Текст книги "Костры Фламандии"

– Благодарю за честь, господин командор, – сдержанно проговорил Сирко. Он не сомневался в том, что, если испанцы раскроют их план, командор не только не решится вводить «Женевьеву» в бой, но и вряд ли вообще станет дожидаться исхода операции. Скорее всего он сразу же поведет корабль в Кале. Благо следов воинской доблести на борту «Женевьевы» предостаточно. Однако предвидение такого исхода не могло сдерживать полковника. Он был признателен командору уже хотя бы за то, что тот сдался, чтобы не мешать ему осуществить задуманное. – Надеюсь, капитаны остальных судов поддержат меня?

– Я – капитан «Руана», – тотчас же поднялся со своего места довольно молодой моряк, чьи черты лица явно свидетельствовали, что, создавая его, Господь не обошелся без мавританской крови. – Хочу сказать вот что. Мне приходилось бывать в гавани Дюнкерка, еще когда я служил на испанском флоте. И знаю, что она довольно мелководна. Есть несколько банок. Кроме того, нас может настигнуть отлив. И тогда, если не успеем причалить, несколько судов обязательно окажутся на мели.

– Два-три корабля на мели – это еще не проигранное сражение, – возразил Сирко. – С мели мы их со временем снимем. Тем более что казаки готовы добираться до предместья и крепости вплавь: на бочках, шлюпках, плотах. Причем конные отряды будут сходить в море и переправляться по мелководью вместе с лошадьми.

– Наши войска стоят сейчас в нескольких милях от Дюнкерка. На приступ они пойдут лишь после прибытия казаков, – поддержал его д’Артаньян. – А значит, испанцы не ожидают штурма и не готовы к нему.

– Все, господа, – закрыл совет Сирко. – Прошу вернуться на корабли. Через час выступаем. Всем старшинам сразу же готовить казаков к высадке. Пусть каждый запасается порохом и патронами. Да, не забудьте о штурмовых лестницах и кошках. Всех раненых срочно переправьте на «Женевьеву».

– Будет выполнено, – заверил его сотник Гуран.

– И еще. Никакого зла населению не причинять. Никаких грабежей, никакого насилия. Безоружных, раненых, сдающихся в плен – щадить. Мы пришли на эту землю, чтобы освободить ее от врагов, а не оставить по себе срамную славу грабителей.

– Мудро молвишь, полковник, – поддержал его Гуран. – Мудро. А вы, братове, так же мудро должны разъяснить эти слова в каждой сотне.

– Да и кто из нас стал бы делать такое? – мрачно отозвался кто-то из казачьих офицеров.

– Тогда готовиться к походу. Рассвет мы должны встретить на крепостных стенах. Да, – успел предупредить Сирко выходящих из кают-компании моряков и казаков, – факел на марсовой бочке сторожевика, на котором я буду находиться, – сигнал к выходу. Два факела – сигнал к высадке и штурму. Факел в руках марсового на любом вашем судне – будь оно в канале или в гавани – означает: «Терплю катастрофу, корабль поврежден». Два факела – «сел на мель». Переведи это французским капитанам, – попросил Сирко князя Гяура.

– И от имени командира предложи переправить на каждый сторожевик по несколько опытных моряков, дабы те могли довести корабли до гавани без помощи испанцев, – посоветовал командор.

– Следите, чтобы во время прохождения через канал на палубе не появилось ни одного испанца, – поддержал его Сирко. – Каждый, кто попытается хоть как-то предупредить гарнизон, что суда захвачены нами, должен погибнуть.

Часть вторая
Костры Фламандии

1

С высоты Сатанинского холма Власте казалось, что она стоит посреди огромного водопада, на небольшом клочке земли, который река вот-вот разрушит, перекрошит на гранитных скалах и разнесет по равнинным заливным лугам, высеяв его плодородным илом.

«Я буду такой же посланницей Высших Сил на Земле, как и ты, Ольгица. Я осталась на этой земле, чтобы творить добро, оберегая свою душу и свое слово от черных мыслей, черных дел и черных заклятий чернокнижия».

Внезапно налетевший смерч прошелся по скалам, ударил в вершину холма, взобрался на пепелище, на котором была сожжена Ольгица, и, вырвав из-под ног Власты целый шлейф пепла, сбросил его в воду. Освятив при этом стоящую на ее берегу новоявленную пророчицу землей, водой и погребальным пеплом.

«Я еще не знаю сил своих, не ведаю земных дел, которые суждено совершить, прежде чем сама превращусь в пепел вечности. Но помню, что все силы мои, дар исцеления и предвидения должны будут исходить из амвона великого и вечного Храма Добра и Человеколюбия. Ибо силы эти добром порождены, на добро нацелены и в добро, только в добро, будут воплощены».

Старая, давно почерневшая сосна, одиноко возвышавшаяся на утесе по ту сторону водопада, внезапно надломилась и, оглашая окрестности отчаянным треском ломающихся ветвей, долго сползала вниз, пока не оказалась в пенном аду водоворота, который исходил не из русла реки, а откуда-то из глубины земли, из самой преисподней.

– Посади на месте, где она росла, свою сосну, – вдруг ожил во Власте внушающе суровый голос. – Ее век будет веком твоей дочери.

– Моей дочери?!

– Видит Бог, дочери.

– Значит, все-таки дочери… И что, дочь тоже станет?..

– …Ибо так суждено, чтобы сила и воля пророческие передавались из поколения в поколение исключительно по женской линии.

– Получается, что мы ни в чем не вольны. Ни в чем – вот что меня страшит.

– Это никогда не должно страшить тебя, поскольку твоя высшая воля – в воле Высших Сил. В этой же воле и твоя судьба.

– Хорошо, я смирюсь. Во имя того высшего добра, которое намереваюсь творить на этой земле, – смирюсь.

– В таком случае собирайся в дорогу. Путь твой пролегает во Францию.

– Во Францию… – повторила Власта, не требуя никаких объяснений. – Но… – тут же спохватилась она, – неужели, действительно, во Францию?! Конечно же, во Францию, куда еще может пролегать мой путь в эти дни? Ведь где-то там, на севере Франции, пребывает сейчас князь Гяур. Вот только где именно искать его? И как это делать?

– Ты найдешь князя, тебе помогут! – пришел на выручку все тот же суровый голос, вещавший от имени Высших Сил.

– Я верю: помогут! – и как же она была признательна сейчас этим незримым и непознанным Высшим Силам!

– В то же время ты всегда должна помнить о тех порывах, которые до поры до времени таятся в тебе, в твоем сознании и твоей душе. И вера твоя всегда должна оставаться языческой, то есть такой, каковой она оставалась у твоих предков.

– Я всегда буду поклоняться реке, дереву, которое посажу; мужчине, подарившему плод дочери моей; пеплу предшественницы, чей дух вечно будет витать над этим садом, холмом и рекой. Я пройду по жизни мужественно и праведно, как и было завещано мне Высшими Силами…

Власта сама удивлялась словам, так неожиданно зарождавшимся в ее сознании. По-житейски доступные и в то же время таинственно возвышенные, они небесными зернами засевались в ее сознание, чтобы взойти земными пророчествами.

Сейчас, стоя на вершине Сатанинского холма, Власта произносила их, словно клятву, которую суждено и завещано давать не на Библии, а на Святой Книге Высшей Мудрости. Да, именно так, на Святой Книге Высшей Мудрости, очеловеченное название которой – Земля. Создавая ее, Высшие Силы заложили в отмерянные, земные страницы-эпохи всю мудрость бытия иных планет, миров, неистребимого космического духа.

Смерч вновь прошелся по водопаду, поднял столб воды, чтобы окропить ею вершину холма и полусожженные столбы, на которых был когда-то подвешен гроб Ольгицы.

«Взгляни на восток. Взошло солнце. Прикажи запрягать коней. Но, прежде чем оставишь эти края, посади сосну. И думай о дочери. О дочери…»

2

Выйдя из кают-компании, капитан и казачьи офицеры поспешно садились в ожидавшие их лодки и отбывали на свои суда. Только капитан «Руана» почему-то задержался у двери и, дождавшись, пока все остальные уйдут, приблизился к совещавшимся между собой Сирко и Гяуру.

– Меня зовут Шарль Констанэ, господа, – представился он, непривычно вежливо для морского капитана откланиваясь. – Как вам уже известно, я служил у испанцев и довольно хорошо знаю канал, гавань и испанский язык. Поэтому…

– Но вы-то говорите сейчас на польском! – с удивлением перебил его Сирко.

– Разумеется… – невозмутимо согласился Констанэ. – Не заметил, как перешел на него. Нет, господа, я не полиглот. Просто в свое время у меня появились некоторые разногласия с капитаном испанского судна, а затем и с испанским королевским судом. В одном из плаваний к далекому острову, входящему в состав испанской морской короны, я оказался среди тех, кто поднял бунт и захватил корабль. После долгих приключений меня подобрал в море шведский клипер, экипаж которого наполовину состоял из поляков. Поскольку с французским законом у меня тоже были не очень дружественные отношения, я предпочел отправиться с одним из моряков-поляков на его родину, и вскоре был назначен капитаном торговой шхуны. А уж потом вернулся во Францию. Впрочем, это слишком длинная история, господа.

– Длиной в жизнь… – согласился Сирко. – Однако больше всего нас заинтересовала та часть ее, которая касается знания канала, гавани Дюнкерка и испанского языка. Мы надеемся на вашу помощь, капитан. Ваш корабль войдет первым, вслед за моим сторожевиком.

– Было бы еще лучше, если бы вы позволили перейти на ваш сторожевик. Мне легче будет общаться с офицерами охраны форта и лоцманской башни, чем вам. К тому же у коменданта, дона Эстелло, будет меньше искушения предать вас в самую ответственную минуту.

– А ваш корабль? Хотите спасти его, оставив вместе с «Женевьевой»?

– Хочу спасти. Но не такой ценой. Он пойдет вслед за флагманским сторожевиком. Командование примет мой помощник, надежный парень.

– Согласен, капитан, – сжал ему предплечье Сирко. – Жду вас на сторожевике. Не знаю, какой там из вас капитан, а казак вышел бы неплохой.

– Я подумаю над вашими предложениями, полковник, – вежливо улыбнулся капитан. – Быть казаком пока не приходилось. Но мой девиз: «Познавай жизнь, пока жизнь не распознала тебя».

– Любопытный девиз и, по-моему, очень близкий к казачьему. По духу своему. Жду вас на сторожевике.

3

В Париж Диана де Ляфер прибыла в сопровождении Кара-Батыра и графа де Моле.

Город встречал ее холодным моросящим дождем и пронизывающим, леденящим душу северным ветром. В этой ненастной погоде Диане чудилось что-то символическое, предначертанное свыше.

Триумфального возвращения в Париж блистательной графини де Ляфер не получилось – это уже было ясно. Она проезжала опустевшими улицами столицы, узнавая дворцы и особняки парижских аристократов. Когда-то во многих из них графиню принимали тепло и рады были видеть хоть каждый день. В некоторые же напрашивалась сама, через друзей и влиятельных знакомых. И потом долго гордилась, что сумела побывать на балу у герцогини де Сен-Симон, принца де Конде или графини де Кондьерро…

Однако все это осталось в прошлом. Теперь Диана уже с трудом могла бы определить, в каком доме ее вообще решились бы принять, а в каком сочли бы неудобным привечать заговорщицу, которой только чудом удалось избежать плахи. Да и то лишь потому, что сумела скрыться от правосудия.

– Вы думаете, нам удастся обнаружить следы графа де Корнеля еще до темноты? – устало спросила Диана графа де Моле.

Даже въезд в Париж не смог развеять ее «полусонного-полуидиотского», как определила сама графиня, состояния. Она чувствовала себя крайне утомленной и уже не испытывала никакого желания представать в таком виде и состоянии перед кем бы то ни было.

– Но сейчас полдень. А мы уже в центре. Остается выяснить… – глянув в окошечко, Артур де Моле не договорил, приказал кучеру остановить карету и бросился к ближайшему подъезду.

Его не было минут пятнадцать. Ожидая графа, Диана задремала, прислонившись к угловой подушечке кареты. Но как только услышала скрип дверцы, встрепенулась и, мгновенно поправив прическу, посмотрелась в зеркальце.

– Так чем утешите меня, граф?

– Нам повезло. Де Корнель находится в трех кварталах отсюда. Мне сообщили, что он осматривает то ли дворец, то ли просто богатый особняк, который решил приобрести у одного итальянского купца. Не слишком роскошный, но довольно-таки милый двухэтажный особняк.

– Дворец, граф, дворец, – сразу же предупредила его Диана. – Отныне он в любом случае будет именоваться дворцом.

– Видно, не так уж плохи финансовые дела нашего де Корнеля.

– Так чего мы медлим? Поможем графу если уж не деньгами, то хотя бы дельным советом.

– Которого ему явно не хватает, – улыбнулся де Моле. Несмотря на дальнюю дорогу, он сумел сохранить присутствие духа. Граф ведь и сам только сейчас по-настоящему «возвращался» в Париж. До этого он хоть и побывал здесь трижды, однако делал это инкогнито. О его приезде знали всего лишь несколько родственников.

Сейчас де Моле прекрасно понимал, что его вхождение в высший свет Парижа во многом будет зависеть от успеха в нем Дианы де Ляфер, от того, насколько быстро и полно восстановит она все свои связи и знакомства. И то, что, сводя девушку с графом де Корнелем, он рискует потерять ее, не очень-то пугало Великого магистра.

«Потерять Диану, – рассуждал честолюбивый граф, – я могу только в том случае, когда она выйдет замуж за Корнеля. Но ведь я-то и не собирался делать ей предложение. Зато как союзница она в любом случае останется верной мне». Артур был убежден в этом.

– Где я могу видеть графа де Корнеля? – решительно поинтересовалась Диана, едва ступив в прихожую дворца на втором этаже.

– Осматривает залы, – отчеканил слуга с выправкой королевского гвардейца, принимая у графини меховую накидку. – Доложить?

– Не надо, он и так с нетерпением ждет меня, – устремилась Диана к мраморной лестнице.

Де Моле с удивлением посмотрел ей вслед, однако вовремя остановился, решив, что будет куда лучше, если графиня представится сама. Для дамы с такой внешностью и такой самоуверенностью особого труда это не составит.

Граф де Корнель стоял посреди большого танцевального зала, оформленного в генуэзском стиле, и околдованно осматривал статуэтки над каминами, лепнину, узорчатый паркет.

– Как видите, все приведено в исключительное состояние, – суетился подле него розовощекий приземистый итальянец, поверенный бывшего владельца. – В ис-клю-читель-ное! И, видит Бог, здание стоит денег, которые вам надлежит уплатить синьору Даниэлино.

– Вы мешаете мне любоваться этим шедевром, – упрекнул его граф, все еще не верящий, что через несколько минут, сказав всего одно слово «да», он станет обладателем этого роскошного, по его провинциальным представлениям, парижского особняка.

– Так соглашайтесь же с названной суммой, и тогда у вас сразу же появится уйма времени для того, чтобы любоваться каждым залом этого чуда генуэзских мастеров. Весь остаток жизни, граф, вы можете только то и делать, что наслаждаться их созерцанием.

Заметив, что граф совершенно не слушает его, а взор устремлен к площадке, с которой начинались две беломраморные лестницы, маклер умолк и оглянулся. Там, в конце зала, стояла золотоволосая красавица в длинном, ослепительно белом платье, по линии декольте которого оранжево сияли три большие рубиновые броши.

Девушка оставалась неподвижной, словно невесть когда и откуда появившееся изваяние талантливейшего из мастеров. Мужчины тоже стояли, затаив дыхание, замерев, боясь шелохнуться, ибо любое, самое осторожное движение, самый ничтожный вздох – и прекрасное видение исчезнет. Причем исчезнет, попросту испарится, раз и навсегда.

– Не сомневайтесь, граф, покупайте, – озарила зал своей белозубой сверкающей улыбкой графиня де Ляфер. – И будьте уверены, что мне особняк нравится, – медленно, лебединой походкой подплывала к де Корнелю эта, самим Богом ниспосланная ему, поднебесная красота.

– Но кто вы, прекрасная? – едва слышно выдохнул граф. Он мельком взглянул на маклера, однако по застывшему выражению его лица понял: итальянец тоже видит красавицу впервые.

– Графиня де Ляфер, – с вызовом представилась девушка. – Диана де Ляфер.

Приблизившись, она подала руку для поцелуя, а потом так и задержала руку графа в своей, незаметно переведя ее себе под локоток.

– Продолжайте, продолжайте, – обратилась она к маклеру. – Мы с графом де Корнелем слушаем вас.

– Синьор Кастеллини, – склонил голову агент владельца этого архитектурного чуда, представляясь графине. – Я собственно… Насколько я понял, мы с графом уже обо всем договорились. Никаких особых преград для заключения сделки не существует.

– Вы правы: никаких. Названная цена нас с графом вполне устраивает. Не правда ли, граф де Корнель?

– Да-а, конечно, это строение способно поразить. Хотя, по правде говоря…

– Не волнуйтесь, граф, финансовую сторону этого приобретения мы еще обсудим, – спокойно утвердила его в решении графиня. – У нас с вами найдется достаточно средств для того, чтобы со временем сей дворец стал всего лишь летней резиденцией супругов Корнелей. Поскольку сумеем позаботиться о более солидном пристанище. Эй, кто там из слуг?! Вина!

Нетрудно было определить, что де Корнелю давно перевалило за сорок. Простое, ничем не примечательное лицо, которое больше подошло бы камердинеру, нежели графу; узковатый, чуть приплюснутый лоб с большими залысинами; худощавая, невнушительная фигура… Однако Кастеллини сразу заметил, что, оказавшись рядом с Дианой де Ляфер, граф почти мгновенно преобразился. Как, впрочем, и весь особняк, слишком громогласно названный дворцом.

Но вот появился слуга. А вместе с ним – и вино. И Кастеллини не мог удержаться от того, чтобы первый тост поднять не за удачную сделку, а за прекрасную хозяйку дворца – графиню де Корнель.

– Ну, что вы?! – растерянно пробормотал граф, вопросительно, и в то же время почти с детской несбыточной мечтательностью в глазах посматривая на Диану. Тост показался ему слишком рискованным. – Вы не так поняли графиню, синьор Кастеллини. Как можно, мы ведь с графиней де Ляфер еще даже не успели…

– Ах, граф, если уж вы положились на опыт синьора Кастеллини при покупке этого скромного дворца, то при выборе красавицы-жены тем более можете положиться. Так что смелее, синьор Кастеллини, смелее! – звонко рассмеялась графиня, мгновенно развеяв всю неопределенность ситуации. – Считайте, что и на сей раз чутье маклера вас не подвело. Потому что так оно и есть на самом деле.

– Вот видите, граф, – расцвел Кастеллини. – Чутье маклера, чутье торгового агента – это, знаете ли, опыт…

– Извините, все так неожиданно и необычно, – еще больше смутился граф, поворачивая голову то в сторону Кастеллини, то в сторону Дианы. – Конечно, я все понимаю. Но в то же время ситуация, согласитесь, неординарная.

– Синьор Кастеллини, – решительно брала «неординарную ситуацию» в свои руки графиня, – эту ночь мы с графом проведем уже во дворце, а посему распорядитесь… И еще. Через воскресенье мы с графом даем бал по случаю новоселья. И не только по этому случаю. В любом случае вы можете видеть себя среди первых и самых достойных приглашенных.

Не желая выслушивать слова благодарности синьора, графиня тотчас же подхватила его под руку и, отведя чуть в сторону, шепотом попросила:

– Какую цену вы назвали графу, что он до сих пор не может прийти в себя?

Кастеллини, нисколько не смутившись, назвал сумму.

– Однако же вы отчаянно блефуете, синьор. Насколько вы можете сбавить цену? Только быстро и правдиво. Остальное вам окупится моей искренней, – с особым выражением произнесла Диана это свое «искренней», – признательностью и благосклонностью.

Кастеллини закатил глаза, словно собирался упасть в обморок, но тем не менее назвал иную, значительно меньшую, сумму.

– Именно ее мы и сообщим вашему бывшему владельцу, а также нотариусу. Я же уплачу вам чуть больше. И не забывайте: плюс мое покровительство и моя признательность.

4

Отряд медленно приближался к берегу. Рулевой флагманского сторожевика старался вести корабль так, чтобы он скользил по широкой лунной стезе, указывающей путь прямо к порту.

Глядя на этот небесный луч свободы, Сирко не мог решить для себя, что бы это могло значить: то ли луна предательски освещает всю его эскадру, превращая ее на фоне фиолетовой ночи моря в великолепные мишени для орудий, то ли, наоборот, осеняет сиянием грядущего величия.

– Рулевой, лево руля! – по-испански, очень громко скомандовал Констанэ. – Справа мель.

– Есть лево руля, сеньор капитан, – так же громко ответил матрос, перебравшийся на сторожевик вместе с Констанэ и тоже неплохо владеющий испанским.

– Ориентируйтесь по лоцманской башне! Внимательнее, матрос, внимательнее!

– Слушаюсь, сеньор капитан!

Справа, на скалистом берегу, уже явственно выделялась своей чернотой стена с небольшими башенками.

– Подходим к форту «Мардик», – напомнил Констанэ стоящему рядом полковнику Сирко.

– Я считал, что он выглядит грознее.

– Может, на вид этот форт и не впечатляет, однако пушек в его капонирах предостаточно.

– Посчитаем их, когда умолкнут орудия крепости.

Все, кто был на мостике, замолчали и уставились на двух испанцев, появившихся на площадке башни, к которой приближался их корабль. Один из них держал в руке факел.

– Эй, капитан, что это за эскадра?! – закричал тот, без факела. – Мне не было сообщено, что мы ожидаем такой караван!

– Если хотите жить, кричите, что велено, – толкнул Сирко дулом пистолета дона Эстелло.

– Лейтенант Навейра, это вы?!

– Так точно, я! – зычным голосом откликнулся испанский офицер. – А вы кто?

– Комендант форта! Неужели не узнаете?

– О, майор Эстелло! Простите, не узнал вас по голосу! Я только что из города! Мне сказали, что вы командуете сторожевиками! Это вы вели бой с французской эскадрой?

– А теперь уже конвоируем захваченные корабли! Взгляните-ка на этот «улов»!

– И вы сумели добыть его, не потеряв при этом ни одного нашего судна?!

– Как видите, лейтенант! Прикажите пропустить нас по каналу.

– Слушайте, да ведь там целая армада! Французы что, собирались штурмовать Дюнкерк с моря?!

– Это всего лишь торговые корабли.

– Ах, торговые! – разочарованно произнес лейтенант. – Это меняет дело. Но все равно, с победой, господин комендант!

Корабль медленно, словно призрак, прошел мимо форта, чтобы сразу же оказаться на широком разводье, которым заканчивалась узкая горловина канала, и начинался подход к гавани. Пламя факела на вершине башни еще какое-то время трепетало на ветру, потом исчезло. Видимо, офицеру надоело бестолку стоять на холодном морском ветру и он вместе с солдатом спустился в каземат.

– Кажется, прошли, – еще не совсем уверенно проговорил Гяур, отнимая пистолет от бока дона Эстелло. – Только бы какой-нибудь корабль не выдал себя криком пленного испанца.

– Что там впереди, Констанэ? – негромко спросил Сирко, ничего не ответив Гяуру, и принялся молча раскуривать кривую турецкую трубку.

– Лоцманская башня.

– Ну, лоцман нам теперь уже вряд ли понадобится.

– Не исключено, что французского лоцмана они казнили, испанскому же здесь попросту неоткуда взяться.

– В башне, очевидно, тоже солдаты?

– И два орудия.

– Всего два? Вы уверены?

– Но оттуда нас вряд ли станут окликать. Офицер обычно полагается на бдительность гарнизона форта.

– Скажи этому дону… коменданту, чтобы не вздумал орать! – напомнил Сирко Гяуру. – Если спокойно войдем в гавань, дарю ему жизнь, которая при любом раскладе ценится значительно меньше, нежели взятие вражеской крепости. Тем более – Дюнкерка.

– Будем надеяться, что комендант уже понял это.

5

Гонец от поручика Кржижевского примчался на следующий день, когда солнце уже клонилось к закату. Почти сутки отставной майор, по сути, удерживал драгунов пленниками своего гостеприимства. Он кормил их, поил, пытался всячески развлекать, но ни одного ни под каким предлогом не выпускал за ворота поместья, дабы не смогли предупредить кого-либо, что Хмельницкий здесь, и что людей, пришедших арестовать его, превратили в заложников.

Да, рискуя впасть в немилость старосты, местной шляхты, костела, а то и самого коронного гетмана, граф Кржижевский, как только мог, оттягивал развязку этой драмы, каждый день посылая двух надворных казаков дежурить на дороге, по которой мог прибыть гонец из Кракова. Поэтому, когда смертельно уставший ротмистр наконец появился в имении, он уже был достаточно хорошо осведомлен обо всем, что здесь происходит, и проинструктирован встретившим его казаком, как должен вести себя.

Ротмистр был другом Кржижевского. Кроме того, он прекрасно знал, что за поручиком стоят королева и все, кто ее поддерживает, в том числе и вечно сомневающийся, больной слабовольный король. «Какой-никакой, а король!» – как теперь, с оскорбительной для его величества оговоркой, ссылались на него.

Ротмистр старался, как мог. Он сыграл свою роль «гонца его величества», как только позволяли истинно гусарский талант и непомерная усталость.

Жестко, с надлежащим гонором, он сообщил поручику драгун Ковальчику, что охранную грамоту доставит другой гонец, к тому же – прямо в Субботово, в имение генерального писаря Хмельницкого. Как сообщил и то, что слухи об измене Хмельницкого – гнусная клевета. Франция и Польша – союзники, их дворы породнены браком Владислава IV и Марии-Людовики Гонзаги. Враги же у них тоже общие. Так о каком заговоре, о какой измене может идти речь?

Король и королева, убеждал Ковальчика ротмистр, решительно отмели всю ту ложь, которая породила недоверие к Хмельницкому. Его Величество лично предупредил коронного гетмана, что не допустит ареста полковника. Во всяком случае, так ему, ротмистру, было сказано секретарем королевы. И во все концы Украины уже посланы гонцы с приказом беспрепятственно пропускать генерального писаря реестровцев Хмельницкого, не предпринимая никаких попыток арестовать его или хотя бы оскорбить недоверием.

Ковальчик и верил, и не верил ему. Слишком уж высокими именами жонглировал в беседе с ним и графом Кржижевским этот ротмистр. Всего-навсего ротмистр. Но в то же время для него оставалось фактом, что офицер этот действительно прибыл из Кракова, и что в историю с арестом Хмельницкого, несомненно, втянуты могучие силы державы. А посему для него, Ковальчика, будет куда безопаснее в этой ситуации получить нагоняй от начальства за то, что не сумел арестовать Хмельницкого, чем потом нести ответственность за все, что может случиться с полковником во время и после ареста.

Пользуясь данной ему властью гонца и офицера личной охраны короля, а также старшего по чину, ротмистр даже приказал поручику следовать вместе с Хмельницким до Брацлава. Чтобы оберегать его от разъездов, которые еще не успели оповестить, что приказ об аресте отменяется.

Но это уже было слишком. Здесь ротмистр переиграл. Правда, прямо отказаться Ковальчик не посмел, но желания войти со своими драгунами в состав охраны опального полковника тоже не изъявил, сославшись при этом на кучу всяческих причин.

К счастью поручика, самого Хмельницкого его участие в походе тоже не устраивало. Улучив момент, генеральный писарь спасительно шепнул Ковальчику, чтобы тот собирал своих драгунов и немедленно уезжал. Ротмистру же, чтобы не расстраивать его, будет сказано, что на рассвете драгуны присоединятся к нему у корчмы, на дороге, ведущей в сторону Львова.

– Вы и так потеряли слишком много времени, – посочувствовал ему Хмельницкий. – А охрана у меня достаточно надежная. Тем более что скоро мы вступим в казачьи провинции, где живет много моих друзей-шляхтичей, так что там будет полегче.

– Да и польские разъезды уже предупреждены, – охотно поддержал его поручик. – Ротмистр сам заверил нас в этом.

– Вот видите, как мило все разрешилось, – натянуто улыбнулся Хмельницкий.

Разговор был завершен, однако поручик еще несколько мгновений постоял в задумчивом молчании, а затем неожиданно произнес:

– Честно говоря, господин полковник, я сомневаюсь в том, что король передавал через поручика Кржижевского – пусть даже офицера личной гвардии коронного гетмана – что-либо такое, что касается вашей персоны.

– Но есть ли у вас для этого основания?

– Есть, господин полковник, есть. В этой истории с вашим «предательством» много чего такого, – повертел он рукой, – неясного.

– Что же, по вашему предположению, происходит на самом деле?

– Скорее всего, его величество просто не захотел идти против воли гетмана и решил пожертвовать вами ради примирения с настроенной против казаков шляхтой, – поразила полковника откровенность драгуна. – Но я слышал от ротмистра то, что слышал. Мои солдаты, граф Кржижевский, и вы, пан полковник, тому свидетели.

– Причем надежные свидетели, в этом, поручик, можете не сомневаться.

– Я не хочу, чтобы арест генерального писаря реестровцев, прославившегося в войне с турками на Днестре, а теперь еще и ставшего известным по переговорам во Франции, оказался на моей совести. Пусть Господь благословляет руку вашу, как саблю державную, впрочем, как и саму вашу саблю. И на этом наши пути расходятся.

Прежде чем выйти за ворота, поручик объяснил ситуацию своим драгунам, явно рассчитывая на то, что в нужный момент все они засвидетельствуют приезд из Кракова гонца-ротмистра, ослушаться которого он, поручик, не посмел.

Но солдаты и не пытались вникать в подробности. Они рады были поскорее вырваться из этого странного плена, в который попали без боя, на своей войны не ведавшей земле, и из которого желательно было бы вернуться без ран и потерь. Такой исход этой странной истории их вполне устраивал.

6

Корабли медленно прошли канал, врезались в тихий лунный плес залива и, выстраиваясь веером, начали приближаться к предместьям Дюнкерка.

Охваченный предутренней усталостью город тем не менее спал настороженно, напоминая огромный военный лагерь, готовый подхватиться по первому оклику часового. А подхватившись, растормошить тех, что засели за мощными крепостными стенами, возвышающимися над заливом, городом и портом.[22]22
  Здесь воспроизводятся исторические события. Именно таким образом, прорвавшись – после боя с испанскими сторожевиками – по каналу, мимо занятого испанцами форта, украинские казаки под командованием Ивана Сирко оказались под стенами Дюнкерка. Они взяли город и крепость с первого штурма, хотя до этого французская армия под командованием принца де Конде, по некоторым французским источникам, пять раз безуспешно штурмовала стены крепости.


[Закрыть]

Однако часовые молчали. Слишком уж мирной выглядела входившая в залив эскадра, которая к тому же не спешила к причалам, а дрейфовала, словно собиралась поразить проснувшихся горожан парусным убранством своих мачт.

– Если и высадка произойдет так же незаметно, мы действительно возьмем эту крепость еще до рассвета, – негромко говорил Гяур, не отрываясь от подзорной трубы. Глаза его едва различали очертания строений, но этого было вполне достаточно, чтобы убедиться: на причалах и припортовых улочках никаких войск пока что нет.

– Или, по крайней мере, основательно закрепимся в предместьях. Тогда французы спокойно смогут войти в городские ворота. Вместе мы как-нибудь одолеем это каменное страшилище, – кивнул Сирко в сторону цитадели.

– Но, если же нас постигнет неудача… Вывести отсюда корабли, не захватив форт, мы уже не сумеем, – вмешался в разговор Констанэ. – Нам нужно было, прежде всего, ударить по форту.