Текст книги "Костры Фламандии"

– А главное, не забывайте, что граф де Корнель – чиновник с большим будущим, – ослепительно улыбнулась Диана. Это была улыбка примирения, которой графиня стремилась не столько сдружить Гяура с графом Корнелем, сколько заставить князя вовремя смириться с тем, что она уже замужем. Простив ей при этом кажущуюся поспешность. – Словом, перед вами – будущий министр в правительстве Франции.

– Гра-фи-ня… – запоздало попытался урезонить ее де Корнель.

– Но я ведь не сказала, что речь идет о кресле первого министра Франции, – развела руками Диана. – Так что у кардинала Мазарини причин для беспокойства нет.

– Пока что нет, – полушутя уточнил Гяур. Уж он-то прекрасно знал: если Диана де Ляфер решит сделать своего графа первым министром и даже кардиналом, она этого добьется.

– Ну что вы, что вы! – почти испуганно замахал руками де Корнель и на всякий случай осмотрелся, не слышит ли кто-нибудь из посторонних. – При мне подобных прожектов прошу не излагать.

– Богобоязненная скромность – вот что губит графа де Корнеля, – вздохнула Диана. И глаза ее покрылись тенью грусти. «Не будь рядом самого де Корнеля, она бы высказалась значительно резче, – понял Гяур. – О, если бы чиновника не было сейчас рядом!».

Появился слуга Симон. Большой поднос, которым он решил осчастливить гостей, был заставлен двумя бутылками вина, бокалами и блюдечками с аккуратно нарезанными на них кусочками мяса.

– Мы понимаем, что угощение слишком скромное, – повторил он слова прихворавшего старика-хозяина.

Все трое подошли к столику и, подождав, пока слуга наполнит бокалы, подняли их, чтобы выпить стоя.

– Я рад, что у вас все так хорошо… складывается, – с трудом подыскал нужное слово Гяур. И графиня де Ляфер должна была воспринять сказанное, как тост.

– Жизнь полна неожиданностей, мой… – она запнулась на полуслове и с нескрываемым огорчением взглянула на графа Корнеля.

Но он уже наслаждался вином. Отношения между графиней и князем не составляли для него никакой тайны. Направляясь в этот дом, он заранее смирился с тем, что ему придется быть свидетелем воспоминаний двух молодых людей из иного поколения и иного мира. И самое мудрое, что он может сделать в этой ситуации – вести себя так, словно ничего особенного не происходит. Граф и пытался вести себя именно так.

– …мой храбрый князь, – запоздало, причем не без некоторой опаски, завершила Диана.

– Одна из неожиданностей как раз и состоит в том, что каким-то непонятным образом вы сумели оказаться в Дюнкерке, – сухо констатировал Гяур. – Хотя здесь еще не столь безопасно, чтобы можно было совершать деловые поездки.

– Мы попали в этот город исключительно благодаря храбрости графа де Корнеля, – несколько высокопарно произнесла Диана.

– Ах, благодаря храбрости графа? Что ж, это многое объясняет, – полковнику не нужно было вкладывать в свои слова хоть какие-то оттенки иронии, поскольку они заложены были в самом их появлении.

– Притом что самого его привели сюда интересы Франции.

– Что мог бы засвидетельствовать первый министр, кардинал Мазарини, – с легким поклоном поддержал ее граф.

– А то, что храбрость графа действительно не знает пределов…

– Но… графиня! – взмолился де Корнель.

– Все-все, успокойтесь, мой исстрадавшийся от скромности граф де Корнель! – охотно оставила эту тему Диана, вряд ли представлявшая себе, какое именно свидетельство исключительной храбрости своего супруга она должна привести, дабы поразить воображение Одара-Гяура. – Больше к этой теме возвращаться не будем. По крайней мере, в вашем присутствии.

Все трое вежливо помолчали, давая понять друг другу, что церемония знакомства завершена.

– Кстати, графиня, вы совершенно забыли о цели нашего визита к полковнику, – несмело нарушил его де Корнель.

– Цели? – попыталась сморщить лоб Диана. – Разве она существовала? Обычный визит вежливости в связи с нашим появлением в освобожденном городе.

– Это сомнениям не подлежит. Но ведь вы до сих пор не сообщили князю о нашей милой спутнице.

– Феноменальная память, – изумилась Диана упавшим голосом. – Так вовремя вспомнить о спутнице!

– Когда вы говорили о цели своего визита к полковнику Гяуру, – в голосе графа появились канцелярские нотки жесткости; ему явно хотелось поскорее перевести сугубо мужское внимание молодого князя со своей жены на подругу Дианы, – то первым упомянули желание представить ему свою давнюю знакомую.

– Ах, мой нетерпеливый граф, вы никак не поймете, что я никогда ничего не забываю. Никогда и ничего, – зазвучали в ее голосе уже довольно четко различимые нотки мстительности.

И Гяуру вспомнилась смерть майора де Рошаля и его слуги в Каменце. А еще смерть испанского идальго в поле неподалеку от ставки принца де Конде. Гибель двоих наемных убийц, имевших несчастье посягнуть на ее честь в Варшаве. Нелегко же будет графу ужиться с женщиной, для которой заговоры и убийства давно стали неотъемлемыми атрибутами ее светской жизни.

– Но коль уж зашла речь о спутнице… – Исключительно из сострадания к графу настоял на продолжении этой темы Гяур. – Не томите его, откройте тайну появления этой дамы.

– Я так и предполагала, что вы тут же ударитесь в спешку, Гяур, – с упреком вздохнула Диана. – Вот видите, граф, вы уже успели заинтриговать полковника.

– Напомню, что оба они очень молоды, – нервно напомнил ей де Корнель, даже не подозревая, какую подлую рану наносит своей супруге. – Не исключено, что сводим их не мы, а сама судьба.

– Ну, если даже вы так считаете… Что их сводит сама судьба…

Графиня встретилась взглядом с Гяуром. Несколько мгновений они смотрели глаза в глаза, но это был поединок не взглядов, а характеров, терпения.

– Так, о какой спутнице идет речь? – стоял на своем Гяур, чувствуя, что сюрпризы, дарованные ему этим визитом, все еще не исчерпаны.

– Мой вам совет, пылкий князь: немедленно на коня – и поезжайте к реке. Там, в усадьбе лесника, вас ждет трофей.

Гяур удивленно посмотрел сначала на Диану, затем на ее супруга.

– Меня ждет… трофей? Я верно понял вас, графиня?

– Ваше знание французского безукоризненно, князь. Однако, на всякий случай, повторю по-польски: именно трофей. Награда за взятие города. Ничего не поделаешь, военная традиция, не правда ли?

«Значит, речь идет не о Власте», – посмел предположить Гяур. Чувство облегчения смешалось в его душе с разочарованием.

– И в каком же он облике?

– В облике вечной неожиданности, мой недогадливый… пардон, – спохватилась она, вспомнив, что рядом стоит супруг. – Словом, не задавайте лишних вопросов, князь. Распорядитесь, чтобы вам подали коня.

– Странно, мне казалось, что, с вашим появлением в моей обители, самый большой сюрприз мне уже преподнесен, графиня. Но, если вы так настаиваете… Симон!

– Я здесь, – появился из-за портьеры слуга.

– Прикажи седлать коня.

40

– Господин полковник, – предстал перед Сирко сотник Гуран, являвшийся теперь и адъютантом, и телохранителем командующего казачьим корпусом. – К вам просится священник.

– Исповедать пришел? Объясни ему, что майор Корецкий промахнулся. – Сирко смертельно устал. Он сидел, откинувшись на спинку плетеного кресла, совершенно обессилевший, безучастный ко всему, что происходило вокруг.

– О покушении он уже знает.

– И что теперь на самом майоре и его наемнике надлежит продемонстрировать свое мастерство палачу.

– Священник говорит, что только что примчался из Овьена. У него важное поручение.

– Когда он успел сказать тебе все это? – устало поднялся Сирко. Он лишь недавно вернулся в отведенный ему под резиденцию командующего брошенный хозяевами особняк, который Гуран и старший квартирмейстер подыскали почти в центре города. С утра Сирко успел объездить все валы, осмотрел крепостные стены, которые теперь придется защищать; вместе с казаками-пушкарями придирчиво оценил доставшиеся им добротные английские орудия, очень жалея при этом, что придется оставлять их французам.

Да, горожанам еще только надлежало прийти в себя после пережитого штурма. А Сирко уже нужно было думать, как достойно отстаивать Дюнкерк. Судя по донесениям казачьих разведчиков, рыскавших в окрестностях крепости вместе с несколькими местными французами, испанцы поспешно стягивают войска, постепенно приближаясь к городу берегом моря.

Но главное, что удалось узнать от одного из пленных, – береговые отряды ждут подхода кораблей с десантом, который вышел из Испании еще до штурма Дюнкерка и предназначался для высадки на побережье где-то западнее города. Теперь капитаны, конечно же, сменят курс, чтобы высадить десант у форта «Мардик», да к тому же поддержат наступающих огнем своих орудий.

– Выслушивать его было нетрудно, – объяснил Гуран. – Священник неплохо говорит по-польски и даже немного знает украинский. Родом он с Холмщины.

– Но в Овьен прискакал, надеюсь, не из Польши? – Сирко вновь опустился в стоящее у окна кресло и растер ладонями лицо. Штурм и все последующие хлопоты отпечатывались на нем свежими морщинами.

Пока Гуран спускался на первый этаж и потом вместе со священником поднимался к нему в кабинет, Сирко умудрился уснуть. Это было какое-то мгновенное забытье, которое не раз случалось с ним прямо в седле, во время изнуряющих кавалерийских переходов.

– Господин полковник, – негромко позвал Гуран, прокашлявшись. Он решил, что Сирко просто-напросто задумался. Но, поняв, что произошло на самом деле, виновато посмотрел на священника и развел руками.

– Я подожду, – спокойно заметил священник, ничуть не удивившись. И, не ожидая приглашения сотника, опустился в стоящее в углу, возле мраморной античной статуи, кресло.

Священнику было под пятьдесят. Но об этом могли свидетельствовать только его молочно-седые волосы. Лицо же оставалось на удивление свежим и гладким. Ни возрастная «пергаментность», ни морщины по нему пока еще не прошлись.

– Знаете что, ксендз, – неожиданно посоветовал Гуран, – вы говорите, говорите. Он и во сне услышит.

Священник сочувственно взглянул на сотника, как на несмышленое дитя, и решительно передернул плечами.

– Я вынужден буду говорить такое, что господину наказному атаману и присниться не может.

– Воля ваша.

Сотник присел на стул, поставленный почти у самой двери, и тоже принялся терпеливо ждать, внимательно следя за каждым движением священника. Тот затылком чувствовал его взгляд, нервничал, прокашливался и несколько раз намекал сотнику, что тот может идти по своим делам. Он, мол, и сам дождется, когда полковник немного отдохнет.

Однако Гуран всякий раз отвечал коротко, но совершенно определенно: «Не велено». Слишком свежи были воспоминания о покушении на атамана.

Ну а проснулся Сирко неожиданно, при полном молчании присутствующих. Поднял голову, пристально всмотрелся сначала в лицо сотника, затем – священника.

– Иезуит? – сурово спросил он.

– Волей Божьей, господин наказной атаман.

– Откуда? Кто послал?

– Я настоятель местного монастыря иезуитов отец Антоний. Пока испанцы были в городе, мы оставили монастырь. Теперь вот, с Божьей помощью, возвращаемся.

– И здесь иезуиты! – простодушно, хотя и несколько запоздало, возмутился Сирко. – Монастырь-то ваш цел?

– Бог не допустил его разрушения. Хотя и вынужден признать: испанцы успели основательно разграбить его. Другое дело, что во время своего исхода все самое ценное из келий монастырских мы успели вывезти.

«Э, да не тот ли это гонец, на появление которого намекала недавно Камелия? – вдруг подумалось Сирко. – Похоже, что он».

– Я прикажу, чтобы ни один казак даже ногой на территорию вашего монастыря не ступал, так что моих воинов вам опасаться нечего. Что еще?

– Премного благодарен. Нам и в голову не приходило опасаться ваших степных рыцарей, которые уже продемонстрировали свое благородство по отношению к пленным испанцам.

– Увидим, как эти идальго станут относиться к пленным казакам, – проворчал полковник, – если только, не доведи Господь…

– Я же не сомневаюсь, – продолжил свою мысль иезуит, – что по отношению к монахам ваши воины будут демонстрировать так же дружелюбие, как и по отношению к горожанам, которые весьма признательны вам.

– Вот это вы и засвидетельствуйте перед Богом и командованием французской армии, – поднялся Сирко и, попросив священника сидеть, прошелся по кабинету. – Для нас это важно.

– И засвидетельствуем, можете не сомневаться. В свою очередь, хотел бы высказать то, что важно для нас. То есть для тех, кто уполномочил меня провести переговоры с вами как с полководцем, чья слава после штурма Дюнкерка будет греметь по всей Европе.

– Кто же успел столь основательно уполномочить вас? – Обмен любезностями вовсе не освобождал Сирко от неприязни, которую он питал к иезуитам и которая, в свою очередь, подпитывала недоверие к ним.

Иезуит отшатнулся так, словно ему плюнули в лицо. В другой ситуации он, очевидно, повернулся бы и ушел, однако не для того прибыл сюда, чтобы демонстрировать свои амбиции.

– Мы отдаем себе отчет в том, что вы принадлежите к иной вере и служите в казачестве, которое всегда холодно, а порой и враждебно…

– Не порой, а всегда… враждебно, – тут же уточнил полковник.

– … Порой враждебно, – настоял на своем монах, – относилось к католичеству и, в частности, к ордену иезуитов.

– Иезуит – он и в дипломатии иезуит, – иронично покачал головой полковник.

– Мы ждали вашего прихода еще с того момента, тогда Хмельницкий подписал договор о найме, подвел казачьи сотни к Гданьску и стало ясно, что, несмотря на все интриги польской шляхты, казачий корпус все же прибудет на землю Франции.

– Но почему ждали именно вы, монахи-иезуиты? – удивленно спросил Сирко.

– Чтобы продолжить беседу, мы должны остаться тет-а-тет, господин атаман. Независимо от того, насколько вы доверяете своему офицеру, – кивнул он в сторону Гурана.

Едва заметным движением головы Сирко попросил сотника выйти. Неслышно ступая, словно все еще опасался разбудить своего командира, сотник удалился.

– Я представляю здесь интересы королевича Яна-Казимира[29]29
  После смерти своего брата, польского короля Владислава IV, королевич Ян-Казимир Ваза был избран в 1648 году королем Речи Посполитой. Именно он вел упорную борьбу с национально-освободительной армией Богдана Хмельницкого. Победа восставшего украинского народа и вызванные этим раздоры в среде польской аристократии привели к тому, что в 1668 году Ян-Казимир Ваза вынужден был отречься от престола.


[Закрыть], брата ныне правящего короля Владислава IV, – сказал священник, как только дверь за сотником закрылась.

– Уж не собирается ли королевич Ян-Казимир с помощью двух тысяч моих казаков овладеть престолом Польши? Можете сообщить ему, что мы готовы выступить хоть завтра.

– Вряд ли его можно соблазнить подобными прожектами. По характеру своему он – не авантюрист.

– В Польше, где королей избирают, взойти на трон, не будучи авантюристом?.. В это трудно поверить.

– Вы – талантливый полководец, полковник Сирко, – осуждающе посмотрел на него настоятель монастыря, подойдя настолько близко, словно хотел что-то прошептать атаману на ухо. – Но… Впрочем, не будем сейчас об этом. Все мы, кто поддерживает Яна-Казимира как претендента на трон, рассчитываем, что со временем вы станете таким же мудрым и дальновидным политиком.

Сирко и сам понял, что повел себя слишком уж «по-казачьи», и что говорить в таком тоне с представителем наследника престола не стоит. Независимо от того, как он относится к его предложениям. Но все же не удержался, чтобы не заметить:

– Скорее всего окажется, что становиться дальновидным польским политиком мне, вояке, ни к чему. И все же прошу прощения. Готов выслушать внимательно и с пониманием.

Священник помолчал. Ему понадобилось несколько минут, чтобы невольная вспышка эмоций, произошедшая во время их разговора, была окончательно погашена.

– К сожалению, король Владислав обладает не столь крепким здоровьем, чтобы в Варшаве всерьез не задумывались над тем, кто сменит его на троне.

Священник вскользь взглянул на Сирко, прошелся по кабинету и остановился, глядя в черноту камина.

– Это понятно. Что еще?

– Претендентов, как вы знаете, немало. Их нетрудно найти как в самой Варшаве, так и в Литве, Швеции и даже в Венгрии. Да-да, и в Венгрии тоже. Известный вам князь Юрий Ракоци[30]30
  Юрий Ракоци (Ракочи) – с 1648 по 1658 год был семиградским князем. До восхождения на семиградский престол упорно предлагал себя в качестве претендента на престол Речи Посполитой.


[Закрыть] никогда не скрывал, что уже давно видит себя на польском троне. Причем демонстрирует свои притязания слишком вызывающе. Слишком.

– Явно рассчитывая при этом на помощь украинских казаков.

– Нет претендента на польский трон, который бы в той или иной мере не принимал в расчет недовольство значительной части казачества, – спокойно заметил посланник.

– Истинно так, истинно. Однако вернемся к претендентам, – помог ему быстрее подойти к сути разговора Сирко.

– Реальных два: Ян-Казимир и его брат Кароль[31]31
  Кароль (Карл-Фердинанд) Ваза, брат польских королей Владислава IV и Яна-Казимира, вроцлавский бискуп, действительно претендовал на освободившийся трон, однако отказался от борьбы за него в пользу своего брата – Яна-Казимира.


[Закрыть]. Поэтому я и пришел к вам, полковник. Если кандидатуру Яна-Казимира поддержите вы и ваши офицеры, тогда ее поддержат и многие другие полковники реестрового казачества, а также кошевой атаман и офицеры Войска Запорожского. А раз поддержат они – значит, поддержит Сечь, вся Украина. В свою очередь, орден иезуитов сделает все возможное, чтобы вы, господин полковник, обязательно попали в состав украинского посольства, которое будет направлено на элекционный сейм.[32]32
  Элекционный сейм – специальный сейм Речи Посполитой, который созывался для избрания короля. Напомню, что, в отличие от других монархий, в Польше трон по наследству не передавался.


[Закрыть]

– Я – в составе посольства на сейм? – снисходительно ухмыльнулся Сирко. – Это невозможно по множеству причин, главная из которых – я к этому не стремлюсь. И мне там нечего делать. Уж кому-кому, а мне совершенно безразлично, кто там, в Варшаве, взойдет на трон.

– И все же вы не только войдете в состав посольства, – с лукавым упрямством продолжил свою мысль настоятель монастыря, – но и возглавите его. Для этого вам вовсе не нужно с кем-то интриговать, чего-то упорно добиваться.

– Перед вами, как вы успели заметить, воин, а не политик. Для сейма больше подходит полковник Хмельницкий. Ведь он и по духу, и по воспитанию – ваш!

– Что значит «ваш»?

– Разве вам не известно, что он – воспитанник Львовской иезуитской коллегии? Вам с ним объясняться будет куда легче, нежели со мной.

– Воспитанник иезуитской коллегии, который предал учение Игнация Лойолы – вот кто такой Хмельницкий.

– Именно это поможет ему поднимать на борьбу с поляками тысячи православных украинцев.

– Вряд ли. Известно, что, уже будучи в турецком плену, Хмельницкий не только отрекся от иезуитства, но и вообще от христианства, поскольку перешел в мусульманскую веру? Стоит только кардиналу ордена приказать, и наши агенты по всем городам и селениям разнесут весть о том, что на самом деле гетман Хмельницкий – правоверный магометанин и пытается завести вражду между поляками и украинцами, чтобы таким образом помочь туркам и татарам поработить оба эти народа.

– Коварный замысел, – признал Сирко.

– А разве вам неизвестно, как Хмельницкий поддерживает короля Владислава и его супругу, этих закоренелых иезуитоненавистников?

– Неизвестно, – простецки отрубил полковник, однако настоятель сделал вид, что ничего подобного произнесено не было.

– И как, в плату за это, – продолжил иезуит, – королевская чета возвышает его, видя в Хмельницком опору своего трона в Украине? Нет, господин полковник, в своей поступи к верховной власти претендент на трон Ян-Казимир полагаться будет не на Хмельницкого, а на вас. И еще на нескольких влиятельных казачьих офицеров.

– И на мою вражду с Хмельницким, которую вы с Яном-Казимиром обязательно попытаетесь посеять между нами, – хищно сощурился Сирко, коршуном нависая над приземистым настоятелем монастыря.

– Но-но, – прикрылся тот массивным крестом, словно шитом. – Мы не стремимся к разжиганию вражды между вами. Сейчас это вообще не в наших интересах.

– До поры до времени, – презрительно смерил Сирко настоятеля своим пронизывающим взглядом.

– До поры, – естественно, цинично ухмыльнулся настоятель. И, вновь отвернувшись к камину, глядя в него, словно там горел невидимый Сирко черный огонь иезуитства, добавил: – Мы не желаем, чтобы вражда ваша стала кровной, но в то же время никогда не допустим, чтобы она окончательно угасла.

– Этого вы могли бы и не говорить, – процедил атаман.

– Мог бы, если бы вы сами не желали услышать нечто подобное. Впрочем, сейчас вы должны думать не о каком-то там конфликте с одним из казачьих офицеров. И вообще, у меня появилось опасение, господин Сирко, что Хмельницкий больше не будет вашим соперником: ни во время формирования посольства на сейм, ни в воинской славе. Орден всегда находит возможность усмирять подобных людей.

И полковник отметил про себя, что улыбка, которой настоятель монастыря озарил при этом полковника, могла бы украсить лицо самого закоренелого палача.

– Кто бы в этом усомнился, – проворчал он, – когда речь идет об иезуитах?

– Вы же, полковник, сможете в полной мере ощутить королевскую руку поддержки Яна-Казимира. Именно вы, а не замышляющий восстание вероотступник Хмельницкий.

– Что вы хотите всем этим сказать? – только теперь по-настоящему встревожился Сирко. – Что готовите убийство генерального писаря реестровых казаков?

– Мы всегда ограничиваемся только молитвами, – покачал головой настоятель, ощериваясь в волчьем оскале. – И воздействуем на ход событий только молитвами. Правда, еще иногда проклятиями.

– Ну, цену молитвам и проклятиям иезуитов в Украине знают. И помнить будут веками.

* * *

Иезуит умолк. Сирко тоже молчал. То ли ждал, что он продолжит свою «тронную» речь, то ли просто прикидывал, как бы помягче и в то же время со всей возможной твердостью ответить посланнику Яна-Казимира, пока что пребывающего то ли в Австрии, то ли в Саксонии.

– Передайте престолонаследнику Яну-Казимиру, что казаки поддержат только того претендента, который поклянется не лишать их давних казачьих вольностей, дарованных его предшественниками.

– Уверен, что польский принц сочтет эти требования вполне законными, – оживленно отреагировал иезуит. Сирко пошел на переговоры и даже начал выдвигать свои условия. Разве не ради этого он, настоятель монастыря, прибыл сюда?

– А также того претендента, который о защите южных земель Украины будет заботиться так же, как о защите Варшавы.

– Не является ли священным долгом каждого монарха охранять подвластные ему земли? – еще решительнее поддержал его монах, молитвенно сложив руки у подбородка.

– Но обо всем этом Яну-Казимиру или всякому прочему претенденту предстоит вести переговоры с теми атаманами, которые к моменту созыва элекционного сейма окажутся во главе украинского казачества. Так что все это – потом.

Настоятель недовольно покряхтел, поскольку его всегда раздражала нерешительность людей, с которыми приходилось иметь дело, тем не менее сдержанно прокряхтел:

– Которые окажутся во главе казачества, это понятно…

– А пока что, преподобный, попытайтесь доходчиво объяснить мне как новопостриженному монаху – седьмую заповедь Господнюю: с какой стати иезуитский орден настолько возлюбил Яна-Казимира, что добивается, чтобы на престол взошел именно этот претендент? Только откровенно, откровенно.

Священник удивленно уставился на Сирко. Ему, очевидно, показалось, что полковник вновь решил поиздеваться над ним.

– Вы и в самом деле не понимаете, почему? Неужели вам до сих пор неизвестно, что мы, иезуиты, возвели королевича Яна-Казимира в сан кардинала иезуитского ордена?

– Яна-Казимира – в кардиналы?!

– Что вас так удивляет? Мог ли орден упустить такую возможность – возвести на трон человека, пребывающего под его неусыпным патронатом, благодаря которому, и сам король тоже будет чувствовать себя уверенно и защищенно? То есть мы всего лишь прибегли к тому, к чему обязаны были прибегнуть при данном монархическом раскладе.

– Вот видите, как плохо иметь дело с ничего не смыслящим в политике воякой. Не знать о том, что королевич стал кардиналом иезуитов!

– Наоборот, иногда очень удобно иметь дело именно с таким, «ничего не смыслящим в политике», как вы изволили выразиться, «воякой», – со мстительной вежливостью заметил иезуит. – И мы это всегда очень тонко учитываем.

41

– Господин лейтенант! Господин лейтенант! – стучал кто-то в окно. – Вас требует к себе главнокомандующий!

Не желая возвращаться из того чувственного забытья, в котором он уже несколько минут пребывал, д’Артаньян зарылся пальцами в рассыпанные по всему телу длинные волосы испанки. Но в этом и была его ошибка: испанка, красивая статная девушка, с которой он предпочел бы не расставаться всю жизнь, восприняла его ласки как призыв к еще большему проявлению нежности.

– Извините, господин лейтенант, но это действительно так: главнокомандующий ждет вас, – послышался теперь уже знакомый голос виконта де Мореля. – Я вынужден был сообщить этому гонцу, что вы здесь.

– Он еще и оправдывается! – возмутился д’Артаньян. – Так подло выдать и при этом чувствовать себя праведником! Вот что значит вовремя не убить человека на дуэли! Но это пока что исправимо.

Он снова впился пальцами в густые, жесткие волосы по-цыгански смуглой девушки и как можно нежнее отстранил ее голову. В ответ испанка пролепетала что-то слишком нежное, для того, чтобы это можно было понять, даже владей он испанским, как своим родным.

– Граф д’Артаньян!

– Я иду, виконт! Я сейчас выйду, черт бы вас побрал! Однако не советую дожидаться моего появления за этой дверью!

– Что вы говорите? – тихо, нежно спрашивала испанка по-французски. – Что вы, господин, говорите?

До сих пор в лексиконе этой пиренейской амазонки д’Артаньян обнаруживал только четыре французских слова: «что» и «так есть любить?». Но теперь открыл для себя, что она активно пополняет свой словарный запас. И, к счастью, не без его помощи.

– Как только Бог сподобится создать одну-единственную прекрасную испанку, так он тотчас же создает на нашу голову еще одного главнокомандующего, – извиняясь, проговорил мушкетер. – А вдобавок к нему – гонца и подлого виконта, выдающего тебя первому попавшемуся посыльному.

Единственное, что успокаивало графа, это данная им самому себе клятва: где бы он ни был, куда бы ни заносила его судьба – во что бы то ни стало вернуться в Дюнкерк и разыскать это смазливое андалузийское чудо.

Когда, уже одевшись, д’Артаньян прощально утопил пальцы в ее длинных, черных, как смоль, волосах, он произнес эту клятву вслух, настолько торжественно, словно клялся на Библии.

– Так есть любить? – мило, сонно, по-детски щурясь и тыкаясь губами в его губы, прошептала испанка то единственное, что она способна была произнести в эти минуты, даже если бы владела французским так же прекрасно, как своим родным.

– Только так и люби. Всю жизнь.

– Так есть любить, – восторженно покачала головой разнеженная испанка.

И, лишь оказавшись перед мрачным принцем де Конде, лейтенант вдруг вспомнил, что не удосужился спросить у испанки ее имя. Как, впрочем, не поинтересовался и адресом, по которому она живет.

Впрочем, ничего удивительного. Встреча их произошла случайно. Увидев ее на улице, д’Артаньян спрыгнул с коня, подхватил девушку на руки и занес в первую попавшуюся дверь, которая, к счастью, оказалась незапертой, в комнату, которая оказалась незанятой, очевидно, владельцы ее бежали из города или же погибли. Ну, а слова, которые выкрикивала при этом испанка… так ведь какие еще слова, кроме слов любви к нему, она могла выкрикивать?

«Виконт, – успел мушкетер предупредить де Мореля, оказавшись со своей пленницей в чужом доме, – никого не впускать. Стоять, как при осаде Ла-Рошеля!»

Но, вместо того чтобы мужественно охранять их любовное безумие, виконт выдал его первому же подвернувшемуся под руку гонцу.

– Вы, кажется, слишком невнимательны, лейтенант! – прорвался до сознания д’Артаньяна голос принца де Конде.

– Я весь внимание, господин главнокомандующий. Куда мчаться и сколько брать с собой мушкетеров?

– Десяти молодцев вполне хватит. Немедленно получите у главного интенданта жалованье на три месяца вперед и во всю прыть неситесь в Амьен. Завтра утром туда должен прибыть большой обоз с охраной, идущий в Польшу.

– Как, опять отправляться в Польшу?

– Вы недовольны?

– Что вы?! Поездка в Польшу, – озарил свои усы иронической улыбкой д’Артаньян, – это же мечта каждого королевского мушкетера.

– Только потому, что вы уже бывали в этой стране, я и решаюсь послать вас туда со столь ответственным поручением. Вместе с обозом едет один молодой священник, наделенный шведским посольством особыми полномочиями. С сугубо религиозной миссией, как вы сами понимаете.

– Что так естественно для священника, – невозмутимо согласился д’Артаньян.

– Обоз, ясное дело, имеет охрану. Однако священник есть священник. Его пугает любая дальняя дорога.

– Что так естественно для священника.

– Чтобы хоть как-то успокоить посланника, его преосвященство кардинал Мазарини попросил обеспечить ему надежную охрану.

«Обоз с большой охраной… – попытался мушкетер создать некое логическое построение из всего того, что поведал ему принц. – Молодой священник. «С сугубо религиозной миссией». Но почему-то с полномочиями от шведского посла. Почему шведского? И почему необходима еще более надежная охрана? Почему об этом заботится сам кардинал Мазарини? Удивительно, как можно, не сказав ничего по существу, сказать решительно все!»

– От Силезии вы будете сопровождать этого шведского священника только со своими мушкетерами. Что лишь усилит его безопасность…

– Клянусь пером на шляпе гасконца, – решился вставить д’Артаньян, вновь осчастливливая главнокомандующего своей омраченной разве что черными усами улыбкой. – Тем более что речь идет о шведском священнике.

– И чтобы ни одна сабля, ни одна пуля ближе чем на пять шагов от господина Оливеберга не просвистела.

– Дабы не отвлекать его от молитв, – кротко разъяснил для себя этот приказ мушкетер.

– Но даже если это произойдет, вы, лично вы, лейтенант, имеете право сложить свою голову, только уничтожив письмо, которое господин Оливеберг обязан доставить нашему послу в Варшаве графу де Брежи.

«…Но адресованное, конечно же, польскому королю, – досказал за него д’Артанъян. – Или же человеку, который еще только претендует на трон? Впрочем, какое это имеет значение?».

– Вы готовы к выполнению такого задания?

– Позволю себе заметить, – вытянулся по стойке «смирно» лейтенант, – что мне еще никогда не удавалось погибнуть прежде, чем я выполню приказ.

– Но вы должны поклясться, что миссия эта будет осуществлена в строжайшей секретности.

– Поклясться? – вновь простаковато ухмыльнулся д’Артаньян. – Это можно. Но я всегда считал, что важно не то, что мушкетер обещает и в чем клянется, а о чем сожалеет и раскаивается.

Главнокомандующий пристально посмотрел на графа. Он знал, что мушкетеры слишком часто позволяют себе лишнее. Но не настолько же! И не в разговоре с главнокомандующим. Хотя, судя по всему, лейтенант прав: важно не то, что мушкетер обещает, а в чем раскаивается. И вид у лейтенанта молодцеватый.

– Надеюсь, что и в этот раз вы сначала выполните мой приказ, – процедил принц де Конде. – А уж потом благородно сложите свою голову. Поскольку в любом случае за вашей головой дело не станет, лейтенант д’Артаньян.

42

У городских ворот отдельными группами стояли гвардейцы и мушкетеры, а чуть в стороне – сдружившиеся во время штурма французские моряки и украинские казаки. Гяур так и не понял, кто же из них охраняет въезд в город. Судя по тому, сколь возбужденно все они приветствовали его, охраны не существовало вовсе, поскольку приветствовали поднятыми вверх кружками с вином.