Текст книги "Нобели в России. Как семья шведских изобретателей создала целую промышленную империю"

После многих лет испытаний и экспериментов осенью 1863 года наконец был заложен первый камень в будущую взрывотехническую империю Нобелей. 29 сентября Альфред подал заявку, а 14 октября получил патент на разработанный им метод использования «взрывчатой жидкости, например нитроглицерина, или этилового, а также метилового нитрата в добавление к пороху для достижения более мощного эффекта при детонации». Патент был выдан сроком на десять лет. Действенность этого метода была проверена пару недель спустя возле крепости Карлсборг, где Альфред и Иммануил начиняли разные пушки снарядами с новой смесью пороха в присутствии военных и гражданских экспертов. Эффект получился слабее, чем ожидалось, и в ходе демонстрации Альфред догадался почему. Дело в том, что смесь заготовили заранее, в результате чего порох полностью впитал нитроглицерин, что уменьшило силу взрыва. Во время испытаний в домашних условиях в Стокгольме временной промежуток между приготовлением смеси и детонацией был намного короче, не более часа. Альфред объяснил причину собравшимся, а затем зарядил чугунную бомбу наполовину нитроглицерином, наполовину черным порохом. Зрителей тем временем попросили спрятаться в укрытие. Последовавший взрыв оказался настолько мощным, что присутствовавшие эксперты заключили, что такое средство было бы слишком рискованно применять на войне.

Вернувшись в Хеленеборг, Альфред принялся работать над улучшением смеси. Ему предстояло понять, как лучше решить проблему впитывания нитроглицерина порохом. В результате был сделан вывод, что эффективнее будет держать вещества в снаряде раздельно друг от друга. Пробирку наполнили порохом, протянули в нее бикфордов шнур и погрузили ее в сосуд с нитроглицерином. Взрыв был колоссальным. Таким образом, был найден принцип нобелевского «запального капсюля». Новый метод прошел испытания в конце 1863 года и в первой половине 1864 года в ходе горновзрывных работ в разных локациях Швеции. И уже в июне 1864 года Альфред подал заявку на патент на «улучшенный способ приготовления и использования того пороха», исключительное право на который он получил в октябре 1863 года.

Открытие принципа запального капсюля посредством применения колпачкового пистона считается наиболее эпохальным изобретением Альфреда. «Внедрение ударного пистона в виде запального механизма для взрывчатого вещества, как и ясное понимание действия взрыво-ударной волны, являются, без сомнения, величайшим открытием, когда‑либо сделанным во взрывной технике, как на теоретическом, так и на практическом уровне, – считает один из экспертов в этой области. – На этом открытии основывается всё современное использование взрывчатых веществ». Патент был выдан 15 июля 1864 года. Немедленно после этого открыта химическая лаборатория в отдельном домике в Хеленеборге.

Одновременно с работой над усовершенствованием методов приготовления и детонации нитроглицерина в течение зимы 1863 – 1864 годов решалось будущее нобелевской подводной мины. Не дожидаясь решения Минной комиссии, Иммануил предложил отказаться от своего изобретения в пользу государства за восемь тысяч крон пожизненной ренты для него или его вдовы. Вопрос обсуждался в парламенте, и в ходе дискуссий один из парламентеров предложил также закупить 3270 нобелевских мин для защиты Ваксхольмской крепости. Оба предложения были отклонены. Военный министр Рейтершельд согласился, что мины Иммануила могут быть весьма полезны, однако «слишком рано выносить какое‑либо решение по поводу пожизненной пенсии г-ну Нобелю». (Через пару лет после этого Людвиг предпримет попытку добиться пенсии для отца, но также получит отказ.)

Заявка Иммануила на оформление патента на подводные мины

Предложение Иммануила свидетельствует о его опасениях, что отчет комиссии может оказаться отрицательным или вовсе его изобретение украдут. 24 ноября, в тот самый день, когда военный министр отклонил его предложение, Иммануил подал заявку на пятнадцатилетний патент для защиты своего изобретения. Его прошение касалось не только подводных мин, но и наступательных мин того же типа, как те, что он раньше предлагал российскому военному руководству. В документе не упоминается нитроглицерин, выделен колпачковый пистон в качестве одного из возможных методов запала взрывчатки.

Похоже, патентная заявка составлялась в спешке, поскольку была отослана без приложения в виде описания и чертежей мины. Эти документы были приложены к заявке только 14 января, несмотря на то что по Уложению о патентах давался только один месяц отсрочки. В сопроводительной записке Иммануил писал, что соискание патента сделано им «исключительно для защиты моего права изобретателя, из опасения попыток лишить меня его». Поэтому он просил Коммерц-коллегию проследить, чтобы «общественные или иные посторонние лица не получали доступа» к документам до того, как правительство вынесет свое решение.

Иммануил получил свой патент 12 марта 1864 года, через две недели после того, как было представлено заключение минной комиссии. Как он и предполагал, заключение оказалось отрицательным. В своем отчете члены комиссии написали, что одобрить мины Нобеля, равно как «другие, неизвестным лицом поданные», они не могут. Вместо этого комиссия представила собственное предложение, разработанное «на основании опыта, который посредством сего [то есть благодаря изучению поданных документов] получен был». В качестве «вознаграждения и оплаты» комиссия предложила выдать Нобелю шесть тысяч крон, а другому соискателю – десять тысяч крон за проведенные ими опыты, «в силу чего комиссия нашла возможность, без долговременных работ и без еще больших затрат средств государственных, достичь не менее удовлетворительных результатов». На основе разработанного комиссией предложения военное ведомство заказало 2400 мин, действие которых, однако, оказалось неудовлетворительным.

Другими словами, члены Минной комиссии использовали предоставленные в их распоряжение материалы для разработки собственной мины. То есть поступили идентично российским военным в 1840 году. Опубликование комиссией своего отчета до того, как изобретение Иммануила было запатентовано, не было случайностью…

Такое поведение было настолько скандальным, что откликнулась пресса. Газета «Афтонбладет» писала, что «странно видеть, как комиссия, получившая задание провести исследование определенных изобретений, выступает сама в качестве конкурента, <…> присвоив себе опыт, приобретенный путем изучения изобретений частных лиц. И, кроме того, скупает разработки ненадлежащим образом, до того, как право владения на них успело быть оформленным». Изобретатели, писала газета, доверили свои идеи комиссии для непристрастного рассмотрения, а не для использования в собственных целях.

Несложно представить себе возмущение Иммануила от повторного обмана государством, сначала российским, а теперь – шведским. Он предпринял все меры предосторожности, подал заявку на патент, чтобы оградить свое изобретение от посягательств, и в результате ситуация повторилась, и по вине не кого‑нибудь, а самого шведского государства! А тот факт, что «неизвестное лицо», с которым он сравнивался, было вознаграждено суммой, превосходившей его собственную на четыре тысячи крон, и оказалось не кем иным, как Карлом Отто Рамстедтом – его старым конкурентом из Петербурга, вряд ли улучшил настроение Иммануила. Кроме того, в числе подписавших отчет комиссии фигурировал Антон Фанейельм – человек, столь положительно отозвавшийся о нобелевских минах. Это стало дополнительным ударом.

В ответ на нарушение патентного права Иммануил потребовал двадцать тысяч крон компенсации, включая те шесть тысяч, что он уже получил. Но всё было напрасно. 19 апреля правительство сообщило, что поскольку созданные комиссией мины «совершенно отличаются от механиком Нобелем представленных систем, как в отношении формы, материала, состава и запального устройства, так и в способе их расставления и поднятия», то не имеется никаких причин «принимать во внимание упомянутое нижайшее ходатайство Нобеля».

С подписанной самим королем «милостивой резолюцией» спорить было бессмысленно. Публикация его версии событий на страницах газеты «Афтонбладет» и заявление газеты о том, что действия комиссии нельзя считать добросовестными, служили для Иммануила слабым утешением. Газета не желала «поддавить объяснение той из сторон, которая имеет все основания считать себя пострадавшей», тем более что изложение было основано на изучении подлинных документов. Например, в подписанной Иммануилом расписке о получении им шести тысяч крон было указано, что деньги выдаются в виде награды, а не в виде возмещения, из чего следовало, что данную сделку нельзя толковать как готовность отказаться от прав на изобретение.

Как мы уже знаем, Иммануил не принадлежал к тем людям, которых останавливают неудачи. Его любознательность и воля требовали выхода и удовлетворения любой ценой. После провала с минами он сосредоточил всё свое внимание на задаче найти способ безопасного применения нитроглицерина как в гражданских, так и в военных целях. В экспериментах принимал участие повзрослевший Эмиль. Младший сын в 1864 году поступил на кафедру химии при Королевском технологическом институте и в летний период помогал отцу и брату в лаборатории.

В отличие от сыновей, химического образования у Иммануила не было, и Альфред постепенно осознавал, что продолжать работу под указкой отца невозможно. Разногласия были значительными, что привело к серьезному конфликту, в ходе которого было сказано много резких слов, особенно со стороны отца. Взяв на себя неблагодарную роль посредника, Андриетта встала на сторону сына. По ее мнению, он меньше всех заслуживал обвинений Иммануила. В письме Альфреду она утверждала: «Дело это оставалось бы еще не решенным, когда бы ты не занялся им», извиняя при этом «временами чрезмерно раздражительный характер» отца его «старческой болезненностью». Кончилось все тем, что Иммануил признал правоту Альфреда и согласился на соискание им одним патента по нитроглицерину.

Разногласия с отцом по поводу дальнейших экспериментов стали одной из причин возвращения Альфреда в Швецию летом 1863 года. До переезда он посетил семью в Стокгольме в мае того же года. Тогда Альфред отметил, что Эмиль добился многообещающих результатов, доказав, что гранулированный порох в сочетании с нитроглицерином действует эффективнее, чем смесь нитроглицерина с обычным порохом. Однако после этого опыты были неудовлетворительными, а 3 сентября произошла катастрофа. Лаборатория в Хеленеборге взлетела на воздух в результате неудачных испытаний, исходом которых был сильнейший взрыв. Заряд был такой мощности, что гром раздался на много километров, а черный столб дыма был виден по всему городу.

Во время происшествия Иммануил и Альфред были в Хеленеборге, но не в самой лаборатории. Иммануила даже не задело, Альфреду же достались легкие ссадины от летящих осколков стекла и щепок. В числе погибших были: Эмиль; молодой, недавно получивший диплом технолога ассистент К. Э. Герцман; служанка; тринадцатилетний мальчик на побегушках и один из столяров. Легкие ранения были и у нескольких соседей, а ударной волной выбило оконные стекла во многих домах, включая тюремное здание на острове Лонгхольмен.

Хеленеборг после взрыва

Взрыв произошел по вине Эмиля и Герцмана, ставивших эксперимент по упрощенному производству нитроглицерина, и повлек за собой уголовное расследование. На допросе в полиции хозяина Хеленеборга, оптового торговца Бурмайстера, спросили, почему он сдавал помещение для столь опасной деятельности. Тот ответил, что Иммануил заверял его в безопасности экспериментов для людей, живущих по соседству. Причиной взрыва Иммануил назвал неосторожность, в результате которой критическая температура в 180 градусов была превышена, что и привело к самодетонации нитроглицерина. На вопрос, почему он не зарегистрировал свою фабрику, Иммануил отвечал, что занимался исключительно экспериментальной деятельностью, а не коммерческим производством.

Иммануил с повязкой после инсульта

Одна из немногих сохранившихся фотографий Андриетты, предположительно сделана в 1864 году

Похороны Эмиля состоялись 10 сентября. В этот же день из полицейского отделения в городской суд были переданы материалы предварительного следствия, на основании которых Иммануил был обвинен в «нарушении законоуложения о производстве пороха», а хозяин снимаемого им помещения – в «нарушении строительного устава, каковыми деяниями, по мнению прокурора, они оба повинны в лишении человеческих жизней». Решение по этому делу было вынесено только год спустя, в ноябре 1865 года. Суд присудил Иммануила к уплате трехсот крон штрафа за небрежность, а Бурмайстера – к уплате двухсот крон за то, что без дозволения сдал свое помещение под пожароопасное фабричное сооружение. Кроме этого, суд обязал их выплатить компенсации пострадавшим – тем, кто пострадал физически от происшествия, и тем, чье имущество было повреждено.

Происшествие в Хеленеборге, прозванное в народе Нобелевским взрывом, было страшным ударом для семьи. Из семерых детей Иммануила и Андриетты остались в живых только трое старших сыновей. Через четыре месяца после трагедии, 6 января, семью настигло еще одно потрясение: у Иммануила случился инсульт. В результате левая часть его тела осталась парализованной. К счастью, правая сторона своих двигательных функций не потеряла, а речь постепенно восстановилась.

Большинство считало, что удар был следствием взрыва и гибели Эмиля, однако Альфред находил в болезни отца иную причину. Он во всем подмечал финансовую сторону вопроса, считал, что Бурмайстер «после взрыва повис пиявкой на отце по поводу компенсации ущерба», а отец «весьма страшился требований этого заимодавца». С ним соглашался и Людвиг, полагавший, что «сломали его» экономические неурядицы. Независимо от истинных причин, болезнь приковала Иммануила к постели на всю зиму и большую часть весны. Поскольку он не имел возможности присутствовать на заседаниях, решение суда было отложено до осени 1865 года. Сознавая серьезность ситуации, супруги 3 марта составили взаимное завещание.

Вскоре после инсульта Иммануила на семью свалилось еще одно несчастье. В этот раз оно постигло Альфреда. «Буду немногословен, поскольку сижу с воспалением глаз вследствие вскочившего на одном глазу чирья, который я, за всеми делами, запустил, – писал он Роберту в Хельсинки в канун Рождества 1864 года. – Хуже всего, что Докторъ уверяетъ, что старая Венера выскочила, и счелъ нужным свести ее с Меркурiемъ. Все это очень скучно» [слова курсивом написаны по‑русски].

Формулировка может показаться темной, но была вполне понятной современникам. Это парафраз английского выражения A night with Venus and a life with Mercury – «Одна ночь с Венерой и вся жизнь с Меркурием». По-английски Mercury – не только имя древнеримского бога (или название планеты), но и ртуть. Написав эту фразу на русском, Альфред защитил от посторонних глаз информацию, предназначенную только для Роберта: он болен сифилисом, и врач прописал обычное по тем временам лечение – ртутную процедуру. Формулировка «старая Венера выскочила», как и описание симптомов недуга, свидетельствует о том, что речь идет о рецидиве ранее приобретенной заразы.¹

Фотография Альфреда в Санкт-Петербурге, 1860 год. Письмо, в котором Альфред сообщает Роберту, что у него случился рецидив сифилиса

В книге о своем отце «Людвиг Нобель и его дело» Марта Нобель-Олейникова сообщает, что Альфред «с конца 1860‑х годов страдал несколькими постыдными воспоминаниями» из Санкт-Петербурга. Не исключено, что имелся в виду именно сифилис. Трудно представить себе, что только Роберт был осведомлен о болезни брата, а не другие члены семьи. В любом случае это было глубокой семейной тайной.

Источником заразы была, по всей видимости, проститутка. Многие молодые люди того времени обращались к услугам проституток. Лев Толстой, например, в своем дневнике рассказывает о посещениях борделей незадолго до женитьбы. Легализация публичных домов в России произошла в 1843 году. В борделях работали десятки тысяч женщин. Поскольку наравне с зарегистрированными заведениями имелись нелегальные дома и к тому же многие девушки предлагали свои услуги на улицах; реальное количество проституток было много больше официального. В 1869 году сифилисом страдали 44,5 процента проституток Москвы, а 86 процентов болеющих недугом мужчин получили его от взаимодействия с проститутками. Ситуация в Петербурге, известном еще большим количеством проституток, была сходной, если не хуже. Однако в случае Альфреда вполне возможно, что болезнь его имеет заграничные корни, поскольку в молодые годы он бывал в Париже и Лондоне.

Первичная стадия сифилиса характеризуется возникновением на зараженном месте язвочек, заживающих через один или два месяца. После этого наступает вторичная фаза, поражающая, как правило, кожные покровы, слизистые оболочки и лимфожелезы. Подобно первичному сифилису, на этой стадии инфекция передается через воспаленные ранки. Через три-шесть недель острые симптомы затухают и приходит так называемый латентный период, в течение которого болезнь принимает хроническое течение. Латентный период может длиться от трех до пятнадцати лет. После наступает третичная форма, поражающая сердце, скелет, центральную нервную систему и порой сопровождается кожными заболеваниями.

Письмо к Роберту показывает, что «Венера» Альфреда принадлежала к последнему типу: старая знакомая после бессимптомного периода опять дала о себе знать. Учитывая срок латентного периода, Альфред должен был заразиться не менее трех лет тому назад, то есть не позднее рубежа 1861 – 1862 годов.

Лечение сводилось к тому, что пациента закрывали в нагретой комнате, где по несколько раз в день натирали тело ртутной мазью. Затем больного сажали около жарко растопленного камина для потения. Лечение проводилось от одной недели до месяца. В течение этого времени пациент не имел права покидать комнату. В случае необходимости процедуру повторяли. Отсюда выражение «жизнь с Меркурием». Польза от такой терапии – вопрос спорный. Нередко в процессе лечения больные умирали от ртутного отравления. Последовал ли Альфред совету врача пройти курс ртутных процедур, мы не знаем, но, судя по времени глагола «счел», надо полагать, что – да. Если бы вопрос на момент письма был еще открытым, он употребил бы настоящее время – «считает».

Недуги, которыми на протяжении всей жизни страдал Альфред, были такого характера, что могли бы быть вызваны сифилисом, но не обязательно: головная боль (мигрень), желудочные боли, сердечное недомогание, язвочки на губах и в ротовой полости, кожные высыпания, стоматит, проблемы со зрением и нервные расстройства. Установить, какие из его недугов имеют именно сифилитическую природу, трудно и сейчас не имеет значения.

Важно другое, а именно что Альфред был носителем крайне стигматизируемой болезни. Не сказываясь на его интеллектуальных способностях, сифилис не мог не повлиять на самоощущение и взгляды на жизнь Альфреда, особенно на отношение к противоположному полу. Несмотря на то что сифилис в те времена не был редкостью, страдать этим недугом считалось позором. Если даже он вылечился, как мог он жениться, или просто вступить в интимную связь, не рассказав о своей болезни? Может быть, он был бесплодным или опасался этого? Редкий, но встречающийся побочный эффект сифилиса.

Какие бы опасения ни питал Альфред, он был единственным из братьев, у кого не было жены и детей. При этом интерес к противоположному полу был всегда. Как мы уже знаем, пыл, с которым он ухаживал за невестой Роберта, привел к ссоре братьев. В Петербурге он посещал уроки английского, хотя в совершенстве владел языком, – так двадцатишестилетний Альфред знакомился с девушками. По воспоминаниям Роберта, брат прибегнул к этой уловке, поскольку «барышни любуются его быстрыми успехами, равно как стихами, которые он сочиняет в их честь». Альфред надеялся, что поэзия поможет ему поймать «богатую и красивую девицу». А когда он в 1871 году посетил Петербург, Полин решила, что Альфред приехал сосватать «свою старую зазнобу», кто бы она ни была.

Альфред всю жизнь общался с женщинами, но связи были немногочисленными и главным образом эпистолярными. Единственная известная связь эротического характера была с молодой Софи Хесс и несла в себе пигмалионовский оттенок. Разумеется, Альфред имел половые связи после диагноза сифилис, но все длительные отношения поддерживались главным образом заочно, перепиской.

«Женскую пустоту» в жизни Альфреда, похоже, восполняла мать. Альфред был ее любимым сыном, и она не скрывала этого. В своих письмах мать обращалась к нему «мой дорогой маленький Альфред», «горячо любимый мой милый мальчик» и прочее, несмотря на то что ему было под пятьдесят. В одном письме Андриетта открыто пишет, что он из всех сыновей тот, «которого я больше всех люблю». Легко видеть в этом потоке материнской любви выражение сострадания к сыну, лишенному того, что было дано братьям, – семьи и детей. Чувства были взаимными. После смерти матери Альфред написал, что она «любила меня так, как никто более не любит в наши дни».