Текст книги "Нобели в России. Как семья шведских изобретателей создала целую промышленную империю"

Благодаря экономической поддержке правительства Иммануил в течение ближайших лет продолжал совершенствовать свои подводные мины и в том числе разрабатывать метод, который обеспечит свободный проход собственным кораблям и при этом поразит вражеские судна. Интерес Иммануила к взрывным устройствам не ограничивался лишь подводными минами. В ходе многолетней работы над ними он предложил российскому правительству и другие «способы истреблять неприятеля на значительном расстоянии», а именно при помощи полевых и дорожных мин. Осенью 1841 года он запросил сорок тысяч рублей компенсации за свое изобретение. Генерал-инспектор одобрил сумму при условии успешного испытания. Таковое состоялось несколько лет спустя в присутствии великого князя Михаила Павловича, по словам Иммануила, «с самым удачным исходом».

Хотя Иммануил считал вознаграждение заслуженным, всё же он отказался от денег. Он запросил только компенсацию за понесенные расходы, рассудив, что одного испытания недостаточно для доказательства эффективности мин в военных условиях. Но всё же после дальнейших опытов с полевыми минами в 1846 и 1848 годах Иммануил получил две выплаты по десять тысяч рублей серебром каждая.

Как только Иммануил получил обещанные двадцать пять тысяч рублей, он выписал свою семью из Стокгольма. 27 октября 1842 года в «Абоской газете» появилась заметка о том, что пароходом «Солид» из Стокгольма прибыла «госпожа Нобель с двумя сыновьями». Сыновьями были Людвиг и Альфред. Старшего брата Роберта с ними не было. В возрасте двенадцати лет он пошел по стопам отца и нанялся каютным юнгой в Северное море. Компанию путешественникам составляла служанка София Вальстрём, которая останется в семье Нобель в общей сложности на двадцать пять лет. До Або семью также сопровождал брат Андриетты Людвиг, который вернулся затем обратно в Стокгольм.

Судя по всему, до прибытия в Петербург в конце февраля 1843 года Андриетта и дети остановились в Або почти на четыре месяца. Вместе с ними находился и Иммануил, воссоединившийся с женой и детьми после пятилетней разлуки. Роберт присоединился к семье в Петербурге четыре месяца спустя, в июне.

Параллельно с работой над различными минными проектами неутомимый мозг Иммануила решал вопрос автоматизированного способа изготовления каретных колес. Это следует из его письма от 25 декабря 1841 года к шведскому механику Сведбергу. В послании Иммануил спрашивает, был бы механик заинтересован «на удовлетворительных условиях, на краткое или длительное время, покинуть родную землю <…> для построения машин по изготовлению колес французским образом, содействуя необходимыми сведениями по этому вопросу».

Разумеется, до получения вознаграждения за разработку подводной мины не могло быть и речи о начинании какого‑либо производства каретных колес или же машин для их изготовления. Но когда финансовое положение было поправлено, а семья обосновалась в Петербурге, планы по созданию механической мастерской постепенно стали формироваться.

К этому времени Россия, обладавшая огромными природными ресурсами, была самой большой страной в Европе с населением в шестьдесят миллионов человек. Однако, несмотря на усилия ряда российских правителей, империя по‑прежнему была экономически неразвита. Главной причиной тому была косность социальной структуры, покоящейся на том, что большая часть населения являлась привязанными к земле крепостными. Опасаясь подрыва своего положения и своих привилегий, императорская семья и землевладельческий класс относились с большой опаской к проведению необходимых реформ.

В начале XIX века Россия, заключив торговые соглашения с рядом стран, экспортировала большое количество зерна. Доходы от экспорта направлялись не на развитие экономики страны, а в основном в карманы государства и землевладельцев. Тяжелая промышленность существовала, но была по сравнению с западной очень неразвита, и почти всю технологию приходилось импортировать.

Долгое время после Французской революции любое иностранное влияние рассматривалось с большим подозрением, что привело к ограничениям правового статуса иностранных предпринимателей в России. Юридическое положение заграничного купца определялось понятием «иностранец» или «иностранный гость». Не получив русского подданства, такой купец, например, не мог стать членом купеческой гильдии.

Создание и управление предприятиями иностранными подданными разрешалось только с дозволения императора. Однако это распространялось только на западноевропейцев. Азиатские купцы имели дело с более благоприятными условиями, что свидетельствует о том, что ограничения имели политическую подоплеку и имели целью предотвращение распространения нежелательных идей. При этом мотив был не только идеологическим. В той же мере эти ограничения должны были стимулировать отечественное предпринимательство. Поскольку желаемого результата не последовало, они постепенно снимались. В 1807 году было получено разрешение на создание торговых домов и предприятий с солидарной ответственностью. С другой стороны, создание акционерных обществ допускалось только в исключительных случаях по высочайшему дозволению. Ситуация изменилась только в 1836 году, когда было принято положение об акционерных обществах. Правила образования таковых были одинаковыми для российских и иностранных подданных.

Следовательно, идея Иммануила о создании механической мастерской была своевременной. К 1830 году по всей России существовало всего семь подобных предприятий, потребность же в них была огромна.

Когда Иммануил решился открыть свою механическую мастерскую, конкуренция, хотя и небольшая, всё же существовала. Основным конкурентом был другой иностранец, шотландец Фрэнсис (Франц) Берд. Его отец Чарльз вместе с еще одним шотландцем, изобретателем и механиком Карлом Гаскойном, прибыл в Россию в 1786 году по приглашению российского правительства для реконструкции и модернизации Петрозаводского пушечно-литейного завода. В 1792 году Берд открыл собственную механическую литейную мастерскую – первую в России. После его смерти в 1843 году управление перешло к его сыну. Механическая мастерская Берда принимала участие в строительстве нескольких крупнейших мостов Петербурга, а также в возведении Александровской колонны на Дворцовой площади. Берд спроектировал первый российский пароход (1815 г.) и ко времени прибытия Иммануила в российскую столицу имел исключительную привилегию на производство пароходов и на пароходное движение во всей России.

Еще в 1850 году в России существовало всего двадцать пять частных механических мастерских. Большей частью из них владели английские или шотландские семьи: Берд, Карр & Макферсон, Уилкинс, Эллис & Баттс, Ишервуд. Численность рабочих составляла 1475 человек, а общий оборот производства равнялся 423 тысячам рублей. Для сравнения укажем, что импорт скобяных изделий составлял в то время более двух миллионов рублей.

Возможно, положение об акционерных обществах от 1836 года и было одним из аргументов фон Гартмана, когда тот предложил Иммануилу переехать в Россию. Разумеется, к тому времени деловой климат в России стал гораздо благоприятнее, но, тем не менее, незнакомому с русским обществом иностранцу было сложно самостоятельно открыть свое дело. Поэтому Иммануил связался с поручиком Николаем Огарёвым (1811–1867), бывшим на десять лет моложе него. Огарёв был сыном капитана Финляндского лейб-гвардии полка и отличился во время подавления Польского восстания в 1830 году, когда ему было всего девятнадцать лет. За это он был награжден орденом Св. Владимира 4‑й степени с лентами, а в 1838 году назначен адъютантом великого князя Михаила Павловича.

Они познакомились в начале 1841 года, когда Иммануил по поручению генерал-майора Рамзая разработал и продемонстрировал Михаилу Павловичу свое усовершенствование ружейного механизма. Великий князь был так доволен решением Иммануила, что немедленно представил его своему брату императору. (Упрощенный спусковой механизм Иммануила считался лучшим среди других систем. Винтовка несколько раз прошла испытания, и механизм был единодушно одобрен Комитетом по улучшению штуцеров и ружей. Тем не менее государство не приобрело оружие, вероятно потому, что главный конкурент Иммануила пользовался поддержкой императора.)

Деловой партнер Иммануила Николай Огарёв, 1846 год

Огарёв был дворянином, племянником министра Клейнмихеля и женат на фрейлине. В этом отношении он был весьма подходящим партнером для Иммануила. Вдвоем они основали механическую мастерскую и в феврале 1843 года обратились в Департамент мануфактур и внутренней торговли с прошением о десятилетней привилегии на машины для механического изготовления колес.

Система привилегий в торговле и промышленности была введена в середине XVIII века, представляя собой своего рода патентную защиту изобретений. Эта же система являлась способом привлечения иностранного инвестирования в Россию. На долю отечественных изобретателей приходилось менее пятой части всех привилегий, и, кроме того, у многих из них часто не хватало средств для реализации своих идей. Первоначально привилегии касались изобретений легкой промышленности, но к середине XIX века всё больше привилегий выдавалось в области механической и машиностроительной промышленности. Привилегированные иностранцы всё еще преобладали, хотя не столь явно, как раньше.

Машина для соединения частей колес, акварель Иммануила

Привилегия Нобелю и Огарёву была выдана в апреле 1844 года, а в ноябре они получили разрешение начать производство под торговой маркой «Привилегированная фабрика механическoго изделия колес и чугунолитейный завод полковника Огарёва и г-на Нобеля». Основанию фабрики способствовал двадцатишестилетний ипотечный кредит, предоставленный Кредитным Банком с легкой руки Его Высочества Михаила Павловича, «принимавшего особое участие в Огарёве». Таким образом, благодаря связям Огарёва дело с самого начала пользовалось покровительством как самого великого князя, так и его брата императора, позволив владельцам фабрики снабдить ее русским государственным гербом.

Привилегированная фабрика механического изделия колес и чугунолитейный завод находилась на Петербургской стороне (отмечена на карте точкой)

Для своего дела Нобель и Огарёв приобрели литейную мастерскую, принадлежавшую купцу Карлу Грейсону, обрусевшему англичанину. Мастерская состояла из двух одноэтажных флигельных корпусов и была оборудована одной паровой машиной, четырьмя плавильными печами и одним центральным горном. Из двадцати восьми рабочих шестеро жили «в уютной квартире» на территории самого завода. Завод располагался на Петербургской стороне, на набережной Большой Невки (в 1887 году переименована в Петербургскую набережную). Петербургская сторона представляла собой пригородный район, состоящий главным образом из мастерских, заводских складов, дач, полигонов и небольшого числа жилых, большей частью деревянных домов.

Серийное изготовление колес было основано на механизме машины для изготовления талей, разработанной для британского военно-морского флота английским инженером Марком Брюнелем. В единицу времени машина Брюнеля производила то же количество талей, что и сто десять рабочих. Эту идею Иммануил использовал для серийного производства колес. Особую известность приобрел станок, вытачивавший ступицы почти без человеческого участия. Спицы и косяки для обода тоже изготавливались автоматически, а сборка производилась вручную, в основном неквалифицированным персоналом, при помощи специально изготовленных инструментов. Автоматизация процесса давала огромный выигрыш во времени, что обеспечивало экономическую выгоду.

Важным моментом было то, что машинами могли управлять даже рабочие, не имеющие соответствующей квалификации. Найти специалистов в промышленно отсталой России было очень трудно. Наибольшая часть рабочей силы была привязана к земле, население было преимущественно безграмотным, и, кроме того, было распространено пьянство. Но всё же какими бы совершенными ни были машины, завод не мог управляться исключительно неквалифицированной силой. Как и в случае со Сведбергом, Огарёву и Нобелю приходилось выписывать образованных рабочих, служащих, мастеров и инженеров из Швеции и Финляндии. В марте 1848 года Иммануил отправил своего представителя с заданием вербовать рабочих лучших чугунолитейных заводов Швеции, которые были бы способны обслуживать его прокатный стан – первый в России. (Кстати, другие механические мастерские, такие как Берд и Лейхтенберг, производивший гальванические мины Якоби, тоже зависели от зарубежных кадров.)⁴

Так же, как и при производстве подводных мин, главную целевую группу механической мастерской Нобеля составляли российские военные. И действительно российское правительство считало деятельность Огарёва и Нобеля настолько важной, что военное министерство назначило в качестве связного и переводчика шведскоязычного офицера. Карл Август Стандертшельд, рожденный в 1814 году, был одним из многих финнов, отличившихся в финском кадетском корпусе в Хамине и сделавших быструю карьеру в русской армии. В то время он был лейтенантом, а в дальнейшем стал генералом.

Объявление о работе в Helsingfors Tidningar 8 августа 1849 года

Поступление заказов на фабрику Огарёва и Нобеля шло нерегулярно, но деятельность в целом была прибыльной, и репутация Иммануила как изобретателя и конструктора росла. Занимаемое им положение было столь уважаемым, что в 1848 году Николай I изъявил желание лично посетить фабрику в сопровождении троих своих сыновей. Иммануил приготовился ждать «благих последствий» от визита, который, однако, не состоялся: революция в Париже в феврале 1848 года занимала все мысли императора. Николай I чрезвычайно опасался восстаний и революций: попытка декабристов совершить переворот в 1825 году оставила неизгладимый след в его памяти, с годами всё более усугубляя паранойю.

«Благое последствие» всё же свершилось, когда два года спустя Иммануил был утвержден в качестве купца первой гильдии, что дало ему социальный статус и послужило пропуском в русский деловой мир. Сам он объяснил, что подал заявку о членстве из‑за своей «обширной деловой деятельности». Купец первой гильдии имел значительные привилегии: право вести внешнюю торговлю, владеть судами для международного судоходства, так же как и право свободного перемещения внутри страны. Консолидация экономического положения позволила Иммануилу в январе 1850 года выплатить долги, которые в 1837 году заставили его покинуть родину.

Иммануил так и не научился писать по-русски. Здесь он заполнил чернилами слова, уже написанные кем-то карандашом

О стабилизации экономического положения семьи свидетельствует также письмо Людвига, навестившего летом 1848 года дядю и тетю Альсель на их даче на острове Даларё, неподалеку от Стокгольма. Во время своего пребывания там он заболел и был вынужден провести осень в Стокгольме. Вернувшись незадолго до Рождества в Петербург, он послал дяде письмо, где рассказал о том, как родители и братья по нему соскучились, что у Альфреда стал ломаться голос и его с трудом можно было узнать, настолько он вырос. Рассказ свидетельствует о гармоничной семье, с оптимизмом смотрящей в будущее, а также о развитом чувстве долга семнадцатилетнего автора письма:

«Мама и Папа как всегда искренне добры по отношению к нам. Они сделали мне очень приятный сюрприз, отделав мою комнату именно так, как я рассказывал, еще будучи у вас. Она очень красиво оклеена обоями и покрашена; в ней новая красивая мебель и красивые занавески. Увы, всё это красиво и приятно, но мне кажется, что всё это досталось мне слишком легко. Чтобы по‑настоящему оценить всё, я должен был сам обеспечить это, теперь же я только могу считать это выражением большой Папиной доброты».

Партнерские отношения между Огарёвым и Нобелем длились до 1848 года, затем Огарёву был пожалован казенный Санкт-Петербургский чугунолитейный завод, перешедший в 1855 году в его собственность. Три года спустя Иммануил выкупил долю своего партнера, переименовав мастерскую в «Литейно-механическую мастерскую Иммануила Нобеля и сыновей», или, по‑французски: Fonderies et Ateliers Mécaniques de Nobel & fils à St. Pétersbourg. В своем письме 1848 года, адресованном шурину Людвигу Альселю, Иммануил выражает надежду, что сыновья, «продолжая вместе начатое мною дело», ладили и «тогда, с Божьей помощью, не будут они испытывать недостатка в хлебе, ибо здесь, в России, еще много дел». А сам он, «хоть и стар», постарается через несколько лет помочь так много сделавшему для него шурину избавиться от долгов.

К этому времени все три сына, Роберт, Людвиг и Альфред, были вовлечены в семейное дело, несмотря на то что у них было всего несколько лет школьного образования. До переезда в Россию Роберт отучился три с половиной года, а затем в возрасте двенадцати лет ушел в море. Людвиг посещал школу в течение трех лет, а Альфред – только год. Все трое посещали школу Св. Якоба в Стокгольме (где позже учился Август Стриндберг).

Фирменный бланк «Нобеля и сыновей»

Самые хорошие оценки были у Альфреда: высшие баллы по успеваемости, усердию и поведению. У Людвига показатели были хорошие: четверки и четверки с плюсом. Роберту, поскольку он не просто ушел из школы в связи с перездом в Россию, как братья, а нанялся юнгой, был выдан аттестат, в котором отмечено, что ученик «приложил надлежащее усердие» и «имел добронравное поведение». По семейному преданию, до того, как мальчики пошли в школу, мать якобы самостоятельно занималась их образованием, заодно обучая и других детей. Но всё же о настоящем учебном процессе говорить вряд ли следует. Письма Андриетты свидетельствуют о том, что она, как и ее супруг, не владела орфографией и писала с ошибками.

До приезда жены и сыновей в Петербург Иммануил снимал квартиру в тридцать первом доме на Литейном проспекте. С приездом жены и троих детей им явно требовалось более просторное жилье, поэтому семья арендовала дом рядом с мастерской на набережной Большой Невки. Его внучка Марта Нобель-Олейникова утверждала, что дом был спроектирован и построен им самим, но это неверно. Одноэтажный деревянный дом в классическом стиле был построен во второй половине XVIII века и принадлежал жене титулярного советника Е. Ф. Яроцкой, владевшей несколькими домами в этом районе.⁵

За пять лет, прошедших с тех пор, как Иммануил покинул Стокгольм, он ни разу не посетил родной город. Поскольку переписка между супругами не сохранилась, сведения о том, как жила семья в те годы, весьма скудны. Однако, как бы тяжело ни приходилось Иммануилу после банкротства, трудно поверить, что, направляясь в Россию, он оставил бы свою жену совершенно без средств. Учитывая теплые отношения между Иммануилом и братом Андриетты, о чем свидетельствует их переписка, можно предположить, что Людвиг Аксель помогал семье. Он был достаточно обеспеченным человеком, жил в собственном доме и держал нескольких работников, дворовых и служанок. Можно также предположить, что Иммануил отсылал семье часть своих доходов во время пребывания в Або. Есть информация, что в отсутствие мужа Андриетта открыла небольшой молочно-овощной магазин; источник, однако, не совсем надежный.

В любом случае жизнь в отсутствие Иммануила должна была быть трудной. Одно из мучительнейших воспоминаний Роберта: мать послала его купить грошовый обед, а он потерял монету. По словам Людвига, братья вынуждены были торговать на улице серными спичками, пополняя семейный бюджет. Выражением экономических трудностей является также тот факт, что в 1839 году Андриетта с детьми переехала в квартиру ее матери, где она и вела свою «преподавательскую деятельность».

Дом 18 на набережной Большой Невки, в котором жила семья Нобель. Дом был одноэтажным, с небольшой антресолью. Общая площадь дома около 120 квадратных метров. (На рисунке указаны размеры в саженях – одна сажень составляет 1,781 метра.)

Ко времени воссоединения с Иммануилом в российской столице экономическое и социальное положение семьи стало заметно более хорошим. Продажа изобретения за двадцать пять тысяч рублей серебром помогла Иммануилу обрести репутацию изобретателя и предпринимателя. О высокой оценке его таланта свидетельствует и тот факт, что вскоре после приезда семьи ему предложили стать российским подданным и поступить на российскую службу. Такое же предложение получил его немецкий конкурент Мориц Якоби, когда приехал в Россию в 1837 году. В отличие от Якоби, Иммануил отказался, объясняя решение незнанием русского языка и законодательства. С учетом его отношения к «системе правления в России» можно предположить, что это объяснение не было единственной причиной.⁶

В том же году, когда Иммануилу было предложено принять российское подданство, в семье произошло пополнение: 29 октября 1843 года Андриетта родила пятого ребенка – Эмиля. В октябре 1845 года родился еще один сын, Рольф, а в сентябре 1849‑го, когда матери было 46 лет, на свет появилась Бетти, которой, как и первой дочери Шарлотте, довелось прожить всего два года. Присматривать за детьми помогала Сельма Шарлин, дочь хозяина квартиры Иммануила в Або.

В описываемые годы старшие братья Роберт, Людвиг и Альфред были полностью поглощены учебой. Ситуация с образованием иностранцев в России была особенной. Заграничные ученики не имели права посещать российские школы или поступать в российские университеты. Иностранным учителям также не было дозволено преподавать в стране без специального разрешения. Россия Николая I отличалась клаустрофобическим национализмом, и к иностранным влияниям относились с большим подозрением, опасаясь идеологического заражения.

Пожелай при этом Андриетта и Иммануил отдать мальчиков в школу, у них были бы прекрасные «нерусские» альтернативы: например, немецкие учебные заведения Петербурга Анненшуле и Петришуле, а также шведская приходская школа. При немецких школах были гимназии, в то время как преподавание в школе шведского прихода охватывало только начальные классы, отставая также по педагогическому уровню. Однако честолюбивые родители решили нанять для сыновей частных репетиторов. Это было разумное решение, учитывая их недостаточную подготовку. Кроме того, немецкие школы располагались в центре города, вдали от дома.

Сведений о первых занятиях мальчиков в Петербурге немного. По имени упоминается только один учитель: Бенедикт Ларс Сантесон преподавал шведский язык и историю. Сантесон служил секретарем при королевской канцелярии в Стокгольме, но после 1815 года он, так же как и Иммануил, покинул Швецию по причине задолженностей. В 1819 году он стал российским подданным, а в 1820 году получил разрешение шведского правительства «нести публичную службу» в Петербурге. Затем Сантесон устроился учителем языка при кадетской школе. Согласно дочери Людвига, мальчикам также запомнился «очень хороший русский учитель, который, должно быть, был превосходным педагогом». Вскоре мальчики стали учить уроки вместе, из чего следует, что младший, Альфред, быстро догнал своих старших братьев. Формальное образование сыновей Нобеля, судя по всему, завершилось в 1850 году.

Изначально Иммануил возлагал надежды на Людвига как на будущего архитектора с соответствующим образованием, но они не оправдались. Вместо этого Людвиг и Роберт с двадцати лет стали работать в мастерской. Таким образом, двое братьев сделали упор на инженерные знания. Что касается Альфреда, в нем рано проснулся интерес к химии – науке, которой с годами прекрасно овладел и Роберт. Главные уроки Людвиг и Роберт прошли в мастерской под руководством отца. Учитывая техническую смекалку и хватку Иммануила, этот метод обучения, несомненно, имел свои преимущества.

Однако беспокойный творческий ум отца отнюдь не гарантировал педагогическую последовательность, что Роберт во взрослом возрасте резко осудит, подобрав к этому остроумное определение: «перевернутое воспитание». Поскольку отец во всем действовал «без системы», детям было внушено «желание стать всем и в то же время ничем». Людвиг, наделенный более выдержанным и благодарным нравом, был о методике отца совершенно иного мнения. Он утверждал, что ни за что на свете не поменялся бы местами с теми, кто посещал курсы и получал дипломы. «Незавершенность нашего воспитания имеет то достоинство, что оно не убило в нас ни любознательности, ни рассудительности», – пишет он в прямой полемике с Робертом:

Мы постоянно чувствуем присущий нам недостаток знаний и находим неиссякаемый источник наслаждения в изучении тех вопросов, которые мы ныне способны лучше понять и оценить расширенным взглядом, приобретенным благодаря жизненному опыту. <…> Что касается самого себя, то я считаю, что если я и обладаю некой моральной и интеллектуальной ценностью, то это есть результат увиденных в детстве страданий и неудач, постигших любимую нашу мать, страданий, которые я и сам позднее испытал в своей жизни. Страдания эти, несомненно, принесли мне самую большую пользу!

Что касается языкового образования, то наряду с родным шведским братья учили русский, немецкий, французский и английский языки. Немецкий и французский были незаменимы в тех кругах, где вращалась семья Нобель, в то время как знание русского языка было не столь необходимым. Живое соприкосновение с языком они получили лишь тогда, когда поступили на работу в мастерскую и стали взаимодействовать с рабочими. Поэтому свободной русской речью они так и не овладели. Людвиг «бегло владел языком и охотно выступал перед публикой, но говорил с акцентом, ставя неправильные ударения на некоторых слогах», – свидетельствует его дочь. Роберт с трудом писал письма на русском и еще в тридцатилетнем возрасте продолжал борьбу с русской грамматикой, которую находил «до такой степени непонятной и трудной», что по нескольку раз на день швырял книгу на пол: «Русский – ужасно трудный язык, и вся грамматика состоит из одних противоречий с техническими терминами, которые ни один смертный не может ни понять, ни запомнить». Самым одаренным к языкам был Альфред. Он хорошо изъяснялся не только по‑русски, но и по‑английски. Последним языком он владел так виртуозно, что уже в восемнадцать лет написал стихотворение You say I am a riddle… («Вы скажете, что я загадка…»), навеянное английской романтической поэзией.

В письме своему шурину Людвигу Альселю осенью 1848 года Иммануил дал следующую характеристику сыновьям:

Людвиг <…> во многом для своих лет еще несовершенен, но в некоторых предметах, таких как черчение, могу сказать, он намного превзошел свой возраст, а во всем, в чем требуется рассудок и вкус, имеет явное преимущество перед своими братьями. Слава Богу, не могу пожаловаться ни на кого из моих старших ребят, и судя по тому, что видел я до сих пор, горя мне от них не будет. Что Провидение дало поменьше одному, то другой, кажется, получил сполна. Насколько я могу судить, Людвиг обладает наибольшим талантом, Альфред – наибольшим трудолюбием, а Роберт – наибольшим спекулятивным духом, демонстрируя упорство, которым меня прошлой зимой несколько раз удивлял.

В это время Роберту было девятнадцать, Людвигу семнадцать, а Альфреду пятнадцать лет. Как покажет будущее, отцовская характеристика была в общем правильной. Оспорить можно было только распределение таланта и трудолюбия. С годами стало ясно, что Людвиг и Альфред обладали этими качествами в равной мере. Что касается Роберта, Иммануил попал в точку. Надо полагать, что в чертах, приписываемых старшему сыну, он видел отражение самого себя.