Текст книги "Шепот"

И она напомнила себе, что Эмили знает о жизни в два раза больше, чем она знала в ее возрасте.

Щелкнула, закрывшись, раздвижная дверь, когда Роберт привел Джульетту в дом. Через минуту они поднялись вверх, собака с позвякивающим ошейником и Роберт, тяжело и мрачно ступая. Его походка всегда выдавала его настроение, и она знала, что будет дальше: он сядет в темноте и будет говорить.

Он начал:

– Прости меня за сегодняшнее утро, Линн. Это было отвратительно, и я это понимаю.

– Да, так и было. Действительно, отвратительно, и, пожалуй, это даже трудно назвать таким словом.

Вероятно, он ожидал, что она скажет еще что-нибудь, по-видимому, взяв себя в руки, ожидая вспышку ярости с ее стороны, к которым он уже привык, он не мог знать, что она была выше отчаянной ярости, намного выше, что она пришла к трагическому решению.

Тяжело дыша, он снова заговорил:

– Это все из-за Эмили. Я не думаю, чтобы я когда-нибудь был так сильно подавлен. Это сломало меня, Линн. Именно это меня подстегнуло. Я был вне себя. Это мое единственное оправдание.

Да, подумала она, это твое единственное и обычное оправдание. А когда ты не мог найти причину, почему ты был «вне себя»? Это никогда не было твоей виной, но всегда был виноват кто-нибудь другой, чаще всего я.

– Ты не собираешься что-нибудь сказать? Накричи на меня, если хочешь. Но постарайся меня тоже понять. Пожалуйста, Линн, пожалуйста.

– Я не в том настроении, чтобы кричать, у меня был ужасный день.

– Извини, – вздохнув, сказал он. – Я предполагаю, нам надо признать, что Эмили переживет свою ошибку. Что еще нам остается делать? Что ты думаешь?

– Я слишком устала, чтобы думать.

Да, но завтра она зальется слезами. Будет плакать об Эмили, о тех волнениях, которые бросили ее в объятия Брюса, и будет оплакивать крушение своей семьи, которая была центром и смыслом ее жизни.

– Может быть, я смогу сообщить тебе хорошую новость, чтобы хоть частично компенсировать все остальное, – сказал Роберт, и его голос был почти умоляющим. – Сегодня прилетел Монакко. Он сказал, мне, что они отправят меня за океан сразу в начале года.

И он снова ждал, на этот раз, без сомнения, каких-либо признаков энтузиазма или поздравлений, но когда ничего этого с ее стороны не последовало, он закончил, дав своему энтузиазму прорваться наружу.

– Я думал, что я могу поехать на месяц или два раньше вас и все подготовить. У них очень удобные дома с садом позади, очень приятные. Разумеется, нам необходимо будет привезти мебель. К тому времени, когда ты приедешь с Энни и Бобби, я все там расчищу и приготовлю. И может быть, к тому времени Эмили могла бы… – Он замолчал.

– Я устала, – повторила Линн, – я действительно хочу спать.

– Да, да.

Он включил ночник и спокойно начал раздеваться. Но его слишком распирало, чтобы он смог долго молчать, он дрожал, как провод под высоким напряжением.

– Я также подумал, что мы можем сдать наш дом. Мы ведь не собираемся остаток нашей жизни провести в Европе, и мы можем захотеть вернуться сюда. Все вещи можно сдать на склад. Что ты об этом думаешь?

– Замечательно.

Отъезд Эмили «сломал» его, но вот он уже как ни в чем не бывало строит свои радужные планы. По-моему, это называется «видеть вещи в перспективе», подумала Линн. Я злая. Я злая.

– Ты знала, что наше правительство финансирует программу обучения банкиров в Венгрии, так чтобы они усвоили методы инвестиции? У них нет персонала. Нет квалифицированных бухгалтеров, лишь горсточка на всю страну. Для нас просто удивительно, насколько они невежественны в этой области. Ведь целое поколение жило при коммунизме!

Постель скрипнула, когда Роберт лег на нее. Он так близко придвинулся к Линн, что она могла чувствовать запах его лосьона после бритья. Если он до меня дотронется, подумала она, вздрогнув, если он тронет мою грудь, если он меня поцелует, я ударю его. Меня больше ничем не обманешь. Я буду вспоминать, как моя голова ударялась о стену. Я вспомню сегодняшний день с Брюсом. Нет… нет, я не хочу это вспоминать.

– Спишь? – прошептал Роберт.

– Если бы ты меня не разбудил, я бы уже спала.

– Прости меня, – извинился он и отвернулся. Да, завтра она будет рыдать, она будет оплакивать крах, потерю главного смысла своей жизни. Она даст волю своему горю, которое взрывается внутри маленькой клетки из ребер, где находится ее сердце, и даст ему вырваться наружу, чтобы закачались стены этого дома.

А затем она как-нибудь постарается взять себя в руки и будет продолжать жить. Если Джози смогла смотреть смерти в глаза со спокойной отвагой, она, Линн, без сомнения, сможет смотреть в глаза жизни.

На третий день Джози умерла. На четвертый день они провожали ее на кладбище. День был такой, как любила Джози: воздух был нежен после недавнего дождя, низкие жемчужно-серые облака и запах мокрой травы, поднимающийся от могил. Почти машинально Линн читала ничего не значащие для нее имена и надписи: «Любимая жена», «Дорогой отец». Как же простые прилагательные могут выразить невыносимую боль и бесконечную утрату?

И постоянно, постоянно набегают образы, проливной дождь омывал катафалк, когда они ехали на похороны ее матери через весь город в сторону холмов на кладбище; белые цветы на маленьком гробу Кэролайн…

– Поразительно, – прошептал Роберт, когда толпа собралась. – Все сотрудники из офиса здесь. Половина городского клуба тоже, а они даже не были его членами.

– У Джози были друзья, – сказала Линн. – Ее с Брюсом любили все.

С ее языка соскочило имя Брюса. Она вздрогнула и побоялась на него смотреть. Он выглядел как семидесятилетний старик, как приговоренный к смерти.

– Мое сердце, моя правая рука, – услышала она, как он сказал в ответ на чьи-то соболезнования.

– Я знаю, что это для тебя означает, – прошептал Роберт.

– Как ты можешь знать? Ты ведь никогда ее не любил. Она вызывала в тебе возмущение.

– Ну, она тебя любила, и, в конце концов, я могу это оценить.

С небольшого холма со стоянки народ валил валом: это были люди всех типов, возрастов и цвета кожи; рабочие и бедняки, все, кто когда-либо обращался к Джози и кому она помогла, кого она утешила, – все помнили ее.

Голоса были приглушены, все было приглушено – ворох чайных роз в гробу, даже простые слова молитвы, несущей благословение жизни Джози и ее памяти, которая осталась у тех, кто ее любил.

Короткая поминальная служба закончилась. Слишком потрясенная, чтобы плакать, Линн смотрела вверх на деревья, куда слетелась стая ворон. Повернув голову, она встретилась взглядом с Томом Лоренсом.

«Если тебе потребуется помощь, – посоветовал ей Брюс, – обратись к Тому Лоренсу».

«Я знаю женщин насквозь, – сказал ей как-то Том. – Вы же съедите себя живьем из чувства вины, если только когда-нибудь…»

Но Роберт взял ее за руку, говоря:

– Пошли. Все кончено. – Они сели в машину, и он сказал с выражением изумления на лице: – Ты и в самом деле ее любила? Странно, я должен был бы до сих пор на нее сердиться из-за Эмили, но что сделано, то сделано, и зачем зря расходовать энергию? Кроме того, нужно быть бессердечным, чтобы видеть лицо Брюса и ничего не чувствовать. Кто знает, что происходит в чужой голове в подобные моменты? Я полагаю, люди должны вспоминать моменты, когда они ссорились и что при этом друг другу говорили, и жалели, что это они говорили. Но это только естественно. Никто не совершенен. Тем не менее он выглядит как труп. Посмотри, как он истощен. Последние дни он не приходил обедать, и, наверно, мы должны предложить ему, чтобы он продолжал приходить к нам обедать, пока он немного не отойдет от горя.

– Это очень любезно с твоей стороны, – сказала она, несколько удивленная. А затем, наверно в ответ на то сочувствие, которое он проявил по отношению к человеку, которого всегда недолюбливал, ей внезапно пришла такая мысль: если бы Юдора не была свидетельницей, если бы Брюс не открыл ей, что они давно обо всем догадывались, возможно, все бы продолжалось, как раньше – похоронить память, отрицать все, как она и делала все эти долгие годы? Может быть, она бы продолжала спать с Робертом, как он этого хотел в ночь накануне отъезда Эмили, когда она своим молчанием и неподвижностью дала ему отпор. Это была странная, неуверенная проницательность.

Они были в пути, и Роберт продолжал размышлять вслух:

– Хотелось бы знать, что он теперь будет делать? Он принадлежит к такому типу мужчин, которые не женятся второй раз. Упаси Господь, если бы что-нибудь случилось с тобой, я бы никогда снова не женился.

Надо было что-нибудь ответить.

– Ты не можешь этого знать, – сказала она.

– Нет, я могу. Я себя знаю. Если бы мне пришлось, как ему, стоять здесь, на этом ужасном кладбище, и смотреть на тебя – я даже не могу это произнести.

Она подумала: «Он будет страдать, когда я его брошу».

– Я полагаю, что через пару дней он вернется на работу, окунется в эту рутину.

Тогда она подумала: но у Роберта тоже есть своя работа. Выслушав новость, он будет ошеломлен и взбешен и будет ужасно страдать. Сейчас она увидела его так же ясно, как будто это уже произошло; стоящим в какой-то странной комнате у окна, на странной улице с видом на булыжную мостовую и средневековые башни, он откроет ее длинное, печальное, тщательно продуманное письмо, ожидая слов любви, он начнет читать и, не доверяя себе, снова перечитывать… А когда-нибудь он станет главой фирмы и добьется славы, о которой так мучительно мечтает.

Ее слегка загорелые руки лежали на ее коленях. Когда она пошевелила ими, стали видны мелкие, как булавочные головки, шрамы. А тонкий красный порез на ее щеке затянулся только к сегодняшнему утру.

Она повернула голову, чтобы посмотреть на Роберта, на его тонкое наклоненное лицо. Он почти не изменился. Он был такой же привлекательный, как в тот год, когда она впервые с ним встретилась. На нее действовал возбуждающе белый воротничок и темный костюм, как, по признанию многих женщин, на них действует военная форма.

«Что ты сделал со мной, с нами! – подумала она. – У тебя было почти все, у нас было почти все, и мы должны были бы это удержать, но ты все это бросил на ветер. Что ты наделал со своей отвратительной яростью!»

Дом был унылым. Он казался опасным местом, все время приходилось на что-то натыкаться, чего-то избегать, как на минном поле.

Прежде всего это была Энни, которая, отдохнув в своем скаутском лагере, к несчастью, не потеряла ни фунта веса. Дома она столкнулась с двумя ошеломляющими переменами, отъездом Эмили и смертью Джози. С Эмили было проще – она несколько раз уже звонила, но, что касается Джози, то это несчастье ей мог облегчить только сам Брюс.

Линн отвезла ее к нему домой, и там Энни провела целый день и, когда появилась на пороге, выглядела относительно бодро, несмотря на покрасневшие глаза.

– Дядя Брюс сказал, что надо поплакать. Он сказал, что после того, как я поплачу, я почувствую себя лучше, и мне действительно стало лучше. Он сказал, что тетя Джози не хотела бы, чтобы я очень грустила. Она бы хотела, чтобы я вспоминала о ней разные приятные вещи, но самое главное, она желала бы, чтобы я хорошо училась в школе, чтобы у меня были друзья и чтобы я была счастлива. Почему ты не заходишь в дом, мама?

– Мне еще нужно сделать массу покупок, да и у Бобби режется зуб. Он очень капризничает.

– Я думаю, что ты должна сказать дяде Брюсу, чтобы он приходил к нам обедать. У него пусто в холодильнике.

– Пусто? А что же вы ели на ленч?

– Он открыл банку бобов.

– К нему еще не вернулся аппетит, слишком рано для этого.

– Ты скажешь ему, чтобы он приходил к нам обедать?

– Он придет, когда будет готов.

Насколько Линн знала Брюса, он никогда не будет к этому готов. Перспектива сидеть за обедом напротив Роберта была для него столь же невыносима, как и для нее.

– Как ты думаешь, теперь, после смерти тети Джози, он женится снова? – спросила Энни.

– Откуда я могу это знать? – с раздражением ответила Линн, и затем извиняющимся тоном добавила: – Ты не хотела бы погулять с Бобби по дорожке? Посади его в колясочку. Ему это очень понравится. Он тебя обожает.

Обожание было взаимным, поэтому Энни согласилась, не раздумывая.

– Хорошо! Ты знаешь, я до сих пор единственная в классе, у кого в доме есть малыш!

– Неужели? Значит, в этом отношении ты особенная. Не так ли?

Вечером Роберт сказал:

– Я разузнал о школах для Энни. Мы должны подготовить ее заранее и дать привыкнуть к этой мысли. Мы же не хотим внезапной перемены посреди учебного года.

Линн поспешно ответила:

– Не теперь. Ей еще неделя остается до школы. Оставь ее пока в покое.

– Я полагаю, у тебя есть известия от нашей старшей дочери?

Тон его был подобен лезвию ножа, зазубренного ножа, подумала она и спокойно ответила:

– Да. Ей нравится место, она изучает биологию, социологию, психологию…

Роберт остановил ее, подняв свою газету, как изгородь перед своим лицом.

– Я не желаю слушать подробности ее расписания, Линн.

– Ты никогда не собираешься смягчиться? – спросила она.

Газета сердито зашелестела, когда он сложил ее.

– Не лови меня на слове. Никогда – это длинный срок.

И вправду унылый дом.

Когда она возвращалась с собрания родительского актива, ее мысли не были заняты планами его мероприятий – благотворительным базаром вечером по случаю нового учебного года, она обдумывала свои нерешенные проблемы. Останется ли она жить в этом доме? Скорее всего нет, потому что Роберт не станет содержать подобный дом после того, как она его оставит. Значит, надо подыскать новый дом – здесь ли, где их семья только начала укореняться, либо вернуться к более старым, глубоким корням на Среднем Западе?

Потом перед ней встала более значительная проблема – о" самом разводе. У нее не было никакого опыта общения с законом. Как именно следует начать развод? Ей почудилось, словно ее охватил вихрь сомнений и угроз, выпущенный на волю злым джинном из кувшина.

Дорога повернула. Она нечасто бывала в этой части города, но она узнала дом в викторианском стиле с башенками. «У въезда там стоят два отвратительных каменных льва, – говорил Том Лоренс. – Следующий поворот налево за ними. Я живу в полумиле от поворота». Злой гений парил над ее машиной, он угрожал обрушиться на нее и сломать… Линн бросало в жар и холод; она повернула налево за львами и, скованная страхом, подъехала к дому Тома.

Ей и в голову не пришло, она об этом даже и не подумала, что его может не быть дома. Но его машина была здесь, и он вышел на ее звонок. При виде его она подалась назад. Было сумасшествием приехать сюда, но еще большим безумием было бы повернуться сейчас и убежать.

– Я проезжала мимо, – сказала она.

Это было глупо, и она поняла это, когда произносила эти слова.

– Ну, тогда входите. Или, скорее, входите и снова выходите. Снаружи прекрасно. Сядем на солнышке или в тени?

– Мне все равно. – Когда ее бросало в холод, она хотела солнца, когда в жар – тени.

На нем были теннисные белые брюки, а на столе рядом с открытой книгой лежала теннисная ракетка. Терраса была окружена зарослями многолетников: дельфиниумов, флоксов, космосов, розовых, голубых и фиолетовых; из небольшого грота доносилось журчание маленького фонтанчика. Она нарушила спокойствие этого места и не находила слов, чтобы объяснить свой приезд.

– Неожиданный визит. Неожиданное удовольствие, – сказал Том с улыбкой.

– Как только я здесь очутилась, я почувствовала себя полной идиоткой. Извините меня. Я и вправду не знаю, зачем приехала.

– А я знаю. У вас затруднения, и вам необходим друг. Не так ли?

Ее глаза наполнились слезами, и она моргнула. Том деликатно посмотрел в сторону, на сад.

Справившись с собой, она сказала тихим дрожащим голосом:

– Я собираюсь уйти от Роберта.

Том резко повернулся:

– По обоюдному согласию или вы противники? Вопросы юриста, подумала Линн и сказала вслух:

– Он еще не знает. И он не согласится, можете не сомневаться.

– Тогда вам понадобится очень хороший юрист.

– Однажды вы мне сказали, что если мне когда-нибудь понадобится помощь, я могу обратиться к вам.

– Я это и имею в виду. Я больше не занимаюсь матримониальными делами, но найду вам кого-нибудь, кто ими занимается.

– Вас это не удивило. Нет, конечно, нет. Вы думаете о моем приглашении на нашу золотую свадьбу.

Она машинально вертела в руках ремешок от своей сумки и тем же тихим голосом продолжала:

– Он бьет меня. Но на этот раз случилось нечто особенное. Я поняла, что не могла бы… я понимаю, что больше не могу… не могу это больше выносить.

Он кивнул головой.

– Я понимаю, вы думаете, что я была дурой, когда мирилась с этим. Люди читают статьи о побитых женщинах и думают: «Вы, идиотки! Чего вы ждете!»

– Они не идиотки. Существуют сотни различных причин, почему они продолжают оставаться и ничего с этим не делают. Безусловно, – осторожно сказал Том, – вы можете назвать разные очень убедительные причины. В вашем собственном случае…

Она прервала его.

– В моем собственном случае я никогда не думала о себе как о побитой женщине.

– Вы не хотели этого делать. Вы думали о себе как о романтической женщине.

– О, да! Я любила его…

– Осмелюсь сказать, что, с точки зрения женщины, он очень привлекательный мужчина. Сильный человек. Такими восхищаются.

– Хотелось бы мне понять это. Он может быть таким любящим, а иногда и таким грубым. Бедная Эмили… – И вкратце она изложила, выпустив историю с беременностью, что произошло.

На это Том заметил:

– Это очень похоже на благородство Брюса. Вы не видели его со дня похорон, конечно.

– Нет.

– Это меня удивляет, вы были так близки. Близки, близки, вздрогнув, подумала она.

– Я не думаю, что он хочет меня видеть, – сказала она и тотчас же исправила свою оговорку. – Я имела в виду, что он не хочет никого видеть.

Том с любопытством справился, ввела ли она Брюса в курс дела.

– Я еще не успела, – уклонилась она. – Я пока еще только сама это обдумываю. Роберта на пару месяцев посылают за границу. Он поедет туда первым, чтобы подготовить наш переезд, и я думаю, я пошлю ему письмо, в котором сообщу о моем решении.

– Это все усложнит. Не лучше ли будет обо всем сообщить теперь и разъехаться перед отъездом?

– Нет, он и так будет убит – а если я это сделаю сейчас, он никогда не уедет и потеряет свой шанс. Он только и говорит об этом шансе. Я не могу быть такой жестокой. Я не могу уничтожить его совсем.

Она продолжала крутить ремешок от своей сумочки. Том протянул руку и положил сумочку на стол.

– Давайте я приготовлю вам что-нибудь выпить. Спиртное или нет? Что касается меня, я думаю, вы можете выпить что-нибудь крепкое.

– Ничего не надо. Ничего, спасибо.

Они сидели по обе стороны камина. Белый кот терся о его колено. Он налил ей бренди. А после бренди…

– Итак, несмотря ни на что, вы не хотите причинить ему вред. Вы еще что-то испытываете по отношению к нему, – заметил Том.

– Испытываю! О, да! Как я могу не испытывать после двадцати лет? – Она не должна плакать, устраивать сцену. Но тем не менее слезы текли теперь рекой. – Я не могу поверить, что это произошло. Последние несколько дней были сплошным кошмаром.

Том встал и вошел в дом. Он вернулся с сухим полотенцем, которым чрезвычайно нежно вытер лицо Линн. Она позволила проделать это с собой, подобно ребенку или больному, и продолжала говорить:

– Мне должно быть стыдно, что я приехала сюда и беспокою вас. Я сама должна справляться со своими проблемами. Право, я уже достаточно взрослая. Это смешно, я глупая, что так говорю… Но я так несчастна. Хотя, почему я не должна быть несчастной? Миллионы людей в мире несчастны. Чем я лучше? Никто еще не говорил, что жизнь должна быть усыпана розами.

Она собралась уйти.

– Со мной все в порядке, Том. Видите, я перестала плакать. Я больше не буду плакать. Я поеду домой. Извините меня.

– Нет, вы слишком взволнованы. – Том слегка нажал ей на плечи, чтобы она снова села. – Оставайтесь здесь, пока вы не успокоитесь. Вы можете ничего не говорить, если не хотите.

Солнце зашло за тучку, краски сада смягчились, нервы успокоились. И она сказала более спокойно:

– По правде сказать, Том, я боюсь. Как это я решилась сделать такое, и в то же время боюсь? Я не хочу смотреть жизни в лицо в одиночку. Я слишком молода, чтобы жить без любви. Ведь, может быть, меня больше никто не полюбит.

– Почему вы так думаете?

– Мне почти сорок, и на мне ответственность за малыша, за Энни, за которыми я должна непрестанно следить и за Эмили. И у меня нет никакой профессии, я не сделала никакой карьеры, и нет свободного состояния, и я не являюсь неотразимой красавицей.

Том улыбнулся:

– Я знаю одного мужчину, который думает, что вы красавица. Это Брюс.

Линн вспыхнула от затылка до корней волос. Если бы Том сказал ей это две недели тому назад, она бы пожала плечами. «О, – сказала бы она, – Брюс так же необъективен на мой счет, как если бы я была его сестра». Но такой ответ застрял бы у нее в горле, если бы она попыталась произнести его теперь.

– Я только что заметил, что допустил нетактичное замечание, – сказал Том. – Я сказал «один мужчина», хотя, – добавил он со своим обычным насмешливым прищуром глаз, – я сам мог бы назвать вас «неотразимой». Это звучит слишком грубо и витиевато, слишком игриво и не подходит к такой милой женщине, как вы.

– Я не милая, – возразила она, чувствуя себя неловко. – Это моя дочь Эмили мила. Вы ее видели. Она похожа на Роберта.

– О, да, да, да! Роберт – это ваш идеал, мне это понятно, – возражение было слишком грубо. – Достаньте ваше зеркало.

Она удивилась.

– Зачем?

– Вынимайте! Вот ваша сумочка. А теперь посмотрите на себя, – приказал он, – и скажите, что вы видите.

– Печальную, расстроенную женщину. Вот что я вижу.

– Это пройдет. А когда пройдет, вы станете – ну, почти прекрасной. Правда, ваше лицо чуть пошире в скулах, чем надо, по крайней мере, на вкус некоторых. И, может быть, нос у вас немножко коротковат. – Наклонив голову, он изучал ее под другим углом, затем слегка нахмурился, как будто рассматривал произведение искусства.

– Интересно, у вас темные ресницы, а волосы у вас светлые.

– Не дразните меня, Том. Я слишком несчастна.

– Вот именно, я вас дразнил. Я думал, что смогу вывести вас из вашего настроения, но был неправ. Чего я действительно хочу, так это радоваться вместе с вами, Линн. Вы наконец близки к завершению этого этапа вашей жизни, вы становитесь сильнее и движетесь к чему-то лучшему.

– Я двигаюсь к концу этого этапа, это верно.

Но что касается остального, я не уверена. – Она посмотрела на часы. – Мне пора ехать. Я люблю приходить домой к тому времени, когда Энни возвращается из школы.

– Как у Энни дела?

– Ну, я обеспокоена. Я всегда чувствую себя встревоженной. Но по крайней мере эксцессов больше не было. Слава Богу, никаких побегов из дома. Она выглядит вполне спокойной. И Роберт с ней хорошо обходится. На самом деле, он так устает и так занят, так погружен в свои дела с продвижением по службе последние несколько недель, что у него очень мало времени остается на нее или кого-нибудь еще.

«И даже на секс, – подумала она про себя, – и я не знаю, что я буду делать, если он сделает попытку?»

Она глубоко сидела в кресле, и, чтобы встать, ей пришлось сделать усилие, вытянув руки вперед. Том потянул ее вперед и, не отпуская ее руки, напомнил ей:

– Я хочу, чтобы вы достигли всего, что в ваших силах. Послушайте меня. Вы слишком хороший человек, чтобы быть несчастной.

Затем он сжал ее лицо между своих ладоней и нежно поцеловал ее в лоб.

– Вы милая женщина. Очень, очень привлекательная. Роберт тоже это знает. Вот почему он был так взбешен, когда пришел сюда и увидел, что вы танцуете той ночью.

– Я с трудом могу думать. У меня кружится голова, – прошептала она.

– Конечно. Езжайте домой, Линн, и позвоните мне, когда я вам понадоблюсь. Но чем раньше вы уйдете от него, тем лучше, это мое мнение. Не ждите слишком долго.

В состоянии растущего замешательства она отправилась домой. Что она испытывает к Тому? А что он чувствует к ней? Теперь уже дважды ее стремление получить поддержку и утешение привели к осложнению – в случае Брюса более чем к «осложнению»!

И тогда, когда она ехала среди осеннего листопада, у нее возникли другие мысли, а среди них и воспоминание, которое заставило ее разжать крепко сжатые губы и слабо улыбнуться.

– Я бы хотела, чтобы ты вышла замуж за Тома, – сказала однажды Энни, когда она поссорилась с Робертом. – Конечно, ты должна была бы выйти замуж за дядю Брюса, если бы у него уже не была тетя Джози.

Это были детские глупости, но тем не менее в них было, для женщины в том положении, в котором она находилась, некоторое чувство защищенности, когда она знала, что по крайней мере два человека в этом огромном чужом мире находят ее Привлекательной, и она не вступит в этот мир совершенно невооруженной.

И она спрашивала себя, мог ли кто-нибудь вообразить в начале этого короткого лета, куда они все придут в конце его. В день выпускной церемонии Эмили находилась на прямом пути в Иейльский университет, или, по крайней мере, так казалось; Джози, смеясь, поздравляла ее, а теперь она была мертва; Роберт и Линн, муж с женой, сидели вместе и держались за руки.

Рано придя домой, Роберт объяснил:

– Я решил закончить сегодня раньше работу и пойти купить чемоданы. У нас их не хватает. Я подумал, может быть, мы купим пару дорожных сундуков, чтобы послать их вперед морем. Как ты думаешь?

Очень странно, что он мог смотреть на нее и говорить об обыденных вещах и не видеть происшедшую в ней перемену.

– У нас много времени, – ответила она.

– Хорошо, но не следует оставлять все на последнюю минуту.

Через некоторое время позвонила Эмили:

– Мама, я только что вернулась с лекции по социологии, и какова была ее тема, как ты думаешь? Женщины, с которыми плохо обращаются. – Ее голос был серьезным и взволнованным. – Ох, мама! Чего же ты ждешь? Вывод такой: они никогда не меняются. Это твоя жизнь, единственная, которая у тебя есть, ради Бога. И если ты продолжаешь оставаться из-за нас, – я так думаю, – то ты неправа. У меня кошмары, я вижу твои руки в шрамах и синяки на лице. Ты хочешь, чтобы Энни тоже разобралась, что к чему?

– Я сказала тебе, что собираюсь это сделать, – ответила Линн. – И если у тебя создалось впечатление, что я остаюсь из-за тебя, то ты ошибаешься.

Я оставалась так долго с ним, потому что любила его, Эмили.

Обе молчали, пока Эмили прерывающимся голосом, отчего Линн решила, что она плачет, не сказала:

– Мой папа, мой папа…

После нового молчания Линн наконец ответила:

– Дорогая, я позабочусь обо всех нас.

– Не обо мне. Не беспокойся обо мне, но об Энни и Бобби.

– Хорошо, дорогая, я не буду беспокоиться о тебе. Девятнадцать лет, и она в самом деле думает, что больше ни в ком не нуждается.

– Ты виделась с дядей Брюсом? Как он?

Она боялась встретиться лицом к лицу с Брюсом. Это было бы неловко и странно… Она почувствовала бы себя виноватой.

– Несколько последних дней не видела. Он неплохо справляется, – ответила она.

– Передай ему от меня привет.

Когда она повесила трубку, Линн села и в темноте следила, как сгущаются сумерки. Сверху, из комнаты Бобби, слышалось пение Энни. Бобби, в восторге от такого внимания к себе, стоял, держась за решетку кроватки, и подпрыгивал. Высокий голосок Энни был еще детским, поэтому ее песенка казалась особенно трогательной.

«Так должен чувствовать себя жонглер, – подумала Линн, – когда он выступает на сцене, чтобы начать представление. Уронишь один шар, и все упадут друг за другом».

– Но я не уроню, – сказала она вслух.

Юдора ожидала ее в гараже, когда Линн вернулась домой, купив бакалейных товаров.

– Миссис Фергюсон! Миссис Фергюсон, – позвала она, прежде чем успел заглохнуть мотор. – Они хотят, чтобы вы приехали в школу, кто-то позвонил по поводу Энни, – нет, нет, она не заболела, они сказали, чтобы вы не пугались, им надо поговорить с вами, только и всего.

Все внутри у нее оборвалось, но тем не менее она смогла говорить с необычным спокойствием.

– Они сказали, что с ней все в порядке?

– О, да. Они не стали бы врать, миссис Фергюсон. Хотя, возможно, стали бы… Возможно, они хотели осторожно преподнести дурную новость…

Но Энни сидела в кабинете директора, когда Линн вбежала туда. Первое, что ей бросилось в глаза, было заплаканное лицо и разорванная спереди блузка.

Мистер Сиропулос начал:

– У нас сегодня некоторые трудности, миссис Фергюсон, драка на школьном дворе во время перемены, и мне пришлось позвонить вам. К тому же, Энни отказывается ехать домой в школьном автобусе.

Поборов первый страх, Линн села рядом с дочерью. Да, ты выглядишь, будто побывала в драке. Что ты можешь об этом мне сказать?

Энни покачала головой, и Линн вздохнула.

– Ты не хочешь возвращаться домой в автобусе вместе с той девочкой, не правда ли? Я предполагаю, что это девочка.

Энни сжала губы.

– Не запирайся, – сказала Линн, по-прежнему говоря мягким голосом. – Мы с мистером Сиропулосом только хотим тебе помочь. Расскажи, что случилось.

Энни еще крепче сжала губы и сидела, уставившись в пол. Директор произнес с легким нетерпением:

– Ответь своей матери.

Линн встала и твердо взяла Энни за плечо.

– Это смешно, Энни. Ты слишком взрослая, чтобы так упрямиться.

– Кажется, сказал директор, – что кто-то из девочек сказал Энни что-то обидное. Она ударила одну из них в лицо, и завязалась драка, пока мистеру Девису не удалось их разнять.

Линн повторила в смятении:

– Она ударила девочку в лицо?

– Да. С девочкой все в порядке, но, конечно, мы не можем допустить подобного поведения. Кроме того, это непохоже на Энни. Совсем на вас непохоже, Энни, – сказал он, на этот раз любезно.

Линн было стыдно, и стыд сделал ее непреклонной.

– Это ужасно, Энни, – упрекнула она дочь. – Настолько вспылить, что бы тебе ни сказали, это ужасно.

На это девочка, сжав свои маленькие кулачки, снова вспылила:

– Ты не знаешь, что они сказали! Они смеялись надо мной. Они все смеялись надо мной.

– Из-за чего, из-за чего? – спросили с удивлением мать и директор.

– Они сказали: «Твой отец все время бьет твою мать, и все об этом знают. Твой отец бьет твою мать», – простонала Энни. – Они смеялись надо мной!

Мистер Сиропулос на мгновенье взглянул на Линн и отвернулся.

– Разумеется, это неправда, – твердо сказала Линн.

– Я сказала им, что это ложь, мама, я сказала им, но они не захотели слушать. Сьюзен сказала, что она слышала, как ее мама говорила ее папе. Они не дали мне сказать, поэтому я ударила Сьюзен, потому что она была самая злая, и я все равно ее ненавижу.

Линн достала из сумочки носовой платок и дрожащей рукой вытерла Энни лицо и сказала, по-прежнему твердо:

– Дети – люди – иногда говорят ужасные вещи, которые не соответствуют истине, Энни. И я могу понять, почему ты рассердилась. Но все равно, ты не должна была бить Сьюзен. Как вы думаете, что с этим следует делать, мистер Сиропулос?