Текст книги "Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве"

Весной того года обитатели Ясной Поляны вели замкнутый образ жизни. Постоянное общение поддерживали только с соседкой Марией Шмидт, которая была одинаково сильно привязана и к Доре со Львом, и к Толстому. Частью траура по Левушке стал совместный перевод «Книги о маленьком брате» шведского писателя Густава аф Гейерстама (1900). Роман о том, как на счастливую семью обрушивается горе – болезнь и смерть всеобщего любимца, младшего брата, – вышла в 1902 году в журнале «Вестник иностранной литературы». Текст содержал множество общечеловеческих параллелей. Мать в книге разрывается между желанием вслед за сыном уйти из жизни, которая словно потеряла всякий смысл, – и чувством долга, обязывающим ее жить ради супруга и других детей. Рассуждения Гейерстама о горе и страдании и их роли в человеческой судьбе нашли отклик в сердцах обитателей Ясной Поляны.

В июне 1901 года Лев, Дора и Павел уехали в Швецию. Софья Андреевна тяжело переживала их отъезд:

Ужасно, ужасно больно было с ними расставаться. Я их особенно сильно принимаю к сердцу, особенно чувствую их жизнь, их горе и радости. Последних мало им было в этом году! И так безукоризненно свято они живут, с лучшими намерениями и идеалами. Им нечего скрывать, можно спокойно до дна их души смотреть – и увидишь все чистое и хорошее. Бедная Дорочка бегала в пять часов утра на могилку своего Левушки проститься с любимым детищем, и мне хотелось плакать, и я болела ее материнскими страданиями с ней вместе304304
  Толстая С. А. Дневники. T. II. С. 20. Запись от 14.06.1901.


[Закрыть].

Ясная Поляна, отныне и навсегда связанная со смертью Левушки, больше не была местом, где можно было бы прожить всю жизнь. Дом в Москве, который Лев получил в счет будущего наследства, он продал матери в 1898 году. Лев и Дора решили поселиться в столице, и их новый адрес «Таврическая улица, 19 (в наст. вр. 29), Петербург» остался действительным до революционного 1917 года. Контакты с Ясной Поляной стали более редкими и поддерживались преимущественно перепиской: Лев писал родителям, Дора – Софье Андреевне и невесткам. Толстой в своих письмах никогда не забывал «поцеловать» Дору и детей. На расстоянии маленький Павлик мог уже не бояться «старика». Толстого также радовали похвальные слова в адрес Доры, которые доходили до него из Петербурга305305
  ПСС. Т. 73. С. 225. Письмо от 23.03.1902.


[Закрыть].

В августе 1902 года у Павлика появился младший брат Никита, с чем Толстой поздравил семейство:

Поздравляю вас, милые Дора и Лева. Мне давно уже хочется написать вам, да все не удосужусь, в особенности потому, что нет ничего такого, что бы нужно сказать. <…> Дай Бог, чтобы новорожденный хоть не заменил, но ослабил ваше горе о Левушке. Целую вас. Привет вашим (то есть Дориным. – Б. Х.) родителям306306
  Толстой Л. Л. Опыт моей жизни. С. 347. Письмо от 26.07.1902.


[Закрыть].

В конце года Дора заболела воспалением почек и провела в постели несколько месяцев. Толстой, не видевший невестку полтора года, обеспокоился, а узнав, что Дора больше не воспринимает Ясную Поляну как свой дом, счел необходимым написать:

Милая Дора, давно хочется написать тебе, во-первых, чтобы посочувствовать твоему положению, а во-вторых, разрушить ту холодность, которая будто установилась между нами. Если это есть, то совершенно напрасно, потому что я ценю и люблю тебя и как прекрасную жену Леве и саму по себе, как милую, добрую и правдивую женщину.

Так что если с твоей стороны было что-нибудь, то, пожалуйста, сотри это, чтобы ничего не оставалось.

Теперь о твоем положении: мне очень жалко тебя, в особенности потому, что, мне кажется, ты еще не умеешь покоряться, а это нужно и для своего счастья, и для счастья окружающих. Можно найти утешение во всяком положении, тем более в твоем, которое требует от тебя только выдержки и терпения. Ты так молода, и натура твоя такая энергичная, что болезнь эта, по всем вероятиям, пройдет, не оставив следов: ты счастливица в сравнении с Таней307307
  У Татьяны Львовны случилось несколько выкидышей.


[Закрыть] – а и Таня счастливица в сравнении с сотнями и тысячами женщин, а и те тоже в сравнении с еще более несчастными. Но, разумеется, не в несчастии других найдешь утешение, а в том, как относишься к своему горю. И вот я бы желал, чтобы ты воспользовалась своей болезнью как можно лучше и вынесла бы из нее освежение и укрепление души. Я всегда испытываю это. И то, что я для души выигрываю во время болезни, слишком дешево покупается несколькими месяцами физических, не скажу, страданий, но неприятностей. Душа наша, как дети, растет во время болезни. Желаю тебе этого.

Прощай, милая Дора, целую тебя, Леву и детей308308
  ПСС. Т. 74. С. 5. Письмо от 04.01.1903.


[Закрыть].

Дора быстро ответила – по-русски:

Мне очень больно, дорогой Папа, если Вы ко мне когда-либо чувствовали, как пишете, холодность, или думали, что у меня ко Вам было или есть такое чувство, потому что я Вас всегда очень любила и очень люблю, но наверно это никогда не могла показать, так как хотела, потому что перед Вами всегда была очень «shy» (застенчива. – Б. Х.), думала, что Вы на меня смотрите, как на очень молодую, глупую и пустую девочку. Но теперь я очень рада и благодарна, что Вы мне об этом написали и что у Вас теперь ко мне только добрые и хорошие чувства остались. Что касается моей болезни, то я (теперь) смотрю на нее довольно терпеливо и сама чувствую, что многому от нее научилась, что раньше не знала. Мне только очень грустно из‐за Левы и детей, для которых я, конечно, не могу быть кем я должна и хотела бы. И я знаю, что я бесконечно счастлива, пока дети у меня здоровы. И мне так Тани жаль, что не могу о ней думать.

Вас крепко целую, и надеюсь, и верю, что мы весной увидимся оба в Ясной Поляне.

Искренно любящая Вас,

Дора309309
  ОР ГМТ. Письмо 08.01.1903 Д. Вестерлунд (Толстой).


[Закрыть]

В следующем письме к сыну Толстой прокомментировал ответ невестки: «Письмо Доры тоже было мне приятно по содержанию. И как хорошо она пишет по-русски. Целую ее и детей, надеюсь, что ей продолжает быть лучше»310310
  ПСС. Т. 74. С. 21. Письмо от 21.01.1903.


[Закрыть].

Лев Львович последовал за супругой и мальчиками в Швецию, оттуда уехал в Ясную Поляну, но, узнав, что состояние здоровья Доры не улучшилось, в мае 1903 года снова вернулся в Швецию. В Ясной Поляне с тревогой ждали известий. Толстой, опасавшийся худшего, написал сыну: «Все предвиденья врачей ничего не значат: всё в руках Божиих, и поэтому не только не должно унывать, но нужно помнить, что всё хорошо»311311
  Там же. С. 136. Письмо от конца мая 1903 года.


[Закрыть]. Сначала Дору лечил отец, но потом было решено, что ей следует сменить климат. Выбор пал на Египет.

В августе 1903 года, на пути в Африку, все семейство, включая двух нянь (русскую и шведку), сделали остановку в Ясной Поляне. Это был долгожданный визит, ведь последний раз они приезжали сюда два года назад. Двадцать восьмого августа праздновали 75-летие Толстого с многочисленными гостями, праздничными обедами, музыкой, песнями и танцами. Несмотря на боли, Дора тоже принимала участие в чествовании свекра. Александра, питавшая глубокую привязанность к маленьким племянникам, отправилась с ними далее в Ялту. Толстой заранее написал Исааку Альтшулеру (1870–1943), одному из врачей, лечивших Толстого во время пребывания в Крыму в 1901–1902 годах, и попросил его помочь «моей бедной, милой больной невестке» всякими способами312312
  Там же. С. 174. Письмо от 04.09.1903.


[Закрыть]. В сентябре путешествие продолжилось через Одессу в Египет, где они провели начало лета. Толстой в Ясной Поляне постоянно тревожился. Отсутствие новостей – хорошая новость? Вскоре от Льва пришло успокаивающее известие: южный климат благотворно повлиял на Дору. В мае 1904 года семейство вернулось в Россию, остановившись на несколько месяцев в Крыму. Оттуда Дора с детьми уехали в Швецию, а Лев Львович на некоторое время остался в Ясной Поляне. В письме к отцу Лев заранее сделал мучительное признание: Дора не любит бывать в Ясной Поляне313313
  Толстой Л. Л. Опыт моей жизни. С. 365. Письмо от 26.04.1904.


[Закрыть].

В мае 1905 года Софья Андреевна навестила семью сына в Петербурге. «Дети – шведы, чужды, увы!!» – сокрушалась она в дневнике314314
  Толстая С. А. Дневники. T. II. С. 233. Запись от 28.04.1905.


[Закрыть]. Вместе с Дорой она посетила выставку портретов в расположенном неподалеку Таврическом дворце. Среди картин был и портрет Льва Львовича – работа испанской художницы Маруси Валеро. Через месяц Дора получила от Толстого письмо – второе. На сей раз речь шла о докторе Марии Холевинской, которая собиралась в Швецию и хотела получить рекомендательное письмо «твоему сердечно уважаемому отцу»315315
  ПСС. Т. 75. С. 255. Письмо от 16.06.1905.


[Закрыть].

Четвертый сын Доры и Льва, Петр, родился в Швеции в августе 1905 года. Здоровье Доры полностью восстановилось. Следующим летом (1906) семья снова провела несколько месяцев в Ясной Поляне. Софья Андреевна, как всегда, радовалась их приезду. Дора была спокойна и весела и с удовольствием снова поселилась во флигеле. Старший сын, шестилетний на тот момент Павел, запомнил Толстого таким:

Он был добр к нам, мальчишкам, и я хорошо помню, как однажды, вернувшись с прогулки верхом, он посадил нас с Никитой в седло и повел лошадь в конюшню. В мой день рожденья он встал из‐за обеденного стола, ушел к себе в комнату, взял там вазу богемского стекла из Гейдельберга и подарил ее мне316316
  Tolstoy Paul (Pala). Mamma Dora Tolstoys liv.


[Закрыть].

Софья Андреевна с Дорой и детьми ходили купаться на пруд у въезда в имение. Услышав рассказ Льва Львовича о том, что в Швеции пожилые мужчины ходят смотреть соревнования женщин по плаванию, Толстой воскликнул: «Это варварство!» Дора запротестовала: это не варварство, они же все одеты в купальные костюмы317317
  ЛитНас 90: 2. С. 168. Запись от 16.06.1906.


[Закрыть].

Когда маленький Петр заболел краснухой с высокой температурой, Дора была вне себя от беспокойства, но Софья Андреевна воспринимала это спокойно: «Дора бегает по комнатам, проклинает Россию; говорит, что здесь все дураки, что возьмет Петю на руки и пешком пойдет к отцу»318318
  Там же. С. 178. Запись от 18.07.1906.


[Закрыть]. Кроме того, Дора дала понять, что не разделяет представлений свекра о патриотизме. Почему нельзя любить свою родину? Она, во всяком случае, любит, «и боже сохрани, чтобы Швеция подчинилась России!»319319
  Там же. С. 186. Запись от 24.07.1906.


[Закрыть] Это был последний при жизни Толстого визит Доры и детей в Ясную Поляну.

Весной 1907 года Софья Андреевна снова посетила Петербург, где кроме Льва Львовича с семьей жили ее сестра и семья сына Андрея. В дневнике она пишет: «Была у Левы, дети и Дора очень милы, и жизнь их хорошая»320320
  Толстая С. А. Дневники. T. II. С. 264. Запись от 04.05.1907.


[Закрыть]. К детворе прибавилась почти годовалая Нина.

В 1908 году Толстой уже потерял надежду снова увидеть Дору и детей: «Придется ли когда увидаться с ними? Это не мешает мне помнит их и любить, особенно Дору»321321
  Толстой Л. Л. Опыт моей жизни. С. 378. Письмо от 21.03.1908.


[Закрыть]. Из-за беременности Доры семья не присутствовала на праздновании 80-летия Толстого в августе. Родившаяся в начале осени Софья (Соня) никогда не увидела деда.

Осенью 1909 года все семейство отправилось в Париж, где Лев занялся изучением скульптуры. Сообщения о сильных наводнениях в январе 1910 года снова вызвали у Толстого тревогу за сына и его семью: «…так важно теперь знать о тебе, Доре и детях, которых всех, любя, целую»322322
  Толстой Л. Л. Опыт моей жизни. С. 385. Письмо 17.01.1910.


[Закрыть]. В конце года сын присутствовал на похоронах отца, в то время как Дора и дети смотрели траурную церемонию в киножурнале в Париже.

Весной 1914 года Софья Андреевна приехала в Петербург, где, как обычно, вместе с Дорой отправилась на художественную выставку. В мае семья нанесла ответный визит в Ясную Поляну. Лев и четверо сыновей (младшим теперь был двухлетний Федор) жили в главной усадьбе, а Дора с дочерьми Ниной и маленькой Софьей заняли флигель. Там же расположись слуги, гувернантки и няньки. Купались в речке Воронке, катались верхом и посетили расположенные неподалеку имения Андрея и Михаила.

В 1916 году Лев приехал в Ясную Поляну, чтобы сообщить матери, что он оставил Дору и детей. Вместе они съездили в Петербург, где Андрей Львович лежал при смерти. Дора, надеявшаяся на то, что супруг вернется в семью, доверилась свекрови: «Я ни днем, ни ночью ни одной минуты не забываю Левы»323323
  Сухотина-Толстая Т. А. Указ. соч. С. 491. Запись от 06.03.1916.


[Закрыть]. Татьяна была в отчаянии из‐за невестки:

Молодая, красивая, 8 человек детей от него. А ему, как он говорит, каждый человек в клубе ближе, чем она. Какой трагизм! А какой она хороший честный человек! Катя (жена Андрея Львовича. – Б. Х.) восторженно писала о ней во время болезни Андрюши. При всех своих делах, заботах и горестях она находила время приходить посидеть, занять Машеньку, помочь. Увозила Машеньку (маленькая дочь Андрея. – Б. Х.) к себе, чтобы облегчить Катю324324
  Там же.


[Закрыть].

В Петербурге Лев не задержался, быстро вернулся в Ясную Поляну. В конце года он уехал с лекционным турне на Восток, со стартом в Японии. Это стало началом долгой и сопряженной с материальными трудностями эмиграции в качестве журналиста, писателя и скульптора. Дора и восемь детей покинули дом на Таврической и переехали в Швецию в революционном 1917‐м. За полгода до этого Павел и Никита в последний раз виделись с бабушкой Софьей Андреевной в Ясной Поляне. На прощанье она просила Павла и Никиту оставаться русскими, к чему их обязывала принадлежность к русскому дворянству. Последним приветом от нее стало письмо, которое пришло в мае 1917 года в Швецию. Она писала, что испытывает глубокую печаль из‐за того, как сложилась жизнь их отца и ее сына, но радуется, что дети теперь в спокойной Швеции у замечательных бабушки и дедушки.

Дора умерла в 1933 году в результате несчастного случая, а в конце десятилетия Лев переехал из Парижа в Швецию к взрослым детям. Он умер в 1945 году в Хельсинборге, на юге Швеции325325
  Tolstoy Paul (Pala). Mamma Dora Tolstoys liv.


[Закрыть].

Вальдемар Ланглет – 1897

В 1897 году, через два года после встречи с Толстым в Москве, Вальдемар Ланглет вернулся в Россию. Теперь он направлялся на юг, чтобы в течение летних месяцев жить и работать рядом с донскими казаками. В Москве он взял экипаж до усадьбы в Хамовниках, надеясь, что писатель окажется дома. У входа во дворе теперь было написано «Дом Л. Л. Толстого», так как шесть лет назад московский дом перешел во владение Льва Львовича. Встретивший гостя сторож Никита, в красной рубахе, русской шапке и черных бархатных штанах, сообщил, что графа нет дома. Он с супругой и детьми еще в начале мая уехал в Ясную Поляну. А молодой граф Лев Толстой в Швеции. Ланглет, воспользовавшись случаем, осмотрел сад, где не обнаружил ничего особенного, лишь дикие кустарники. Веранда напомнила ему о вечерней беседе с Толстым.

Ночным поездом Ланглет уехал в Тулу, где, погуляв по городу, который окрестил «русской Эскильстуной», отправился по железной дороге до станции Козловка, откуда по широкому тракту пошел пешком в Ясную Поляну. Одет он был в простой костюм и шведскую студенческую фуражку. Багаж состоял из туалетных принадлежностей, фотоаппарата326326
  Книга Ланглета «Till häst genom Ryssland» (1898) проиллюстрирована фотографиями, часть которых сделана автором. То, что в качестве иллюстратора указывается Александр Ланглет, брат Вальдемара, в свое время сотрудник петербургского предприятия братьев Нобелей, означает лишь, что он занимался финальным оформлением иллюстраций. В путешествии длительностью около полугода он со всей очевидностью участия не принимал.


[Закрыть] и книги Юнаса Стадлинга «De religiösa rörelserna i Ryssland» («Религиозные движения в России», 1891). В пути сделал остановку и, устроившись под сенью березы, прочел репортаж Стадлинга о «тюрьме и смерти и преследованиях, о непоколебимой вере и мужестве и самопожертвовании»327327
  Langlet V. Till häst genom Ryssland. Sthlm, 1898. S. 52.


[Закрыть]. На развилке дорог ему повстречался русский священник, у которого он с ироничной вежливостью спросил дорогу к Толстому. «Вот там Ясная Поляна», – почтительно прозвучало в ответ. До имения, расположенного на лесистом холме, было недалеко. Ланглет миновал большие входные колонны и приближался к дому по аллее вдоль фруктового сада, испытывая некоторую неуверенность, поскольку явился без приглашения и рекомендаций. Вряд ли Толстой запомнил его после встречи, случившейся однажды вечером два года назад.

На балконе белого двухэтажного дома он заметил худощавую фигуру с широкими плечами и длинной седеющей бородой – Толстой занимался утренней гимнастикой. У входа стоял накрытый к завтраку стол. Молодой человек по имени Сережа сообщил, что он друг Михаила, младшего сына. Ланглет протянул визитную карточку, на которой он был представлен на эсперанто как Amiko de Tregubov kaj Pučkovski, надеясь, что это напомнит Толстому об обстоятельствах их последней встречи. Вскоре появился и сам Толстой, в легком синем утреннем халате с полотенцем вместо пояса и в старых домашних туфлях. С «добродушным и безыскусным дружелюбием» он поздоровался с Ланглетом, московскую встречу с которым Толстой, по его словам, не забыл. Возможно, швед захочет составить ему компанию в утреннем купании? Купальня находилась на небольшом заросшем трилистником пруду и представляла собой шаткую конструкцию из прутьев и тростника. Вскоре оба уже от души плескались, плавали среди водной растительности и радостно фыркали, «как пара веселых мальчишек, сбежавших от учителя»328328
  Ibid. S. 54–55.


[Закрыть]. Выныривающая из воды голова Толстого с запутавшимися в бороде листьями заставила Ланглета вспомнить Нептуна, доброго владыку моря.

Плавательные навыки Ланглета произвели впечатление на Толстого. А уже на берегу Толстой попросил Ланглета показать ему шведскую гимнастику Линга329329
  Софья Андреевна рассказывает, что Толстой часто практиковал «шведскую гимнастику» П. Линга и с детьми (Бирюков П. Биография Л. Н. Толстого. Т. 1. М., 2000. С. 412).


[Закрыть] и старательно повторял упражнения, пока, к радости обоих, чуть не опрокинул купальню. Теперь это был вовсе не тот строгий моралист, автор «Исповеди» и «Так что же нам делать?», которого Ланглет слушал в Москве, а сильный, крепкий и веселый человек.

За утренним кофе Толстой рассказывал о работе над новой книгой «Что такое искусство», после чего вернулся в кабинет. Лучше всего Толстому писалось с десяти до двух, и в этот период его нельзя было беспокоить. Ланглету предложили отдохнуть в беседке с диваном, а потом пойти на прогулку по парку вместе с молодыми членами семьи. В два обед. «А пока – Gute Nacht», – с улыбкой сказал Толстой.

Теперь гостю представилась возможность познакомиться с графиней Софьей Андреевной. В путевых заметках «Till häst genom Ryssland» («Верхом по России», 1898) Ланглет посвящает ей несколько страниц. В его глазах графиня была «необычайно образованной, интеллигентной и благородной личностью». К этому времени графиня сняла с себя трудоемкую роль переписчика рукописей, поскольку у Толстого уже служил секретарь, вооруженный пишущей машинкой Remington, способной производить шесть копий одновременно. Софья Андреевна разделяла не все взгляды мужа, что несколько осложняло ее положение. Для нее на первом плане были дети и их воспитание. Помимо обязанностей матери и хозяйки, графиня занималась практическими вопросами, связанными с публикациями трудов Толстого. При этом она иногда могла заставить супруга смягчить чрезмерно жесткие выражения. Именно благодаря ей Толстой убрал из эпопеи «Война и мир» «некоторые неприятные детали, грубость, вложенную в уста персонажей, и сцены, которые для чистого разума могли бы сделать удовольствие от произведения несколько смешанным». Однако, когда речь зашла о «Крейцеровой сонате», принимать советы супруги Толстой отказался. Софья Андреевна признавалась Ланглету: «Я так и не дочитала книгу до конца, я ее ненавижу; я не хочу давать ее в руки никому из тех, кого я люблю»330330
  Langlet V. Till häst genom Ryssland. S. 59–60.


[Закрыть].

Обед длился долго и состоял из четырех блюд, которые подавали два лакея. У Толстого было собственное вегетарианское меню: блюдо из овощей и простой овощной суп. Ланглет наблюдал за сидевшей напротив него Софьей Андреевной. Высокий лоб, большие карие глаза, быстрый взгляд и ловкие движения свидетельствовали об «интеллектуальной силе», которую уравновешивали «красивые руки и небольшая приятная полнота». Софья Андреевна одновременно говорила на нескольких языках: по-русски с восемнадцатилетним сыном Михаилом и его домашним учителем, по-французски с Ланглетом, четырнадцатилетней дочерью Александрой и ее швейцарской гувернанткой и по-английски с еще одной гувернанткой. Толстой, разговаривавший с Ланглетом по-немецки, не удержался от комментария по поводу лингвистического хаоса: «Если бы мы, подобно нашему гостю, слегка потрудились и выучили эсперанто, всем было бы намного удобнее»331331
  Ibid. S. 63.


[Закрыть].

Далее Толстой и Ланглет остались за столом одни. Толстой быстро встал и вместе со шведом принялся шагать по улице между главным зданием и флигелем. С непокрытой головой, заложив руки за пояс, он почти два часа говорил об искусстве и книге, которую скоро закончит. Все видят красоту как конечную цель искусства, рассуждал Толстой, но никто не может сказать, что такое «красота». Искусство видится как нечто самодостаточное, в его эстетической системе нет места для морали. Сам Толстой придерживался иного мнения: «…они все лгут, они лгут, я вам говорю, осознанно или неосознанно, и я хочу доказать им, что они лгут. Я хочу показать им все пустое и непрочное в их теориях, которые рушатся, как гнилые балки, от одного меткого и сильного удара»332332
  Ibid. S. 68.


[Закрыть].

Но только ли доказательства ошибок в чужих взглядах интересуют Толстого, поинтересовался Ланглет. Разве у него нет и некоего позитивного намерения? «Я не собираюсь строить систему. У нас их уже слишком много, – ответил Толстой. – Я хочу лишь, чтобы искусство укрепилось в своем праве быть общедоступным и понятным для всех. Самое важное, чтобы народ им интересовался и понимал его. Нет пользы от художников, которые рисуют только для себя и кучки ценителей. Все настоящее, подлинное искусство понятно большой публике – я не боюсь сказать, что произведение искусства тем прекраснее, чем большее число людей им интересуется и его понимает. Или вернее: так должно быть, если вкус здоровый, естественный и не испорченный глупостями художников»333333
  Ibid. S. 68–69.


[Закрыть].

Великими живописцами Толстой считал Репина и Николая Ге, оба были его друзьями. Он убедился в этом, гуляя по Третьяковской галерее в обществе крестьян с неиспорченным вкусом и наблюдая за их реакцией. Среди писателей выделял Диккенса, Гюго и Достоевского, которых принимали и ценили представители всех общественных классов во всех странах. Но… есть и такие писатели, как «ваш Ибсен»! Его Толстой не понимает. А Ланглет понимает? Он ведь все же почти соотечественник норвежскому драматургу.

Ланглет ответил, процитировав Ибсена: «Прежде я думал, что никто, кроме Господа Бога и меня самого, не понимает мои произведения, но прочитав критику на свои пьесы, пришел к выводу, что их понимает один Господь Бог». Толстой улыбнулся: «Возможно, он прав – впрочем, я считаю, что тут даже Божьей мудрости мало. Ибсен всегда представлялся мне неестественным, и мне кажется, что он намеренно напускает на себя таинственности. Его туманность до определенной степени простительна, учитывая, что он скандинав; ибо туманность – не обижайтесь – по-видимому, врожденное свойство вашего народа»334334
  Langlet V. Till häst genom Ryssland. S. 69.


[Закрыть].

Когда пришло время возвратиться к работе, Толстой предложил Ланглету русскую книгу во французском переводе «Le travail» («Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца», 1890): «Это одна из лучших известных мне книг; ее написал крестьянин, мой друг – его зовут Тимофей Бондарев, – книга издана с моим предисловием. Советую вам ее прочесть и, если это еще не сделано, перевести на шведский»335335
  Ibid. S. 70. Книга «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца» (1888) Тимофея Бондарева (1820–1898) на шведский не переводилась. Однако его «Arbetet» («Работа») включена в антологию Л. Н. Толстого «Lastbara nöjen jämte andra uppsatser i sociala frågor» (1892).


[Закрыть]. Растянувшись на земле под платаном, Ланглет читал оду физическому труду и сельскому хозяйству. Отправной точкой для Бондарева стало буквальное толкование слов, с которыми человека изгнали из рая («В поте лица твоего будешь есть хлеб»), и он полагал, что именно это должно лежать в основе любой человеческой деятельности.

Вечером семья отправилась на прогулку к дочери Марии, которая с мужем Николаем Оболенским (1872–1934) жила в Овсянникове. Михаил и его товарищ ехали впереди других на двух низкорослых и норовистых киргизских лошадях. Александра, домашний учитель и две гувернантки составляли компанию Толстому, Софье Андреевне и Ланглету. Толстой сказал, что на полпути их будут ждать две верховые лошади, для него и шведского гостя, и тройка для остальных. Прошли мимо сада, где росло несколько тысяч яблонь. Шли так быстро, что швейцарская гувернантка пожаловалась: «Ici on ne se promène jamais, on court, court…» («Мы спокойно никогда не идем, а бежим, бежим…»). Софья Андреевна, напротив, привыкла. «Мы много гуляем и ведем подвижную жизнь; поэтому оба все еще наслаждаемся отменным здоровьем. Вот он ездит и верхом и на велосипеде, хотя ему уже почти семьдесят. Велосипед я не очень одобряю, – она кивнула в сторону графа, – Я боюсь, что он простудится. Но он о таком не думает никогда»336336
  Langlet V. Till häst genom Ryssland. S. 73–74.


[Закрыть].

Ланглет рассматривал Толстого. Длинная волнистая борода, отливающие серебром волосы, тонкая блуза – все это делало его похожим на старозаветного патриарха. Он охотно шутил, отчего появлялся блеск в его внимательных серых глазах, «веселых и добрых, как у ребенка». Гуляющие пробрались сквозь терновник на краю сада, перепрыгнули через канаву и поднялись на холм. Дальше маршрут прошел по зеленым полям и лугам с изгородями и овцами, через мост над небольшим ручьем, сосновый бор, березовую рощу и вырубку. В трех километрах от Ясной Поляны их ждали экипаж и ездовые лошади. Любимицей Толстого была белая, настолько норовистая, что никто больше не решался на нее садиться. Ланглету досталась шестилетняя киргизская кобыла Александры. Всадники поскакали галопом – через лес и поля. В небольшой деревне остановились, чтобы поговорить с крестьянами, друзьями Толстого.

Вскоре прибыли в Овсянниково, небогатое имение. Ворота открыла Мария Шмидт, одна из наиболее преданных последовательниц Толстого, которая отказалась от условий привилегированного класса в пользу простой трудовой жизни в деревне. Вскоре дочь Толстого Мария, ее супруг и гости собрались на веранде у самовара и завели непринужденную беседу. Дымящиеся стаканы с чаем и вазы с яблоками завершали идилличную картинку.

Попрощались, когда начало темнеть. В Ясной Поляне ждал ужин, накрытый в тенистой беседке, где горели свечи. Ланглет хотел переодеться, чтобы успеть на ночной поезд из Козловки, но его убедили задержаться до завтра, пообещав отвезти до самой Тулы. На этом вечерняя программа не закончилась. Толстой предложил шведу сыграть партию в шахматы наверху, в просторной столовой, где стоял бюст Толстого и висели портреты его предков. Толстой выглядел уставшим, однако быстро загнал в угол короля и королеву Ланглета и вынес вердикт: «Нет, вы плохо играете!»

Ланглета устроили на ночь в библиотеке. Он взял с полки «Der Gefangene im Kaukasus», немецкий перевод «Кавказского пленника», что Толстой отметил как хороший выбор.

В девять утра снова отправились на пруд купаться. После завтрака появилась возможность лично обсудить с Толстым остро интересовавшие Ланглета вопросы, которые Толстой затрагивал два года назад в Москве. Что должен делать человек, который хочет вести по-настоящему человеческую жизнь, спросил Ланглет. Должен ли он следовать заветам сердца и любви, жертвовать всем, что имеет, и отказываться от собственных желаний и планов? Толстой испытующе посмотрел на молодого человека, после чего раскрыл собственное видение вопроса. Для того, кто хочет жить как достойный христианин, есть две альтернативы. Первая – отдать все, что имеешь, и вслед за Ним служить людям, не ожидая ничего взамен. Даже если это принесет страдания и смерть, такой исход все равно будет наилучшим. «Шесть недель такой жизни, поверьте мне, стоят бесконечно больше шести и шестидесяти лет моей или вашей жизни». Толстой аккомпанировал собственным словам, стуча по столу кулаками. «Смерть после такой полной страданий жизни становится желанным избавлением, освобождением, но жизнь, сама жизнь оставит среди людей более глубокие следы, чем жизнь величайших государственных мужей или военачальников, глубоких философов и мыслителей»337337
  Langlet V. Till häst genom Ryssland. S. 83.


[Закрыть].

Пройти этот путь смог только Иисус, и, как следствие, «Он умер так, как должен умереть каждый из нас, если мы попытаемся и нам удастся пройти Его путь, – Он умер как нарушитель закона, изгой…» Для того, кто слишком слаб, чтобы последовать примеру Иисуса, есть иной путь, не верный, но часто единственно возможный, а именно «стараться претворять в жизнь идеи христианства насколько это возможно, насколько хватит сил и способностей». Именно этот путь выбрал сам Толстой, поскольку у него было недостаточно сил и мужества, чтобы пойти по единственно верному. Его критикуют за то, что он живет не так, как учит, но разве эта неудача сама по себе не человечна? Многие годы он жил впустую, но теперь у него есть долг и миссия, он обязан их выполнить, а именно – писать и рассказывать людям о самом главном в жизни338338
  Ibid. S. 83–84.


[Закрыть].

Толстой категорически отверг все, что его связывало, – имение, имущество, положение, репутацию. Но этого было недостаточно: «Мне удалось освободиться даже от чувств к моей семье – я ценю близких как добрых людей и поддерживаю с ними наилучшие отношения, поскольку они живут рядом, но я считаю братом каждого человека, и один мне не дороже другого – это может быть родственник или не родня, соотечественник или иностранец»339339
  Ibid. S. 85.


[Закрыть]. О своей реакции на слова Толстого Ланглет не упоминает, но то, что супруга и сыновья подчас страдали из‐за прохладного отношения Толстого к семье, – известный факт.

Обычно говорят, добавил Толстой, что он должен использовать свой писательский талант и не тратить жизнь на то, чтобы объяснять, как жить согласно вере, но кто более важен для человечества – Франциск Ассизский или Гёте? Толстой мог по праву сказать, что ему тридцать, а не семьдесят лет, потому что «жизнь, настоящая, истинная человеческая жизнь начинается только после того, как разовьется новое духовное „я“; до того каждый из нас как эмбрион, плод в материнской утробе». Но что будет с теми, кто так и нет достигнет новой жизни, спросил Ланглет. Что будет с ними, мы знать не можем, ответил Толстой мрачно, так же, как мы не можем ничего знать о жизни после смерти. Это слабость всех религий – рассуждения о вещах, о которых никому ничего не известно, в то время как единственно истинно то, что «есть Бог, и он любовь, и что мы должны любить друг друга»340340
  Ibid. S. 87.


[Закрыть].

Когда Толстой встал, чтобы вернуться к работе, Ланглет пожал ему руку и поблагодарил за время, проведенное в Ясной Поляне. Вряд ли он тогда думал, что скоро они увидятся и в третий раз.

Ближе к осени Вальдемар Ланглет возвращался с казацкого Дона верхом на коне по кличке Казак. Неподалеку от Тулы он заехал в дворянское имение навестить вдовствующую княгиню Урусову и трех ее дочерей. Речь зашла о Толстом, который казался женщинам совершенно чуждым: «О, нет, нам он не нравится. Он ведь так неуравновешен. Мы совсем не общаемся с этой семьей, хотя они живут совсем рядом, в двадцати пяти верстах отсюда. Однажды мы были в Ясной Поляне, но ответного визита не последовало»341341
  Langlet V. Till häst genom Ryssland. S. 395.


[Закрыть]. Младшая из дочерей поинтересовалась, правда ли что дети Толстого растут как босоногие дикари. Ланглет успокоил дам. Подобные слухи берутся с потолка, молодые Толстые абсолютно comme il faut. Что же до самого Толстого, то его голос важен и попросту нужен современной России, хотя сам Ланглет не готов принимать его учение.

Вечером девятнадцатого сентября Ланглет продолжил путь. Поскольку Ясная Поляна находилась недалеко, он решил – снова без приглашения – нанести еще один визит друзьям, с которыми виделся в начале лета. После множества дорожных неурядиц, в полной темноте он подъехал к имению. Привязав лошадь у столба веранды, поспешил наверх в столовую, где вся семья собралась за вечерним чаем. Ланглету оказали сердечный прием. Всем не терпелось узнать детали авантюрной поездки на Дон и жизни среди казаков. Ему не дали шанса переодеться, и он «в грубой дорожной одежде» отвечал на вопросы. Толстой оживился. Если бы он не был таким старым и если бы это была не осень, он бы охотно отправился с Ланглетом верхом до Петербурга: «Нет ничего столь же полезного и веселого, чем бродить по деревням безо всяких дел». Софья Андреевна, которая одинаково противилась «и физическим, и духовным экстравагантностям супруга», снова должна была вернуть его на землю342342
  Varjag (=Ланглет). Jasnaja Poljana: Ett minne // Svenska Dagbladet. 21.11.1910.


[Закрыть].