Текст книги "Совпадения"
Автор книги: Бина Богачева
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
VIII
С утра Глеб в очередной раз пытался засесть за кандидатскую, но неимоверно низкий КПД разубедил к полудню, что затея стоящая. Предстояло написать выводы по обработанным экспериментальным данным. Исследование закономерности восприятия личностных черт и разработка методики оценки, проведение экспериментов, о чем он договорился со своими бывшими однокурсниками, два из которых уже были доцентами и кандидатами психологических наук, один – тот самый Леша Калганов, а также математическая обработка данных через программу SPSS 10.0. с использованием шкал Кеттела и корреляции Спирмена были чрезвычайно интересны, так как затрагивали механизмы восприятия индивидуально-психологических особенностей человеческого лица, его больное место.
Поэтому он и взялся за эту работу, самому хотелось понять, каким образом считывается состояние оппонента, его намерения, черты характера, интеллект, как личность проявляется в мимике и насколько сильным может быть заблуждение в зависимости от индивидуально-психологических особенностей самого наблюдателя.
Репрезентативность выборки определили ста двадцатью испытуемыми объектами (мужчин в два раза меньше, чем женщин), при почти двух с половиной тысячах ситуаций восприятия выражения лица.
Его волновало одно – способно ли лицо транслировать все то же самое при его исказившихся чертах? И не являются ли они рассказчиками чего-то другого, того, чем на самом деле личность не обладает? Что будет, если открыть коммуниканту только часть лица, насколько сильно окклюзия[31]31
Частичное загораживание.
[Закрыть] повлияет на его оценку? Достоверна ли информация, если заменить живой объект фотографией? А если слегка, чуть-чуть, в одном только месте подправить ее через фотошоп, насколько сильно меняется результат в целом? Глеб втянулся, его захватила эта работа. В его распоряжении имелись два десятка книг, лекции, исследования института психологии РАН и помощь коллег.
В процессе эксперимента выявлялись люди, более или менее обладающие проницательностью. Они интуитивно считывали информацию с лиц натурщиков и разворачивали для дальнейшего анализа. Ее качество варьировалось в зависимости от пола, но в целом около двух третей информации на уровне межличностного восприятия считывалось верно, примерно одна треть являлась проекцией, переносом на объект собственных качеств, которые отсутствовали у натурщиков.
После проведения ряда экспериментов выяснилось, что в целом люди оцениваются не совсем так, какими они кажутся себе, а возможно, и являются на самом деле, а также то, что нижняя часть лица оценивается менее точно, чем верхняя. Оценка целого лица или закрытого наполовину слева или справа была одинаковой, и гендерные различия натурщика и зрителя не влияли на результат, более важным оказывалось, насколько зритель идентифицирует себя с натурщиком. Построение графиков складывалось из пяти отношений натурщика и зрителя: консонанса, резонанса, проекции, интроекции и атрибуции. Выводя графики, Глеб выкуривал по пачке сигарет за вечер.
Любопытным оказалось, что потенциал целого лица может стать избыточным, окклюзия способствовала как усилению, так и ослаблению адекватности восприятия, мужские лица лучше оценивались по верхней части, женские – по нижней.
Наиболее легко испытуемыми распознавались такие черты натурщиков, как оптимизм и оригинальность, тяжелее – легкомысленность. Выявились три стиля межличностного восприятия: волевой, социально-отстраненный (застенчивый, стрессонеустойчивый), социально-зависимый (несамостоятельный, нуждающийся в поддержке)[32]32
В романе используются настоящие научные данные из диссертации Болдырева А. О.
[Закрыть].
Глеб почти пропал из поля зрения Сони. Соня тоже переключилась на работу. Вечерами, не часто, еле ворочая языками, созванивались, чтобы обменяться новостями текущего дня. Оба, не говоря друг другу ни слова, почувствовали смерть организма по имени «мы».
В среду, как и было обещано, приехала Варя с младенцем. Ее встречали в аэропорту – с плачущей Машей, кучей чемоданов, в которых было все, кроме смены белья для ребенка, облитого йогуртом, соком, водой и чем-то еще, что успело заскорузнуть. Левая рука Вари заканчивалась коричневой бутылкой Куантро, волнующегося где-то в объеме одной трети.
– Варенька, Махито, голубки! – Соня бросилась навстречу, едва она показалась в холле вестибюля.
Глеб остался стоять в стороне и смотрел, как сестры крепко обнялись, словно пытаясь стать одним целым. Даже Маша замолчала, торча на бедре приросшей загорелой обезьянкой с пальцами во рту. У Софьи текли по щекам слезы, Варя тоже плакала ненакрашенными выцветшими глазами. Глеб заметил, как у Софьи побелели пальцы, обхватившие Варины худые плечи.
– Софка, Софка моя, – только и повторяла та, пошатываясь и уткнувшись лбом в лоб сестры.
– Как ты похудела, милашка!
Вещи были брошены у ног. Маша с любопытством рассматривала маму и тетю. Сухими загорелыми руками в браслетах и белесым налетом Варя поддерживала свою мартышку и, обхватив Соню, что-то горячо шептала сестре на ухо.
Эти женские разговоры… всегда сродни исповеди.
Соня практически сразу приступила к эскизам ангелов для будущих работ с Машеньки. В мастерской у нее висела большая фотография смеющегося ангела Реймского собора, которую снимала еще ее мать в сепии.
Варя пропадала целыми днями бог знает где. Говорила, что в Дацане[33]33
Буддийский храм «Дацан Гунзэчойнэй» в Санкт-Петербурге.
[Закрыть]. Вечером приходила пьяненькая или не приходила вовсе. На вопрос их тетки Майи «Почему ее одежда в грязи, в крови» парировала, что упала в полуподвальное помещение с наружной стороны дома, с бетонных ступенек. С мужчиной. Естественно, любимым. Он упал и разбил себе затылок, она – сверху и только испачкалась в грязи. Ей повезло. Почему она пришла домой в пять утра? Потому что они ходили в аптеку, она покупала перекись, ватные диски и стрептоцид и заплатила Сониной кредитной карточкой, которую утром прихватила, и слава богу, у нее из сумочки. А Саша купил презервативы. И они занимались сексом в подъезде, потому что они свободны и могут делать все, что захотят. Они над законами морали, общества, социума. В них есть силы сопротивляться, противостоять, вступать в конфронтацию. В этом месте Майя закричала что-то нечленораздельное. Варя пожала плечами и прошла в ванную. Она сказала чистую правду. Ту, которая никому неинтересна, не нужна и не важна. Единственное, что она не стала говорить тете прямо сейчас, это то, что она еще курила гашиш. Почему-то ей стало жаль ее.
Маша часто мешала Соне. Поэтому в пятницу Соня позвонила Глебу и попросила перестраховать ее, взять у нее с рук на руки Машеньку и посидеть в кафе, дождаться Варю, которая уже опаздывала на час и отключила зачем-то телефон. Соне надо было встречаться в РАХе с кем-то из фонда «Скульптор», и Маша могла ей все в очередной раз испортить. Глеб скрепя сердце согласился перехватить этого «ангелочка». Обещано было, что Машина мама появится через полчаса-час самое позднее. Он настроил себя на два, усмехнувшись убеждениям Сони, что Варя, это исчадие ада – «я не ангел, я не демон, а сестра теперь, поверь», – точно появится даже раньше.
Он приехал на встречу подготовленным: в рюкзаке – раритетнейшие вещицы наконец пригодились – погремушка и собачка-пищалка, которыми он сам лично забавлялся в детстве.
Хорошо, что в свое время Соня не добралась до них. Пригодились же!
И сам себя хвалил за находчивость, за то, что настоял в свое время из его стола не выкидывать эти и другие игрушки.
Маша приехала в раздутых подгузниках, которые, судя по всему, давно пора было менять. Она восторженно вцепилась в погремушку и собачку, заверяя тем самым, что ситуация спасена целиком и полностью. Именно таких нормальных простых игрушек и не хватало все это время этому непростому и ненормальному (это уже мама постаралась) ребенку. Маша была модной и брендовой, но она этого пока не знала. Глеб торжествовал.
– Видимо, мама Маши не считает необходимым показывать ребенку игрушки. И то верно, это ведь не главное, – рассуждал Глеб, глядя, как Маша увлеченно рассматривает его сокровища.
Соня не стала спорить, ей было некогда, она спешила, и, успокоившись, что все в порядке, уехала.
Через минуту собачка полетела в одну сторону, погремушка – в другую, и Маша стартанула покорять неизвестность. Игрушки ее больше решительно не интересовали. С ними она уже разобралась раз и навсегда. Злобно нахмурив брови, она отпихивала его руки и шла вперед.
Глеб сдался и отправился за ней. В это время к нему приближалась официантка с блокнотом, узнать, не надо ли чего. Он заказал себе кофе, суп и яблочный сок для Маши, который советовала брать для нее Соня. Когда через секунду он посмотрел в Машину сторону, то обнаружил, что та, застыв около большой стеклянной входной двери в ресторан, с настойчивостью маньяка бьется в нее лбом. Предпоследний удар, озвучивающий его шаги, оказался роковым. Она заплакала и, еще раз стукнувшись уже больным местом, отлепила от стекла быстро наливающуюся малиновым цветом шишку.
– Да, Маня… все многообразие этого мира ты постигаешь эмпирическим путем.
Он присел, чтобы находиться с ней на одном уровне. Упрямые грязные ладошки терли потный лоб, изо рта капали на грудь слюни, лицо сравнялось по цвету с оформляющейся шишкой.
Принесли суп-пюре и сок. Наревевшись, Маша сначала тщательно вымазалась супом сама, не съев и десятой части, потом задействовала Глеба, вырвалась и, съехав на пол, побежала дальше.
Когда он нагнал ее в коридорчике между залами, где шла реконструкция, Маша уже отправляла в рот жирный пучок желтой стекловаты, который был надерган из щели в дверной коробке. С ошалелыми глазами, вырвав его из рук малышки в момент, когда кусок уже очертил две трети траектории полета и вот-вот коснулся бы рта, Глеб услышал душераздирающий вопль. Но прежде злые Машины молочные зубы, мелкие и колючие, как у щенка, вцепились ему в запястье.
Сработала пожарная сигнализация. Этой сигнализацией в ресторане подрабатывало дитя свободного ГОА, возмущенное непочтительным обхождением. После укуса она рухнула на пол, посинела и издала тот самый пожарный вопль, который заставил двух официантов, запыхавшись, выбежать в коридор с огнетушителями.
Кое-как успокоив извивающуюся на руках дикую девочку и потряхивая ее, как, он неоднократно видел, делают мамы, он принялся ходить взад-вперед. Во время четвертого прохода остановился, и этих пяти секунд чертенку хватило, чтобы сунуть пальцы к горячей лампочке. Он бросился к туалету, на миг замешкался, в который из двух идти, и выбрал мужской. Машина рука остывала в струе холодной воды. Ее рот был широко открыт и никаких звуков не издавал. Глеб слышал где-то это выражение «зашлась/зашелся» – так говорили про страшную истерику. Это был тот самый момент, когда истерику можно было не столько услышать, сколько увидеть. «Все когда-то бывает в первый раз», – любил говорить его отец.
Наревевшись, дитя, чей портрет ушлые торговцы с удовольствием разместили бы на рекламных материалах, притихло с закрытыми влажными глазами у него на руках и, вздрагивая, икало. Сам он хорошо, оказывается, помнил эти слезы до соплей и спазмирующего дыхание «ык-ык». Длинные темные лучики ресниц прикрыли синяки. Мокрая челка влажными прядями упала на бок и обнаружила рассеченный лоб с тремя еще не снятыми швами.
У Маши очень много занятий. Она постоянно исследует изменяющийся мир пыли, собирает и рассматривает грязь на ладошках, прощупывает труднодоступные взрослым плоскости, проливает на себя остатки из чашек, выжимает и потрошит пакетики с заваркой, режет тупой частью столового ножа хлеб на столе, сыпет за батарею сахар, колотит ложкой по глиняной пепельнице, пытается заглянуть за прибитый плинтус, прищемляет дверями пальцы, щипает уверенных в себе собак и неосторожных кошек, роняет на себя тяжелые не статичные предметы, если об них невозможно удариться. Поэтому ее модная одежка всегда конкурирует с иллюстрациями в детских книжках о поросятах.
Она любит мир вещей, не любит рук и когда ее утешают. Это Глеб понял быстро. К рукам она просто не привыкла. В ней не воспитан вкус к утешениям. Ей привычнее ходить, сидеть или стоять одной, что-нибудь разворачивая, отвинчивая, откусывая, вытряхивая. Она соображает, что перпендикулярно возникающие взрослые, те, которые не параллельные, как мама, все время ей мешают. Поэтому она учится не воспринимать глупых вертикальных взрослых. Маша salf-made. Стоило один раз взглянуть на ее мать, чтобы все вопросы отпали сами собой. Прошло два часа – Вари не было…
Неожиданно для самого себя, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, Глеб тихо пел Маше кавер-версии детских песенок, которые удавалось извлечь из резервного фонда памяти: уж ты котенька-коток, люли-люли-люли прилетели гули, ложкой снег мешая. Маша нервно вздрагивала во сне и профессионально принималась ощупывать его грудь. В этот момент надо было быстро пихать ей в рот бутылку с яблочным соком, который на глазах пугающе убывал. Если этого не сделать, она начинала выгибать спину, бить руками и ногами и пронзительно кричать так, как будто ей плоскогубцами выдергивают ногти из пальцев.
Ему вдруг захотелось прижать к себе кого-то такого же маленького и родного, как Маша, чтобы отдать ему поднимающуюся на поверхность, плохо растрачиваемую и питательную для роста нежность. Он подумал о Соне. Неистово раскаиваясь, Бердышев рассказывал девочке всплывший из детства пересказ «Репки»: «Па-де-ре, вы-ре-ба-ба. Па-де-ре-тя. Тя-потя, вы-не-мо…» Затем напел «Мари, Мари» Челентано и три раза подряд «Нежность». Трудность сначала представлялась только одна. Сидящий с ребенком на руках мужчина находился в ресторане не один. Настораживал пик озирающегося на него поминутно бизнес-ланча. За два с половиной часа даже официанты уже перестали испытывать к нему ненависть. После слов «так же падала листва в садах» Маша глубоко вздохнула, открыла глаза и напряглась.
Глеб очень хорошо понимал, что нервно и беспокойно спящая Маша на его руках в сто раз лучше бодрствующей. Мамаша ее так не приехала. После встречи позвонила Соня и, выяснив, что он до сих пор в ресторане, а у Вари по-прежнему отключен телефон, велела ему выезжать к ней навстречу, чтобы скорее передать Машу обратно.
Сложив губы бантиком и сидя на руках у Глеба, малышня потянулась к его губам для поцелуя, обозначая расставание. Они звонко чмокнулись. Она повторила процедуру, устало улыбнулась и положила голову ему на плечо. От ее волос пахло детством.
Поздно вечером в мастерской сестры подвыпившая Варя гладила чернокожую Соню-натурщицу по груди:
– Какая мягкая, чудо!
– Искусственный крот, – хихикала девушка. – Туда бы еще насыпать антистресс, да?
– Да вы и без антистресса… Соня, я же тебе говорила, помнишь? Мне Машка ткнула локтем в грудь, представляешь? И деформировала протез. Пришлось поменять. И надо сказать, кстати, теперь любо-дорого посмотреть.
Она запустила руку в v-образный разрез и достала из него плотную круглую загорелую грудь с коричневым, возбужденным соском.
– Могла бы и не доставать, – заметила сестра, – у тебя они и без того из разреза вываливаются на стол. Как тебе только не стыдно, Варька!
– Это не я, Софи. Это MEXX.
С утра Софья уехала в галерею, где выставлялись на продажу несколько ее работ, потом – на встречу к заказчику. Только к пяти вечера они с Глебом кое-как погрузились в маршрутное такси, гремя пустыми банками и еще каким-то скарбом, собранным Вероникой Петровной. Таксист в вязаной женской шапочке и с сигаретой в зубах пригласил пассажиров занять свои места. Тронулись. Глеб посматривал, как на торпеде ритмично кивала головой облезлая китайская собачка «да, да, да» и тут же опровергала все свои утверждения.
Прямо как женщины. И еще в каждой внутри по бомбе.
На посту перед самым поворотом к цели остановили. Водитель, крякнув, вылез из машины, и слышно было, как он заныл: «Това-а-арищ, раз, два, три, четыре, пять, капитан…»
Через полтора часа выбрались из машины, в нос резануло свежим воздухом так, что голова закружилась, земля ушла из-под ног. Если бы не крик птиц и шум деревьев вдоль проселочной дороги, можно было бы оглохнуть от тишины. Пошатываясь, два человека выпали из города в естественную среду, как зубы изо рта у говорливого пьяного прохожего.
Дома дед резал в очках лук для котлетного фарша под настольной лампой, а бабуля читала передовицу.
– Дед, надевай алаки, скоро приедут, не ходи без зубов! Забудешь!
– Помню я, шо я пес супоф!
– Для меня надень! Я с тобой говорить не могу!
Медленно прочапали по мокрой от недавнего дождя траве, нависающей на тропинку, мимо соседского дома с брехающей старым больным хрипом собакой. Соня остановилась и вобрала в легкие воздух. Чистый, дурманящий, пахнущий травами, деревами, землей, водой, дымом от печных труб, дотягивающимся до других домов, бузиной и цветами boule-de-neige[34]34
Калина обыкновенная.
[Закрыть]. У дома столпились в нерешительности три молоденькие подружки-березки. Соня потрогала ствол одной, нежный, розоватый от застывшего с весны ручейка сока. Вошли, тихонько отворив калитку.
Глеб позвонил в звонок. Внутри дома послышались глухой скрип половиц и повизгивающее лязганье щеколды.
– Здравствуйте, желадные! – выступила вперед Вера Карповна в коротких галошах. Крепко расцеловала обоих и подтолкнула в дом.
– Проходите, разоблачайтесь. Как доехали? Чего опять на ночь глядя? Хоть бы пораньше. Мы уж спим на ходу. Я и не звоню, чтобы мать не психовала, что вас все нет. Обувайте коты, шуруйте в избу! Я сенцы затворю.
В дверь успел просочиться полосатый кот Борька. Взошли наверх по косым скрипучим ступеням. Дом пахнул жилым духом, теплом, идущим из открытой двери кухни, душистым зверобоем, тысячелистником, ромашкой, висящими в перевязанных пучках по стенам веранды, цветами ерани на деревянных самодельных полочках, украшающих окна, печкой, пирогами, дровами, сложенными за дверью, сыростью холодных сеней, старым комодом, домоткаными половиками на некрашеных полах, мышами, грызущими по ночам ножки большого важного зеленого шкафа, старыми картинами, убранными из главных комнат, журналами и газетами, мукой, сахаром, солью, стоящими в больших алюминиевых бидонах, крашеными лавками, затхлой одеждой, сапогами, мохнатым котом и шипящим чайником на электрической плитке и бог знает какой всячиной, всегда изобилующей в деревнях.
– Как там мать? Что она там замутила опять?
– Она себе сделала пластическую операцию, но умоляла вам не докладывать. Так что молчите.
– Господи, помилуй. В таком возрасте? На что она ей?
– У нее спроси, замуж собралась, вероятно.
– У отца твоего руки всегда были в одном месте, так хоть денег умеет заработать.
– Это не он ей подсобил. А дед где? – спросил Глеб, обводя глазами переднюю.
На большом столе в комнате лежала разделочная доска с мелко рубленным репчатым луком, рядом – пластиковая миска с фаршем.
– И на что она ее сделала? На что-то путное вечно денег нет, на операцию быстро нашла. Машину бы купили, жильем твоим занялись. Когда же ты своей-то жизнью заживешь, сынок?
– Я тут, – откликнулся Степан Федорович. – За чесноком лазил. Бабка погнала. Лук-чеснок велено для котлет нашинковать мелко, как будто их термиты грызли. Иначе не ужевать, – улыбнулся он. – Зубы-то казенные.
Дед пригладил рукой не шибко густые волосы. На улице он всегда щеголял в старой выгоревшей бейсболке. Обнялись, расцеловались. Разобрали привезенные сумки. Отдали продукты и все, что было сложено для бабушки из числа хозяйственных нужд.
– Вы вот тут располагайтесь. – Бабушка показала на комнату. – А мы там. Мойте руки, сейчас ужинать сядем, у меня все готово. А пол завтра посмотришь, – подняла она Глеба, присевшего на корточки у мойки. – На ночь нечего! И так запарились небось.
Глеб выразительно глянул на Соню. Она наморщила нос, мол, ничего страшного. Пикантно!
– Нарезал, что ли? – спросила Вера Карповна у Степана Федоровича.
– Он у тебя тут в рабстве, – заметил, шутя, Глеб.
– Это я перед ним на цирлах! Пусть режет. Он так мелко, с таким терпением, с насупленными бровями, как Брежнев. Я в гробу бы видала и лук этот, и фарш, вместе взятые.
– А ты ему брови обстриги! – с интересом предложил новый поворот событий в жизни этой замечательной пары Глеб, одновременно глянув на Соню.
– Да щас! – живо отреагировал плохо слышащий дед.
– Ты что, живой, что ли? – удивилась бабуля. И уже Глебу с Соней добавила: – А я у него не спрашиваю. Молча делаю, что мне надо.
– Да я ведь не всегда мертвый! Все, бабка, отстань от меня, – торжественно возвестил Степан Федорович, передавая ей миску, и в бесшумных домашних вязаных тапках прошагал прочь.
– Девушки, вас не в одном благородном пансионе обучали? – поинтересовался Глеб.
– Что вам делать на гарнир?
– Да нам все равно.
– Ты жрать хочешь? – спросил Глеб у Сони.
– Нет.
– А есть? – спросила Вера Карповна.
– Есть она хочет всегда, – ответил за нее Глеб с доброй улыбкой палача, радостно встречающего последнюю жертву – предвестник конца рабочего дня.
– Выбирайте: салат, картошка фри, рис. Но рис вчерашний, предупреждаю. Сегодня не варила. Дед же капризничает у меня, как барин. То картошку ему жарь, то рис подавай, то макароны с маслом. А потом передумывает все. Я об плиту уже третий передник себе стерла!
На плитке радостно зашкворчали котлеты.
– Котлеты проклятые, мои любимые, – подмигнул Соне Глеб.
Около плиты умывался Боря.
– Передник-то у тебя с тысяча девятьсот пятого! – Дед подмигнул молодежи.
– Как говорила бабушка Марка Шагала, указывая на плиту: «Вот могила твоего деда, отца и моего первого мужа». И Борю мне еще завел до кучи. Геркулес ест только номер два «Ясно солнышко», три дня ему кашу с рыбой не клади – надоедает. Могла ли я подумать, что коты так похожи на нашего деда? Позавчера Боря размотал и съел два метра нитки из катушки. В остатки замотался. Где-то вытянул из-под кровати и наелся новогодней мишуры, блевал всю ночь и полдня. Выбирайте гарнир, ладно…
Выбрали вчерашний рис. Но все равно подали и картошку, и рис, и салат. Сели наконец за стол. Разложили в тарелки. Солили из почерневшего от времени апплике[35]35
Посуда с накладным серебром.
[Закрыть]. Соня с почтением осмотрела старинный тяжелый стол на массивных ногах.
– Девятнадцатый век, – заметив ее интерес, уточнил дед. – Он тут стоит с того момента, как дом был построен. Его из столовой не вынести уже. Он ни в один проем не лезет. Как сюда попал – никто не помнит. А ведь неразборный! Владельцы бывшие съезжали еще до революции, хотели забрать, но не смогли.
Одно место за столом было накрыто с прибором и пустовало.
– Ешьте, вы ж с дороги. – Бабушка любовалась то на Глеба, то на Соню. – Глебушка у нас похож на Ивана Карповича. – Она указала на старый фотопортрет в рамке на стене. – Страсть как похож на покойничка. Это мой брат, Вероникин дядя.
– Будет она котлеты исть, как наша бабушка Гаша говорила? – спросила Вера Карповна у Глеба, кивнув на Соню.
– Нет, уже поздно, спасибо! – Соня подпрыгнула на стуле.
– Будет, будет, – кивнул Глеб.
– А колбасу свежую будете?
– А несвежая есть?
– Не мели, Емеля!
– Ну вот, как всегда! Я же ем все только несвежее и невкусное! Никогда у вас нет для меня ничего.
– А почему вы сами себе котлет не положили?
Соня осмотрелась. Угрюмая печь с лежанкой, мясистый шкаф светлого дерева, старенькая металлическая кровать с собранными пирамидкой подушками, узорчатой накидкой и опущенным пологом, сервант с разномастной фарфоровой посудой, старинная тумба-радиола с телевизором наверху, множество старых фотографий на стенах под стеклом в рамах, вышитый коврик на стене с прудом и удящими рыбу детьми, старинное выгоревшее бра с бахромой, нависающее на смотрящего потрескавшееся зеркало, часы с боем отщелкали «бом-бом» десять раз, шумно вращая внутри пружинами, цокая, скрипя, щелкая.
– Это мы вам нажарили. Вы-то еще можете мясное варить, желудки сильные, а у нас, стариков, одни камни внутри – кашу тереть. На ночь точно не станем, а завтра может быть. Будем посмотреть, как дед говорит.
Вера Карповна время от времени начинала откашливаться так, как будто вот-вот засмеется, но смеха ни разу не последовало. А ей очень шел смех на ее немного детском лице с гладкими, не по возрасту мягкими розовыми щеками, оно излучало тепло, радость, доброту и светлую улыбку. В нем хотелось разгадать какой-то сложный кроссворд гармонии и красоты, сочетания именно так расположенных черт, тихого глубокого свечения глаз, с именно так наложенными прозрачными тенями времени под ресницами. Легкий усталый румянец ее и вовсе был непостижим.
Она положила Глебу три большие зажаристые котлеты.
– Да я не съем столько, ба!
– Не говняйся, – спокойно рекомендовала бабушка и подложила еще одну. – Что же ты за мужик, коли мяса есть не будешь? С продуктами сейчас стало хорошо. Колбаса, сыр, масло, яйца – все теперь есть, что душеньке угодно! Давно ли у нас в магазине люди друг у друга яйца из рук вырывали? Берите масло! Как вы там живете-то? Мать-то что ж, и на работу теперь не ходит?
– Комбайн купили ей кухонный новый.
– На что он ей сдался?
– Овощи измельчать. Ей же то вермишелькой настрогать надо, то кружочками.
– Ишь чего! У меня комбайн всегда при себе. – Она выставила вперед две руки. – И вермишелькой может, и кружочками, и квадратиками.
После еды, отодвигаясь от стола, дед случайно газанул, но, не придавая значения немецкому происшествию, встал и вышел в коридор покурить.
– Культура так и прет! – беззлобно прокомментировала его поступок бабушка. – Не слышит же ничего! И слабое все. Не обращайте внимания на стариков. Опупели уже слегка, что с нас взять? Еще котлетку?
Дед накинул новую куртку. Вера Карповна осмотрела его.
– Куда новую-то хапаешь? Курить-то не все равно в чем? Одень фуфаечку! Стой-ка. У тебя плечи как у Суворова при переходе через Альпы.
– Так возьми и ушей.
– Там двойной грубый шов. Как ты. Мне не ушить.
– Ушьешь, если захочешь.
Бабушка взяла звонивший мобильный телефон и сказала только три слова: «Ну-ка быстро домой!» Тут же прибежала с улицы двоюродная племянница Глеба – Светочка, белокурая бестия пятнадцати лет с пирсингом и готической прической, переобулась, поздоровалась с гостями, вымыла руки под звонким колокольчиком умывальника, плюхнулась за стол и притихла, часто моргая подведенными глазами.
– Подай мне, детка, декокт[36]36
Отвар трав.
[Закрыть] и дижестивные пилюли, – попросила ее Вера Карповна. – Эвона, на буфете, рядом с тобою. Я уже замордовалась прыгать. И кстати, как ты там называешь наши обутки-то, я позабыла опять.
– Венсы, – напомнила Светочка. – Обутки – это не по-эмовски. – Она хихикнула. – Бабушка у нас позер, – мигнула она Глебу. – Бабушка, а помнишь, как ты отодрала тефлон от новой сковородки, которую тебе дед купил?
– Помню. Чуть с ума не сошла. Щупала, мыла всю ночь, думала, жирная.
Светочка тоненько захихикала.
– Венсы. А бронзолетки как?
– Снэпы.
– Никак нейдет в голову такое. А поставь-ка ребятам рэп, где бабка такая деловая с внуком переговаривается, Тамара Константиновна.
– Может, по кофейку, ба? – спросил Глеб, зыркнув на Соню: «Ну что, видишь? О чем я тебе говорил?»
– С кофе давление себе поднимем. Ну его! Мы курзиме пьем по утрам. Хорошо дед ушел, сейчас бы услышал про кофе, уже бы было не отвертеться. Чего надо, не слышит, а чего не надо – пожалуйста. Так! Доедайте салат! Вот еще тут берите, берите нарезку. Ну и по одной котлетке еще.
Она ловко лопаткой кувырнула котлеты в тарелки.
– Не-е-е-т, – взмолилась Соня. – Спасибо. Я вообще столько не ем. Желудок растянется.
– Надо есть, не бойся – не поправишься! Ты дома-то разве не готовишь?
– Много готовить не готова. И потом, я ведь не ем жареного совсем. У меня пароварка.
Света нашла в телефоне нужный mp3 и включила. Телефон сначала кашлянул.
– Хочешь водочки? Чего? Водочки пятьдесят грамм для храбрости. Песню пишешь! А чего мне бояться-то? Я должна петь, что ли?.. – запел телефон.
Глеб широко раскрыл глаза.
– Смешные, ребята, конечно. Про бабушку песни сочиняют, – резюмировала бабуля.
– Ну и кралю ты себе нашел! Поминутно в зеркало глядится! – шепнула она, когда они тормознули на кухне с посудой.
– Не обращай внимания, ба, это у нее нервное.
Вера Карповна удивленно приподняла отсутствующие брови, выщипанные, похоже, еще при Колчаке. И пока наливала горячую воду из кастрюли, стоящей на печке, огляделась и, заметив, что никого рядом, кроме Сони, нет, приблизилась к ней, взяла за локоть и тихо спросила: «Ну, как он себя ведет-то? Не балуется?»
– А может? – поинтересовалась Соня.
– Поди узнай у него! А деньги отдает тебе?
– У нас раздельный бюджет, мы же порознь живем.
– Я вам вот что скажу, милые мои! Надо жить вместе. Я понимаю, что тяжело с жильем. Но вот дом есть, приезжайте, живите. Нас вы не стесните!
– Да что вы, – Соня слегка нахмурилась, – это совершенно невозможно. А работа? С города в деревню, что ли, переезжать?
– Ну уж, работа! У нас тут работы знаешь сколько? Деревня, город – это не разговор. Было бы где жить. А коли выбирать… Сколько вы еще будете ныкаться по чужим углам? Ты же женщина, не обижайся, надо себя блюсти! Не девочка по вызову!
– Да Глеб первый не поедет. – Соня нервно зажевала губами. – Мы же пропитаны, отравлены городским смогом. Я в деревне задохнусь от кислорода. И потом, у меня мастерская, заказы, у Глеба – колледж. Мы же там как белки в колесе, уберите колесо, и мы умрем от гиподинамии.
– Ну, раз ты на Глеба смотришь… А то под мастерскую мы тебе старый флигель бы отдали. Или стройте новый. Уж как хочешь, хозяйничай!
Вера Карповна взяла у нее из рук тарелку.
– Я сама потом вымою посуду, не тронь! Сейчас посмотрим альбом немножко. А завтра я напеку вам калиток[37]37
Открытые пирожки, рогушки, из ржаной муки на кефире с начинкой из различных каш или картофельного пюре.
[Закрыть], вот уж и растворено. Глебка любит.
– А что это такое?
– Ватрушка такая, чтобы тебе было понятно, русская пицца. Попробуешь. Не хуже заграничной еды, не переживай, не отравишься. Э-э-э, я так и знала… прилип к матери, всю жизнь бок о бок… Ты его любишь?
Соня глубоко вобрала в легкие воздух и выдохнула.
– Правильно. Это вопрос интимный, как теперь говорят, ответ мне не нужен. Определяйтесь с планами. Одно скажу. Мужчины – это та же косметика вам, девки. Нравится – надо брать. И никогда не бойся жить так, как ты считаешь нужным. Учетчиков и начетчиков кругом толпы. На главные вопросы надо успеть за эту жизнь самому себе дать ответы. Квартиру возьмите в декрет.
– В кредит?
– Ну да. А я что сказала? Берут же!
– Нет у нас стартового капитала. Там тридцать процентов взнос. И потом платить еще до пенсии.
– А у родственников нету, что ли, капитала одолжиться? Поприжать там всех, и быстро найдется… Локтями надо учиться работать.
Опять зазвонил мобильный. Бабушка взяла трубку и после небольшого приветствия и расспросов «Как жизнь молодая» отчеканила в трубку: «Спасибо, не кашляем. За своим здоровьем следите!.. Вы еще гнилее, чем мы!.. Ну и что, что диабет. Сейчас у всех диабет. Гречку сырую по одной столовой ложке натощак два раза в день. И так всю жизнь до последнего дня, когда ляжешь в гроб!»
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.