Текст книги "Нобели в России. Как семья шведских изобретателей создала целую промышленную империю"

Благодаря полученному образованию у братьев Нобелей не было проблем в общении с окружающим миром. Родителям было труднее, поскольку отсутствие языковых знаний являлось существенным препятствием. Тем не менее никто из них не чувствовал себя изолированным. В 1840‑х годах в Петербурге проживало столько же финнов, сколько в бывшей столице Финляндии Або и в новой столице страны Хельсинки. Численность финнов приближалась к 13 тысячам человек, что соответствовало полутора процентам населения города. Из них почти половина говорила на шведском. Кроме того, в городе проживало еще около 600 шведов, прибывших из Швеции. Таким образом, шведскоговорящее население Петербурга в 1840 году составляло около шести тысяч человек.

Кроме того, во времена, когда школ было мало и обучение в них еще не было обязательным, понятие языковых норм совершенно отличалось от современного. Высокий слог был прерогативой образованного меньшинства, в то время как большинство петербуржцев говорило на диалектах всех языков, которые их окружали. В 1830‑е годы журналист Фаддей Булгарин отметил, что для понимания финской кухарки требовались финский, русский, немецкий и эстонский словари – но никакой грамматики. Точно так же шведский язык «по‑петербуржски» представлял собой смесь шведских, русских, немецких и финских слов. Возможно, Иммануил чувствовал себя как дома, общаясь на этом лингва франка, так напоминающим ту тарабарщину, на которой общался в юности, плавая по Средиземному морю.

Естественным центром шведскоязычных петербуржцев была Евангелическо-лютеранская община Св. Екатерины. Большинство шведов-иммигрантов и шведскоговорящих финнов по прибытии в Петербург регистрировались в этой общине, являвшей собой лютеранский приход, подчиненный Санкт-Петербургской консистории. (У говорящих на финском языке была своя община, расположенная в том же квартале города при церкви Св. Марии.) Регистрация не была обязательной, но большинство к ней прибегали ради обеспечения ритуальных услуг, таких как крещение, брак, погребение и т. п. По какой‑то причине Иммануил медлил с этой процедурой для себя и своей семьи. Только осенью 1849 года в церковных книгах зарегистрировано свидетельство о переезде, датированное Стокгольмом 24 октября 1842 года. Согласно записи, г-жа Нобель, чей муж, «г-н кондуктор, Нобель, по имеющимся сведениям, проживает в Санкт-Петербурге, переезжает туда <…> в сопровождении двух своих сыновей, Людвига Эммануэля <…> и Альфреда Бернхарда». Причина, по которой Иммануил не записался сразу по прибытии в город в 1838 году, возможно, была связана с тем, что он не предполагал надолго там оставаться.

Деятельность мастерских «Огарёв и Нобель» и «Нобель и сыновья» не ограничивалась изготовлением колес, а включала в себя производство самых разнообразных изделий, начиная с железнодорожных костылей до стропил для Эрмитажа и оконных решеток для немецкой церкви Св. Анны. В 1849 году Иммануил подал заявку о привилегии на «устройство железных стропил с решетинами оконных рам и поручней для лестниц». Привилегия была выдана в марте 1851 года на десять лет, как и привилегия на колесоделательные машины. Когда в 1850‑е годы ремонтировался Казанский собор, подоконники и решетки заказали у «Нобеля и сыновей». Оконные рамы Нобеля также использовались при ремонте машиностроительного завода «Арсенал». Другой заказ включал железные жалюзи, двери, рамы с железными переплетами для окон, а также ворота с железным замком для строительства форта «Рисбанк» в Кронштадте. В то же время в 1852 году мастерская изготовила железные ворота для Северного дока канала Петра I в Кронштадте. Этот заказ был получен в конкуренции с мастерской Берда.

Эти фотографии Иммануила и Андриетты сделаны в 1853 году, в дни процветания механического завода

Однако не всё производство было ориентировано на государственные или военные нужды. В 1850 году, когда мастерской не хватало заказов, а Иммануил не хотел увольнять рабочих, он придумал новый способ изготовления железной мебели. Такие предметы убранства снискали большую популярность, их отметили и на Мануфактурной выставке в Москве в 1853 году. Тогда Иммануил был награжден «малой золотой медалью» за «железную мебель, отличающуюся новизной, красивыми формами, легкостью, прочностью, чистотою отделки и умеренными ценами, и за весьма разнообразное и обширное производство на механическом его заведении». Он также давал объявления в финской печати, предлагая паровые лесопилки, установленные на передвижных баржах и «пригодные для распиливания бревен в Финском заливе или в устье реки». При нехватке капитала, но при наличии хорошего запаса леса он был готов вступить в партнерство «на условии, что стоимость лесопилки составляет долю вклада за пол-участка, включая лес на корню». Дополнительную информацию можно было получить «по переписке с г-ном Эм. Нобель в Петербурге, Петербургская сторона близ Сампсониевской набережной, дом № 318».

Иммануил постоянно находился на передовой технологического развития. Он обладал особым талантом находить экономически эффективные и трудосберегающие решения. Спасая казармы Московской гвардии от влаги, он уменьшил расход дров на две трети, а работая по поручению Рамзая над усовершенствованием плохо функционирующей винтовки, Иммануил увеличил скорость ее стрельбы, уменьшив заодно общий вес. Наиболее полезным изобретением для гражданских целей была система центрального отопления с одним котлом, обеспечивающим циркуляцию горячей воды по трубам. Первая попытка установки такой системы была предпринята в собственном доме Иммануила, а затем она была установлена в гостиницах, больницах и частных домах. Трубы, разумеется, были производства «Нобеля и сыновей».

Системы центрального отопления существовали в Англии с 1830‑х годов. В России Иммануил хотя и был одним из первопроходцев, но был не единственным, кто экспериментировал с технологией переносимого и отдаваемого водой тепла. Одновременно с тем, как он разрабатывал свою систему, молодой пруссак Франц Сан-Галли собрал первый в мире отопительный радиатор. Свой конструкторский путь он начинал у Берда, а в 1853 году открыл в Петербурге собственную механическую мастерскую.

Другой проект, занимавший ум Иммануила, касался усовершенствования двигателя горячего воздуха, разработанного шведско-американским изобретателем Джоном Эриксоном. После того как в одной из российских газет появилась информация, что Иммануил показал преобразованную им машину великому князю Константину Николаевичу, сыну Николая I, весть об этом сразу просочилась в зарубежную прессу, включая Швецию и Америку. Чтобы оградить себя от обвинений в нарушении патента Эриксона, Иммануил опубликовал в шведской прессе пояснение, что речь идет только о незначительных улучшениях. Он отметил, что не претендует на то, чтобы «сделать какие‑либо существенные улучшения в деле, завершенном таким гениальным человеком, как Эриксон». Инцидент этот свидетельствует об интенсивном технологическом развитии эпохи, ищущей энергоэффективные двигатели. Кроме того, это говорит о достаточно беспечном отношении Иммануила к вопросам права интеллектуальной собственности.

Мастерская Нобеля производила паровые двигатели, станки и другую продукцию для российского рынка, но работать приходилось в сложных условиях. Поступающее из‑за рубежа сырье, такое как чугун и кованое железо, облагалось высокими пошлинами в целях поддержки уральских металлургических заводов. При этом готовое машинное оборудование было беспошлинным. Как и другие российские машиностроительные заводы, мастерская в высшей степени зависела от государственных заказов. Несмотря на сложности и ограничения, Иммануилу удалось сделать состояние, которое, по его собственным словам, в 1853 году составляло 277 тысяч рублей серебром, что соответствует почти полумиллиарду рублей сегодня.

Именно правительственные заказы обеспечивали богатство Иммануила, и именно они побудили его в 1850‑х годах расширить машиностроительный завод. Причиной была разразившаяся в 1853 году Крымская война. Катализатором послужил спор между Францией и Россией о праве католиков и православных на святые места в Палестине (входившей в состав Османской империи), но в действительности конфликт касался контроля над Босфором.

Главные сражения шли на Черном море, но вскоре в арену боевых действий превратилось и Балтийское море. В марте 1854 года Великобритания объявила России войну, и летом 1854 года в Балтийское море вошли британские военные корабли при поддержке французской эскадры. Достаточно устаревший русский флот избегал столкновений в открытом море и активно использовал тактику минирования вод, окружавших Кронштадтскую крепость и крепость Суоменлинну около Хельсинки.

Заработная плата тех, кто выкладывал мины в Свеаборге (Суоменлинне) в период с 3 по 18 апреля 1855 года

Заказ на производство мин сначала достался конкуренту Иммануила – Якоби, который в 1852 году провел успешные испытания улучшенной версии своей гальванической мины. Однако производство гальванических мин в достаточном для военных целей количестве оказалось затруднительным, и правительство обратилось к Иммануилу. Первый договор на шестьдесят тысяч рублей серебром был подписан 15 апреля 1854 года. По техническим и экономическим соображениям произведенная мина являлась упрощенной версией той, права на которую Иммануил продал государству в 1842 году.

Поскольку людей, способных обращаться с минами, было мало, Иммануил сам помещал детонаторы в бочонки перед их установкой. Чтобы следить за теми, кто расставлял мины, и во избежание языкового барьера с военным руководством по договору в распоряжение Иммануила были предоставлены два шведско– и финскоязычных офицера. В качестве помощи отцу контроль и наблюдение также осуществляли Людвиг и, главным образом, Роберт (который также вел учет и бухгалтерию). Как видно из иллюстрации на следующей странице, люди, устанавливающие мины, были исключительно шведскоязычными.

Людвиг и Альфред в 1854 году

Роберт

Одним из весомых преимуществ нобелевских мин было то, что им не требовалось управление с суши при помощи электрического провода, поэтому устройства могли быть заложены до того, как ляжет лед. В связи с этим мины Нобеля использовались чаще, чем мины Якоби: из 1865 мин, выставленных в 1854 году (в Кронштадте) и в 1855 году (в Суоменлинне), 1391 мина была нобелевской. Это был первый случай, когда изобретение Иммануила было опробовано в бою. Несмотря на то что вражеские атаки были отбиты, опыт оказался не стопроцентно положительным. Хотя два корабля франко-британской эскадры были выведены из строя в Кронштадте, «опыт боевого использования мин Нобеля подтвердил известные и выявил неизвестные ее недостатки» (по отзыву русского минного эксперта). Из 245 мин, выставленных в фарватерах вокруг Кронштадта летом 1854 года, удалось уберечь только 210, остальные оторвало и унесло течением, в результате чего были человеческие жертвы. Кроме того, из 210 оставшихся мин только 75 оказались в исправном виде. Ситуация в Суоменлинне была схожей.

Причина такого итога связана с несовершенством системы вывешивания и закрепления мин. Кроме того, мины обладали недостаточной взрывной силой: франко-британские военные корабли хотя и получали повреждения, но не были затоплены. Тот факт, что в Кронштадте не было затоплено ни одно вражеское судно, означал для Иммануила не только профессиональное, но и финансовое поражение. По контракту все потопленные корабли, а также те, что капитулировали в связи с минной опасностью, должны были перейти к нему (вместе с грузом). Он имел право продать их российскому государству или сбыть за границу. (В контракте от 20 января 1855 года на дополнительные 1160 мин для обороны Або и Суоменлинны этот пункт был исключен.)

Как отмечал русский морской инженер, генерал-адъютант Александр Берх, нобелевская минная система не представляла собой эффективный способ обороны. Преимущество мины заключалось «в нравственном действии на неприятеля», то есть в эффекте устрашения. Критика Берха недостаточной взрывной мощности подтверждается и в отчете британского вице-адмирала Чарльза Нейпира. В своей книге The History of the Baltic Campaign of 1854 (Лондон, 1857) вице-адмирал хвалил конструкцию мин Нобеля, которая «тщательно держалась в секрете, начиная со времени его первых контактов с Россией». Для британцев такое оружие стало полной неожиданностью. Пороховой заряд в минах, которые удалось поднять на поверхность, был всего четыре килограмма, но заключение Нейпира было однозначным: «При бóльших зарядах пороха не подлежит сомнению, что эта машина окажется обладающей достаточной разрушительной силой, и в случае, когда корабль в контакт с ней вступит <…> вероятно будет ожидать гибель корабля». (Недостаточно мощный для взрыва корабля пороховой заряд был достаточно силен, чтобы лишить контр-адмирала Майкла Сеймура глаза, когда тот по неосторожности коснулся рычага взрывателя мины.)

Помимо морских и наземных мин, Иммануил также работал над «летающими минами», прикрепленными к ракетам, которые, по его словам, должны были «оказать огромную услугу флоту». В январе 1854 года он представил российскому правительству чертеж еще одной мины, которая, попадая в каркас неприятельского корабля, опускалась ниже ватерлинии, после чего взрывалась и топила корабль. Для достижения максимального эффекта Иммануил задумал судно, которое могло двигаться под водой, приближаясь к вражескому кораблю, не попадая при этом под обстрел. Такое судно могло также использоваться для задач разведки. Предложение Иммануила было чем‑то вроде вооруженной торпедами подводной лодки. Как правительство отнеслось к предложению, неизвестно, но даже при положительной реакции в условиях войны проект вряд ли удалось бы реализовать. (О том, что Иммануил не позволял практическим соображениям мешать потоку своих идей, свидетельствует тот факт, что несколько лет спустя в письме к Роберту он выдвинул предложение транспортировать мины дрессированными тюленями, обученными откликаться на свое имя.)

Из-за блокады портов импорт техники из‑за границы прекратился. Теперь «Нобель и сыновья» получала заказы не только на мины, но и на машинное оборудование. Как уже говорилось, российский флот был сильно устаревшим, особенно в сравнении с французским и британским. В то время как корабли последних приводили в движение паровые двигатели и винты, русские военные корабли всё еще были парусными. Гребной винт был разработан параллельно англичанином Фрэнсисом Смитом и шведом Джоном Эриксоном. Первые испытания проведены на американской канонерской лодке «Принстон» в 1842 году. В ходе реализации «Плана шведской военно-морской обороны» за 1847 год паровая машина и гребной винт были приняты в качестве корабельного двигателя, и уже в следующем году был построен один из первых в мире паровой корвет «Евле». Первыми крупномасштабными военными кораблями с гребным винтом были французский линейный корабль «Наполеон» (1850), оснащенный девятью десятками пушек, и английский линкор «Агамемнон» (1852), символически вооруженный девяносто одной.

В свете международного развития в военно-морской области российскому правительству стало ясно, что флот страны нуждается в модернизации. Осенью 1853 года, с началом Крымской войны, был объявлен торг на производство паровых машин по пятьсот лошадиных сил каждая для трех кораблей. Судна решено было перестроить, снабдив их гребными винтами. Модернизация старых линейных кораблей и фрегатов и снабжение их паровым двигателем с гребным винтом были самым быстрым способом обновления флота в это технологически переломное время. Подобный процесс наблюдался также в Швеции, где тридцатилетний линейный корабль «Карл XIV Юхан» в 1854 году был оснащен паровым двигателем.

Поскольку в России еще никогда не производились паровые машины таких габаритов, «Нобель и сыновья» стал единственным заводом, выразившим готовность взять на себя эту задачу. Немалую роль в принятии решения сыграло заманчивое обещание правительства. Заводу, который выполнит техническое задание наиболее качественно с наименьшими затратами, будет гарантировано преимущественное право на получение дальнейших заказов Морского министерства. Контракт был заключен 16 декабря 1853 года на сумму 592 000 рублей серебром, что сейчас – около миллиарда. Это превосходило стоимость всего механического завода в целом. Со стороны Нобелей переговоры вел двадцатидвухлетний Людвиг, что говорит о высоком мнении отца о сыне.

В качестве образца был взят двигатель, построенный английским морским инженером Робертом Нейпиром. Эта машина была установлена на корабле «Выборг». Кораблями, которые следовало снабдить паровыми двигателями, были линейные «Ретвизан», «Гангут» и «Воля», оснащенные 84 пушками. Два из них имели отношение к русско-шведским войнам при Карле XII и Густаве III. «Гангут» был назван в честь победы русского флота над шведским у финского полуострова Ханко (Гангут) в 1714 году. Корабль был построен в 1822 году. «Ретвизан» – русская транскрипция шведского слова Rättvisan («справедливость») – шведский линейный корабль, захваченный в 1790 году в русско-шведской войне, в которой отец Иммануила едва не попал в плен. Правда это был не тот же, а более поздний палубный корабль с тем же названием – помимо завоеванного у шведов судна еще три русских военных корабля получили название «Ретвизан» вплоть до 1900 года.

Ответственность за модернизацию русского флота была возложена и на промышленника Николая Путилова, которому поступил государственный заказ на изготовление большого количества военных кораблей. «Нобель и сыновья» помогли снабдить паровыми двигателями ряд корветов производства Путилова. Развитие деятельности от механической мастерской до судостроительного завода, должно быть, радовало Иммануила, когда‑то мечтавшего стать кораблестроителем.

Крупные заказы привели к реконструкции и расширению завода в сторону Малой Вульфовой улицы, шедшей параллельно набережной Большой Невки. В 1854 году построено трехэтажное каменное здание с большими и малыми мастерскими. Помимо механических, там были оборудованы сборный, чертежный и модельный отделы. В следующем году было возведено еще одно здание, где расположились малярные, чугунолитейные и меднолитейные мастерские, а также отсеки для паровых машин и вентиляторов, котельная и кузница и еще четырнадцать деревянных зданий разного назначения. Кроме того, по территории завода пролегала собственная железная дорога, которая проходила сквозь мастерские, сообщая их друг с другом и пристанью. В золотые годы предприятие оценивалось в 552 000 рублей серебром (почти миллиард рублей сегодня), при этом обеспечивало рабочие места для тысячи человек.

Экономический пик пришелся на 1855 год. Заказов было огромное количество, работа шла полным ходом, и Иммануил зарабатывал большие деньги. В конце года он, по предложению бывшего военного министра Чернышева, был награжден орденом Св. Станислава 3‑й степени «в воздаяние особенного усердия вашего в добросовестном исполнении принятых вами на себя обязанностей по устройству механизмов и поставке разнородных машин во вновь возведенном здании С.‑Петербургского арсенала, с значительною выгодою для казны». Орден Св. Станислава была сравнительно новая русская награда, а, а 3‑я степень его являлась самой распространенной; с 1839 по 1917 год были вручены более 750 000 орденов. Получателями были главным образом люди, отслужившие определенное количество лет на государственной службе, а также другие заслуженные персоны. Орден был самым низшим из русских орденов, но для Иммануила сам факт, что он стал кавалером русского ордена, несомненно, служил важным подтверждением его успехов в новой стране.

Медаль «За трудолюбие и искусство» была вручена, согласно дате на реверсе, «иностранцу Емман. Нобелю» в 1853 году. На лицевой стороне медали изображен царь Александр II, вступивший на престол в 1855 году. Таким образом, Иммануил мог получить медаль не ранее этого года, то есть одновременно с тем, как ему был пожалован орден Св. Станислава

Таким образом, в профессиональном плане напряженная жизнь Иммануила была весьма успешной. Однако год закончился семейным горем. В ноябре умер от воспаления кишечника десятилетний сын Рольф – «как раз тогда, когда его ум стал развиваться и между младшими братьями возникло своего рода соревнование, хотя Рольф, как по возрасту, так и по уму, сильно отставал от Эмиля», – писал Иммануил Людвигу Альселю. Смерть сына словно предвещала нехорошие времена и в профессиональной жизни. Война развивалась для России катастрофически плохо, и в марте 1856 года император был вынужден подписать унизительный мирный договор.