Текст книги "Хроника"

Тогда я почтительно поблагодарил герцога Беррийского, каковой был тут же и слышал все слова короля и всех, кто здесь говорил. Указанный герцог Беррийский сказал тогда: «Монсиньор, король узнал о ссоре, которую вы имели этой ночью с виконтом, и очень всем этим недоволен; и верно, Бонаккорсо, вы имели слишком большую дерзость, оскорбив столь знатного синьора, поскольку он наш родственник, и вообще таков, что нет в королевстве другого столь важного синьора, за исключением тех, у кого в гербе лилия, который мог бы потягаться с виконтом. Но государь наш король благорасположен и не желает, чтобы ссора эта продолжалась, и хочет, чтобы виконт вас простил и чтобы вы стали с ним друзьями, как прежде; следовательно, вы, Бонаккорсо, просите прощения у виконта». Я повернулся к виконту, говоря: «Мессер, простите меня, если я сказал или сделал что-то вам неприятное». Он ответил мне: «Раз так желательно королю и его брату, я бы простил тебя, даже если бы ты ранил меня в лицо; я прощаю тебя, и более того, прошу сам у тебя прощения и хочу стать тебе добрым другом».

После того как мы вернулись в Париж, я пригласил в свой дом ужинать герцога Орлеанского и герцога Бурбонского; они пожаловали, приведя с собой сира де Куси и помянутого выше виконта и много других баронов и рыцарей. И остались они столь довольны всеми блюдами и закусками, что перед королем и другими синьорами с большой похвалою говорили об этом. Этот ужин обошелся мне около 200 франков. В одном они только жаловались на меня – в том, что в этот вечер я не хотел играть, хотя они вели большую и интересную игру; но я пригласил Бернардо ди Чоне деи Нобили, самого любезного и щедрого игрока из всех, кого когда-нибудь видели.

1396. Затем пришла зима, и я решил вернуться во Флоренцию с намерением больше не возвращаться в Париж и больше никогда не вести игру, и продал Бернардо ди Чино за 1000 франков мой дом, который мне стоил 600 франков, а утварь по дешевке уступил управителю. Собираясь уезжать, пошел я проститься с королем и королевой. Королева велела мне не уезжать, не поговорив с ней еще раз, сказав, что она пришлет за мной, когда будет нужно, и через несколько дней послала за мной. При ней находился брат ее герцог Лодовико, и после многих любезных фраз она поручила мне, чтобы я воздействовал на флорентийскую коммуну и чтобы та послала своих послов к королю Франции для заключения лиги против герцога Миланского,[63]63
  Жена Карла VI Изабелла Баварская – дочь герцога Стефана Баварского и внучка герцога Милана Бернабо Висконти, свергнутого и казненного своим племянником и соправителем Джан Галеаццо Висконти. Отсюда – направленная против Джан Галеаццо политика Изабеллы и стремление Флоренции использовать эту антимиланскую позицию Изабеллы для заключения союза с Францией против Милана.


[Закрыть] говоря мне, что она уверена, что король охотно согласится, и т. д. Дала она мне верительные грамоты к нашим синьорам Флоренции.

Я уехал и прибыл во Флоренцию в конце мая 1396 года; прежде чем предстать перед нашими синьорами, я дал знать о данном мне поручении некоторым мудрым и имеющим вес членам их коллегий, а затем уже явился и доложил о своем посольстве. В связи с этим созывалось много советов и пратик,[64]64
  Особая комиссия, создававшаяся олигархией для рассмотрения наиболее важных вопросов, постановления «пратик» имели законодательный характер.


[Закрыть] и, так как до моего приезда во Флоренцию мессер Мазо дельи Альбицци[65]65
  Мазо дельи Альбицци – глава флорентийской олигархии, на протяжении многих лет занимал все руководящие посты в управлении городом.


[Закрыть] поехал послом к французскому королю, чтобы испросить предоставления нам, когда это потребуется, за наш счет воинов, капитанов и т. д., было решено, что я вернусь в Париж; и дано было мне поручение и полная доверенность – мне и мессеру Мазо – на заключение лиги и т. д.; я отправился 20 июля вышеуказанного года с жалованием по 4 флорина в день.

До своего отъезда я купил у Мильоре ди Джонта два участка земли, расположенные в приходе Монтуги аббатства Фьезоле. Я дал ему за них 700 золотых флоринов и заплатил всю габеллу.[66]66
  Имеются в виду налоги, связанные с владением недвижимым имуществом.


[Закрыть] Отмечу, что еще в 1391 году я купил усадьбу у Луиджи ди Бонаккорсо ди Рукко деи Питти за 700 золотых флоринов и оплатил габеллу. Усадьба называлась Боссоли и расположена под Сорбильяно в Вальдипезе. В указанный год заплатил я также 400 флоринов золотом Андреа Белинчини за дом, который мой брат Франческо заложил у его брата Никколо, и в тот же год заплатил я еще 300 золотых флоринов Лизабетте, дочери Чоне ди Бонаккорсо деи Питти.

Я выехал из Флоренции 20 июля 1396 года, направляясь в Париж через Ломбардию, с большой опасностью из-за поручения, данного мне нашими синьорами; со мной ехал также сер Ванни Стефани, нотариус посольства,[67]67
  Нотариус посольства оформлял всю документацию флорентийских послов как при отъезде, так и в ходе переговоров, иногда сопровождая посла к месту назначения и осуществляя таким образом тщательный надзор за всей процедурой переговоров. С конца XIV в. в роли такого рода нотариусов выступают большей частью ученые юристы, получившие специальное образование.


[Закрыть] каковой весьма затруднял меня по пути в Париж, так как совсем непривычен был к верховой езде и никогда из Флоренции не отлучался. Я прибыл в Париж и узнал, что мессер Мазо добился от короля того, о чем просил; имея в виду поручение, мы с большим рвением добивались результатов, и в сентябре месяце заключили союз с королем Франции;[68]68
  Договор между Францией и Флоренцией (29 сентября 1396 г.) предусматривал взаимную помощь на протяжении пяти лет против возможной миланской агрессии.


[Закрыть] из-за моего участия в этом деле герцог Орлеанский, прежде меня весьма любивший, стал относиться ко мне подозрительно, так как герцог Миланский был его тестем,[69]69
  Герцог Луи Орлеанский был женат на Валентине, дочери Джан Галеаццо Висконти, что делало его потенциальным наследником миланских владений и постоянно сказывалось на французско-флорентинских взаимоотношениях.


[Закрыть] и, до того как мы заключили лигу, передал мне через тайно им посланного оруженосца Бонифацио дель Мадруччо, чтобы я из любви к нему отстранился от дела, направленного против его отца, герцога Миланского, при этом угрожая мне, хотя и в благородной форме. Но я, несмотря на это, не оставил порученной мне задачи, но с горячим усердием, движимый любовью к родине, продолжал ее.

Мы уехали из Парижа, избрав дорогу на Авиньон, желая затем сесть на корабль, который должен был следовать в Порто Пизано, но, прибыв в Авиньон, по воле божьей и совету кардинала Корсини из Флоренции мы не сели на корабль, но отправились сухим путем. Указанный корабль разбился в море, и все люди утонули: утонули и многие флорентийские купцы в их числе и Джованни ди сер Ландо Фортини. Мы выехали из Авиньона в день св. Мартина и, достигнув Асти, послали всадника к герцогу Миланскому с просьбой выдать нам охранный пропуск; и, после того как было возвещено по всей земле о нашем мандате, мы на третий день перед рассветом покинули Асти и, держа путь на Геную, но минуя земли герцога, достигли Генуи, а затем Порто Венери, где задержались на много дней по воле судьбы и в конце концов приехали во Флоренцию на рождество, проведя таким образом в дороге от Авиньона до Флоренции около 46 дней. И вскоре после того как мы приехали, были избраны послами во Францию мессер Ванни Кастеллани, мессер Филиппо Корсини, который был доктором в это время,[70]70
  Речь идет об ученом звании доктора права Филиппо ди Томмазо Корсини (1334–1421), знаменитого юриста, занимавшего видное место в политической жизни Флоренции.


[Закрыть] и я; и мне, в частности, нашими синьорами было приказано выехать в самом срочном порядке вперед. Отправился я в путь января 15-го дня – дорогой на Фриуль и через Германию, проведя 34 дня среди снегов и только заходя в помещение. Пять дней я провел у подножия горы, которая зовется Арлеберг, потом перешел через нее с помощью быков и людей, которые расчищали снег и прокладывали дорогу. Так прибыл я в Констанцу, затем в Базель, оттуда – в Лангр и потом в Париж. Тут узнал я, что король очень болен, узнал я также, что пришли весьма верные новости о поражении, которое французы потерпели в Турции,[71]71
  Имеется в виду битва при Никополе (на правом берегу Дуная) 28 сентября 1396 г., где турки разбили войска венгерского короля Сигизмунда Люксембургского и пришедшие к нему на помощь крестоносные войска, в том числе и французские.


[Закрыть] и по этим двум причинам я мало чего мог достигнуть до того, как приехали мессер Ванни и мессер Филиппо Корсини. Вместе с ними приехал и мой брат Луиджи. Мы пробыли там около четырех месяцев, не имея возможности заняться нашим делом, так как все здесь были заняты только торжественными похоронами принцев королевского дома и других синьоров, погибших в Турции; король же заболел и, будучи сумасшедшим, находился под запором.[72]72
  Карл VI, подверженный приступам тяжелого психического заболевания, по временам совершенно терял разум, что создавало благоприятную обстановку для всевозможных политических интриг и борьбы различных группировок за власть и влияние в ходе тех или иных переговоров.


[Закрыть] Выздоровление короля было ознаменовано его появлением в совете.

Тотчас же явились мы в совет, и в его присутствии мессер Филиппо изложил цель нашего посольства, и речь его была столь превосходно сказана, что все синьоры – как из этого совета, так и другие, не входившие в совет, – очень захотели иметь копию того, что он сказал; и мы дали ее переписать, ибо таково было требование короля. Содержание же ее заключалось в том, что мы снова просили об осуществлении условий, о которых говорилось с его величеством при заключении лиги. Король ответил, что даст нам ответ в другой раз, и т. д. Потом мы много раз – опять и опять – побуждали дать нам ответ и выполнить обязательства договора, и ответы были благосклонными; король говорил, что выполнит свой долг, и на эти переговоры ушло более двух месяцев. Вследствие чего возникла у меня одна мысль, которая понравилась также мессеру Филиппо и мессеру Ванни, а именно: мне было известно, что король совсем не понимал грамматики,[73]73
  Имеется в виду латынь, на которой считали своим долгом говорить ученые флорентийские юристы; отсюда выражение: «Держать речь на грамматике», т. е. на латинском языке.


[Закрыть]как и ни один из герцогов, за исключением герцога Орлеанского, который стоял на стороне герцога Миланского; поскольку же мессер Филиппо каждый раз держал речь, пользуясь грамматикой, и требования наши были всегда весьма хорошо и точно изложены, а ответа на них не следовало, я и подумал, что канцлер и другие прелаты, которые хорошо понимали, переводили королю не совсем точно то, что говорил мессер Филиппе Вследствие чего мы решили, что в первый же раз, когда мы снова будем выступать перед ним в его совете, речь буду держать я на французском языке; так и произошло, я говорил весьма кратко, и сущность речи была в том, что мы от имени наших синьоров и флорентинской коммуны, преданных ему и т. д., просим, чтобы Его Величество соизволили соблюсти верность тому, что было им обещано при заключении лиги, и т. п., и, когда я дошел до этих слов – что мы просим от него соблюдения верности, – увидел я, как король изменился в лице и смутился. Затем мы покинули это заседание. Потом мы узнали, что, когда мы вышли, король спросил: «О каком честном слове и обещаниях меня просили? Пусть принесут документы». Документы были принесены, и король, увидев все, что он нам обещал, очень упрекал канцлера и других лиц, которые слышали и поняли речь мессера Филиппо, за то, что они не дали ему достаточно хорошо понять именно то, что я разъяснил, т. е. о его честном слове. Нас призвали в зал, и канцлер нам ответил следующей речью: он сперва извинился от имени короля за то, что был так задержан ответ и исполнение нашей просьбы, сославшись в приличных словах на болезнь, как на причину этого, а также на смерть родственников, погибших в Турции; но что он, король, расположен выполнить свой долг в отношении нас. После того как канцлер закончил свою речь, слово взял король, говоря: «Я подтверждаю то, что сказал мой канцлер; ни вы, ни другие не могут думать, что я не выполняю своих обещаний». И обратился ко мне, говоря: «А у вас, Бонаккорсо, напомнившего мне столь точным образом о моем слове, пусть никогда не будет другого такого случая, ибо не было и никогда не будет необходимости в том, чтобы требовать от меня соблюдения моего слова, если я только точно знаю, что я действительно обязался сделать; я никогда не изменю своему слову и, думаю, никогда меня в этом никто не упрекал, если не считать вашей речи сегодня». Встав со своего места, ибо раньше я сидел, и преклонив колено, я сказал: «Священное Величество, если я сказал вещи, которые вам неприятны, нижайше испрашиваю вашего прощения; меня заставила так говорить необходимость, поскольку мы увидели, что вы не понимаете того, что мессер Филиппо несколько раз у вас испрашивал». Тогда ответил герцог Бургундский, сказав: «Мессер король, флорентинцы так преданы Вашему Величеству, что, только считая себя вашими [людьми], они осмелились так говорить с вами». Тогда король ответил, что считает себя удовлетворенным, и, улыбаясь, добавил: «Но пусть Бонаккорсо за это принесет мне повинную».

Мы удалились, и через несколько дней после этого король и его Совет избрали капитаном Бернара, графа д'Арманьяка, который должен был иметь под своим водительством тысячу копейщиков и по пять коней на копье; каковой отряд, в течение шести месяцев оплачиваемый королем, должен был прийти в Ломбардию в распоряжение нашей лиги. Вышеуказанный граф принял это назначение. Мы пошли посетить его, порадоваться с ним и просить его, чтобы он не терял времени. Он ответил, что его намерение было выступить с отрядом в 10 тысяч всадников, чтобы стать лагерем как можно ближе к тому месту, где расположился герцог Миланский. Мы поддержали его в этом. Добившись этого избрания, мессер Ванни через несколько дней отправился во Флоренцию, а мессер Филиппо и я остались, чтобы хлопотать о скорейшем выступлении графа; но поскольку герцог Орлеанский сколь возможно мешал его отправке, то больше месяца ушло, чтобы добиться отпуска денег для жалованья; когда же граф увидел, что деньги отпущены, он послал за нами и сказал: «Я хочу поехать в свои земли, подготовить 10 тысяч всадников из настоящих солдат, привычных к войне, а не к тавернам и парижским пирогам, каковых я приведу в Авиньон в середине апреля, но далее вести такое войско не смогу без помощи вашей коммуны и вашей лиги; поэтому пусть один из вас отправится во Флоренцию сказать, что, если они хотят, чтобы я пришел с этим войском, мне необходимо, чтобы их лига мне помогла 10 тысячами флоринов в месяц в течение шести месяцев, когда я буду находиться на территории нашего врага; и, если они на это согласятся, я приду в Асти со всем отрядом, но к моему приходу должно быть там подготовлено 25 тысяч флоринов. В случае же, если они не захотят этого сделать, я сам не приду в Италию, но вместо себя пошлю достойного капитана с отрядом, который король распорядился оплачивать; и относительно согласия или отказа я должен иметь ответ в течение апреля в Авиньоне».

Мы решили, что я поеду. Отправился я в путь через Бургундию и Германию, затем спустился во Фриуль и, приехав в Тревизо, услышал я, что в Венеции сейчас находятся наши флорентийские послы вместе с синьором Падуи и с другими послами лиги. Я взял с собой двух вьючных лошадей и всех других лошадей и слуг, за исключением одного, которого отправил в Падую, а сам поехал в Венецию. После того как я обо всем доложил нашим послам, они сразу же собрали всех союзников[74]74
  В Венеции в это время находились послы Болоньи, маркизы Феррары, Мантуи и Римини, которые вели переговоры с послами Флоренции о заключении союза.


[Закрыть] и рассказали им все мною доложенное. Все согласились участвовать в выплате 10 тысяч флоринов. Посему наши послы предложили мне самым срочным образом отправиться во Флоренцию и там сделать доклад обо всем; и еще сами написали. Я отправился из Венеции 22 марта в 21 час, немного отдохнул в Местри и в 2 часа ночи приехал в Падую; утром 23-го взял двух добрых лошадей из конюшни синьора и, ни разу не остановившись для еды и питья, прибыл в Феррару в 20 часов, взял там двух лошадей из конюшни маркиза и отправился спать в Сан Джорджо в 10 милях от Болоньи. Следующим утром я приехал в Болонью еще до восхода солнца, взял двух вьючных лошадей и доехал к ночи до Скарперии, где переночевал, и был во Флоренции в терцу[75]75
  Терца – первые три часа утра, т. е. здесь, видимо, около полудня.


[Закрыть]25 марта; таким образом, за два дня с третью я доехал из Падуи до Флоренции, проделав до этого верхом путь из Парижа до Падуи за шестнадцать дней.

Я доложил обо всем нашим синьорам и «Десяти балии»,[76]76
  «Десять балий», или «Десять особоуполномоченных» – совет, первоначально избиравшийся общим собранием коммуны в особых случаях и имевший право принимать любые экстренные меры. К концу XIV в. «Десять балий», «Восемь охраны» и другие вновь возникавшие комиссии и советы вытесняют приорат и сосредоточивают в своих руках всю власть в городе.


[Закрыть] каковые быстро решили отправить Берто Кастеллани в Авиньон передать графу д'Арманьяку, чтобы он пришел, что в Асти он найдет ожидаемые им 25 тысяч флоринов и что все, что он требовал, будет сделано, и т. д. После отъезда Берто, через немного дней, 8 апреля, я получил письмо от вышеуказанного графа, в котором тот сообщал мне, что 25 тысяч флоринов нужны ему в Авиньоне. Я показал письмо «Десяти», и из-за этого все переговоры были прерваны, нашим послам в Венеции было поручено заключить лигу с венецианцами, согласно которой мы обязывались вести войну или заключить мир с герцогом Миланским так и тогда, когда это сочтут нужным они, что являлось уроном для чести нашей коммуны. Вскоре последовало перемирие, а потом неискренний и плохой мир с герцогом Миланским, который продлился весьма малое время.[77]77
  Речь идет о перемирии, заключенном 11 мая 1398 г. на десять лет, но тут же нарушенном миланским герцогом, который, нейтрализовав своих противников, захватил ряд территорий, пограничных с Тосканой.


[Закрыть]

Что касается графа д'Арманьяка, то он прибыл в Авиньон с 10 тысячами всадников и там дожидался 100 тысяч франков из Парижа, вернее 90 тысяч золотых скуди, каковые уже прибыли в Пон де Сент-Эспри. Герцог же Орлеанский, который препятствовал всему этому сколько мог, уверяя в Королевском совете, что он знает наверняка, что наша лига заключила мир с герцогом Миланским, так как получил письмо, посланное за семь дней до того из Павии в Париж, от герцога Миланского о том, что он заключил перемирие и скоро последует мир с лигой. Он показал письмо королю и совету, и поэтому тотчас же послали вдогонку за тем, кто повез 90 тысяч скуди, чтобы он их не выплачивал; какового и нагнали в Пон де Сент-Эспри. Поэтому граф д'Арманьяк вернулся в свои земли, очень недовольный нами и французскими синьорами, потерпев из-за всего этого большой ущерб и понеся большие расходы. А также и король Франции был недоволен нами, поскольку мы заключили мир, не спросив его согласия. А мы были недовольны из-за всех их проволочек, ибо из-за этих проволочек мы подвергались опасности и несли большие расходы и потери с ущербом для нашей чести.

1398. Сентября 15-го дня я вступил в должность члена «Коллегии Двенадцати» по суме[78]78
  По суме 1381 г. (borsa – сума, кошель, сумка) – означает по списку лиц, могущих быть избранными на правительственные должности, который был составлен сразу после восстания чомпи. Списки с именами граждан вкладывались в специальные сумы, откуда их тянули по жребию.


[Закрыть]1381 года. И затем 30 октября мы занимались списками и выборами подестерии Пистойи, против чего я сколько мог и умел протестовал – и речами и голосованием, поскольку мне казалось, что мы наносим обиду пистойцам, так как тем самым нарушаем обещания сохранить их вольности. Второго декабря началось общее голосование и 11-го указанного месяца оно закончилось, и аккопиаторами[79]79
  Аккопиаторы – должность, связанная с перепиской и хранением выборных списков, а также с надзором за самой процедурой выборов.


[Закрыть] были кузнец Лоренцо д'Аньоло, Настаджо Бучелли, Франческо ди Нери Ардингелли и Андреа, сын мессера Уго делла Стуфа. Моими помощниками были Герардо Каниджани и Герардо Бовоньуоли.

1399. Июля первого дня 1399 года я вступил в число приоров. Моими сотоварищами были Джованни, сын мессера Донато Барбадоро, Стефано Рафакани, Део Бентакорди, Микеле Альтовити, Антонио ди Дуранте, Симоне Биффоли и Аттавиано ди сер Тино дала Каза; а гонфалоньером справедливости – Джованни ди Джованни Альдобрандини.

В то время, когда я был приором, пришла к нам весть, что король Владислав взял Неаполь и отвоевал все королевство и что король Луи[80]80
  Речь идет о борьбе Владислава Неаполитанского против французского претендента иа Неаполь Луи II Анжуйского, которая в июле 1399 г. завершилась победой Владислава.


[Закрыть] ушел во Францию. Из-за этого весь народ хотел устроить большие празднества; я, однако, больше пятнадцати дней сопротивлялся, чтобы открытого празднования не происходило, учитывая, что еще не истек срок лиги с королем Франции. Я советовал лучше отправить посольство, чтобы поддержать короля и тайно передать ему 10 тысяч флоринов, в которых он должен был очень нуждаться, чем потратить 6 тысяч флоринов, которые, по моим подсчетам, стоили бы нам празднества. В конце концов празднества все же состоялись с большими джострами и армеджаментами,[81]81
  Чисто увеселительные упражнения с оружием, для которых характерно отсутствие элемента состязания или борьбы, в отличие от джостры – единоборства на копьях. Как и в джостре, участники армеджаменты выступали в соответствующей праздничной одежде и на конях.


[Закрыть] и три ночи под звон колоколов с колокольни Дворца устраивались фейерверки.

1399. И в это же время случилось великое волнение по всей Италии, а именно все люди, великие и самые маленькие, облачились в одежды из белого льна и ходили большими отрядами, закрыв голову и лицо, с криками и пением моля бога о милосердии и мире.[82]82
  Речь идет о религиозном в своей основе движении паломников, которые к «юбилейному» 1400 году массами стекались в Рим.


[Закрыть] И так как весь этот народ был охвачен названным движением, то были уста, которые говорили: «Пойдем к Стинкэ,[83]83
  Стинкэ – тюрьма во Флоренции.


[Закрыть] чтобы освободить заключенных». Милостью божией дело не дошло до оружия, ибо была большая опасность этого. И все кончилось хорошо, поскольку многие ссоры были окончены миром; и мы, Питти, помирились с Антонио и Джери ди Джованни Корбицци, племянниками того Маттео дель Рикко, который умер в Пизе, и с Маттео ди Паоло Корбицци, о чем был составлен документ сером Антонио ди сер Келло.

22 сентября указанного года я вступил в должность капитана Пистойи,[84]84
  Капитан, как и подеста, избирался из иногородних граждан, в его руках была сосредоточена военная власть. Обе эти должности (подеста – в Большой коммуне, капитан – в Малой) существовали параллельно, но в конце XIV в. власть капитана была значительно более реальной, чем власть подесты.


[Закрыть] и во время исправления должности между другими делами мне случилось арестовать одного известного вора. Наши синьоры послали ко мне гонца и написали, чтобы я передал этого вора в его руки, а он отвезет его к подесте Флоренции. Я этого не сделал, но написал синьорам, что мне бы хотелось, чтобы они соблюдали вольности пистойцев. Они же снова мне ответили, что, если я не передам вора после этого их второго письма, они поступят со мной так, что это станет вечным примером для всякого, кто не повинуется их синьории. Я опять воспротивился и написал своим братьям, у которых были родственники и друзья, чтобы они, если сочтут возможным, пошли бы к синьорам просить их предоставить мне осуществлять правосудие в Пистойе и тем соблюсти присягу, которую я принес пистойцам, вступая в свою должность. Пошли мои братья с большим числом родичей и друзей на поклон к нашим синьорам и их коллегиям,[85]85
  Коллегия, или коллегии (collegio, college), – два совета при приорате: «Коллегия Двенадцати» (см. прим. 11), и 16 гонфалоньеров народного пополаиского ополчения (см. прим. 27). Как правило, все решения принимались только с согласия этих двух советов.


[Закрыть] чтобы умолить их, приводя все доводы, и т. д.; и, когда они вышли из зала, Джованни ди Тиньосино Белланди, который был председателем, поставил на голосование предложение, чтобы меня послали в изгнание на двадцать лет. При голосовании было положено 23 черных боба, не хватило всего двух. Позвали их снова в зал и сказали, какое предложение голосовалось и что они намерены, если в течение трех дней я не отдам указанного вора и т. д., ставить на голосование это предложение столько раз, сколько потребуется, пока оно не победит. Тогда мои братья сообщили мне, что все наши родичи и друзья советуют, чтобы я больше не сопротивлялся. Находясь вместе с приорами Пистойи и многими их согражданами, я в их присутствии рассказал все, что произошло, и дал им прочесть все письма, которые я получил, а затем сказал им – пусть они решают, что я должен, по их мнению, сделать, поскольку я твердо решил перенести ссылку и любое другое наказание ради защиты их вольностей, и что без их согласия я их не нарушу. Они посовещались и затем ответили мне со слезами и вздохами, что я сделал столько, что они навсегда мне за это благодарны, но что, видя волю наших синьоров, которая направлена на то, чтобы отнять у них их вольности, и видя опасность, которой я подвергаюсь, продолжая сопротивление, и которая может привести к дальнейшему ухудшению их положения и т. д., они согласны, боясь худшего, на то, чтобы я отправил этого вора во Флоренцию, что я и сделал.

В 1400 году я решил поехать в Савойю, чтобы востребовать злополучные деньги, которые я дал в долг графу; приехав в Падую, я рассказал синьору, куда я хочу поехать; он сказал мне: «Ты не сможешь проехать в Савойю, не будучи задержан по требованию герцога Миланского; я знаю это наверняка благодаря приказу, который был им отдан; и это было ему обещано синьорами и другими повсюду, где тебе случится проехать». Посему решил я вернуться назад, тем более что весьма неохотно и с большим неудовольствием оставил по причине смертности из-за чумы, которая была во Флоренции, своих братьев и наши семьи в Сорбильяно. Я вернулся в Болонью и написал своим братьям, чтобы они со всеми нашими семьями приехали бы в Болонью, и послал к ним лошадей и водителей мулов. Они приехали в Болонью, и примерно через неделю я снял дворец и сад деи Бианки, приблизительно в двух милях от Болоньи, и там мы поселились все вместе – мои братья и наши семьи, исключая Пьеро и его семью, которые остались в Монтуги. Милостью божией все мы спаслись, за исключением родившегося у меня там сына, каковой умер. Всего нас там было, считая семьи наши и родственников, которые приехали туда и были на нашем иждивении, постоянно 25 человек. Пробыли мы там около четырех месяцев и, вернувшись во Флоренцию, подсчитали, что потратили там за это время 480 новых флоринов.

В вышеуказанный год, когда много флорентинцев бежало в Болонью, изгнанники из Флоренции стали побуждать многих молодых людей к заговору против нашего правительства; главарем их был Сальвестро ди мессер Россо деи Риччи. Заговор был раскрыт во Флоренции, поскольку о нем донес Сальвестро ди мессер Филиппо Кавиччули; и был схвачен Самминьято д'Угуччозо деи Риччи, которому отрубили голову, а также одному из деи Давици, и многие подверглись изгнанию, а многие получили прощение, и город успокоился.

В указанный год я был назначен послом и поехал в Германию к вновь избранному императору, каковым стал герцог Рупрехт Баварский,[86]86
  Рупрехт Баварский (1400–1410) – император Германии.


[Закрыть] граф Пфальцский; и поручения, мне данные, заключались в следующем: во-первых, поздравить его с избранием; во-вторых, просить его, чтобы он прибыл в Рим для коронования; в-третьих, подтвердить права империи, и в частности те, которые захватил как тиран герцог Миланский; в-четвертых, сообщить, что, если бы он захотел предпринять все это в данном году, т. е. в 1401, наша коммуна дала бы ему 100 тысяч золотых флоринов; в-пятых, чтобы он снова подтвердил в качестве викариата те привилегии, которые мы имели от империи, и сверх того, чтобы он на подобных же основаниях уступил нам Ареццо, Монтепульчано и все другие имперские земли, которые мы тогда имели, и т. д.

Выехал я из Флоренции 15 марта в сопровождении сер Перо ди сер Перо да Самминьято, нотариуса, чтобы он мог ревизовать меня. Мы направились по пути через Падую, и я заранее оповестил синьора Падуи о своей поездке, поскольку так мне было поручено. Он послал с нами своего посла по имени Дорде.

Поехали мы дальше через Фриуль и затем в Германию через Зальцбург, затем Мюнхен и Ингольштадт, и затем в Амберг, где и застали избранного императора, и, после того как должным образом мы его приветствовали и передали поздравления нашей коммуны, я сказал ему, что, когда только угодно будет Его Величеству, я изложу ему, секретно или открыто, как он сочтет нужным, цель моего посольства. Он отнесся к этому благосклонно, сказав, что даст мне знать, когда захочет меня выслушать. Повелел он разместить нас в прекраснейшем доме, в каковом мы пообедали, и в отношении еды и всего прочего были весьма достойным образом обслужены его людьми.

На другой день император послал за нами и в присутствии восьми членов своего Совета пожелал, чтобы я изложил цель моего посольства. Я изложил ее, однако не указал суммы денег, сказав лишь о возможности выплатить их; он ответил, что поручит это деловым людям, и так и поступил. В переговорах с нами эти последние спросили нас, какова же сумма, которую наша коммуна могла бы дать, и т. д. Я ответил им, чтобы они просили столько, сколько им покажется подходящим. Ответили они, что если мы хотим, чтобы он [император] пришел в этом году, то пусть наша коммуна поможет ему 500 тысячами флоринов. Я сказал, что на это ответить я хотел бы в его присутствии. Мы явились перед ним, и я сказал: «Ваше священное Величество и т. п., ваши комиссары спросили у меня такую сумму, что мы подивились, и кажется нам, что это вежливый способ отказать в вашем приезде, поскольку вы, конечно, хорошо понимаете, что такая сумма невозможна для нашей коммуны», и т. д. Он на это сказал, что я говорю верно, что в этом году он не может прибыть, так как не имеет денег, поскольку около 300 тысяч флоринов, которые были у него до его избрания, все были истрачены, когда он дважды после своего избрания держал поле;[87]87
  Держать поле (tenere il campo) – т. е. созывать имперский сейм, куда князья (а позднее представители имперских городов) съезжались со своими военными отрядами.


[Закрыть] что если мы подождем этот год, то на следующий год у него будут деньги, и нам будет много легче; но если мы все же захотим, чтобы он в этом году прибыл, нам следует нести большую часть расходов. В конце концов, после долгих речей, которыми я стремился побудить его прибыть в этом году, я назвал ему ту сумму, которую мне поручили предложить. Он ответил мне, что, если это все, что мне поручено, я должен написать во Флоренцию, изложив то, что он мне сказал, и что действительно у него нет денег. Я все так и написал в письме, с которого велел сделать копию, и послал письмо с собственными гонцами. Получил ответ: мне поручалось всячески настаивать на прибытии в этом же году, приводя в виде доводов то, что сейчас обстоятельства складываются благоприятно для него, а при промедлении они могут измениться и т. п.; в помощь предложить ему вплоть до 200 тысяч золотых флоринов, обнадеживая его, что, когда он будет там, мы постараемся по всей возможности помочь ему и т. д. Мы отправились к Его Величеству, и после многих речей с его стороны и с нашей, и после того, как я с каждым разом в течение переговоров понемногу повышал сумму нашей помощи, я в конце концов назвал ему, согласно поручению, сумму и сказал, что я не могу идти свыше поручения. Он ответил, что созовет выборщиков и других великих баронов в Нюрнберге, который находится отсюда в двух днях пути, и с ними обсудит все и затем нам ответит.

Случилось, что, еще ожидая ответа из Флоренции, я как-то ужинал с ним в его саду и, заметив, что он не принимает никаких мер по охране от отравы, сказал ему: «Ваше священное Величество, вам не кажется, что вы недостаточно думаете о злодействах герцога Миланского, ибо, если бы вы об этом думали, вы бы принимали меры по охране своей персоны, чего вы не делаете; будьте уверены, что, когда он узнает, что вы решили прибыть туда, он постарается умертвить вас – ядом или ножом». Изменившись в лице и перекрестясь, он ответил: «Неужели он так злонамерен, что стал бы искать моей смерти без вызова с моей или его стороны? Мне трудно этому поверить, но тем не менее я прислушаюсь к твоему совету создать хорошую охрану». И он отдал соответствующие распоряжения и впредь остерегался; и, между прочим, из-за подозрения, которое я внушил ему, он, увидев незнакомого ему человека, тотчас же хотел узнать, кто он и что здесь делает. Как-то случилось, когда он находился в одном своем прекрасном замке, расположенном близко от Амберга, куда он приехал ненадолго для охоты и где мы были постоянно с ним, что однажды утром, выйдя из своего дворца, чтобы пойти слушать мессу, увидел он одного человека, похожего на курьера; он велел привести его к себе и спросил его, что он здесь делает. Тот ответил, что едет в Венецию и что пришел сюда только для того, чтобы повидать его [императора] персону и иметь возможность в Венеции рассказать о нем. Император велел одному из своих приближенных отвести этого человека в свою комнату и сторожить его, пока он сам не вернется с мессы. И, когда он вернулся, курьер признался ему, что он приехал из Павии и что вез письмо к императорскому врачу от маэстро Пьеро ди Тозиньяно, врача герцога Миланского, и что он и раньше несколько раз привозил ему такие письма. Император прочел письмо и велел схватить своего врача, которого звали маэстро Герман и который был учеником маэстро Пьеро ди Тозиньяно. Вскоре врач сознался, что должен был его отравить с помощью клизмы и за это получить 15 тысяч дукатов – 5000 в Майнце и 10 тысяч в Венеции. Мы уехали оттуда и вернулись в Гамбург с врачом и курьером, с хорошей охраной, и, когда мы ехали, он подозвал меня и сказал: «Вы мне спасли жизнь, заронив во мне подозрение», и рассказал мне все, что было обнаружено. Затем мы отправились все в Нюрнберг, и туда приехали архиепископы Кельнский и Майнцский, которые являются выборщиками, и много других баронов; и на первом собрании император рассказал им о случае, который был обнаружен; он призвал к себе синьоров, правящих этим городом, и, рассказав им о том, что он обнаружил, сказал, что он не хочет сам быть судьей, поскольку является одной из сторон, и что пусть они возьмут врача, чтобы расследовать это дело и судить его согласно тому, что выяснится. Врача привели в их дворец и после того, как в течение нескольких дней выяснилось, что он действительно должен был отравить императора, присудили, чтобы его приволокли на лобное место и там перерубили бы у него ноги, руки и спинной хребет, а затем привязали бы к колесу телеги, водруженному на столбе, и так оставили, пока он не умрет; так и было сделано.