Текст книги "Костры Фламандии"

– У вас много старинных книг.

– Среди них – два манускрипта на французском и немецком языках, посвященных ордену тамплиеров. Если вас интересует именно это.

– В любом случае они не могут не заинтересовать меня. Хотя бы потому, что один из подобных манускриптов находится в библиотеке моего покойного отца.

– Даже так?! – судя по всему, де Бельфор достаточно ревниво относился к ценности своей библиотеки, которая, среди прочего, определялась еще и редкостью пребывающих там изданий.

– Говорят, когда-то он принадлежал Великому магистру ордена Жаку де Моле.

– Вам что-нибудь конкретное известно об этом достойном рыцаре? Как он жил, как погиб…

– Если вы пытаетесь вспомнить, на какой именно площади Парижа его сожгли, – молвила Диана, – то моей памяти окажется достаточно, чтобы убедить вас, что костер был разведен на одном из островков посреди Сены.

– Многие потомки тамплиеров, не говоря уже о прочих парижанах, забыли даже об этом.

– Это не делает им чести, – молвила графиня.

– В то время как ваша память делает честь вам, юная графиня.

– Ну, «юная» – это скорее комплимент. Вам известно, что мой род был тесно связан с орденом.

– Известно, моя юная, известно.

– Поэтому отцу, как и деду, прадеду по материнской линии, не были безразличны всякие там слухи и легенды, распространяемые относительно ордена и его сокровищ после гнусного суда инквизиции, устроенного королем Филиппом IV, нагло пытавшимся завладеть казной тамплиеров.

– Мне тоже кое-что известно обо всем этом. Однако я давно дал себе слово никогда не возвращаться к событиям, хоть как-либо связанным с «бедными рыцарями Христовыми».

– О, вы даже помните, как их называли. Кара-Батыр!

– Я здесь, графиня, – появился на пороге слуга.

– Кажется, в моей карете есть бутылка красного гасконского вина.

– Уже держу ее в руке.

– Так потрудитесь еще и раздобыть бокалы.

Кара-Батыр сам наполнил их вином. Диана подняла свой бокал и, улыбаясь, взглянула на графа.

– Признайтесь, доблестный рыцарь де Бельфор, сколько лет назад вы в последний раз пили здесь вино наедине с молодой прекрасной дамой?

Рука графа задрожала так, что казалось, вино вот-вот выплеснется на стол.

– Вы даже не представляете себе, как давно это было, – едва проговорил де Бельфор. И на глазах его Диана увидела крупные слезинки.

– Ну-ну, возьмите себя в руки, доблестный рыцарь де Бельфор.

– Вы обращаетесь ко мне так, как всегда обращалась…

– Мадам Коле. Знаю.

– Вам известно о моих отношениях с мадам Коле?

– Причем не таких уж и давних.

– Что было, то было, – не без скрытой гордости произнес де Бельфор.

– Однако мы не будем вспоминать о ней. Тем более что мадам Коле почему-то предпочитает не наведываться к вам.

– Почему-то, – с загадочной грустью улыбнулся граф.

– Рыцарь де Бельфор, вы говорили, что Бог знает, когда в последний раз вы проводили время в обществе столь молодой дамы. – Голос Дианы стал тихим, почти нежным. – А я, признаться, впервые нахожусь в обществе столь, как бы это поделикатнее сказать… столь почтенного кавалера.

– И каково впечатление?

Графиня игриво пощелкала кончиком языка.

– Признаюсь, что в этом тоже есть что-то пикантное.

Она пододвинула свое кресло поближе к креслу графа и вновь уселась в него, положив ногу на ногу.

Граф отрешенно кивал головой, покорно принимая ее странное и грустное для него признание.

– Не волнуйтесь, я не стану устраивать истерику, если вам вдруг захочется прикоснуться ко мне.

– Да?! Вы так щедры и снисходительны? – Старик взглянул на графиню с таким благоговением, словно перед ним предстала Дева Мария.

– В таких отношениях тоже есть своя романтика.

«Не стану, не стану», – мысленно убеждала Диана уже саму себя. И все же, когда костлявая, синеватая рука старца приблизилась к ее колену, Диана сжалась, словно в предчувствии страшного удара и, закрыв глаза, еле удержалась от крика ужаса, ощутив, как нечто дрожащее и холодное медленно поползло под ее платьем.

– Не увлекайтесь, рыцарь де Бельфор, не увлекайтесь, – нашла в себе девушка мужество кокетливо улыбнуться. Однако зубы ее стучали так, будто она полураздетой оказалась посреди заснеженного поля. – Подумайте же обо мне!

Уловив тот миг, когда старик заколебался, Диана как можно вежливее извлекла его руку из-под платья, вставила в нее бокал и чокнулась с ним.

– Я навещу вас еще и завтра, если вы не против. А пока – к делу. Мой отец почти всю жизнь пытал себя одной странной загадкой. Или легендой – как вам будет угодно. Он знал, что перед казнью, с помощью одного из подкупленных охранников, Великий магистр Жак де Моле… Вас не пугает, что я опять возвращаюсь к делам ордена?

– Я нахожусь в таком возрасте, когда меня уже ничто не пугает.

– Ответ, достойный рыцаря де Бельфора. Так вот, Великий магистр де Моле сумел передать записку юному графу Гишару де Боже…

– Не исключено, не исключено, – задумчиво и как-то отрешенно произнес граф.

– В ней магистр сообщал юноше, что сокровища ордена спрятаны в могиле его дяди, Великого магистра Гийома де Боже, расположенной, как известно, в самом замке Тампль.

– Каким же образом вы узнали об этой записке? – старик сделал несколько больших глотков вина, поставил бокал на стол и вновь уставился на графиню. – Кто сообщил вам о ней?

– Я ведь уже сказала, что о записке знал мой отец, который, в свою очередь, услышал о ней от деда. И вообще, разве это имеет какое-то значение?

– Когда речь идет об ордене тамплиеров, об этом проклятии моего рода, имеет значение все, решительно все, – вполголоса проговорил старик, оглядываясь на дверь. И Диана могла поклясться, что сделал он это в испуге.

– Не кажется ли вам, что вы слишком взволнованы, рыцарь де Бельфор?

– К большим сокровищам, моя юная, всегда тянется один след – кровавый. И дорогу к ним устилают трупами. Поэтому мой вам совет, дитя мое: держитесь подальше от них. Во имя собственного спасения, подальше…

– Неожиданный совет.

– Почему вы считаете его неожиданным? – все еще с тревогой в глазах поинтересовался де Бельфор.

– Вам ли, в вашем возрасте, предаваться такому испугу, какой вы только выразили?

– Не стоит топтаться по моему самолюбию, графиня, – попытался граф придать своему лицу выражение некоей суровости.

– Прошу прощения, граф, но вы сами принудили меня к этому.

– Самое большое сокровище – ваша молодость, графиня. Так возрадуйтесь же ему!

– О молодости мы еще поговорим. Тем более что, как мне кажется, я уже и так слишком нарадовалась ей, – сухо ответила графиня, с демонстративной брезгливостью отодвигая свое кресло подальше от владельца усадьбы. – От вас же, доблестный рыцарь де Бельфор, требуется только одно: рассказать все, что вам известно о действиях Гишара де Боже, после того как он получил записку.

– Но о каких именно действиях идет речь?

– О тех, что связаны с судьбой сокровищ ордена.

– Разве такие действия были?

– Напрягитесь, рыцарь, напрягитесь. Он тайно проник в замок Тампль? Тайно вскрыл склеп, в котором покоился прах Великого магистра? Должен же он был хоть что-то предпринять, имея в руках такое письмо?

30

Едва Архангел произнес свою покаянную речь, как в коридоре сначала послышался топот ног, а затем у самой двери прозвучал голос сотника Гурана:

– Где тут проживает майор Корецкий?! Хотим видеть Корецкого!

– С чего это они? – побледнел советник. – Чего они… требуют? – шепотом спросил он, пятясь к окну.

– Как же? Казаки пришли, – сказал и попятился в сторону от двери, поближе к окну, Архангел.

– Сам знаю, что казаки, – выхватил Корецкий пистолет и, наведя его на дверь, спрятался за портьеру.

– Вас спрашивают.

– Слышу, что спрашивают, – прошипел Корецкий. – Но как бы это не закончилось веткой с подвязанной петлей.

– Не должно, – дрожащим голосом заверил его Архангел. Он хотел добавить еще что-то, чтобы окончательно успокоить Корецкого, но в это время дверь распахнулась настежь и в проем ее еле втиснулась огромная фигура Гурана.

– Пан Корецкий… Ясновельможный, – усиленно изображал сотник человека, который только что примчался к заезжему двору и взбежал по лестнице. – Казаки просят вас к себе. На площадь.

– На какую площадь? – пистолет Корецкий опустил, но рука его мелко, предательски дрожала.

– На центральную, перед ратушей, ясновельможный.

– Да что там у вас случилось? Можешь ты толком объяснить, зачем я понадобился казакам?

– Горе, господин майор, горе. Полковник Сирко, ясновельможный… Убит. Говорят, пальнул какой-то испанский офицер, не пожелавший сложить оружие и сдаться. Казаки хотят избрать нового наказного атамана.

– Как, убили Сирко?! Боже, какой был атаман! Какой храбрый казарлюга. Жаль, очень жаль. Ну да земля ему… Пальнул, говоришь, испанский офицер? – спросил майор, осуждающе глядя при этом на Архангела, мол, «что ж ты меня подозрениями пугаешь?».

– Испанец какой-то, кто же еще мог решиться на такое злодеяние?!

– А казаки сразу же, не медля, решили избирать нового атамана?

– Как же войску казачьему без атамана, да к тому же на чужой земле?

Только теперь Корецкий наконец поверил, что все складывается как нельзя лучше. Только теперь предчувствие отступило, очистило его душу, избавив от липкого, всепоглощающего страха.

– Но ведь у вас остался Гяур. Полковник. Правда, рода он не казачьего… – прошелся Корецкий по комнате.

– Именно так, ясновельможный, – приложил руку к груди Гуран. – Именно так: не казачьего он рода. И казаки о том же. Тем более что иностранец.

– Вот именно. Правда, я тоже вроде бы… не из казаков. Но родом-то, родом с Украины. И предки мои, корень мой, в украинской земле, – окончательно приободрился Корецкий, мельком оглянувшись на Архангела.

Тот стоял у окна, весь съежившись, будто при первой же возможности собирался выпрыгнуть во двор. Впрочем, именно это он, наверное, и собирался сделать, как только почувствовал бы опасность. Корецкому же хотелось лишь одного: чтобы в эту минуту Архангел просто-напросто сгинул.

– Если с Украины, значит, казачьи корни обязательно отыщутся, – заверил его Гуран. – Это уж как водится.

– Вот и я так думаю, что по крови мы, по крови здесь, во Франции, родниться должны…

– И я говорю: по крови. А князь Одар-Гяур, наш полковник Гяур – чужеземец. И не гоже как-то, чтобы атаманом становился князь. Хотя признаю: среди вождей казачьих было немало князей – из рода Вишневецких, Глинских, Острожских…

– Изберут ли меня казаки, а, господин полковник?

– Сотник, ясновельможный, сотник, – поправил его Гуран.

– Помню, что сотник, помню. Но сколько же вам, господин Гуран, в сотниках ходить? Как только стану атаманом, тут же произведу в полковники. Причем слово мое твердое.

– Разве что, – безрадостно согласился Гуран.

– Во время штурма Дюнкерка ты, сотник, прославился? Прославился. А значит, вполне заслужил чин полковника. Правильно говорю, господин лейтенант? – обратился он к вошедшему и молча остановившемуся за спиной сотника д’Артаньяну.

Вряд ли мушкетер понял, о чем говорит Корецкий, однако счел своим долгом ответить по-французски: «Вы правы, сеньор». И вежливо склонить голову.

– Так все-таки, изберут ли, полковник? – снова обратился Корецкий к Гурану. – Какое твое предвидение?

Теперь левая рука его величественно лежала на эфесе сабли. Пистолет покоился за поясом. Подбородок гордо вскинут.

– Не сомневайтесь, господин Корецкий. Не стоит терять время. Казаки – народ нетерпеливый. Вон и лейтенант д’Артаньян пришел, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение. Как бы от французского командования, которое в выборы наказного атамана вмешиваться не собирается. Таковой была договоренность с самим его высокопреосвященством кардиналом Мазарини.

– Я послан комендантом крепости Дюнкерк, – подтвердил д’Артаньян. – Французским комендантом, как вы понимаете. Мы будем рады приветствовать в вашем лице полковника казачьего войска, наказного атамана, или как бы вас там ни называли…

– Ну, что ж, если казачья громада просит, а французское командование одобряет… – еще больше приосанился Корецкий. – Я согласен предстать перед ней и выслушать ее предложения.

– Еще бы! Там будут очень интересные предложения, – проворчал Архангел и, по своей неизменной привычке, провел рукой по шее, словно все ослаблял, ослаблял, но никак не мог окончательно ослабить душившую его петлю.

31

Осушив свой бокал, граф де Бельфор мечтательно взглянул на принесенную Кара-Батыром бутылку. Диана поняла его и поставила бутылку с остатками напитка в шкаф.

– Завтра же прикажу слуге привезти вам два десятка бутылок гасконского. Вижу, оно пришлось вам по вкусу. К тому же мне известно, что финансовые дела ваши пошатнулись. Когда я уйду, в соседней комнате вы найдете небольшой кошелек, оставленный моим слугой. Не удивляйтесь его содержимому. У вас будут еще какие-то просьбы ко мне?

– Вы божественно щедры, графиня. Мне, старику…

– Я вообще не терплю, когда начинают жаловаться на судьбу. А уж вам-то жаловаться на нее грех. Вы прожили свою жизнь богато и достойно.

– Хорошо, что вы готовы признать это.

– Однако вернемся к истории ордена. Так что же в действительности предпринял юный граф Гишар де Боже, завладев запиской Великого магистра?

– Мой рассказ окажется коротким, однако в нем будет изложено все, что мне известно о действиях Гишара де Боже. И, заметьте, вы – первая, кто слышит эту историю из моих уст.

– Польщена, мой неустрашимый рыцарь де Бельфор, весьма польщена.

Граф вновь отпил из бокала, откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, начал рассказ:

– Узнав, что король решил уничтожить его и весь орден с помощью суда инквизиции, Великий магистр де Моле отважился на крайний, с точки зрения религиозной морали, шаг: он приказал верным ему людям извлечь тело своего предшественника, а в гроб вместо него положить значительную часть сокровищ. Другую часть приказал спрятать в тайнике, но так, чтобы после его гибели ищейки короля довольно легко сумели отыскать их и доложить королю, что золото тамплиеров в его руках.

– Почему Великий магистр не попытался спастись? Неужели он не в состоянии был предвидеть действия короля? Почему магистр отдался в руки великого инквизитора Франции, если известно, что королевский двор был напичкан агентами ордена?

– Еще до ареста замок Тампль был оцеплен. К тому же Великий магистр не думал, что король решится арестовать его, а тем более – предать суду инквизиции.

– Но существует еще одна версия, что на самом деле Великий магистр Жак де Моле и высшие чины ордена были всего лишь подставными лицами, которые обязаны были в трудную минуту пожертвовать собой ради того, чтобы истинные руководители ордена остались неизвестными и были избавлены от преследований со стороны короля и папы римского, от внимания агентов инквизиции.[28]28
  Немало серьезных исследователей истории ордена тамплиеров придерживаются именно этой версии.


[Закрыть] Вы согласны с такой версией, рыцарь де Бельфор?

– Мне не хотелось бы ее обсуждать, – едва слышно пробубнил де Бельфор и на всякий случай осмотрелся.

– Значит, вы о ней тоже слышали.

– Никакой другой орден не породил такого множества слухов и предположений, как орден тамлиеров.

– А я уверена, что согласны. Именно потому, что вы убеждены: тот, старый орден, продолжает действовать втайне от правительства и церкви, а Париж наводнен его агентами. Вот вы и вынуждены пугливо оглядываться при самом упоминании о сокровищах тамплиеров.

Старец помолчал, тяжело вздохнул и произнес:

– На этот счет, графиня, существуют самые различные мнения. Стоит ли обсуждать их сейчас?

– Согласна, не будем касаться судьбы руководства ордена, вернемся в судьбе письма Великого магистра. Вы тоже уверены, что сокровища он спрятал в замке, а не где-либо в ином месте?

– Абсолютно. Сразу же после казни Великого магистра и его соратников Гишар де Боже обратился к королю Филиппу IV с просьбой разрешить ему перезахоронить тело дяди. Свою просьбу он объяснил тем, что сейчас, когда орден запрещен папой римским, а сановники его казнены, над прахом предшественника де Моле тоже могут надругаться. Кроме того, Гийом де Боже был единственным, кто покоился вне родового замка графов Боже. Вот племянник и решил исправить эту несправедливость.

– И король счел просьбу Гишара де Боже вполне объяснимой, – разочарованно вздохнула Диана.

– Поскольку не знал о существовании записки де Моле. Ну, а что произошло дальше, этого не ведает никто. Люди, прятавшие сокровища ордена, были умерщвлены самим Великим магистром. Людей, совершавших перезахоронение Гийома де Боже, та же судьба постигла по приказу племянника покойного.

– Поэтому можно предполагать… Кстати, каковы на сей счет ваши предположения?

– Те же, что и ваши. Архив и реликвии ордена были перевезены в гробу, в котором якобы находился прах Великого магистра. А сокровища, покоящиеся в колонне, перепрятаны в иное место. Во всяком случае, точно известно, что агенты короля сумели добраться до этой полой колонны, и были весьма и весьма разочарованы.

– Но кто-то уже потрудился осмотреть все то, что пока еще находится в склепе родового замка де Боже? – поднялась со своего кресла графиня.

– Было бы наивно полагать, будто граф оставил сокровища в склепе, – мрачновато улыбнулся своим беззубым ртом рыцарь де Бельфор. – Он ведь понимал, что рано или поздно сам факт перезахоронения натолкнет короля на мысль, что его попросту провели. Так что след теряется. И вряд ли кому-нибудь удастся отыскать его.

– Вы так думаете?

В ответ старец лишь виновато улыбнулся.

– Словом, даже если бы я завладела запиской Великого магистра, она не дала бы мне никаких шансов добраться до сокровищ.

– Ну, я уже сомневаюсь, сохранилась ли эта записка до наших дней. Когда-то давно ее похитили у меня, и с тех пор судьба ее неизвестна. Сейчас уже никто не сможет определить, куда повели ее кровавые следы. Но если бы она вдруг попала к вам, то погубила бы вашу жизнь точно так же, как погубила мою. Как погубит каждого, кто вдруг решит, что способен обнаружить сокровища тамплиеров. Похоже, что они прокляты Господом еще страшнее, чем люди, сумевшие неправедным путем накопить их.

– Это уже эмоции, рыцарь де Бельфор. Не будем спешить с ними.

– В таком случае говорите прямо: что, конкретно, вас интересует?

– У графов де Боже был только один замок?

Де Бельфор сидел с закрытыми глазами. Казалось, он дремал или пребывал в забытьи.

– Вы же прекрасно слышите мой вопрос, рыцарь де Бельфор, – пристыдила его Диана. – Ответьте: они владели только одним замком? Только тем, о котором мы оба знаем?

– Видите ли, мало кому известно, что, помимо родового замка, они как бы совладели еще и замком Аржиньи. В общем-то, формально он принадлежал одному из дальних, обедневших родственников Великого магистра де Боже. Но граф позаботился о том, чтобы родственник не продал его и имел достаточно средств на содержание.

– Словом, позаботился о своем пристанище на тот случай, если судьба окажется немилостивой к нему. Весьма благоразумно. Где находится этот замок?

– В департаменте Рона.

– То есть замок Аржиньи, расположенный в департаменте Рона?

– Похоже, что так, – тяжело вздохнул старик.

– Судя по вашему вздоху, вы не сумели даже бегло осмотреть его потайные места.

– Как и доверенные люди короля Филиппа IV. Поскольку в то время замок находился вне пределов его владений.

– Вот это уже любопытно.

– Хотя бы потому, что об этом сейчас мало кто помнит. К тому же король мог и не догадываться, что на самом деле истинным владельцем замка является род де Боже.

– Значит, я все же не зря преодолела столько миль, чтобы встретиться с вами, – почти торжествующе рассмеялась графиня де Ляфер. – Как бы ни развивались дальнейшие события, уже не зря.

33

Часовые встретили их скрещенными копьями.

– К командующему, – объяснил им д’Артаньян. – Его высочество принц Конде ждет нас.

Появившийся в дверях гвардейский офицер удивленно окинул взглядом сначала мушкетера, потом пришедших вместе с ним Корецкого, сотника Гурана, де Мореля, Хозара и Архангела. Очевидно, так и не поняв, какие обстоятельства могли свести вместе этих людей и в связи с чем принц де Конде может ожидать их визита, спросил:

– Вы уверены, что командующий ждет именно вас? – Ничто так не пришлось бы ему кстати, как возможность выставить отсюда мушкетера.

– Я же не уверен в другом: действительно ли вам позволительно сомневаться в этом, лейтенант? Извольте тотчас же доложить командующему о прибытии лейтенанта графа д’Артаньяна.

Поколебавшись для приличия несколько мгновений, гвардеец все же решил, что нервы командующего, как и нервы мушкетера, испытывать не стоит. И приказал солдатам пропустить всю эту странную публику.

Увидев в конце зала, у камина, сидящих в креслах рядом друг с другом полковника Сирко и принца де Конде, майор Корецкий ошарашенно споткнулся и попятился назад. Однако Гуран и Хозар остановили его и грубо подтолкнули к сидящим.

– Вы не хотите говорить с нами, пан Корецкий? – смерил его презрительным взглядом Сирко. – Мы специально послали за вами гонцов, и вдруг такая холодность.

– Но… простите, пан полковник. Люди, которых вы послали за мной, сказали, что вы… страшно даже подумать, погибли.

– Вас это сообщение удивило? Я спрашиваю: вас, майор Корецкий, это очень удивило? Разве не этой вести вы ждали от нанятого вами убийцы Архангела, который стрелял в меня, однако не попал?

Сирко говорил по-польски. Один из офицеров, стоя за спиной принца Конде, переводил ему смысл разговора. Принц медленно отпивал из большого кубка свое любимое бургундское вино и разглядывал сотника Гурана. Больше всего его заинтересовал именно этот, одетый в диковинные шаровары, могучий воин. Корецкий же не вызывал в нем абсолютно никакого интереса. Еще один предатель, убийца, дезертир… Сколько их прошло перед глазами полководца!

Обычно он не тратил на них более пяти минут. Да и, попадая к нему на суд, эти пройдохи тоже знали свою судьбу: петля на ветке ближайшего дерева.

Однако сейчас случай особый. В заговоре против командующего наемными казачьими войсками принимал участие польский офицер. К тому же советник польского посла. И полковник Сирко абсолютно прав: суд должен совершиться в его, принца де Конде, присутствии. Дабы польский посол мог убедиться, что эти мерзавцы – офицер и наемный убийца, тоже поляк, не стали жертвами ни стычки с казаками, ни убийства их в продолжение давнишней вражды между поляками и украинцами.

– Пан Сирко ошибается, – пытался взять себя в руки Корецкий. – Мне совершенно не понятны причины этого его подозрительного тона. Как известно, я пребываю здесь по поручению польского правительства, выполняя волю самого короля.

– Не будем вмешивать в эту историю королей, – взял со стола свой бокал с вином Сирко. – Коль уж они не подлежат нашему суду, зачем тревожить их недобрыми воспоминаниями, да простит меня присутствующий здесь член королевской семьи принц де Конде. Ты, – показал он пальцем на Архангела, – ты-ты, ангел мазовецкий, подойди поближе. У тебя есть еще такая возможность: подойти поближе, постоять, услышать собственный голос…

Архангел ступил несколько шагов и остановился чуть в сторонке от Корецкого. Сейчас он старался всячески подчеркнуть, что не имеет ничего общего с этим человеком.

– Не бойся, говори прямо. Кто подбивал тебя стрелять в меня? Кто обещал заплатить тебе за мое убийство?

Землистое, усеянное фиолетовыми фурункулами лицо Архангела покрылось испаринами пота. По-волчьи, всем телом развернувшись, он исподлобья внимательно посмотрел на Корецкого, словно пытался предугадать: не станет ли тот оспаривать все, что он собирался поведать высокому и скорому суду?

– Этот господин, ясновельможный атаман Сирко. Он, майор, приказал убить вас, – кивнул в сторону Корецкого. – С чего бы мне самому пули для вас отливать?

– Неужели кто-нибудь из присутствующих верит этому трактирному пропойце? – проговорил Корецкий, вскинув побледневший дрожащий подбородок. – Ваше высочество, – обратился он к де Конде, – я прошу вас вмешаться. Я давно являюсь советником посла Польши в Париже и, видит Бог, всегда с одинаковым рвением защищал интересы и Польши, и любимой мною Франции.

Корецкий говорил по-французски. Переводчик не понадобился. С того мгновения, когда де Конде понял, что обращаются к нему, он чуть приподнял бокал и с нескрываемым презрением рассматривал советника через розоватую дымку вина.

В ситуации, в которой он сейчас оказался, принц мог бы и пожалеть о том, что покушение не удалось. Что ни говори, речь идет о невесть откуда появившемся полковнике, который вырвал у него славу освободителя Дюнкерка. Ему, одному из опытнейших полководцев Европы, трудно будет объяснить Парижу, как могло произойти, что доблестные мушкетеры и гвардейцы столько раз откатывались от стен этой крепости, предоставив казакам возможность с первого же штурма оседлать ее стены. Причем совершили они штурм, понеся самые малые потери, о которых всякий полководец может разве что несбыточно мечтать.

Правда, при этом Сирко нарушил условия, которыми были оговорены прибытие казачьих войск и их взаимодействие с армией. Но кто решится высказать сейчас этот упрек полковнику победителей, не рискуя быть осмеянным?

Да, у Конде не было оснований восхищаться успехами атамана Сирко. Однако он никогда не снизошел бы до такой подлости, как убийство этого, несомненно, талантливого полководца, чье войско больше напоминает осколок орды хана Батыя, чем полки европейской армии.

Впрочем, это уже не имеет никакого отношения к истории, в которую полковник Сирко войдет именно как победитель битвы при Дюнкерке.

– И что же он обещал тебе за труды твои иудины? – продолжал тем временем допрос Сирко. Он говорил совершенно спокойно, словно речь шла не о покушении на него самого, а о незначительном проступке загулявшего сотника.

– Деньги и чин лейтенанта.

– Чин лейтенанта? Тебе-то он зачем? – иронично рассмеялся Сирко. – Разве для того, чтобы стрелять в людей из-за угла, нужен еще и офицерский чин?

– Помилуйте, пан атаман. Не по своей воле. А что до чина… Для нас, безродных, чин лейтенанта, как для вас – чин маршала Франции.

Сирко поставил свой бокал на столик и, пока переводчик переводил принцу де Конде сказанное Архангелом, незаметно проследил за выражением его лица. В этой ситуации вспомнить о маршале Франции все равно, что метнуть из рукава нож в глотку.

– Вот уж не знал, что офицерские чины в польской армии добываются таким способом. Интересно, с каких пор и с чьего благословения? Я знаю сотни других офицеров, которые добывали себе чины и славу в боях против осман, ордынцев и тевтонских рыцарей. А посему последний вопрос: зачем Корецкому понадобилась моя голова?

Архангел еще раз мельком взглянул на мрачно безмолствовавшего майора и… махнул рукой, убеждая себя, что мнение советника о нем не имеет теперь никакого значения. Бояться человека, уже задыхающегося в петле, тоже нет смысла.

– Об этом, конечно, лучше сказать ему самому.

– Но спрашивают тебя, – впервые повысил голос Сирко. – Причем спрашивают, как видишь, пока что по-хорошему.

– Когда бы мне удалось… – Архангел замялся, закашлялся. – Словом, если бы казаки остались без атамана, ясновельможный майор Корецкий сразу же стал бы полковником.

– Он – полковником?! – удивленно перевел Сирко взгляд на Корецкого. – Каким образом? Неужто рассчитывал, что этим чином наделил бы его казачий совет?

– Не только. У него есть грамота. После вашей гибели он был бы назначен командующим казачьими полками и комендантом города, с чином полковника польской армии.

– Ах, вот оно что! Покажите-ка эту грамоту! – резко молвил Сирко, пронизывая гневным взглядом Корецкого. – Не заставляйте меня подниматься, майор Корецкий. Я сказал: грамоту сюда!

Дрожащими руками Корецкий расстегнул китель, на несколько секунд замер и вдруг выхватил откуда-то из-за пояса пистолет.

Однако в то мгновение, когда он навел пистолет на Сирко, Хозар дотянулся до него, подбил руку, и пуля ушла в потолок, позади кресел, на которых сидели полковник и принц. Еще через несколько мгновений Гуран и Хозар скрутили Корецкому руки и, поставив его на колени, извлекли из внутреннего кармана уже довольно измятую – очевидно, майор все время носил ее при себе, опасаясь расставаться хотя бы на несколько минут, – грамоту.

Сирко бегло прочел ее и, не проявив особого интереса, передал де Конде. Но подпись запомнил. Как оказалось, благословлял Корецкого на это злодейство сам коронный гетман. Как командующий польскими войсками в Украине он предпочел бы, чтобы Сирко и большинство его казаков навеки остались в земле Франции.

– На польском и французском языке написано, – обратил Сирко внимание главнокомандующего французскими войсками. – Даже это учли. Чтобы легче было объясняться с французскими властями, когда придет пора принимать командование казаками.

Де Конде пробежал взглядом текст грамоты, швырнул ее на стол и снова взялся за бокал. Мелкими глотками, с наслаждением потягивая вино, он в упор рассматривал Корецкого, которому казаки, все еще держа его за руки, позволили подняться с колен.

– Я понимаю, что у вас появилось желание лично вздернуть подлеца, решившего добыть себе чины не в честном бою, а подлым убийством. Однако мне не хочется, чтобы казнь его была связана с вашим именем.

– Истинно так, – кивнул Сирко, как только офицер перевел ему слова де Конде. – Мне тоже не хотелось бы, чтобы из-за этого подонка у нас возникли трения с польским правительством. Не время сейчас. Свои отношения с королем Речи Посполитой мы привыкли выяснять на подольских холмах.

– Тем не менее эти люди совершили преступление на Французской земле. Поэтому их будут судить по законам Франции и по законам военного времени. Свидетельств более чем достаточно. Увести их обоих, – сказал де Конде, обращаясь к стоящим в стороне от казаков офицеру и двум солдатам.

– Да, пусть меня судят! Пусть судят по французским законам! – закричал Корецкий, вырываясь из рук казаков. – Но сначала верните мне грамоту! – Он бросается к столу, тянется руками к бумаге. – Я послан сюда самим канцлером и коронным гетманом! И должен принять командование казачьими полками! – выкрикивал он, упираясь и не позволяя солдатам вывести себя из зала. – Во мне тоже течет украинская кровь! Я имею право!

– Это не украинская кровь течет в тебе! – бросил в ответ Сирко, подхватываясь. – Это вообще не кровь! Это в тебе помои с господского стола текут, холуй!

34

Гяур давно не знал такого крепкого сна. Это был сон победителя. Ускоренный марш из Варшавы до Гданьска, морской переход, абордаж, ночной штурм крепости – вся эта лавина событий была прервана крепким сном и принадлежала теперь прошлому да воспоминаниям. Он же проснулся, чувствуя себя возрожденным, как феникс.

Замок графа де Борнасье, хозяева которого предоставили в распоряжение полковника Гяура весь второй этаж, располагался на высоком холме, почти у самой крепостной стены. Однако осаждавшие Дюнкерк французские войска пощадили это строение. Ни одно ядро не разорвалось у его стен, ни одна пуля не вонзилась в стену. И теперь Гяур был признателен им не меньше, чем старик-граф, охранявший свое родовое гнездо все то время, пока молодой де Борнасье с семьей дожидался освобождения города в поместьи дяди, где-то в окрестностях Амьена.