Текст книги "Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве"

Второй вопрос, по которому понадобилась помощь Стадлинга, касался так называемого «Письма шведам» – ответа Толстого некоторым шведским пацифистам о ситуации с лицами, отказывающимися от службы в армии, актуальной для многих европейских стран. Стадлинга просили перевести письмо и проследить, чтобы его опубликовали не только в Швеции, но и в Англии и Германии.

Якоб Хильдич – 1899 394394
  «Smaa Breve» Хильдича о встречах с Толстым (Hos Leo Tolstoj) опубликованы в Dagbladet (Кристиания) 29 мая (№ 161), 2 июня (№ 166) и 5 июня (№ 169) 1899 года. О встречах Я. Хильдича с Толстым см.: Nag M. To nordmenn hos Tolstoj. Oslo, 1979. S. 3–14, а также Хьетсо Г. Посещение Л. Н. Толстого норвежским писателем Якобом Хильдичем в 1899 году // Scando-Slavica. № 44. 1998. S. 49–56.


[Закрыть]

Когда в апреле 1899 года норвежский писатель и журналист Якоб Хильдич (1864–1930) через Гельсингфорс ехал в Россию, политическая ситуация в Великом княжестве Финляндском была накалена. Российско-финские отношения обострились вследствие Февральского манифеста от 15 февраля 1899 года. За манифестом – который давал императору право вводить законы в Финляндии без одобрения ландтага и сената – стояло намерение изменить автономное положение Финляндии, чтобы в итоге сделать Великое княжество интегрированной частью империи.

Финны должны были встретить царский манифест протестами. Менее чем за десять дней полмиллиона граждан подписались против декрета. Делегация из пятисот представителей, по одному от каждой административной единицы, отправилась в Петербург для вручения петиции финского народа, однако Николай II не удостоил ее аудиенции. Самодержец отказался выслушать мольбы финнов об аннулировании вызывающего тревогу манифеста. Одновременно ввели цензурные предписания, ограничивающие общественные дебаты.

Такова была ситуация в Гельсингфорсе, когда туда прибыли Хильдич с супругой. Финские коллеги быстро рассказали ему об особенностях момента. Среди них был Аксель Лилле, редактор Nya Pressen. Бесстрашие, с каким он защищал основной закон Финляндии, привело к тому, что 5 апреля выпуск газеты был приостановлен на два месяца. Когда Лилле узнал, что Хильдич направляется в Россию, он попросил включить в маршрут Москву и связаться с Толстым, чтобы поделиться с ним тревогами финнов. Нужно было заручиться поддержкой всех друзей Финляндии, и официальный отзыв Толстого был бы чрезвычайно ценным395395
  Dagbladet от 30.04 и 02.05.1899.


[Закрыть].

Первое из своих «Коротких писем» в норвежскую газету Dagbladet Хильдич отправил из Гельсингфорса в апреле. В нем он рассказывал о попытках генерал-губернатора Бобрикова русифицировать Финляндию, демонстрациях против закрытия финских газет и банкете в честь редакторов. Шестого апреля в Доме общественных собраний Societetshuset прошел гражданский праздник в поддержку свободы слова, в котором приняли участие 800 человек. Почетным гостем помимо Хильдича был норвежский писатель Кнут Гамсун, который по стечению обстоятельств проводил в столице Финляндии несколько стипендиальных месяцев. Хильдич, занимавший должность главы норвежского союза писателей, произнес сильную речь, полную энтузиазма, о будущем Финляндии, за которой последовало исполнение норвежского гимна396396
  En medborgerlig hyllning för det fria ordet // Flyttfågeln: Ströskrift (Helsingfors). 07.04.1899. S. 3.


[Закрыть].

Циркулировали слухи, что Бобриков готовит список финнов для их высылки из страны. Хильдич убеждал читателей Dagbladet, что русским не удастся осуществить их планы: «Можно навязать финнам русские учреждения, но переделать финнов в русских – неосуществимая задача»397397
  Dagbladet. 30.04.1899.


[Закрыть].

На железнодорожном вокзале друзья, в числе которых был активист Конни Зиллиакус, попрощались с Хильдичем и его супругой. Российские таможенники на границе захотели было отнять у пассажира его книги, в частности «En gyldenne Book» («Золотая книга», 1897) художника Альберта Энгстрёма, но при виде норвежского министерского паспорта передумали. В Петербурге Хильдич провел несколько дней, поражаясь социальным контрастам. Он присутствовал на крестинах ребенка в Исаакиевском соборе, общался с извозчиками и расспрашивал русских об их гастрономических привычках398398
  Dagbladet. 05.05, 21.05 и 24.05.1899.


[Закрыть]. После чего отправился дальше, чтобы осуществить задуманное.

В Москве чета остановилась неподалеку от Красной площади, в гостинице «Славянский базар», откуда отправилась с визитом к консулу Дании. Норвегию-Швецию представлял немецкий консул, поэтому за советом, как лучше всего выйти на связь с Толстым, решено было обратиться к датчанину Тору Ланге, переводчику Толстого. Идти с Хильдичем к Толстому Ланге отказался, видимо не забыв урок 1883 года. Вместо него компанию норвежскому писателю и его жене составил молодой, владевший русским швед, вице-консул Фредрик Эдстрём399399
  В Королевском придворном и правительственном календаре Дании (Kongelig Dansk Hof – og Statskalender) за 1899‐й (Khvn, 1899. S. 308) его имя записано как Frederik Edstrøm. П. Ф. Эдстрём приехал в Россию в 1890 году, преподавал французский и жил в Москве по адресу: Мясницкая, 3. Занимал должность датского вице-консула до Октябрьской революции 1917 года, летом 1919‐го уехал из страны (Werkström L. Privatpersoner i Ryska Utredningskommissionen 1919–1924, 12. http://www.genealogi.net/pdf/2009_SGS1B9-A_Ryska_utredningskommissionen_1919-2.pdf).


[Закрыть]. Ходили слухи, что Толстой скоро уедет в Ясную Поляну, поэтому с визитом не затягивали. Кто-то из местных посоветовал Хильдичу заранее известить Толстого о визите, чтобы граф успел переодеться в крестьянское. Шутка была злой, но после встречи разочарованный Хильдич решил, что основания для иронии все же имелись. Впрочем, спустя четверть века он взял свои слова обратно: в ретроспективе все выглядело настоящим – и простодушие во взгляде, и одежда Толстого400400
  L[ødrup] H[ans] P. Jacob Hilditch er 60 aar // Aftenposten (Oslo). 20.01.1924.


[Закрыть].

Встреча состоялась в конце марта401401
  Установить точную дату визита Хильдича невозможно. В письмах он датирует гельсингфорсские и петербургские визиты «апрелем», а московские «весной 1899». В Москву он, по-видимому, приехал 28–31 марта (9–12 апреля) 1899 года. Арвиду Ярнефельту, который посетил Толстого, по всей видимости, 31 марта (12 апреля) и 1 (13) апреля, Толстой рассказывал о недавнем визите одного норвежца (Järnefelt A. Matkaltani Venäjällä ja Leo Tolstoin luona keväällä 1899. Hki 1899. S. 71). Кем тогда были два финна, о которых Толстой рассказывал Хильдичу, также приезжавших к писателю незадолго до этого? Поскольку Арвид и Ээро Ярнефельт на эти роли не подходят, то речь предположительно идет о Яльмари Аалберге и каком-то его знакомом, которые, видимо, были у Толстого семнадцатого марта, т. е. 05/17.03 или 17/29.03.1899 (неясно, по какому календарю определяется дата).


[Закрыть]. После показавшейся довольно долгой поездки коляска въехала в широкий переулок, обрамленный деревянными заборами. Показалось непритязательное серо-коричневое здание с большими деревьями по периметру. Кучер натянул вожжи. У въезда стояла небольшая сторожевая будка, за ее разбитым и кое-как заставленным окном двое детей шумно пили чай. Сам сторож стоял в слякоти во дворе среди полуразрушенных хозяйственных построек у большой кучи веток. Он махнул рукой в сторону главного здания.

В прихожей имелся звонок с привязанной к шнурку запиской: «Пожалуйста, не звоните. Слуга в любом случае скоро придет». Слуга действительно появился быстро. Гостям сообщили, что Толстой дома, но примет только в восемь вечера. Тем не менее Хильдич и Эдстрём попросили слугу передать хозяину их визитные карточки. Он вернулся спустя несколько минут и сообщил, что Толстой выйдет к ним, как только закончит встречу с другим посетителем.

В большой гостиной на верхнем этаже Хильдич огляделся по сторонам. Старый рояль под серым чехлом, вдоль стен ряды жестких стульев, в углу стол и два кресла. Обстановка казалась холодной и негостеприимной.

Вошел Толстой. Вежливо и дружелюбно поздоровался и спросил, какой язык предпочитают гости. Хильдич по-немецки извинился за то, что они помешали, но Толстой лишь рукой махнул в ответ. Они поступили совершенно правильно, настояв на встрече. Он только рад возможности сделать паузу в работе.

В одном из своих «Smaa Breve» Хильдич делает набросок к портрету Толстого. Одежда выглядела купленной за гроши в деревенском магазине. Длинная серо-голубая блуза с пуговицами до подбородка, дешевые белые штаны из хлопка и большая грубая обувь. Длинная седая борода с коричневатыми концами. Он сидел прямо, закинув ногу на ногу. Красивым Хильдич назвать его не мог: большие навыкате глаза, длинный бесформенный нос, большой рот со слегка вытянутыми вперед губами. Но выражение лица дружелюбное и приятное, лоб высокий, и глаза умные, живые.

Решили говорить по-немецки, и Хильдич, не теряя времени, поднял вопрос о бедственном положении Финляндии, об отчаянии и тревоге, которые вызывает у финнов политика русификации. Выслушав, Толстой устало коснулся лба: «Вы, как сказано, не финны. Но знаете, кто вы? Вы, как и я, как все норвежцы, все финны и все русские? Вы христианин. А это нечто бесконечно большее. <…> Единственно великое, всё затмевающее, – это то, что мы христиане»402402
  Dagbladet. 02.06.1899. Здесь и далее.


[Закрыть]. Национальные вопросы – это не то, во что Толстой хотел бы вовлекаться.

Хильдич запротестовал: речь идет о «нехристианском насилии», которому Россия подвергает «маленькую просвещенную, перспективную Финляндию»! Толстой не дал себя переубедить: неважно, большая страна или маленькая. «Царство Божие важнее всего. Ищите прежде всего царство Божие, и все остальное вы тоже обрящете! Это касается и финнов». Собственно говоря, финны находились в более счастливом положении, нежели русские: «Финнам выпал, несмотря на все, лучший жребий из всех. Страдать хорошо. Господь держит в повиновении того, кого любит»403403
  Lødrup // Aftenposten. 20.01.1924.


[Закрыть].

Норвежец покраснел от стыда за Толстого. По отношению к финскому народу эта «проповедь» была ничем иным как предательством. Русские могли бы искать царство Божие, позволив финнам сохранить свой ограниченно независимый статус. Конечно, ответил Толстой, но как обстоит дело с религией в Финляндии?404404
  Через одиннадцать лет Хильдич передаст критику Толстого в адрес финнов в более явной форме: «Финны живут поверхностно, не ищут Бога и единую правду, надеются на человека и человеческую силу, не стремятся туда, где единственно возможно обрести помощь и спасение» (Hilditch J. Fra ett Besøk hos Leo Tolstoj // Morgenbladets kvällsnummer. 31.12.1910).


[Закрыть] Протестантство в целом было слабым и неактивным. Католическая церковь, напротив, идя окольными путями, все же проявляла бóльшую духовную силу. «Нет, мы должны снова построить царство Божие на земле; христианское возрождение должно охватить весь мир, мы снова должны стать простыми и праведными и в нашей вере, и в наших обычаях. Пусть христианская любовь объединит всех нас».

Но, спросил Хильдич, разве христианское милосердие не следует применять и в русско-финских отношениях? Судя по письму Хильдича в Dagbladet, Толстой ответил так: «Я никак не могу проявить бóльшую личную симпатию по финскому вопросу. Некоторое время назад у меня здесь были два финна; я был вынужден сказать им то же самое. Все эти маленькие европейские страны кричат и поднимают шум; Дания и Германия, Норвегия и Швеция между собою, Венгрия против Австрии, и вот теперь Финляндия. Они все забывают, что прежде всего мы принадлежим большому христианскому сообществу, все. Всё остальное второстепенно».

То, что сам Толстой принадлежал крупнейшей стране мира, ничего не значило, поскольку сам он считал себя космополитом: «Для меня существует только все человечество, независимо от того, называет ли оно себя норвежцами, французами, датчанами, немцами, шведами или русскими».

Со всей очевидностью найти здесь поддержку Финляндия не могла. Хильдич воспринял слова Толстого скорее как насмешку и почувствовал некоторое облегчение, когда предмет разговора сменился, и они перешли к другой любимой теме Толстого – отказу от военной службы, что должно стать важной составляющей христианской веры. Толстой рассказал о коллективном письме из Швеции, в котором у него спрашивали, как христианин должен относиться к армейской службе и военной присяге. Именно к этому вопросу он постоянно обращался в своих книгах:

Исходя из христианской религии, которую, как утверждается, признаёт и само государство, все должны отказываться идти в солдаты. Это первейший долг христианина. Меня спросили о моем мнении. Как будто у истинного христианина может быть более одного мнения об этом; если это станет обычным, это было бы самым главным, что может случиться на земле. Знаете, что в моих глазах выглядит самым отталкивающим? <…> Это офицер, офицер в униформе. Эти блестящие пуговицы, эти эполеты он носит, чтобы таким образом объявить: «Я палач, я бессовестный мерзавец, готовый из‐за малейшего повода пойти и убить ближнего, даже если он был только добр ко мне»405405
  Dagbladet. 05.06.1899. Здесь и далее.


[Закрыть].

В эти мгновения Толстой производил сильное впечатление. Добрый взгляд, седые волосы, борода и простая одежда словно переместили Хильдича во времени: перед ним сидел один из первых христианских проповедников. Толстой убежденно продолжал:

Все святое писание, все христианское учение пронизано только этим: возлюби ближнего! Возлюби! Ты не должен убивать! Ты не должен проливать кровь! Дети мои, любите друг друга! <…> Если бы родители просто не позволяли своим несовершеннолетним детям выбирать презренную офицерскую стезю, мы бы уже стали намного ближе к миру. Этой стороне вопроса о мире надо уделять больше внимания. Нужно создавать родительские организации, чьи члены обязуются не позволять сыновьям становиться офицерами. <…> Помните: этим нужно интересоваться, над этим нужно работать; здесь можно многого добиться силой написанного слова…

Затем разговор перешел к норвежской литературе, Бьёрнстьерне Бьёрнсону (вот писатель, который тратит время на политические мелочи!) и Генрику Ибсену (которого Толстой просто не понимал).

Хильдич был разочарован, но Толстой последовательно придерживался собственной позиции. Например, в связи с недавним делом Дрейфуса он получил сотни писем из разных концов света, в которых его просили высказаться. Но он упорно не желал принимать сторону Золя и других известных писателей, защищавших Дрейфуса, дело которого глубоко волновало и Хильдича. По какой причине? Толстой считал, что на основании всех противоречивых сведений нельзя создать подлинную картину происшедшего. Кроме того, осуждение невиновного офицера не так важно, как те совершаемые властями катастрофы и преступления, о которых широкая публика так никогда и не узнает406406
  Ganz H. The Land of Riddles: Russia of To-Day. N. Y.; London, 1904. Р. 325–326.


[Закрыть]. Годом ранее Хильдич брал интервью у Золя, а также у супруги и отца Дрейфуса; помимо этого, он знал, что Дрейфуса и Золя открыто поддерживает Бьёрнстьерне Бьёрнсон. Все это разительно отличалось от реакции Толстого, которая, как показалось Хильдичу, заключалась в увиливании от прямого ответа.

Хильдич покидал дом в Хамовниках разочарованным и потрясенным. В его представлениях о Толстом появился серьезный изъян. Перепечатанный в финской газете Nya Pressen репортаж из норвежской Dagbladet был снабжен комментарием: «Господину Хильдичу, несмотря на его вполне обоснованную аргументацию, так и не удалось добиться обмена мнениями по существу вопроса»407407
  Ett besök hos Leo Tolstoj // Nya Pressen. 07.06.1899.


[Закрыть].

Арвид Ярнефельт – 1899

Странно, что Арвид Ярнефельт (1861–1932) и Толстой впервые встретились лишь в 1899 году. Переписка с Толстым завязалась четырьмя годами ранее, а толстовцем Ярнефельт стал уже в 1891‐м. Навещая родителей, 29-летний юрист тогда случайно открыл лежавшую на столе шведскую книгу. Знакомство с «Anden af Kristi lära: En kommentarie öfver evangeliets mening» («Краткое изложение христианского учения», 1891) полностью перевернуло его представления о жизни. В своей книге «Heräämiseni» («Мое пробуждение», 1894) Ярнефельт описывает это так: «Великий духовный свет незаметно наполнил мою душу, свет, который никогда там не погаснет, который дал мне знания о вечной жизни»408408
  Järnefelt A. Heräämiseni. Hki, 1894. S. 143.


[Закрыть]. Книгу «Anden af Kristi lära» необходимо было издать и на финском, и в том же 1894 году Ярнефельт перевел и опубликовал ее под названием «Kristuksen opin henki». Помимо финского и шведского, он хорошо владел и русским.

В первом письме к Толстому, от 2 февраля 1895 года, Ярнефельт рассказал о содержании «Heräämiseni», где была глава о «нормальной половой жизни» в духе Толстого, и о дебатах, которые книга вызвала в Финляндии409409
  Переписка опубликована на русском: Переписка Льва Толстого и Арвида Ярнефельта / Публ. Э. Карху // Север (Петрозаводск). 2001. № 3. С. 36–51; а также на финском: Carelia. 2003. № 11. S. 82–113. Более ранняя неполная публикация писем: Nokkala A. Järnefeltin kirjeet Tolstoille // Valvoja. 1957. № 1. S. 3–30. В этих публикациях отсутствует письмо Ярнефельта от 31.07.1909 о Конгрессе мира в Стокгольме.


[Закрыть]. Чтение трудов Толстого зажгло для него свет, «силой которого я живу сейчас и буду жить всегда». К письму Ярнефельт приложил финский оригинал и шведский перевод (1894), а также пятнадцатую главу книги «Почему я не стал судьей» в русском переводе, который Ярнефельт сделал вместе с матерью Элизабет, урожденной петербурженкой по фамилии Клодт фон Юргенсбург.

Толстой немедленно ответил. Судя по русской главе, «Heräämiseni» была интересная и нужная книга, которую следовало перевести на русский целиком. Рассчитывать на печатную версию не стоило по причине цензуры, но книгу можно распространять как часть его собственной неподцензурной серии «Архив Л. Н. Толстого». В конце Толстой пожелал Ярнефельту постоянно идти вперед по выбранному жизненному пути. Жизнь во Христе не только дарует личную радость, но и способствует осуществлению царства Божия на земле410410
  ПСС. Т. 68. С. 22. Письмо от 01/13.02.1895.


[Закрыть].

Книга «Heräämiseni» была быстро переведена на русский полностью411411
  Рукописный перевод на русский сохранился в архиве Черткова (Москва: РГАЛИ). Толстой получил перевод главы в феврале, а всей книги – в мае 1895 года.


[Закрыть]. Ярнефельт стал с нетерпением ждать комментариев Толстого. Ответ задерживался, и Ярнефельт решил написать снова, спросив, когда и где они могли бы встретиться. У него был важный вопрос, который он хотел бы обсудить с Толстым. Видимо, вопрос касался отношений между Россией и Финляндией. Запоздалый ответ пришел лишь через полгода. Книга Ярнефельта произвела сильное впечатление на всех, кто прочел русскую версию; в ней нашли подкупающую честность и серьезность. Однако необходимость во встрече, по представлениям Толстого, отсутствовала. Они увидятся, если Богу будет угодно, смысла же тратить на встречу время и деньги нет. На все вопросы Толстой был готов ответить в письмах412412
  ПСС. Т. 68. С. 286. Письмо от 22.12.1895/03.01.1896.


[Закрыть].

Прошло два с половиной года, на протяжении которых между Толстым и его финским единомышленником не было никаких контактов413413
  Мать Ярнефельта Элизабет познакомилась с Владимиром Чертковым во время визита в Петербург в 1896 году. В письме к сыну от 08/20.02.1896 года она пишет: «Он (Чертков. – Б. Х.) совсем не такой, каким я его представляла. Крупный и солидный мужчина, блондин, он выглядел таким серьезным и строгим, и я испытывала к нему такое почтение, что не знала, как к нему обратиться, но потом это исчезло, и я думаю, что со знакомыми он очень мил. Супруга тоже чрезвычайно приятна» (Häkli P. Arvid Järnefelt ja hänen lähimaailmansa. Porvoo–Hki, 1955. S. 259).


[Закрыть]. За это время Ярнефельт предпринял еще один шаг в духе Толстого. В 1897 году он с семьей переехал в деревню Виркбю (Вирккала) в окрестностях Лойо (Лохья), чтобы посвятить себя сельскому хозяйству. Как писатель он тоже был в первую очередь христианином толстовского толка. В «Puhtauden ihanne» («Идеал чистоты», 1897) проповедовалось целомудрие, а в «Maria» (1897) подвергался критике догмат непорочного зачатия.

В июле 1898 года Ярнефельт получил от Толстого короткое письмо с неожиданным содержанием:

Хотя мы и никогда не видались, мы знаем и любим друг друга, и потому я смело обращаюсь к вам с просьбой оказать мне большую [помощь]. Дело, которое, [я имею к вам], должно [остаться никому не известным], кроме вас, [и по]этому никому не говорите и про это письмо, а ответьте мне (Моск. Кур. дор., ст. Козловка), где вы теперь и готовы ли помочь мне?414414
  ПСС. Т. 71. С. 410. Письмо от 17.07.1898.


[Закрыть]

Ярнефельт быстро отреагировал, сообщив свой адрес (Виркбю, железнодорожная станция Хангё), и пообещал помощь всем, чем только сможет. Но новых известий от Толстого не поступило, и дело сошло на нет само собой. На самом деле Толстой уже тогда планировал уход из дома, который осуществит лишь в 1910‐м. Жизнь в имении с ее острыми противоречиями между идеалом и действительностью требовала определенных решений. Отношения с супругой были натянутыми из‐за ее «романа» с пианистом Сергеем Танеевым, личная жизнь детей никак не соответствовала тому, что Толстой считал истинным и важным. Толстой так далеко зашел в своих намерениях, что даже написал прощальное письмо жене, которое она получила бы после его отъезда. Поразительно, что в качестве места для бегства он выбрал дом Ярнефельта. Тот уверял, что догадался, что именно задумал Толстой, и на их встрече в 1899 году Толстой подтвердил его подозрения: «Да, вы поняли меня правильно, но в тот раз я преодолел искушение». Толстой даже извинился: «Простите, Арвид Александрович, что я так живу, но, видимо, так и должно быть»415415
  Шохор-Троцкий K. С. Вступительная статья // Ярнефельт А. Мое пробуждение. M., 1921. С. XX–XXI, примеч. 2.


[Закрыть].

В следующем письме Ярнефельт обстоятельно отчитался о своем литературном творчестве. Книгу «Evankeliumin alku, eli Jeesuksen syntyminen ihmisestä ja jumalasta» («Начало Евангелия, или Рождение Иисуса человеком и Богом», 1898) о физическом и духовном рождении Иисуса и об искушениях в пустыне пришлось издать за собственный счет, поскольку заинтересованного издательства не нашлось. Рецензенты из религиозных соображений злобно критиковали книгу и отпугивали читателей. Историческая драма «Samuel Cröell» только что отправлена в театр в надежде на успех и хорошие доходы, в этом мирском желании Ярнефельт со стыдом признавался. Ситуация не позволяла ему отказываться от гонораров и авторского права, как это делал Толстой. А сейчас он хотел покаяться и оставить беллетристику, чтобы вернуться к материально невыгодной работе по толкованию Евангелий416416
  Переписка Льва Толстого и Арвида Ярнефельта. С. 39. Письмо от 14.12.1898.


[Закрыть].

В ответном письме Толстой успокоил своего финского друга. Материального успеха не следует страшиться, пока речь идет не об охоте за излишествами, а об уверенности в хлебе насущном. Пользы же от толкований Библии он, напротив, не видит вовсе. В действительности их время миновало. Сейчас нужно писать книги, пропитанные духом учения Христа, не исходящим из Библии, а основанным на «разуме и любви, качествах, общих для всех людей»417417
  ПСС. Т. 71. С. 516. Письмо от 16.12.1898.


[Закрыть].

После отказа Толстого Ярнефельт долго не решался затрагивать вопрос о личной встрече. Преодолеть нерешительность ему помог Февральский манифест, угрожавший положению Финляндии в составе Российской империи. Конфликт нарастал, финны искали внешнюю поддержку, а более крупного морального авторитета, чем Толстой, в России не было, и поскольку Ярнефельт был в некоторой мере представителем Толстого в Финляндии, его попросили узнать мнение Толстого по этому вопросу. Одновременно брату Арвида, художнику Ээро Ярнефельту (1863–1937), понадобилась компания для поездки в Крым через Москву. Решение было принято, давняя тайная мечта Ярнефельта о встрече с Толстым приблизилась к исполнению.

Ярнефельт предупредил Толстого о встрече в письме (26.03/07.04.1899), в котором отчитался и о надвигающемся кризисе. Февральский манифест ставил под угрозу конституцию Финляндии, основу независимого существования в империи, что само по себе вызвало волну патриотизма. Ярнефельт, осведомленный о негативном отношении Толстого к патриотизму, подчеркнул, что в данном случае речь идет о той любви к родине, которая в корне отличается от «тулон-кронштадтского патриотизма» легкомысленного, под развевающимися знаменами франко-русского военного братания 1893 года, которое Толстой критиковал в статье «Христианство и патриотизм» (1895).

Финский патриотизм не выражался в национальном самодовольстве или внешней агрессии. Целью было демократическое объединение всех общественных классов. Все началось уже в 1870–1880‐х, когда финский образованный класс охватила волна идеализма, инспирированная финским философом и государственным деятелем Снельманом. Желание стать ближе к народу воплощалось в развитии народного образования и национальной культуры. Открывались школы, появились народные литература и театр. Укрепилось положение финского языка, среди шведскоязычного населения также возрос интерес к языку основной части народа. За всем этим Ярнефельту виделось стремление следовать Божьей воле и Божьим законам. Далее, однако, наступила реакция. Идеализм превратился в политику и гонку за экономической выгодой, материальный всплеск стал причиной остановки духовного роста, связи с народом ослабли.

Одновременно проснулся интерес к Финляндии со стороны русской власти. Осенью 1898 года было созвано специальное заседание ландтага для одобрения наращивания военных ресурсов Финляндии. Все привилегии отменялись, срок армейской службы повышался с трех до пяти лет, численность действующих военных увеличивалась вчетверо. Ирония, как заметил Ярнефельт, заключалась в том, что одновременно царь и российское правительство призывали другие нации на конференцию по разоружению в Гааге. Далее последовал новый шок в виде Февральского манифеста. Петербург отказал сенату и парламенту в приеме, а народной делегации в дискуссии. Теперь сомневались, какую тактику выбрать. Открыто, без оглядки на последствия возражать или позволить собой управлять из осторожности и предусмотрительности. Сопротивление или подчинение?

В письме Ярнефельт поделился с Толстым и другими актуальными проблемами. В Финляндии обострились классовые противоречия. Получил распространение социализм, рабочие начали требовать политических прав, пусть пока только парламентерскими средствами. Одновременно среди безземельных крестьян распространились слухи, что российская сторона намерена провести новый передел земель, разделив их поровну и справедливо. В итоге испуганные землевладельцы были готовы пожертвовать конституцией ради того, чтобы обезопасить собственные доходы. Среди молодого поколения наблюдалась новая волна интереса к народному образованию, впрочем, уже без прежних идеалистических посылов. В худших случаях эта деятельность способствовала появлению ультранационалистических настроений, признавал Ярнефельт.

Ярнефельт обещал привезти в Москву материалы по финскому вопросу. Вместе с его письмом Толстому их можно потом отправить Павлу Бирюкову и Павлу Буланже, высланным из страны толстовцам, которым крайне нужна информация о ситуации в Финляндии.

Братья Ярнефельт отбыли из Гельсингфорса 8 апреля (27 марта) 1899 года. В Петербурге они сделали трехдневную остановку, нанесли визиты родственникам матери, побывали на выставках и в театрах. Среди людских толп русского миллионного города их одолело неприятное чувство. Есть ли в огромной России хоть один человек, кого беспокоит ситуация в маленькой Финляндии? А если такой и найдется, то тревожиться он, наверное, будет лишь о том, чтобы никто не жил лучше самих русских и чтобы в Российском государстве вообще не было никаких других национальностей?

В Москву Арвид и Ээро прибыли 31 марта (12 апреля)418418
  В письме (28.03/09.04) к жене из Петербурга Ээро Ярнефельт сообщает, что на следующий день покидает Москву (Eero ja Saimi Järnefeltin kirjeenvaihtoa ja päiväkirjamerkintöjä 1889–1914. Toim. M. Toppi. Hki, 2009. S. 275), в то время как в письме Арвида Ярнефельта к Толстому их приезд в Москву датируется 31.03/12.04 (Переписка Льва Толстого и Арвида Ярнефельта. С. 41) – дата, которая представляется верной. В книге Ярнефельта о путешествии Россию 4/16 апреля 1899 года ошибочно указывается как дата прибытия в Москву. В целом даты, которые приводятся в путевых заметках, неточны – возможно, из‐за разницы календарей.


[Закрыть]. Арвид хотел увидеться с Толстым немедленно, но, узнав, что Софья Андреевна больна, засомневался. Из гостиницы «Петергоф», где они остановились, он послал Толстому письмо, в котором спрашивал, не лучше ли будет встретиться уже после Крыма, куда братья должны были отбыть следующим вечером. Оказалось, однако, что недомогание Софьи Андрееевны не было серьезным, и Толстой не видел причин переносить встречу.

Тем же утром Ярнефельт, по-видимому вместе с братом419419
  Предполагалось, что Ээро Ярнефельт не сопровождал брата во время визита к Толстому (см.: Lindqvist L. Taitelijan tiellä: Eero Järnefelt 1863–1937. Hki, 2002. S. 119), но Георгу Фразеру Толстой 4/16 апреля сказал: «Два молодых финна посетили меня на прошлой неделе. Вы знакомы с братьями Ярнефельт?» (Mina besök hos Grefve Tolstoy. Sthlm, 1901. S. 7). В Vanhempieni romaani (ч. III. Porvoo 1930, S. 111) Ярнефельт пишет, что они были двумя посыльными, которым поручили нанести визит Толстому. Впоследствии Толстой в письмах к Арвиду всегда передавал привет Ээро Ярнефельту, из чего следует, что они, может быть, все же встречались в какой-то из двух визитов.


[Закрыть], взял извозчика до Хамовников. Встретивший их слуга надменно сообщил, что Толстой принимает только после восьми вечера. Ярнефельт все же попросил доложить об их приходе. Ждали они в компании сына художника Ге, Николая Николаевича, который работал над корректурой «Воскресения». Роман, главы которого последовательно публиковались в приложении к «Ниве», читатели принимали очень хорошо. Отмечали новизну, жизненность и глубокий психологизм. И только «Московские ведомости» заявляли, что «Воскресение» следовало не подвергать выборочной и мелкой цензуре, а запретить целиком. Ярнефельт не говорил с Толстым о собственном интересе к новому роману, но, видимо, в Москве он все же попытался закрепить его перевод за собой. Разрешение на финский перевод Толстой уже отдал Яльмари Аалбергу и издательству WSOY, но так как Толстой отказался от авторских прав, это не мешало издательству Otava одновременно опубликовать перевод Ярнефельта.

Ярнефельт рассматривал богато убранную комнату: картины, ковры, диван, удобные стулья. Рядом зал с паркетным полом и роялем. Реакция Ярнефельта на роскошное убранство не была негативной, поскольку он знал, что Толстой не навязывает другим собственную волю. В этом он убедился воочию, когда позже заметил, что с членами семьи Толстой обращался с дружелюбием, которое граничило с покорностью.

Сидя в ожидании встречи, Ярнефельт начал сомневаться. Не поддаваться прихотям, а только выполнять долг – таков был его принцип. Что он делает здесь? Может, вся эта поездка лишь легкомысленная трата времени и денег? Но тут появился Толстой, одетый в длинную блузу, подпоясанную ремнем. Красноватая кожа, длинная седая борода придавали ему нечто крестьянское. Выражение небольших серо-голубых глаз было мягче, чем на фотоснимках. Взгляд казался немного печальным. Толстой сжал руку Ярнефельта, посмотрел в глаза и, улыбнувшись, сказал: «Это, значит, вы». «Это я», – ответил Ярнефельт и рассмеялся420420
  Järnefelt A. Päiväkirja matkaltani Venäjällä ja käynti Leo Tolstoin luona keväällä 1899. Hki, 1899. S. 62.


[Закрыть].

Толстой пригласил Ярнефельта спуститься с ним на нижний этаж и позавтракать вместе с семьей. С какой целью Ярнефельты едут в Крым? Он или его брат больны? Объяснение, что Ээро хочет с натуры рисовать волны Черного моря, заставило Толстого рассмеяться: «Это тоже нечто вроде болезни». Но в следующее мгновение его мысли уже были обращены к родине братьев: «Финские обстоятельства действительно своеобразны – я благодарен за то, что вы написали о них заранее, и я смог их обдумать»421421
  Ibid.


[Закрыть]. Он тронул Ярнефельта за рукав: «Мы, разумеется, одного мнения по главному вопросу, к примеру, что касается патриотизма, но ясно, что речь здесь идет не только о патриотизме, но в действительности о чем-то совершенно особенном»422422
  Ibid. S. 63.


[Закрыть].

В столовой Ярнефельта представили графине и остальным членам семьи. Заговорили об общем знакомом, и Толстой сказал, что чувствует вину из‐за того, что не ответил на письмо этого человека. Софья Андреевна успокоила супруга: если получать по тридцать писем в день, неудивительно, что какое-то останется без ответа. Графиня вообще считала своей обязанностью защищать мужа от потока гостей и контактов, угрожавших поглотить все его время. Она же решила, что прием посетителей начинается только после восьми-девяти вечера.

За завтраком говорили о художниках и о вкладе Толстого в дебаты об искусстве – книге «Что такое искусство?». В ней Толстой хотел дать общее определение искусства, но читатели не приняли его намерений и упорствовали в том, что в центре должна быть «красота». Говорили и о «Воскресении». В следующей главе Толстой хотел написать о человеке, который пробуждается и начинает видеть жизнь в истинном свете, но под давлением среды идет на компромиссы и все дальше отодвигается от истины. Когда же он понимает, что запутался во лжи, для освобождения уже слишком поздно. Толстой говорил со слезами на глазах, словно речь шла о его близком друге, а не о вымышленном персонаже.

По просьбе Толстого в тот день Ярнефельт пришел еще раз, в шесть вечера на ужин. На верхнем этаже он встретил Николая Ге и сына Толстого Андрея, «очень симпатичного человека, еще не избавившегося от мальчишеских привычек»423423
  Ibid. S. 66.


[Закрыть]. Николай и Андрей с помощью гектографа снимали копии письма Ярнефельта; работа, впрочем, то и дело превращалась в борцовские схватки, едва не опрокидывавшие столы и стулья.

Перед ужином у Ярнефельта появился шанс описать Толстому бедственное положение Финляндии. Тот слушал, кивая. Он хорошо понимал, что речь не о традиционном патриотизме. Финляндия в первую очередь населена людьми, а не «финнами». С норвежцами все иначе. Один норвежец, по всей вероятности Якоб Хильдич424424
  Предположение основано на том, что другие норвежцы в этот период Толстого заведомо не посещали. Против этого предположения может использоваться тот факт, что Толстой говорит о «молодом» человеке (Хильдичу на данный момент уже 35 лет), Хильдич в своих статьях не упоминает о беседе с Толстым о Норвегии и словах Толстого о том, что его недавно посетили два финна. Как констатировано выше, речь здесь может идти не о братьях Ярнефельтах, а о двух других финнах, возможно Яльмари Аалберге и каком-то его знакомом.


[Закрыть], был недавно у Толстого и рассуждал о торговом договоре или чем-то подобном, что сделает норвежский народ сильным и богатым. Толстому было грустно видеть человека, находящегося в плену собственных заблуждений. Слова норвежца Толстой иллюстрировал интонацией, жестами и мимикой, и Ярнефельт как живого видел перед собой «норвежского патриота с его флагом и национальной гордостью»425425
  Järnefelt A. Päiväkirja matkaltani Venäjällä ja käynti Leo Tolstoin luona keväällä 1899. S. 71.


[Закрыть].

В случае с Финляндией речь шла лишь об охране «света и свободы», и не только для себя. Толстой привел сравнение, чтобы показать, каким ему представлялось положение финнов:

В темном подвале сидит группа людей; только одна маленькая полоска света просачивается из окна наверху. Ближе всего к окну, совсем рядом с ним сидит один из них. Если он сейчас заметит, что чья-то рука хочет снаружи закрыть окно досками, тем самым оставив его в темноте, и начнет защищаться, то у него будет больше морального права и больше причин для самообороны, поскольку вопрос о свете или тьме касается всех, кто находится в подвале426426
  Ibid. S. 71–72.


[Закрыть].

То, что финская деревня могла поверить во всевозможные слухи о справедливом распределении земель, показалось Толстому в высшей степени странным. Как бедные торпари могли подумать, что Россия будет раздавать землю? Объяснение Ярнефельта, что люди, возможно, полагают, что российское правительство заботится о безземельных, Толстой встретил красноречивой ироничной миной. Но каковы земельные отношения в Финляндии? Размеры поместий, соотношение крупных и мелких хозяйств, обрабатываемых и необрабатываемых земель, плодородных и неплодородных? Ярнефельт с большим интересом обсудил бы вопросы народного просвещения, но Толстой упорно возвращал разговор к обсуждению землепользования. Было понятно, что для Толстого это центральный вопрос, соответственно, и в отношении Финляндии. Здесь также следовало отказаться от привилегий. Толстому решение земельного вопроса представлялось ясным: в соответствии с теорией американца Генри Джорджа, землевладение следует заменить всеобщим земельным налогом на фактически обрабатываемую землю.