Текст книги "Костры Фламандии"

– Прямо сегодня? Почему так спешно?

– Ах, вам хочется слухов? Не терпится услышать от парижских сплетников, что граф де Корнель, служащий министерства иностранных дел, провел несколько ночей с молодой красивой графинюшкой из провинциалок. Что эту провинциалку он плутовским способом заманил к себе в дом, чтобы соблазнить прямо в бассейне?

Граф так и не заметил, когда руки девушки оказались у него за спиной, а ноги сомкнулись вокруг его ног. А еще через мгновение он уже ни перед Богом, ни перед самим собой не смог бы отрицать, что и в самом деле соблазнил пленительную провинциалку именно здесь, в бассейне.

Однако чувство колдовства длилось всего лишь отведенные ему мгновения. Ибо девушка нашла в себе силы вновь оттолкнуть Пьера и беззаботно рассмеяться. Хотя прекрасно понимала, какую страсть должен был сжигать в себе распаленный мимолетной близостью с ней владелец этой божественной термы.

– Так вы этого хотите, граф: слухов и сплетен? – смеялась она, игриво увертываясь от его объятий. – Нет? Тогда вопрос с отъездом будем считать решенным. Когда мы предстанем перед Парижем обвенчанными Богом супругами, никто и рта открыть не посмеет.

– Вы правы, графиня. Мы вернемся сюда после венчания.

«И рта открыть не посмеет!» – иронично улыбнулась Диана. – Еще как посмеют! Еще как обглодают ваши кости, мой дражайший супруг граф де Корнель! Если бы вы только могли себе представить, что вам придется выслушать о своей милой дурнушке-провинциалке. Но… все это вы услышите уже после венчания. Когда окажется, что и сама графиня вдруг как-то незаметно остыла к вам, и все ваше состояние каким-то образом уходит из ваших рук».

– Кажется, вашу душу томят еще какие-то сомнения, мой страстный князь?

– Вы опять назвали меня «князем».

– Пардон, пардон… Конечно же, граф.

– Нет, никакие сомнения меня не томят. Кроме одного, которое появилось только что: свое «князь» вы произносите заученно, по привычке. Нетрудно предположить, что вы имеете в виду кого-то другого, в самом деле обладающего княжеским титулом.

– Перед отъездом я действительно общалась с одним польским князем, который пребывает в таком почтенном возрасте, когда ревновать к нему бессмысленно. Поэтому вернемся к истории моего визита к вам. Коль вы уж заподозрили синьора Кастеллини, то лучше сразу же признаюсь. На мысль познакомиться с вами меня все же натолкнули. Но не маклер Кастеллини, а другой человек, который относится к вам с огромным уважением.

– Значит, все же наше знакомство…

– Не будьте же наивным, граф! Не могла же я свалиться к вам с Луны, по воле ангелов. Как-то же это должно быть обусловлено, как-то же все это произошло. И поскольку вопрос этот, так или иначе, будет мучить вас…

– Кто же этот человек? – встревожился Пьер. – Кто-то из служащих министерства?

– Пока нет. Но мне очень хотелось бы, чтобы вы помогли ему определить свою судьбу в Париже. Пристроить куда-нибудь на солидную службу. Пусть даже в свое министерство.

– Назовите его имя.

– Граф де Моле. Артур де Моле, потомок того самого Великого магистра ордена тамплиеров Жака де Моле, который в свое время был сожжен на костре инквизиции.

– Потомок рыцаря, сожженного на костре инквизиции? – как-то сразу же насторожился де Корнель. – Инквизиции во Франции уже давно не существует, но в стране, где первым министром является кардинал, даже к потомкам некогда сожженных церковь и власти по-прежнему относятся с некоторой предвзятостью.

15

Увлекшись, Диана не сразу обратила внимание, как с каждым словом лицо де Корнеля все больше мрачнело. Как наливались кровью его глаза. Диана еще не знала, насколько взрывной характер у ее будущего супруга и как быстро его простоватое добродушие способно смениться почти истерическим гневом.

– Какой еще потомок Великого магистра, графиня?! – почти задыхаясь, спросил он, давая понять, что только теперь по-настоящему уловил, о ком, собственно, идет речь. – Тот самый, который появился недавно в Париже неизвестно откуда, и о котором маркиз д’Атьен успел распустить слух как об искателе сокровищ ордена тамплиеров?

– Что, уже успел распустить слух? – всмотрелась в глаза Пьеру графиня де Ляфер, судорожно сжимая руками его плечи. – Д’Атьен что, в самом деле успел распустить его? Какое жалкое ничтожество! – пробормотала она, глядя куда-то в сторону. – Так низменно воспользоваться тем, что я пощадила его, помиловала, забыв при этом извечный девиз шварценгрюнденов: «Никогда не жалей врага!»

– Помиловали? Вы? Кого именно: де Моле? Д’Атьена? Как это произошло? Кстати, ни в одном уважающем себя парижском семействе этого новоявленного де Моле в качестве наследника Великого магистра тамплиеров не признали. Такое отношение к нему вас не настораживает?

– Ладно, не будем сейчас об этом, – мрачно заупрямилась Диана, вдруг поймав себя на том, что, возмутившись поступком д’Атьена, совершенно забыла возмутиться действиями человека, представившегося графом де Моле.

– Так вот, я проверял легенду о его происхождении через весьма достоверные источники. В результате мне совершенно ясно дали понять, что в наше время у Жака де Моле никаких потомков нет и быть не может. Просто какой-то проходимец, из французов, что когда-то вынуждены были бежать за пределы страны, выдает себя за графа де Моле. И якобы даже пытается возродить орден тамплиеров. Но все это с одной целью: добраться до сокровищ ордена.

– До сокровищ? Господи! – рассмеялась графиня, хотя в душе ей было не до смеха. С графом де Моле она, естественно, разберется. Сейчас ее тревожило другое. Диана отлично понимала, какой ужасный промах допустила только что, раскрыв имя человека, наведшего ее на этот дворец. – Тогда этот лжерыцарь действительно смешон и жалок.

– Рад, что, наконец-то вы начинаете понимать это.

– Замечу, что я не знакома с ним слишком близко. Мне лишь вчера представили его, да и то совершенно случайно, благодаря посредничеству одной дамы, которая, кстати, тоже хотела познакомить меня с вами. – Диана ревниво помахала пальчиком у лица графа. – Эта дама опасна. Она уже немало знает о ваших похождениях, милый граф. Ну, ладно, ладно, я не злопамятна, – тотчас же усмирила она де Корнеля. – Так вот, познакомить нас собиралась она. А тут появился этот, как вы говорите, проходимец, и ошарашил нас обоих сообщением о том, что граф де Корнель поехал осматривать какой-то дворец. На предмет его покупки. Вот и вся тайна.

– В любом случае упоминать в этом доме имя графа де Моле вы не должны. А сам я позабочусь о том, чтобы этим негодяем как можно скорее заинтересовалась полиция.

– Что вы сказали, граф? – полусонно переспросила Диана, вновь обволакивая графа руками. – Полиция? Да, конечно. Если нам чего-то и не хватает сейчас – так это вмешательства в наши семейные дела полиции. Не будем больше о де Моле. В этом доме о нем забыто. Не так ли?

Еще несколько откровенных ласк, еще несколько греховных движений – и граф вновь оказался в плену той страсти, которая не могла не разыграться в благословенных водах их венчальной купели.

И продолжалось это долго. Невероятно долго.

– Теперь ты понимаешь, милый, какой это изысканный дипломатический прием – вести задушевные беседы с мужем в ванной? – по-заговорщицки спросила милая провинциалка, поражая воображение Пьера очередной невероятной позой, о существовании которой тот в свои «за сорок» даже не подозревал. – Пусть же он станет нашей семейной традицией. Ты не согласен?

16

Д’Артаньян и лейтенант Морсмери переглянулись. Только теперь гасконец наконец понял то, чего, пребывая в весьма радужном настроении, не удосужился понять до сих пор: в ставке вообще не знают о том, что произошло под Дюнкерком. Не только донесения, но и слухи о падении крепости, сюда еще не доходили.

Он-то считал, что в неведении пребывает лишь тот встретившийся им молоденький лейтенант-драгун, который, очевидно, все еще муштрует своих солдатиков у церковной ограды, мечтая стать героем Дюнкерка.

– Прошу прощения, ваше высочество, – мгновенно оценил он ситуацию. – Мы не знали, что донесение еще не дошло до ставки. В таком случае имею честь сообщить, что мы, несколько мушкетеров и гвардейцев, штурмовали крепость Дюнкерка вместе с украинскими казаками, пребывающими под командованием полковника Сирко, – снова отсалютовал рапирой д’Артаньян – Позволю себе заметить, талантливейшего полководца.

– Под командованием какого еще такого «полковника Сирко» вы отважились штурмовать Дюнкерк? – побледнел принц де Конде.

– С которым не так давно вы и кардинал Мазарини…

– Мне не нужно напоминать, с кем мы с кардиналом Мазарини вели переговоры! – потерял всякое терпение маршал. – Но мне доподлинно известно, что Сирко пока еще находится в Варшаве или еще дальше, где-то там, в своей Украине. Что он пока еще не ступил и ступить не мог на землю Франции! – вдруг взорвался принц. – И перестаньте паясничать, лейтенант. – Адъютант! Майор!

– Слушаюсь, ваше высочество! – мгновенно вырос рядом с командующим адъютант, который так и не решился войти в здание.

– Арестовать этого наглеца! Я приказываю: арестовать его! – неожиданным басом пророкотал главнокомандующий, считая, что адъютант слишком замешкался.

– Выполняю, ваша светлость! Извольте отдать вашу рапиру, – бросился майор к д’Артаньяну.

Словно бы не замечая его протянутой руки, лейтенант мушкетеров с грустной улыбкой взглянул на принца де Конде, обвел взглядом своих друзей и снова перевел его на главнокомандующего.

– Как и надлежит офицеру его величества, я повинуюсь, – спокойно произнес он, доставая из ножен рапиру и передавая ее майору. При этом даже не взглянул на него. – Но поскольку мое сообщение правдиво, в чем вы очень скоро убедитесь, ваше высочество, то попрошу великодушно позволить мне, уже в качестве арестованного, присутствовать до конца допроса. Все равно ведь могут понадобиться мои разъяснения.

– Поз-во-ля-ю! – отчеканил главнокомандующий, словно находился на плацу. – Пусть говорит, – обратился он к де Морелю, кивая в сторону испанца. – Переводить не нужно. Я достаточно хорошо владею испанским, чтобы понять все, что он может сообщить мне.

– Говорите, капитан, – произнес де Морель по-испански. – Объясните подробнее, как все это на самом деле произошло. Маршал все еще не верит, что крепость пала.

– Не верит?! И немудрено. Я тоже до сих пор не могу поверить в это! – вспыльчиво парировал капитан. – И все же могу сообщить, что крепость Дюнкерк действительно пала. Этой ночью. Ее штурмовали войска, высадившиеся с моря.

– Он говорит правду, – от себя, хотя и довольно несмело, не желая повторять ошибки д’Артаньяна, добавил де Морель.

– Но чьи, чьи войска?! – по-испански вскричал Конде, не обращая на него внимания. Казалось, он верил сейчас только этому пленному артиллерийскому капитану.

– Трудно сказать, – пожал тот плечами. – Это были какие-то странные солдаты, которых никогда ранее видеть не приходилось. Лица европейские. Шаровары турецкие. На бритых головах какие-то чубы или косички. Сабли кривые, как у магометан. А еще бросилось в глаза, что на телах – никаких доспехов; создается впечатление, что они их попросту не признают. Но поверьте: для гарнизона крепости это была кошмарная ночь.

Услышав все это, де Конде вопросительно и теперь уже куда спокойнее взглянул на д’Артаньяна. Мушкетер понял, что самое время снова подключиться к объяснениям. Однако оскорбленная гордость не позволила ему снизойти до этого.

– Не могу сказать, чтобы врагов было слишком уж много, – продолжал тем временем капитан. – Но их штурм можно сравнить разве что с нашествием гуннов. И пришли они, насколько я понял, на нескольких кораблях. Для меня, однако, остается загадкой, как это они без боя смогли прорваться по хорошо охраняемому каналу в гавань Дюнкерка.

Де Конде и майор переглянулись. После этого адъютант тайком, из-под седоватых бровей, взглянул на д’Артаньяна и, едва пожав плечами, отвел глаза. Теперь он уже прекрасно понимал, что главнокомандующий не прав, и демонстративно вертел рапирой лейтенанта, словно решал, как избавиться от этой, явно мешавшей ему, вещицы.

– Если исходить из вашего описания, то похоже, что речь действительно идет о казаках, – с заметной растерянностью проговорил де Конде. – Солдат в таких одеяниях и с такими косичками мы видели во время переговоров с полковником Хмельницким. И все же, каким образом они умудрились пройти по каналу? Как оказались у Дюнкерка? Почему решились на такое безумие, не получив моего приказа, и даже не известив меня о своем намерении?

– Первый министр распорядился доставить казаков в порт Кале, ваше высочество, – подсказывал ему майор. – Но, очевидно, этот полковник, как там его, лейтенант д’Артаньян?..

– Полковник Сирко, ваше высочество, – с вежливой улыбкой ответил мушкетер, обращаясь к принцу и уже не чувствуя себя оскорбленным.

– Вот-вот. Нарушил приказ его высокопреосвященства! – возмущенно завершил адъютант, обрадовавшись тому обстоятельству, что наконец-то найден истинный виновник этого непостижимого, странного триумфа французского оружия. Виновник, которого с одинаковым успехом можно было и награждать, и наказывать.

– Когда я бежал из крепости, в предместье мне встретился один моряк, – снова заговорил испанец, вспомнив именно то обстоятельство, которое могло кое-что прояснить. Судя по всему, он и сам был заинтригован. А поскольку крепость взяли не французы, он и разговаривал с их главнокомандующим почти как с союзником. – Этот человек утверждал, что наши корабли попытались захватить суда французов, то есть ваши, идущие под флагом его величества короля Франции. Но оказалось, что те буквально забиты наемными войсками. Понятно, что во время абордажного боя французы и наемники сумели захватить испанские сторожевики, на одном из которых вроде бы находился и комендант форта «Мардик». И получается, что по каналу, мимо форта, французские корабли были проведены самими испанскими сторожевиками. Возможно, даже, что, попав в плен, комендант форта стал предателем и сумел обмануть охрану «Мардика». Вот почему орудия форта молчали. Впрочем, возможно все было не так; может быть, на самом деле наши сторожевики все же захватили ваши суда…

– Но если ваши сторожевики захватили французские корабли, – перебил его де Конде, – то благодаря какому дьяволу их пленники сумели взять штурмом Дюнкерк? Который уже не раз пыталась штурмовать целая армия?

– Вот этого я уже объяснить не могут ваше высочество, – перевел слова капитана де Морель, чтобы их поняли все. – Уже хотя бы потому, что никакому объяснению оно не поддается. Разве что предположить, что плененные наемники восстали.

– Простите, ваше высочество, – вновь вмешался д’Артаньян. – Мы с лейтенантом Морсмери готовы подтвердить первую догадку пленного – что во время абордажного боя в плену оказались сами испанцы, вместе со своими судами. Причем казаки сумели захватить в плен самого коменданта форта «Мардик» дона Эстелло…

– А почему вы готовы подтверждать это? – подозрительно покосился на него принц.

– Да потому что сами участвовали в этом бою.

– Это правда, мы действительно участвовали в нем, господин командующий, – тут же подтвердил Морсмери.

– Когда полковник Сирко послал нас в разведку, – молвил д’Артаньян, – мы не знали, что ваши офицеры до сих пор не сообщили вам о штурме.

– Последняя стадия разложения армии, – проворчал принц де Конде, мрачно оглянувшись на адъютанта. Отчего тот мгновенно побледнел.

– А узнав от капитана-саксонца, что вы находитесь в такой близи от города…

– Эта часть истории мне уже ясна, – прервал его главнокомандующий, – Интересует другое: как казаки сумели с первого штурма овладеть городом и крепостью?

– Не только для нас, но и для испанцев этот факт навсегда останется маленьким военным недоразумением.

17

Наступило неловкое тягостное молчание. Все с откровенным сочувствием смотрели на главнокомандующего. С одной стороны, этот ночной штурм казаков возвращал Франции важный порт и крепость Дюнкерк. Но он же ставил принца де Конде в глазах двора его величества и всего высшего света Парижа в весьма щекотливое положение.

Неожиданная, легкая победа чужеземного полковника могла вызвать сомнение в самом полководческом таланте молодого принца, в котором до сих пор никто вроде бы не сомневался. Кроме разве что одного-двух завистников-генералов.

– Как прикажете поступить с пленным? – прервал это слишком уже затянувшееся молчание адъютант.

– Что? – нервно переспросил принц, раздраженно глядя на майора.

– Простите, ваше высочество, я хотел спросить, как следует поступить с пленным.

– Ах, с пленным, – презрительно смерил главнокомандующий капитана-артиллериста.

– С вашего позволения, я верну ему оружие, – мгновенно сумел отреагировать д’Артаньян. – Как всякий доблестный офицер, он вполне заслуживает того, чтобы мы отпустили его под слово чести, подарив ему жизнь.

– Ну, если вы так решили, – процедил принц, явно недовольный вмешательством лейтенанта мушкетеров. – Можете считать, адъютант, что это и моя воля.

– Слушаюсь, ваша высочество, – склонил голову майор. – А глядя, как де Морель возвращает обрадованному капитану его шпагу, едва заметно улыбнулся непонятной грустной улыбкой. Уж кто-кто, а он, адъютант главнокомандующего, хорошо знал, что все пленные, которые до сих пор представали перед глазами де Конде, кончали жизнь на виселице.

– Вы свободны, – перевел капитану де Морель.

Тот отсалютовал шпагой и поклонился главнокомандующему, потом д’Артаньяну.

– Не торопитесь, капитан, – остановил его мушкетер.

– Я должен оставить обязательство прислать сюда кого-нибудь с выкупом?

– Сначала адъютант командующего выдаст вам бумагу о том, что вы отпущены на свободу, иначе через два двора отсюда вас снова схватят. Не так ли, господин майор?

– Еще бы! Испанец в расположении войск! Но ваш капитан обязательно получит такую бумагу. Мы отпустим его под слово чести.

– Без какого-либо выкупа, – уточнил д’Артаньян. – В конце концов, это ведь мой пленник.

Адъютант недовольно покряхтел, а затем тут же обратился к главнокомандующему:

– Так мы все же выступаем на Дюнкерк, ваше высочество? Командиры ждут вашего приказа.

– Выступаем, причем немедленно! – пришел в себя главнокомандующий. – Если уж мы опоздали к штурму, то, по крайней мере, должны успеть к триумфальному шествию победителей.

18

К полудню весь город уже был в руках казаков. Однако испанских солдат и самих дюнкерцев удивляло, что в эти часы, по существу, не происходило ничего, что обычно происходит в городе, в который с боем вошли полки наемников. Не было ни грабежей, ни насилия, ни казней.

И хотя то здесь, то там все еще вспыхивали стычки, затевали их, как правило, испанские офицеры, которые никак не могли усмирить свою гордыню и сжиться с мыслью, что их мощная крепость пала с первого штурма.

А еще побежденные заметили: если, засев в некоторых домах дюнкерцев, испанцы отказывались сдавать оружие, казаки терпеливо предлагали им сразиться. И это уже было не убиение, а то ли дуэль, то ли рыцарский турнир. Причем остальные казаки и французские моряки превращались в зрителей. Как в настоящем турнире, схватка длилась до первой раны, первой капли крови. А раненого испанца перевязывали все вместе, также старательно и неумело, как и своего земляка.

Единственным местом, где еще действительно шел бой, оставался особняк на площади неподалеку от городской ратуши. Отряд казаков, укрывшихся в подъездах напротив, осаждал здесь несколько десятков испанцев. Схватка явно затягивалась. Идальго сдерживали пыл наемников редкими выстрелами, однако выходить на улицу и вступать в открытый бой не решались. Точно так же, как победившим в сражении казакам не хотелось гибнуть во время бессмысленного штурма какого-то безвестного дома.

Но даже в осаде этой, последней, «крепости» постепенно наступала развязка. Вот, сраженный метким выстрелом, упал какой-то офицер. Седоусый казак, с морщинистым, обожженным солнцем и ветрами лицом, удивляя своей прытью, перебежал через улицу и подобрал на мостовой выпавший из его руки пистолет с роскошно отделанной рукоятью.

Осел, раненный в плечо, другой испанец, очевидно, пытавшийся оттащить убитого в комнату. Еще один идальго, пронзенный метко брошенным копьем, свесился из окна-бойницы, и только упершееся в мостовую древко не позволило ему вывалиться наружу.

Именно в эти минуты из-за угла улочки, впадающей в центральную площадь, появился Гуран. Он был без коня. Полы изорванного полусожженного кафтана развевались, как две части боевого знамени на теле знаменосца, первым ворвавшегося в город. Сотник уже пребывал в явном подпитии, и потому не просто шел, а гордо шествовал, совершенно не обращая внимания на все то, что происходило вокруг.

Величие победного шествия сотника стало еще более убедительным, когда вслед за ним показались вдвое казаков, кативших впереди себя бочки с вином.

Бой каким-то образом сам собой прекратился. Словно забыв о существовании друг друга, противники – кто очарованно, кто очумело – смотрели на триумфальную процессию. В бочках находилось богатство, за глоток которого каждый из этих истомившихся жаждой воинов готов был поступиться сейчас славой Дюнкерка.

Для испанцев появление казарлюги-великана в сопровождении двух «виночерпиев» стало еще и последним доводом абсолютной бессмысленности сопротивления. Только сейчас они, отрезанные от остальной части города, убедились, что сопротивление действительно сломлено, крепость в руках противника, и настало время каждому из них, победителям и побежденным, выпить отведенную судьбой чашу.

– Эй, хлопцы! – крикнул сотник во всю мощь своей глотки, обращаясь к выглядывавшим из окон-бойниц испанцам. – Сколько можно воевать?! Все православные души уже давно вином причащаются, а вы палите и палите!

Из одного из окон раздался выстрел. Из бочки мгновенно вырвалась струя красного вина.

– Что ж ты делаешь, иродова твоя душа! – вскипел кативший ее десятник Варакса. – Он, дурак, думает, что это я бочку с порохом подкачиваю! – и, без особой потуги подняв над собой бочку, начал ловить ртом искрящуюся на солнце струю.

Одни казаки великодушно посмеивались, другие, затаив дыхание и жадно глотая запекшуюся во рту слюну, молча следили за Вараксой, бессловесно умоляя его: «Да остановись же ты, аспид! Оставь хоть глоток, душа твоя очерствевшая!»

Но все почему-то вели себя так, словно твердо знали: выстрел, просверливший этот бочонок, был последним. Никому и в голову не придет стрелять в человека, подставившего страждущую душу под струю прохладного красного вина.

Только эта бесшабашность их, возможно, и удерживала испанцев от продолжения стрельбы. Свесившись с балконов и окон, совершенно позабыв об опасности, они показывали на Вараксу шпагами и руками, что-то выкрикивали и смеялись.

– Я желаю знать, какие условия сдачи в плен! – на ломаном французском прокричал офицер, протиснувшись к перилам центрального балкона. – Кто старший вашего отряда?! Мне нужны условия!

– Что он там кричит?! – осмотрелся сотник Гуран, пытаясь найти кого-то, кто сумел бы перевести.

– Так ведь оставить вина требует, душа его пересохшая, – предположил самый смышленый из казаков.

– Ну и наглость же! – сразу же возмутились остальные в несколько голосов. – А какого ж дьявола нужно было в бочку сдуру палить?!

– Да не об этом он просит, нищета! Интересуется, каковы условия сдачи! – объявился на той стороне площади советник Корецкий. Он подошел незаметно, через сад, и теперь стоял у калитки, словно хозяин, пытающийся выяснить, что, собственно, происходит у границ его усадьбы.

– Какие еще условия?! Условия ему! – возмутился Гуран. – Бросай мушкеты-арбалеты и выходи! Душа с вечера горит. Да остановись же ты! – вырвал он все-таки бочку из рук Вараксы. – Допался, как до материнской титьки! – и, развернув бочку, аккуратно установил ее так, чтобы пробитая часть находилась вверху. – Перекрестись! – тотчас же ударил по чьей-то руке, дрожаще потянувшейся к «пречистому роднику». И вместе с остальными уставился на испанцев.

Испанцы – на них. Бессловесные переговоры их явно затягивались.

– Ты смотри, слуги иродовы: их и бочкой с вином не выманишь, – удивленно и самодовольно икал Варакса.

– Эй, там, в доме, я – старший офицер! – решил Корецкий, что самое время заявить о своем чине. И начал осторожно приближаться к лагерю осажденных. – Готов принять сдачу всех находящихся в здании! – добавил он таким горделивым тоном, словно речь шла о гарнизоне крепости.

Прошло еще две-три минуты. Наконец, изрешеченная пулями дверь дома открылась и из нее, виновато осмотрев площадь, вышел рослый, худощавый офицер со шпагой в руке, к концу которой был привязан белый платочек. Немного поколебавшись, он направился в сторону Корецкого, но Гуран великодушно достал из переброшенной через плечо сумки походную деревянную кружку, по-христиански щедро налил в нее вина и пошел наперерез испанцу.

Офицер остановился и растерянно взглянул сначала на Корецкого, потом на Гурана.

– Да брось ты эту железку! – прогремел своим могучим басом сотник. – Бери вино! Повоевали, и будет!

Корецкий с ненавистью посмотрел на Гурана.

– Принимать здесь капитуляцию буду я! – разгневанно крикнул он. – Кто давал право спаивать пленных?!

– Не ты их брал в плен, – спокойно ответил сотник. – Не тебе и командовать. А испанцы, по всему видать, наши хлопцы.

Тем временем офицер твердо направился к Гурану. Ему показалось, что под покровительством этого воина в невиданном доселе одеянии его солдаты будут чувствовать себя надежнее. Тем более что именно этот человек, по его мнению, был старшим над всем тем странным, невесть откуда прибывшим войском, которое осаждало занятый его пехотинцами дом.

– Быдло! – прорычал Корецкий, презрительно окинув взглядом сотника.

Но конфликтовать не стал. До поры до времени решил воздержаться от каких-либо ссор и стычек с Сирко, Гяуром и их казаками. До поры до времени…

«Месть не терпит угроз. Настоящая месть всегда неожиданна, как удар небесного бича». – Эти, когда-то давно услышанные от одного разбойника слова, воспринимались Корецким, как девиз на родовом гербе.

Еще через несколько минут под дверью здания появилась небольшая куча клинков, кинжалов, мушкетов и пистолей. А казаки и испанцы, смешавшись, чокались кружками, фляжками и даже непонятно откуда появившимися кубками, похлопывая при этом друг друга по плечу и всячески пытаясь объясниться.

– А что, хлопцы, – положил Гуран свою могучую руку на плечо испанского офицера, – выпьем, чтобы дома не тужили?

– И чтобы врагам нашим было горько! – поддержали его казаки.

19

Проскрипев зубами, Корецкий отошел подальше от гурьбы и еще какое-то время с презрением наблюдал за тем, что происходило у ратуши. Ему представлялась прекрасная возможность принять сдачу в плен гарнизона дома, возможность отличиться. Но, похоже, он этот шанс упустил.

Покидая площадь, советник на несколько минут задержался возле небольшой группы горожан, которые с нескрываемым любопытством и без какого-либо страха рассматривали проходящих мимо них казаков. Некоторые даже улыбались им.

– Господи, – крестилась пышноволосая женщина, прижимавшая к груди сверток, в котором, очевидно, было собрано все самое ценное, что нашлось у нее в доме. – Что ж это за войско такое? Откуда оно взялось? Отродясь никто не видел в наших краях людей в таких одеяниях.

– Почему же турки тоже так одеты, – с видом знатока объяснял ей сгорбленный морщинистый старичок, посасывающий угасшую трубку. – Такие же шаровары. Чубов, правда, нет.

– А кто их видел в этих краях, ваших турок? Да и не османы они вовсе. Эти пришли откуда-то с Польской земли. С Украины, – объяснил затесавшийся в кучку солидных горожан лицеист. – Я слышал, как их офицер говорил об этом по-французски бывшему городскому судье.

– Так уж и по-французски! – уличил его в неправде старичок. – Откуда ему знать французский? Добро бы до прибытия сюда они вообще знали что-либо о Франции.

– А вы заметили, что эти солдаты не ограбили ни одного дома, ни одного магазина?

– У них еще будет для этого время, – бросил Корецкий.

– Ну, уж нет. Испанцы если грабят, то грабят сразу, – отрезала пышноволосая дама. – Вспомните, как вели себя испанцы. Хватали все, что могли.

– На каждую юбку набрасывались, – смеясь подтвердил старикашка, пытаясь раскочегарить свою огромную носогрейку. – Что было, то было…

– А эти бочки с вином трактирщик им сам подарил. За победу над испанцами, – почти продекламировал лицеист с таким видом, словно произносил речь, стоя на баррикаде. – И посмотрите, как они относятся к пленным испанцам. Трудно поверить, что только что эти люди сражались между собой.

– Святая правда, – подтвердил старик с трубкой, – такого еще не бывало, чтобы, ворвавшись в город, войска вели себя столь дружелюбно.[23]23
  Исключительная гуманность казаков по отношению к пленным испанцам и населению Дюнкерка засвидетельствована была самими французами, очевидцами тех событий.


[Закрыть] Уж поверьте мне, я пережил не одну осаду. Да и сам тоже осаждал, да простит Господь все мои прегрешения.

Судача, горожане незаметно для себя приближались к испанцам и казакам. Вместе с ними, не желая смешиваться ни с теми, ни с теми, приближался и Корецкий. Не нравилось ему все то, что происходило сейчас в Дюнкерке.

Вообще все, что происходило в этом походе, было как-то не так, как бы хотелось советнику посла. И этот фантастически удачный морской бой, который вскоре будет описан во всех французских газетах, и, конечно же, станет известным всей Европе; и молниеносный, словно прыжок рыси, ночной штурм Дюнкерка; и странная, почти мессианская, терпимость победителей.

Причем дело было не только в личной, почти прирожденной неприязни Корецкого к казакам. Просто майор, возможно, как никто другой, отлично понимал: казачья слава, добытая на полях Франции, способна откликнуться бесславием польских полководцев на полях сражений в Украине. Причем произойти это может очень скоро.

Но и это еще не все. Прославившись во Франции, казаки запомнятся французам настолько, что в течение многих десятилетий восстания в Украине будут вызывать в их благодарных душах сочувствие и восхищение. Но королю и канцлеру Польши подобное сочувствие ни к чему, поскольку оно будет мешать им в налаживании отношений не только с Францией, но и с другими европейскими державами.

Как дипломат Корецкий осознавал все это намного яснее, чем многие военные в Варшаве. И уж, во всяком случае, острее канцлера Оссолинского, давшего согласие на наем украинских казаков. Неужели в Польше не нашлось бы две-три тысячи мелких шляхтичей, которые согласились бы сражаться и погибнуть здесь? Но уже во славу Польши?

– Эй, сечевики, кто разрешил пить вино?! – неожиданно появился на площади полковник Сирко. – Закона казачьего не знаете: в походе к этому зелью не притрагиваться?!