
 
И если солнце – льются водопадом
Стихи, сомкнулась временная цепь;
И кажется: любовь сейчас – каскадом,
Цветы – любимым ароматом сада,
Как небо жизни, засияет цель.
 
 
Но, может быть, поэт пленён огнями,
А в сердце неизбывная печаль,
И жажду всё постичь он не зальёт стихами,
Как прошлые романтики – мечтами,
И вновь наш век – в незнаемую даль?
 

Ноябрь 2010 г.

Лес

 
Какая-то мысль беспокойная бьётся
О лесе безмолвном, без боли и слёз,
Похожа на птицу: в бессилии вьётся
Над чёрной корою осин и берёз.
 
 
И тучи кипят, предвещая невзгоды,
А птица забыла, что петь ей дано
И днём лучезарным, и в мрак непогоды,
Да надо ли петь? Всё пропето давно.
 
 
Не высятся здесь королевские пальмы —
То край недоступных лесов и болот,
Пустынен и гол, хоть не выжжен напалмом,
То край неизбывных тревог и забот.
 
 
Здесь лес без души – и немой, и холодный,
В нём жизнь иссякает – без мыслей и слов,
Как волк ненавидящий, вечно голодный,
Не знает тепла и целительных снов.
 
 
А долго ли мысли метаться без крова?
Бесплотная, долго ли может прожить?
Вернутся ли в край обескровленный Слово
И с ним состраданье, чтоб край воскресить?
 
 
Дух леса силён миллионами звуков,
Не может не петь, не звенеть, не шуметь,
И эхо так хочет бессменно аукать,
А птицы – парить и без устали петь.
 
 
И лес настоящий, что космос певучий,
Из скрипок и арф он, из труб и валторн,
И хор – из лесных, благородных созвучий,
Тем звукам внимаешь, и ты возрождён.
 

Декабрь 2010 г.

Трио

 
Пусть вечное, но всё же чудо – трио,
То пели солнце, море и земля,
Над нами утром благодать парила,
Морские тихо зыбились поля.
 
 
И мнилось: канула вражда в пучину,
Согласие, созвучие царит,
В тепле душевном растопились льдины,
Больных любовь найдёт и исцелит.
 
 
А ясным вечером звенели звёзды,
И вторил колокольчикам прибой;
Вверху казалось ясно и морозно —
И взяли мы тепло земли с собой.
 
 
Но плещется волна и нас тревожит,
Ночные всплыли думы и томят,
Блаженство топят, а сомненья множат,
Согласья нет, решенья невпопад.
 
 
Но утром чудо вновь – природы трио,
Согласье солнца, моря и земли,
Оно как будто жизни цель открыло,
И словно все сомнения ушли.
 

Сентябрь 2010.

Играть Моцарта…

«Какая глубина! Какая смелость

и какая стройность!

Ты, Моцарт, бог, и сам того

не знаешь…»

А. С. Пушкин

 
Я слушала, как пели «Дон Жуана»,
И не история известная влекла,
Не обольститель сам – король обмана,
А то, что в высях вновь звезда взошла.
 
 
Звездой отмечено у нас Рожденье,
Не той, каких безмерное число,
А ставшей нам надеждой возрожденья —
И Рождество к нам счастливо пришло.
 
 
Он умирает в муках – воскресает,
Христос в тоске и в радости людей,
Он, погибая, вечно побеждает —
В столетьях – повторенье этих дней.
 
 
О, если б в Моцарта душой проникнуть,
То снова бы явилось Рождество
И пожелал Господь и нас окликнуть,
И в нас бы пробудилось Божество.
 
 
Великий слух – живое эхо Бога,
И Моцарт откликался на призыв,
Такие, словно дети, – на подмогу
Спешили, страх извечный позабыв.
 
 
Звучанья гения бы вновь рождались
И Моцарт сам для каждого играл,
Когда бы с мастерами возвращались
И дух его, и сердце в чуткий зал.
 
 
И если после пенья «Дон Жуана»
Зажглась на небе новая звезда,
То бесконечно нам она желанна —
Родился Моцарт вновь. И так всегда.
 

Декабрь 2010 г.

Идеальное
Размышление перед иконой

Стоя перед нею в благоговейном

оцепенении, ясно понимаешь, что

такая красота подлинно

Чудотворна, ибо действенна.

И. Грабарь

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко -

И верится, и плачется,

И так легко, легко…

М. Лермонтов

 
В музейном зале выставка —
Рублёв… Иконы…
И несказанная сияет красота,
Она зовёт, зовёт к себе, в себя.
И умиляет.
И будит мысль, и слово, и мольбу
Сквозь зримое увидеть то,
Что глубоко таится и незримо
В своём теченье бесконечном,
И к истине причастно.
Я вижу сотворённой красоту,
За нею – вечная божественная сущность —
И красота – в единстве с силой:
Три Ангела полны
Спокойствия, и мощи,
И нас лелеющего чувства —
Любви, и состраданья…
Так вижу я.
Здесь всё – движенье и покой:
Здесь Ангелы, склонясь друг к другу,
Передают любовь, сердец единство.
Неиссякаема любовь
И неостановима:
Она всё льётся, заполняя мир вокруг,
И дальше, дальше движется —
Уносится в глубины жизни тех,
Кто созерцает Троицу сейчас.
Здесь находясь иль мысленно,
Когда она в сердца проникла.
И всё же перед нами вечность и покой,
И в радости единства пребывает.
 
 
О том все жесты:
Тянутся друг к другу Ангелы,
И каждый всё сказал как будто…
И размышляют, сидя перед нами.
Беседа вечно длится,
Но им и дело предстоит:
Так мощны крылья,
 
 
Лететь готовы
Непостижимым кажется мне всё —
Божественного смысла полным.
Что происходит? Трапеза?
Но на столе лишь чаша.
Быть может, это средоточье грусти?
Она пришельцев овевает…
То чаша смертная Христа?
И в ней лишь знак?
Знак агнца?
И это жертва?
И жертва есть Христос.
И почему гора, скала, над Ними,
Сияя, вознеслась?
Я думаю, она подобна высоте
Парящего и неземного духа,
А потому и крылья!
Да, крылья. Плотные, могучие —
В них сила Божия,
Способная преодолеть то зло,
Что в мире есть и может воцариться.
 
 
Непостижимо всё.
Но я нашла живые связи.
Художник этого хотел
И деревце поникшее представил?
И ясный летний день,
И золото сияющего солнца,
Залившего икону?
А почему здесь дом, какие-то палаты?
Но то созданье рук людских —
Само искусство!
 
 
Рублёва Ангелы! В Них всё духовно,
И всё могуче!
И плотность тел скрывает дух великий.
Пленяет линий совершенство:
Они поют, в них всё – движенье,
Струенье, плавность.
Чарует линий ритм – он музыкальный.
Но чары в чём? Их вовсе нет,
А есть природы естество —
Всё то, что видим в гармоничном человеке:
Движенья – гибки,
Одежды тоже, кажется, поют:
От лиц они неотделимы.
А в лицах Ангелов —
Сосредоточенность, спокойствие и сила,
И ласковость, и нежность,
И погружённость (полная!) в себя —
В какую-то важнейшей меры думу…
Во взгляде Ангелов – покорность и мольба,
И дивная уверенность,
Что правду бытия они познали,
И истина – в самой беседе,
В сочувствии, соединении сердец.
 
 
В златом пространстве отовсюду
Сквозит духовное,
Как словно б всё: одежда, лица, крылья,
Скала, строенья, дерево и стол —
Казалось взглядом, глазом —
Средоточием души!
 
 
И ангельская бесконечна грация:
Взаимная склонённость, тишина
И без глагольность…
 
 
А руки Ангелов?
К ним жаждешь прикоснуться:
У всех Троих – в одной руке
Покорность, нежность, а в другой —
Уверенность и сила,
Одна раскрыта (для любви!),
Другая сжата (для дороги!) —
Ведь держит посох…
Три посоха – три вертикальных линии —
В них будто связь Земли и Неба…
 
 
Однако я опять в сомненье:
Мне круг привиделся,
В котором образ так свободно разместился!
А линии, особенно в одеждах,
Являющие правильность
Геометрических фигур?
И эта математика – в единстве
С родною красотою естества!
Здесь философия? Какая же? Не знаю.
О, тайна творчества, его неизмеримость!
И женственность, и мужество —
В одном!
Поистине: здесь сила нежности
И нежность силы!
Расчёт и чувство!
И думаю: и тайна, и неотразимость
В том Рублёва…
Он лирик и поэт,
И в души проникает…
Далёкий будто – гений,
Но непрестанно с нами говорит.
Есть мысль великая:
 
 
«Небесное умом не измеримо,
Лазурное сокрыто от умов», —
Сказал поэт.
Поют не только линии,
Но краски —
Какое-то всемирное бельканто…
В Рублёва красках звона нет,
Есть нас лелеющая мягкость
И плавность, светом напоённость…
Мне думается:
Краски – откровенье
Рублёва
И то, что он узнал как откровенье Бога:
Смысл бытия – согласье и любовь,
Ничем не омрачённый мир,
И ясен он как Неба сущность.
Рублёва краски светозарны
И недоступны мраку!
 
 
Потоком мощным льётся свет на нас,
В безмолвии стоящих пред иконой.
Недавно жил мудрец,
Он говорил, что это «пренебесная лазурь»,
И нет ей равной. И она
Необъяснима, несказанна,
Как мечта…
И льётся в души свет
Неиссякаемой, бесхитростной любви,
И музыка, да, музыка рождается победно…
 

Декабрь 2010 г.

Пророк

 
Словно в синюю вечность глядел.
Поднимая глаза к небосводу,
И мириться с судьбой не хотел:
Измерял всё ценой несвободы.
 
 
Убегал в голубые поля,
Где сияло в росе разноцветье,
На опушке лесной тополя
Зажигали костры на рассвете —
 
 
Так с восходом горели лучи,
И в лучах каждый лист загорался,
Становился подобьем свечи
Или гранью алмаза являлся.
 
 
Старых жадно читал мудрецов,
Жизнь поэтов его удивляла,
Будто слушал он речи волхвов,
В каждой – мысль, что его вдохновляла:.
 
 
Быть собою всегда и во всём,
В жизнь, как в цель, всей душой погружаться,
Что открыл, отдавать целиком,
Но свободным, как жизнь, оставаться.
 
 
Называл он поэтом себя —
Овладел ослепительной прозой,
И искусство, как Бога, любя,
Он погиб, точно в топке морозной —
 
 
К идеалу он шёл, замерзал —
Жил в отчизне бездушно-холодной,
Но невольно пророком он стал
На столетья в стране несвободной.
 

Декабрь 2010 г.

Микеланджело

 
Природа, страсть, мольба, расчёт, сомненья —
Всё в ритмах камня. Пламя и тоска!
Приятия восторг и… отреченья,
И беспокойный дух, и сожаленья;
Мысль Данте, Донателлова рука —
В одном – во флорентийском исполине.
Что в нём своё? Великая душа!
И с ренессасных лет живёт доныне
Каррарский мрамор – в дум и чувств стремнине,
Преображение в сердцах верша.
 

Январь 2011 г.

Лев Толстой

Он прав, тысячу раз он прав,

этот дуб…

«Война и мир»

 
Он вечен – дуб, страница эпопеи,
Не важно: опадает иль цветёт,
Что вешний он, что зимний дуб-урод.
О, если б все услышать дуб успели:
 
 
Весной как откровенье шум и шёпот,
Зимою хруст его болящих рук,
Понять: он в горе с нами – мудрый друг —
Отбросить сможем на судьбу свой ропот.
 
 
Скиталец духа – наш Поэт строптивый:
Ветвист и горд он, узловат, коряв,
И, словно Божью мощь на плечи взяв,
 
 
Стал сам как дуб, сей муж велеречивый!
Сто тысяч раз он, как Природа, прав,
До наших дней никем не одолимый.
 

Январь 2011

«В чём сила тайная скитальцев одиноких?..»

Посох мой страннический…

Н. Гоголь

 
В чём сила тайная скитальцев одиноких?
Они всегда бегут от стороны родной!
И приживаются они в стране чужой?
Быть может, слышится им зов идей высоких?
 
 
Что есть скитальчество? Мираж, гордыня, песня?
И мечутся, борясь, их тело и душа
(И то их рок?), всё к неизвестному спеша,
Над бездной будто стоя, на скале отвесной?
 
 
Поэтов в чём, святых и мудрецов призванье?
Иконописцы, расписавши чудный храм,
Брели к другим, служа лишь Богу и векам…
 
 
И, отчуждённые, людского ждут признанья?
Иль скрытно их влечёт бродяжничества страсть,
Иль жажда к Богу – вместо нас – с мольбой припасть?
 

Январь 2011 г.

III. Небесный свод воспоминаний

«Небесный свод воспоминаний…»

 
Небесный свод воспоминаний
Горит, как сотни тысяч звёзд,
Без них – нет с юностью свиданий,
И нет бесценного, что вёз
В пути скорбей и состраданий.
 

«Ни морщинки от прошлого? Так не бывает…»

 
Ни морщинки от прошлого? Так не бывает,
Не свернуться былому в бесформенный ком,
Только то, что вещественно, то пропадает,
Дух любви как Вселенная в доме твоём.
 
 
Лес я помню – тайга недвижима, что камень,
Зелень мрачная рядом – ковёр травяной…
Незабудки – нежданно! И взгляды их – пламень —
Это слово – поэзии в век золотой.
 
 
Или время гремит, или время сникает:
Нет милее студенческих светлых времён,
Но цветенье проходит, и миф исчезает,
Словно праздник ушёл – ты на жизнь обречён.
 
 
И летят, иль садясь, или вздыбившись, годы,
И открылось в полёте, что всё мы берём
Из пространства, где высятся храмовы своды,
Где безвременна даль, без границ водоём.
 
 
Мы берём – из прошедших веков златоносных,
Но впервые о них – из студенческих лет,
Всё загадочно было – в безмерных вопросах…
Сколько в памяти звёзд – знает только поэт.
 
 
И горит всё костёр наших воспоминаний,
Он в лесной тишине, на речных берегах,
Не забудь: нет ценней дорогих обещаний,
Ты себе их давал – плыл в тех юных волнах.
 

Ноябрь 2010 г.

«Иных страшат воспоминанья…»

 
Иных страшат воспоминанья:
Ты без страховки акробат,
И лиц ушедших узнаваньем,
Как страхом пропасти, объят.
 
 
Но память – что душа портрета,
Не отраженье – лик живой;
Воспоминанья – песнь поэта,
Мотив мы в ней услышим свой.
 
 
Заветные воспоминанья,
Как созерцанья прошлых лет:
Таятся там обетованья,
Душе без них дыханья нет.
 

Ноябрь 2010 г.

Подруге

 
Года прошли – она не изменилась,
И время, как холодная волна,
По камушкам прибрежным прокатилось,
И нет следов, работа не видна.
 
 
Но это лик – душа и сердце новы:
По жизни колее – борьба с судьбой,
Летали в чёрных дебрях совы —
Но шла к любви, к согласию с собой.
 
 
А может ли былое повториться,
И будет ли повтор его всерьёз?
Молитвам суждено далёким сбыться,
На нас весна пахнёт листвой берёз?
 

Ноябрь 2010 г.

«Шумят, шумят вершины сосен… Мчится поезд…»

 
Шумят, шумят вершины сосен… Мчится поезд,
И вьётся лента нескончаемых полей,
И журавлиный лёгкий клин, осенний, поздний —
Печальный знак для нас – для родины моей.
 
 
Певучая моя страна, живём с тобою
Распахнутой в веках и замкнутой судьбой,
Проносятся с надеждой, нежностью и болью
По небу памяти картины чередой.
 

Июнь 2010 г.

Движение памяти

 
Время далёкое в светлом пространстве:
Нежный июнь, травяной, луговой,
В золоте ветви, акаций убранство, —
В детские души – всё ровной строкой.
 
 
Птиц вижу стайку на проводе чёрном,
Млеют на солнце в густой синеве —
Хлынула память: над храмом соборным
Чёрная стая в зыбучей волне.
 
 
Я и сегодня стервятников знаю —
Выклевать сердце хотят они мне,
Но я бессмертным отца вспоминаю
В вечно распахнутом небе-окне.
 
 
В небе, и ясном, и холодно-чёрном,
Нет, не уральском, а здесь – над Москвой:
Топот фашистский – он смерчем погромным…
Время войны – мой отец молодой!
 
 
Утро, декабрь бесконечно-холодный,
Первый победный сквозь сонмища бед,
Стал он зарёю и знаком восходным —
Вижу отцовский сияющий след.
 

Апрель 2010 г.

«Святой мне не видеть столицы?..»

 
Святой мне не видеть столицы?
Там воздух и древний, и горный,
И путь к ней тернистый и скорбный,
О том знают смелые птицы;
 
 
Мечтаю увидеться снова,
Прощаясь с далёкой страною,
Как с песнею детства родною,
Колечка бы мне золотого:
 
 
Покатится скоро и вольно
И, может, укажет дорогу
К заветному дому, к порогу,
Где встретиться с прошлым небольно.
 
 
Но слышу унылую песню —
Печаль разлилась вековая,
Так плачет пучина морская,
Земле горевать – с нами вместе;
 
 
Не нужно кольца золотого,
Лишь песню возьму я с собою,
Страна стала детской, родною,
Мечтаю увидеться снова.
 

Сентябрь 2010 г.

Ко дню рождения сына

 
Струится синева раскрывшегося неба,
Колокола звонят, им вторит тишина,
И словно мир сияет на ладонях Феба —
Блистающий в проёме моего окна;
 
 
Но тишина ушла, и утренние звуки —
Ввысь, в царство золотое праздничных небес:
Был твой рожденья День! Но родовые муки
Затмили неба свет, и благовест исчез;
 
 
Свершилось! Боль оборвалась: живут два сердца
И, как одно, звучат, их струны не порвать,
И снова благовест – всё для любви отверсто,
Но в песнях вечное: всегда в тревоге мать.
 
 
Молитвы хора слышатся в старинном храме,
Древнейших песен стон – кого-то вечно жаль,
А сердца боль всё плещется в оконной раме,
И бесконечная во мне живёт печаль.
 
 
Но День благословен сыновьего рожденья!
О сыне память так нежна и так светла:
Желанья молодости, юные сомненья
Давно с собой в полёт поэзия взяла,
Колоколам святым и песням отдала.
 

Июнь 2010 г.

«Чудно-таинственный, чудно-печальный…»
Памяти Беллы Ахмадулиной

 
Чудно-таинственный, чудно-печальный
Голос принёсся с планеты незнаемой…
Чей он? Такой неизведанный, дальний,
Видно, хотелось не быть узнаваемой.
 
 
Кто она? С женскою сутью стократной?
Иль обернулась великой Ахматовой,
Сказочный путь совершившей обратный?
Или судьба разродилась припрятанным?
 
 
Виолончелью звучит её пенье,
Древняя в нём величавость природная,
Стойкость благую сулит, утешенье,
Воздуха вволю и душу свободную.
 
 
Птицей-вещуньей, со словом от Бога
К нам снизошла, удивила палитрою,
Стала Поэзии дочерью строгой,
Нежной и страстной, с душою разбитою.
 
 
Мчаться ей в вечность свободною птицей
И опуститься в луга первозданные,
Духом и песнею к нам возвратиться!
Новый поэт – нам вернёт ею данное.
 

3 декабрь 2010 г.

«В те лазоревые утра…»

 
В те лазоревые утра
Песни – стайкой лебедей,
Дома вечером уютно
Пенье слушать тополей —
 
 
Тополь лёгким перезвоном
Уносить умеет вдаль,
В отражении оконном
Ветви в чёрном льют печаль;
 
 
Вдруг – за стенкой пианистка:
Волны, рокот моря… Григ!
Словно древнюю арфистку
За игрой Орфей застиг —
 
 
И нисходит удивленье:
Ад и страшный рок певца —
Лире ж чудной, чарам пенья
Нет начала, нет конца!
 
 
Не забыть и наши спевки:
В звёздах неба полотно,
Тополиные припевки
С нами хором – заодно…
 
 
Те лазоревые утра
И в томленьях вечера
Ясны, памятны, не смутны,
Не десятки лет – вчера.
 

Октябрь 2010 г.