Текст книги "Костры Фламандии"

– Тогда бы у нас вообще не осталось сил для штурма крепости, гарнизон которой уже приготовился бы к бою. А в таком случае на кой дьявол нам понадобился бы сам этот форт?

– Тогда, может быть, следует оставить неподалеку от форта небольшой отряд казаков, который затем помог бы нам?

– Поняв, что крепость пала, гарнизон форта сдастся без боя или еще до рассвета покинет форт, – рассудительно ответил Сирко. – Но, в общем-то, вы правы: уйти отсюда мы сможем только с победой. Отступать некуда.

– Господин полковник, – появился на мостике вестовой, – смотрите: два факела на марсовой бочке.

– Вижу, – без перевода понял его Сирко. – Что там могло произойти? – поднес он к глазам подзорную трубу.

– Этот корабль подошел к берегу ближе всех, – заметил Констанэ.

– Вон еще один, – показал рукой Гяур. – Сразу два рядом стоящих корабля подают знак беды.

Прислушиваясь к их разговору, дон Эстелло и себе что-то громко сказал по-испански, и сухо, нервно рассмеялся. Это был смех человека, жестоко отомстившего врагу.

– Что он говорит? – подозрительно уставился Сирко на коменданта. – Чему радуется?

– Подтверждает, что корабли уже на мели, – перевел Констанэ. – Начался отлив, и они оказались на банках. Мы не сможем подойти к пристани, пока вновь не начнется прилив.

– Но ведь он, наверное, начнется не раньше, чем через несколько часов? – взволнованно спросил полковник.

– Значительно позже, чем вы предполагаете, – неожиданно подтвердил комендант форта на ломанном французском. – И на рассвете вы окажитесь под стволами крепостных орудий. – Он злорадно рассмеялся и величественным движением руки указал на мрачные стены цитадели, словно приглашая их в свое владение – черный рыцарский замок. – Орудия форта могли лишь отпугнуть вас, в лучшем случае повредить один из кораблей. Но тогда вы потопили бы наши сторожевики и ушли.

– Значит, вы все это предвидели? – хищно подался к нему Сирко, нетерпеливо выслушав перевод Гяура. – Предвидели и специально вели нас сюда, чтоб погубить?!

– Я рад, что вы наконец-то поняли это, – все так же мстительно рассмеялся комендант. – На рассвете орудия цитадели разнесут ваши корабли. А до него всего-то полтора-два часа. Так что вы в ловушке, сеньоры! Отсюда вам уже не выбраться! – злорадно выкрикивал дон Эстелло, сжимая кулаки и потрясая ими, словно мальчишка. – Это моя месть за поражение в морском бою! И пусть никто из вас не посмеет считать меня предателем или трусом! Теперь никто из вас не будет иметь для этого никаких оснований!

– Напрасно радуетесь, комендант, – попытался остудить его пыл князь Гяур. – До утра мы возьмем эту цитадель штурмом, и никакая сила выбить нас оттуда не сможет.

Однако дон Эстелло уже не слушал его. Он весь был в пламени мести, ставшей теперь единственным и последним смыслом его жизни.

– Вон они, орудия! – почти с восторгом показывал он на стены цитадели. – На рассвете офицеры увидят ваши корабли с войсками на палубах и все поймут. Смотрите на небо и молитесь. Смотрите и молитесь. Потому что небо все равно покарает вас. Вива Испания! – вдруг закричал он на всю мощь легких. – Вива!..

Докричать дон Эстелло не успел. Сверкнув при свете фонаря, клинок Гяура заставил его умолкнуть навсегда.

Все, кто находился на палубе, прислушались. Нет, в порту пока спокойно.

– Отдадим ему должное, господа, он был настоящим солдатом, – задумчиво проговорил Сирко, глядя на конвульсивно вздрагивающее тело коменданта.

– Может, все же вернемся, господин полковник? – впервые встревожился Констанэ. – В форте знают, что на борту комендант. Во всяком случае, можно пробиться и спасти хотя бы часть кораблей и казаков.

– А корабли, оказавшиеся на мели с несколькими сотнями казаков и лошадьми на борту?

– В любом случае пройти к берегу мы не сможем. Дон Эстелло, очевидно, говорил правду. В конце концов, все мы окажемся на мели!

– На мели – еще не значит на дне, – резко ответил Сирко. – Умирать – так в бою. Командуйте, капитан. Только негромко. Убрать паруса. Поднять на марсе три факела.

– Три факела? – переспросил Гяур. – Которые означают «высадка»?

– Поняв, что приказано высаживаться, каждый капитан подведет судно как можно ближе к берегу и начнет действовать. Рулевой, веди судно к берегу!

– Но вода в этих широтах, да к тому же ночью, довольно холодная, – предупредил Констанэ.

– Это лишь подбодрит казаков.

7

После отъезда драгунов Хмельницкий и граф снова выслушали ротмистра. Причем полковник согласился на это скорее из уважения к человеку, пытающемуся во что бы то ни стало помочь ему.

Теперь перед ними был другой гонец, другой ротмистр, с первых слов которого стало ясно, что, к величайшему огорчению отставного майора, пока что поручик Кржижевский не смог добиться ни грамоты королевы, ни беседы короля с канцлером и коронным гетманом, ни публичного опровержения слухов о предательстве и сговоре Хмельницкого.

Как все это было похоже на Владислава IV: в самый ответственный момент уехать в Краков, не приняв полковника, которого сам благословил на переговоры с французским двором, не оградив его от клеветы! Уехать, чтобы уединиться в своем любимом рыцарском зале, среди доспехов, статуй и портретов великих предшественников. «Великий среди великих, прославленный среди прославленных».

– Хотите, я сам буду сопровождать вас до Львова, подтверждая, что король сумел поставить ваших врагов на место? – пытался хоть как-то сгладить впечатление от своего рассказа ротмистр.

– Не нужно, – вежливо, с чувством признательности остановил его Хмельницкий – Достаточно того, что нам с вами приходится искупать королевские долги и грехи на поле брани. Возвращайтесь в Краков. Кланяйтесь поручику Кржижевскому. После полуночи мы уедем в сторону Львова и к рассвету уже будем далеко отсюда.

– Но почему после полуночи? Может, лучше, чтобы все видели: Хмельницкий уезжает днем, – попробовал изменить ситуацию граф.

– После полуночи. И как можно незаметнее, – твердо настоял на своем Хмельницкий. – Мы еще подумаем, как это сделать.

Ночью, тепло попрощавшись с хозяином имения и ротмистром, решившим еще сутки отоспаться, казаки вывели коней не через главные ворота, а через потайную калитку у башни, от которой начиналась поросшая травой и густо усыпанная камнями тропинка, пробивающаяся через терновник к оврагу, а оттуда – к лесу.

Провожавший их надворный казак старательно объяснил, как попасть к просеке, благодаря которой они выйдут к дороге, ведущей ко Львову. Однако, достигнув этой дороги, Хмельницкий молча пересек ее и, лишь проскакав еще почти целую милю, сообщил казакам:

– На Львов мы, конечно же, не пойдем. Нельзя нам туда. Теперь уже нельзя.

– А они пусть перехватывают нас на окраинах Львова, – поняли его замысел казаки.

– И неминуемо попытаются перехватить. Мы же откликнемся из Сечи, – задумчиво молвил Хмельницкий. – На всю Речь Посполитую… откликнемся.

8

Нет, в порту, в предместье, в цитадели отчаянный крик дона Эстелло не расслышали. Да и особого повода для волнений у испанцев не было. Французы отступили от города на несколько десятков миль. Только вчера в крепость прибыли еще две роты испанских солдат, усиливших гарнизоны. А целая эскадра кораблей привезла из Испании вино и продовольствие, хотя город и так особого голода пока что не ощущал. Поэтому, несмотря на позднюю ночь, Дюнкерк, как и все его собратья на берегах морей и океанов, продолжал жить беззаботной жизнью портового города.

Что, собственно, произошло? Какой-то, только что прибывший на корабле идальго от избытка чувств закричал: «Вива, Испания!»? Так разве кого-то этим удивишь? Он мог еще и выстрелить. И даже «отсалютовать» из пушки. Чтобы не только в городе, но и там, далеко, в лагере французов, узнали, что он, великий воитель Испании, прибыл в Дюнкерк, который отныне и навсегда останется испанским.

Тем временем «казачьи» корабли стремительно приближались к береговой отмели. Еще несколько минут – и на воду легли первые плоты и связки бочек, опущены были трапы. Стараясь не шуметь, казаки силой сводили боевых коней на мелководье и кто верхом, кто вплавь добирались до берега.

– Теперь по три факела подняты на всех судах! – сообщает Констанэ, все это время внимательно следивший за ситуацией в заливе. – Смотрите: в гавань вошел последний корабль! Значит, все идет, как задумано. Вы останетесь на борту, капитан. Как только поймете, что штурм не удался – огонь по крепости. Главное, побольше пальбы. На сонных это действует отрезвляюще.

– Будет выполнено, господин полковник.

Первые плоты уже достигли берега. Казаки без крика и выстрелов высаживались на сушу и небольшими группами расходились в разные стороны. Многие из них сразу же присоединились к Гяуру, назначившему пункт сбора на возвышенности, у старого полуразрушенного маяка.

Собрав большую группу казаков, высадившихся со штурмовыми лестницами, князь повел их туда, где возвышались черные башни крепости. К ним же, только чуть позже, очистив от врага улицы предместий, должны были подойти и остальные казаки.

Вскоре появились первые всадники. Среди них оказался и Сирко. Кто-то из казаков милостиво уступил своего коня Гяуру, решив, что добудет себе другого, в бою.

– Займись воротами, князь. Главное сейчас – ворота, – негромко наставлял молодого полковника Сирко. – Я же со своим отрядом пойду на штурм стены вон у той угловой башни.

– Похоже, что в крепости еще ни о чем не подозревают, – заметил Гяур.

– Очевидно, часовые решили, что высаживается новое подкрепление. Не зря же в заливе появилось столько кораблей.

Однако не успел Гяур с сопровождавшими его всадниками проехать и двух кварталов, как из переулка навстречу им появился конный патруль испанцев.

Офицер что-то крикнул. Гяур не понял, что именно, однако решил, что офицер спрашивает, кто они такие, и сразу же ответил:

– Украинские казаки!

– Кто?! – удивленно переспросил тот, потеряв еще несколько секунд, позволивших казакам приблизиться к патрулю.

– Я ведь сказал уже: казаки! – вызывающе подтвердил Гяур и, врезавшись между патрулями, ударил офицера копье-мечом в шею, сразу же вонзаясь другим концом в бок солдату.

Подскочившие вслед за полковником казаки в два копья сбили с лошади третьего дозорного, едва тот успел выхватить шпагу. И тотчас же кто-то рубанул саблей того, раненого Гяуром.

Полковник не заметил, кто именно сделал это, но, услышав рядом с собой воинственный клич «О-дар!», определил: рубакой оказался Хозар.

– О-дар! – воинственно, хотя и вполголоса, поддержал его Улич.

– Слава! – отозвалось сразу несколько казаков.

9

Река медленно выходила из берегов, заливая своим свинцовым половодьем крутой каменистый утес да охваченный холодным пожаром цветения весенний сад и подступая к раскинувшемуся за ним на возвышенности кладбищу.

Сорванные ураганом крыши домов мутный, бурлящий поток уносил вместе с полуразрушенными лодками, полуразвалившимися гробами и деревьями, развернутыми вверх корневищами.

Власта наблюдала это, стоя где-то глубоко внизу, у подножия огромного, низвергающегося из самых недр водопада и видела, как все то, что реке удалось сорвать и разворотить, проносилось мимо нее: из поднебесья – и прямо в бездну. Ибо сама река и водопад исчезали прямо у ног ее.

– Проснись и встань. Проснись и встань.

Она так и не поняла, кому принадлежал это суровый, властный голос. Даже не смогла определить: женский или мужской. Но что-то подсказывало, что зарождался он где-то на вершине водопада и низвергался на нее вместе с потоком:

– Встань и подойди к окну. Встань и подойди…

Уже окончательно проснувшись, Власта вдруг почувствовала, что какая-то неведомая сила приподнимает ее за плечи, словно кто-то подсунул под лопатки огромные сильные руки, которые отрывают ее, маленькую, и несут к окну. К осветленному мерцающим, хотя и не слишком ярким для того, чтобы считаться лунным светом, окну. Будто младенца – к крещенской купели.

Первое, что открылось Власте у окна, – силуэт женщины. Не то чтобы одетой в белое, а совершенно прозрачной, почти бестелесной, словно бы сотканной из дрожащего небесного свечения.

Она стояла на Сатанинском холме, подняв руки вверх, будто пытаясь взлететь или обращалась к небесам с мольбой о помощи.

Власта не могла разглядеть ни лица этой женщины, которая стояла спиной к ней, ни контуров ее фигуры. Но все тот же, «низвергаемый потоком» голос поднебесным эхом донес до нее: «Ольгица!».

И в то же мгновение девушка узнала и согласилась: «Да, это действительно Ольгица!». И ее охватило какое-то странное, неизвестное ранее чувство вдохновения, радостного облегчения, духовной и физической умиротворенности, которую, очевидно, только и можно называть «Божьей благодатью».

Подчиняясь чьей-то воле, Власта распахнула прикрытое окно и, оперевшись руками о подоконник, взглянула туда же, куда, вознеся руки к небу, глядела Ольгица. Взглянула и впервые после своего пробуждения явственно почувствовала, как все тело ее пронизывает странная, вроде бы и наполненная теплом, но в то же время леденящая кровь энергия.

Планету, к которой возносила руки Ольгица, нельзя было считать Луной. Прямо над водопадом, над выступающими из воды камнями, над возвышенностью, прозванной «Сатанинским холмом», зависла огромная полусфера, какое-то лазурно-сиреневое, похожее на подвешенный к поднебесью купол, светило.

Власта обмерла. Она вдруг почувствовала, что это не сон. И голос, и ее пробуждение – все это уже не сон. Она поняла, что эта небесная полусфера действительно существует, и что там, на холме, стоит не кто иной, как Ольгица. Не призрак ее, а сама графиня Ольбрыхская – ожившая, возрожденная, увековеченная в обычно невидимой материи.

Власта только теперь по-настоящему осознала, что все это происходит с ней наяву, и от этого стало еще страшней.

Однако и эта вспышка страха сразу же прошла. Она развеялась, как только, присмотревшись к полусфере, девушка заметила прямо перед собой небольшой, похожий на слабо освещенное окно, голубоватый квадрат, в котором, словно отраженное в чистой воде пруда, постепенно обретало очертания человеческое лицо. Которое показалось Власте очень похожим на лик кого-то из святых. Не Иисуса Христа, а, возможно, кого-то из апостолов.

– Это не Бог, – возвестил ее все тот же поднебесный голос. – Это с тобой говорят сейчас Высшие Силы.

– Высшие? – Власте не нужно было вслух произносить слова, которые порождались ее внутренним голосом. – Они желают говорить со мной?

– Настало и твое время. Но сначала… оглянись.

Власта замедленно оглянулась и… совершенно не испугавшись, с каким-то внутренним облегчением, увидела перед собой полупрозрачного, сотканного – как и стоящая на скале Ольгица – из мерцающего сияния человека. С точно таким же лицом, какое только что открылось ей в небесной полусфере.

– Это – твой Учитель. Он послан тебе Высшими Силами. Чти его, прислушивайся к наставлениям, боготвори его, если сможешь.

– Смогу. Я готова боготворить его уже хотя бы за то, что он был учителем Ольгицы.

– Нет, он – только твой учитель, у Ольгицы был другой. Учитель научит тебя видеть мир таким, какой он есть на самом деле, а не таким, каким ты его знала до сих пор; научит творить добро, только добро. Ты сможешь совершать много деяний, которые люди, верующие и неверующие, станут называть чудесами. Но совершать только на благо. И будешь страшно наказана за каждое причиненное тобой зло.

– Ты – учитель, – и вновь Власта не смогла молвить это вслух, несмотря на то что пыталась. Слова так и остались в ее сознании. – Ты послан Высшими Силами, – говорила она взволнованно-возвышенным голосом, словно школьница, повторяющая вслед за учителем слова первого урока. Но вдруг, совершенно неожиданно для себя, взмолилась: – Спаси моего жениха, князя Гяура. Если только можешь, спаси его! Он сейчас далеко отсюда, но ты спаси. Ты знаешь, как это сделать. Ты все знаешь, ведь ты – Учитель.

– Он не погибнет. Высшие Силы уберегут его. Он вернется. Но когда вернется, научи его творить добро.

– Это невозможно. Он – воин. Как можно заставить воина творить добро? Как можно научить его этому?

– Пусть перестанет быть воином.

– Лишить его права оставаться воином, значит, погубить его. Как всякий настоящий мужчина он почти не мыслит себя вне войска. К тому же он готовится к великой миссии – освободить землю предков своих, Островом Русов именуемую. Единственное, что от него все-таки можно потребовать, – чтобы он старался воевать во имя какой-то великой цели. То есть нужно учить его воевать.

– А вот это уж точно невозможно, – возразил теперь уже сам Учитель. – Чем упорнее люди сражаются «во имя добра», тем страшнее зло, которое они сотворяют на вашей благословенной земле. Так что все же научи его понимать силу добра. Хотя бы понимать. И не только его – всех, кто рядом с тобой, учи этому.

– Я постараюсь. Буду делать все, как велишь ты…

– Как велят Высшие Силы, – подсказал Учитель. – Высшие Силы – вот, что стоит над нами обоими.

– Как велят Высшие… – повторила Власта, но в то же мгновение осеклась. – Как, разве и над вами тоже стоят эти самые Высшие Силы?! Разве и вы тоже подчинены им?

Однако ответа не последовало.

Учитель неожиданно исчез и сияние тут же погасло.

Власта открыла для себя, что стоит перед окном, занавешенным фиолетово-черной портьерой ночи, за которым вовсю шумит дождь.

Не раздумывая более над тем, сон это был или вещее видение, она быстро набросила на себя накидку, которую, как ни странно, очень хорошо разглядела в сумраке комнаты, спустилась со второго этажа вниз и вышла из дома.

Раскат грома буквально расколол небо над ней, а молния ударила совсем близко, с треском расчленив ствол старой, давно умерщвленной ивы.

Над рекой, над садом, над всей долиной грохотала гроза, небеса низвергали на землю ливневые потоки. Но Власта не ощущала на себе ни их струй, ни холодной влаги. Она словно бы находилась под каким-то невидимым зонтом, под большим колпаком, надежно защищавшим ее от всего мирского, что творилось вокруг.

Пройдя половину пути между домом и Сатанинским холмом, она вновь заметила Ольгицу. Старуха по-прежнему стояла на скале.

И хотя руки ее теперь уже были опущены, а небесная полусфера давно исчезла, все равно девушка отчетливо видела, что вокруг фигуры женщины мерцает серебристо-огненный нимб. И благодаря ему Власта могла осматривать ее всю, видела почти насквозь.

– Госпожа Власта! Госпожа Власта, куда вы?! – послышался за спиной девушки испуганный голос Вуека.

Власта неохотно, с каким-то внутренним раздражением остановилась.

– Что тебе нужно?!

– Куда вы, госпожа графиня?! Не ходите! Там ведь река, которая способна забрать вас, как забрала многих других!

– Не заберет, потому что не мое пока еще время. А графиню Ольгицу ты видишь?

– Да откуда ж ей там взяться?

– Ну, вон же, на холме… Неужели по-прежнему не видишь? Быть такого не может.

– Святой Иисусе. Нет там никого! Это река заманивает. Проклятая она! Блуд в ней! Аккурат на этих порогах – страшный блуд!

– Неправда, Ольгица все еще стоит на холме! Просто ты не способен увидеть ее!

Эконом все еще оставался на крыльце. Это было довольно далеко от нее, однако Власта отчетливо рассмотрела его лицо. И еще… ей вдруг открылось слабенькое, едва заметное мерцание нимба, охватывающего покрытую капюшоном голову Вуека.

«Господи! – покаянно подумала она, внутренне содрогнувшись. – Неужели все мы, великомученики, перед тобой, Всевышним, предстаем с такими же нимбами святых, с каким ты предстаешь перед нами, грешными, с начертанных самим тобой икон? И, если ты есть, сохрани князя Гяура, сохрани его!»

10

В бухте, на кораблях, на плотах, на пристани и в прилегающих к гавани кварталах – тысячи факелов.

Огненными ручьями они растекались по припортовым улочкам и прибрежным холмам, устремляясь к стенам цитадели.

Крепость пока еще молчит. Ни одного орудийного выстрела, ни одного залпа мушкетов. Очевидно, часовые все еще думают, что это прибыло подкрепление.

Недалеко от пристани группа казаков во главе с сотником Гураном наткнулась на крестьянскую повозку. На нее тотчас же установили три фальконета, несколько десятков ядер и бочонок с порохом.

– Рундич, гони к крепости! – приказал сотник молодому казаку, успевшему надеть на голову захваченную у испанцев и даже в сумраке ночи сверкающую каску.

– Считай, что уже там.

– Только кастрюлю эту с головы сними, чтобы тебя с испанцем не перепутали. А главное, не позорь казачество.

– Пусть остается. Голова мне еще понадобится, – ответил Рундич, привставая на передке и ошпаривая мощных немецких битюгов кавалерийской нагайкой. При этом несколько воинов едва успевали ухватиться за задок повозки и взобраться на нее.

Презрительно стукнув по «кастрюле» клинком, сотник Гуран, а за ним еще десятка два конных наемников, опередили битюгов Рундича и помчались к воротам крепости.

На соседней улице д’Артаньян, во главе отряда, в который входили де Морель, Морсмери и Шале, оказался у большого заезжего двора. Причем оказался именно в те минуты, когда несколько казаков подожгли стоявший у конюшни воз с сеном и, толкая его впереди себя, начали штурмовать парадный подъезд, из которого, кто в чем был, выскакивали вооруженные шпагами идальго. Мушкетеры и гвардейцы, надеявшиеся захватить здесь лошадей, сразу же пришли на помощь казакам.

– Эй, кто вас учил так бездарно размахивать клинками? – насмешливо поинтересовался д’Артаньян, держа в одной руке поводья доставшегося ему оседланного коня, а другой отбивая наскоки двух вооруженных слуг. – Это же оружие, а не метлы!

– Постой, так ты, оказывается, француз?! – удивленно воскликнул один из них и чуть было не поплатился за свое любопытство жизнью. Лейтенант едва успел вовремя попридержать острие рапиры у его живота.

– Еще какой француз! Королевский мушкетер из охраны его величества!

– Но ведь и мы – тоже французы! – известил второй слуга, старавшийся держаться за спиной своего товарища.

– Тогда – к крепости!

– Здесь полгорода французов, господин офицер!

– Вот и поднимайте их. Истребляйте испанцев! – призывал д’Артаньян, садясь на коня. – Собирайте своих – и на штурм цитадели! Этих не трогать! – предупредил он подоспевших Морсмери и Шале.

– А что это за развеселый такой дворец белеет, вон там, на берегу, у залива? – спросил Морсмери. – Музыка, шум гостей.

– Так это и есть публичный дом, – объяснил слуга. – В нем всегда шумно, потому что всегда полно испанских офицеров.

– Было бы странно, если бы их там не оказалось, – заметил д’Артаньян. – Хватайте коней и за мной. Здесь казаки и без нас как-нибудь справятся.

11

Как только синьор Кастеллини оставил их во дворце одних, графиня, уже на правах хозяйки, предложила де Корнелю еще раз осмотреть все здание и дворцовые постройки. Узнав о значительной уступке маклера, граф сразу же оживился: он не скрывал, что стеснен в средствах и что, не появись здесь Диана, вряд ли решился бы обзаводиться вместе с дворцом еще и столь внушительными долгами. Но теперь он успокоился и тоже наконец почувствовал себя хозяином дворца.

– А ведь вы были на краю пропасти, граф, – как бы между прочим, молвила Диана. – Я запросто могла перехватить у вас этот дворец, назвав значительно большую сумму, чем та, которой синьор Кастеллини так ошарашил вас.

– Я уже думал об этом. Если бы вы поступили таким образом, то поставили бы меня в очень неловкое положение. Так что я весьма признателен вам.

– Ваше имение находится неподалеку от Булони. Меня верно информировали?

– Абсолютно верно. Может, вы все же объясните, графиня, кто вы, как попали сюда?

– Вот видите, не будь вы таким глухим провинциалом, вы не стали бы задавать графине де Ляфер вопрос, кто она. Впрочем, я такая же провинциалка. К тому же у меня были длительные зарубежные поездки. Так что Париж успел основательно подзабыть меня. Но не я – Париж.

– И что же привело вас ко мне?

– Нам значительно легче будет выстраивать наше знакомство, если вопросы стану задавать я, – вежливо потрепала Диана руку графа. – Вы в этом очень скоро убедитесь. Мы остановились на том, что ваше имение неподалеку Булони. Это почти на побережье Па-де-Кале и совсем рядом с Дюнкерком.

– С портом Кале, – мягко уточнил граф. – Оно находится где-то между Булонью и Кале.

– В любом случае для меня важнее, что Дюнкерк совсем рядом, – с легкой грустью заметила Диана, вспомнив, что именно туда, под Дюнкерк, будут переброшены казаки, с которыми прибудет, а возможно, уже прибыл во Францию князь Одар-Гяур. – Но не в этом дело. Вы должны запомнить, что я очень люблю старину. Меня интересует решительно все: старинные книги, легенды, домашние архивы.

– Кто бы мог предположить! – двусмысленно удивился де Корнель.

– Так вот, мой родовой замок Шварценгрюнден… Кстати, вы когда-нибудь слышали о нем?

– Шварценгрюнден? Тот самый? Никогда не бывал у его стен, однако наслышан, наслышан…

– Причем наслышаны, следует полагать, в связи с трагической историей некоего рыцарского ордена тамплиеров. Не так ли, мой досточтимый граф?

– Вот именно, вы помогли мне вспомнить: в связи с рыцарским орденом.

– Когда-то с ним был тесно связан и род Боже. К которому, как мне объяснили, вы имеете самое непосредственное отношение. В свое время один из ваших предков даже умудрился стать Великим магистром ордена.

– Вы сумели столь углубленно проникнуть в историю ордена «бедных рыцарей Христовых»?!

– Еще бы!

Они прошли гостиную, побывали в столовой, на кухне, в комнатах прислуги. Дворец лишь недавно отреставрирован и пребывал в прекрасном состоянии. Диане это нравилось.

Зайдя в спальню, они и там обнаружили почти идеальный порядок. Широкая кровать, их супружеское ложе, хоть сейчас готова была принять молодоженов. Правда, обставлена спальня вовсе не в ее вкусе, но с этим она разберется чуть попозже. Еще будет время.

Диана подошла к кровати, провела рукой по деревянным перилам. Осмотрела старинный подсвечник на ночном столике.

– Предпочитаете, чтобы свою первую брачную ночь мы провели уже после венчания? – спросила она де Корнеля. – В принципе, можно и так.

– Нашу с вами… брачную ночь?! – изумленно переспросил граф. – Почему вы решили, что?..

– Вот и мне тоже кажется, что не стоит слишком уж стеснять себя условностями. Разве что вы очень уж будете настаивать, чтобы первые любовные утехи наши обязательно вершились после венчания…

Графиня подняла на Пьера лучистые, невинные глаза и одарила таким призывным взглядом, что граф просто не решился бы оставить в своей душе хоть какой-либо отзвук христианских предрассудков.

– Как вам будет угодно, графиня, – почти пролепетал он, едва владея пересохшими, непослушными губами.

– В таком случае венчать нас будет кюре той церкви, в которой вас крестили. Вы не против? И постарайтесь добиться права у своего шефа-министра уже послезавтра покинуть Париж. Я не слишком тороплю события, мой настойчивый граф?

– Иногда мне кажется, что все, что вы говорите, – какая-то безобидная шутка. Слишком уж неправдоподобно выглядит наше знакомство.

– Вся моя жизнь выглядит столь же неправдоподобно, граф. Сумбурно и неправдоподобно. Вам к этому еще только предстоит привыкнуть, а мне такое положение вещей, признаться, порядком надоело.

– И вы, конечно же, решили изменить его с помощью замужества?

– Понимаю, решение банальное, – артистично развела руками Диана. – Но что поделаешь? Ничего иного закостенелое общество наше не придумало.

– В принципе, я тоже ничего странного в этом не вижу, кроме того, что объектом ваших вожделений почему-то был избран я. Именно я.

Но де Корнелю еще только предстояло постигать особенности общения с Дианой де Ляфер. Его странную логику, согласно которой графиня невинно поинтересовалась:

– У вас в имении наверняка сохранился богатый архив? В том числе среди них завалялись документы, связанные с орденом тамплиеров, а следовательно, и с моими предками, с бытием замка Шварценгрюнден.

– Уж не собираетесь ли писать историю своего Богом чтимого Шварценгрюндена?

– Писать? Послушайте, граф, а ведь только что вы подали мне захватывающую идею: создать историю замка, а следовательно, историю нашего рода. По-моему, фантазии и склонностей к этому у меня хватит. Ясное дело, в моей истории найдется место и для графа Пьера де Корнеля.

Граф мило улыбнулся. Увлеченный объяснениями и кокетством прелестной невесты, он быстро потерял нить разговора, поэтому даже не пытался теперь связать интерес Дианы к своему архиву – с интересом к сокровищам тамплиеров. А все это вместе взятое каким-то образом пристегнуть к собственной скоропостижной женитьбе.

Ему и в голову не могло прийти, как важна была для Дианы их полушутливая беседа. И как старательно маскировала графиня причину своего появления в этом дворце.

– Если говорить честно, я слишком мало занимался своим архивом. Там царит полнейший беспорядок. Почти хаос.

– Как же вам не стыдно, граф? Дипломат. Чиновник министерства иностранных дел – и вдруг такое пренебрежительное отношение к собственному архиву, который, конечно же, станет частью национального достояния!

– Уже раскаиваюсь! Причем искренне.

– Можете считать, что вам, Пьер, повезло. Во мне умирает великий архивариус. Не говоря уже о том, что точно так же во мне умирает прекрасный личный секретарь будущего министра иностранных дел, – совершенно серьезно добавила Диана, давая понять, что не прочь видеть своего супруга на вершине служебной карьеры.

– Вы уже склонны видеть меня на посту министра?! – поползли вверх брови де Корнеля.

– Что вы? Это вы, граф, совершенно обоснованно видите себя в кресле министра. Я всего лишь вовремя уловила порывы вашей души и теперь сделаю все возможное, чтобы эти порывы осуществились.

Пьеру понадобилось какое-то время, чтобы в очередной раз прийти в себя и рассеянно, виновато улыбнуться:

– Так, может, и в самом деле вы способны помочь мне на этом пути к вершине власти?

– Прекрасно сказано, Пьер: отныне весь наш общий путь – это путь к вершинам власти. И не нужно предаваться лживой скромности, мой милейший граф, в моем присутствии это совершенно бессмысленное занятие. Ну а что касается вашего архива…

– Самое время вернуться к этому вопросу, – несмело напомнил Пьер.

– Так и быть, я возьмусь за ваши бумаги, разберусь, оценю. Но все это со временем, а пока что… – томно вздохнула она, – ровно через полчаса жду вас в спальне. И мой вам совет: не теряйте зря времени. Не теряйте его, мой целомудренный и непоколебимый, – напутствовала де Корнеля графиня, не обращая внимания на удивленное, растерянное выражение лица Пьера, все еще с трудом привыкающего к способу мышления графини де Ляфер, а главное – к ее манере общения с мужчинами.