Текст книги "Психология социального отчуждения"

Отстающие

Люди с ограниченными умственными возможностями в детские годы испытывают проблемы социальной адаптации, несколько отличающиеся от взрослых лет уже хотя бы потому, что не могут уклониться от ежедневной нагрузки на интеллект. А поскольку школьные требования ориентированы на определенный стиль мышления, следует иметь в виду два более или менее самостоятельных варианта: пограничную умственную отсталость, где преобладает слабость психических возможностей, обеспечивающих работу ума (памяти, внимания, работоспособности), и задержку психического развития, где при достаточной активности интеллекта доминирует архаичное мышление с присущими ему закономерностями движения представлений.

Первых мы для удобства изложения назовем «тугодумы», подразумевая некую пограничную умственную отсталость (слабость предпосылок интеллекта). Вторых – «архаично мыслящими», подчеркивая тем самым, что с памятью, вниманием, любознательностью здесь все в порядке, но сам стиль мышления устарел для нынешней цивилизации.

Тугодумы испытывают в школе, да и в семье, если родители слишком озабочены оценками, постоянное давление, окрашенное раздражением по поводу их несообразительности. Они в прямом смысле слова «отстающие». Темпы психического развития, задаваемые сверстниками, им не под силу. Даже в доброжелательно настроенном классе их не оставляет предчувствие неудачи (дети насмехаются над непонятливыми, и это вполне естественно уже в детском саду, где положено знать правила игры). С годами такое ожидание только усиливается, так что чувство собственного достоинства становится наиболее уязвимым местом характера. Редко кому везет с воспитателями, которые любят работать с малоодаренными детьми и видят свою цель в том, чтобы поддержать у них интерес к делу, а не эксплуатировать таланты для престижа и рейтинга.

В условиях педагогической депривации дети такого склада довольно быстро преодолевают компенсаторно-уступчивый этап психической средовой адаптации, так как он не гарантирует приязни (дети не ценят услужливости). Сравнительно дольше держится упрямая оппозиционность («упертость»), но если характер не очень сильный, и она исчерпывает себя довольно быстро. Остается спасительно символическое (аутистическое) исполнение желаний в форме пустой мечтательности. С годами выманить или выгнать из сферы воображения человека, которому там хорошо, становится все труднее. Хотя родители нередко стараются сделать это очень настойчиво и энергично. Их можно понять. Каждый взрослый хочет, чтобы его ребенок остался в так называемом «кругу семьи», для чего нужно соответствовать сложившей в нем (кругу) системе ожиданий. Естественно, ребенку недалекого ума (и чем старше, тем сильнее) все это не интересно, а то и вовсе тягостно. Он непроизвольно тянется к людям попроще, которые родителям не очень нравятся. Отпускать его в ту среду означает потерять многое. Это тяжело осознавать, даже если все понятно. Так что у родителей нередко возникает некий смысловой барьер, блокирующий критику к себе и воспитательной ситуации в целом. За ребенка начинают делать уроки, за его спиной договариваться с учителями о поблажках и т. п. Однако от сверстников правды не скроешь, и к статусу глупого прибавляется статус «блатного». Отчуждение нарастает как снежный ком. Ребенок, а затем и взрослый все больше отрешается от социальной реальности, не ожидая от нее ничего хорошего, и замыкается в себе, готовый смириться с самой убогой ролью, лишь бы не мешали воображать. Стиль поведения все больше напоминает «редукцию энергетического потенциала», и позиция в жизни «возьмите все, только отстаньте» заставляет родных обращаться за помощью не только к социальным работникам, но и к психиатрам.

Семейная изоляция дает детям такого склада возможность адаптации на более высоком уровне. Они не обречены на деперсонализацию как их сверстники из числа попавших под пресс педагогической депривации, а могут рассчитывать на «экологическую нишу». От давления школы и среды можно забаррикадироваться дома или хотя бы иметь возможность сбрасывать психическое напряжения от пребывания в них. А когда отчуждение не тотальное, есть просвет и укрытие, жизнь становится приемлемой хотя бы психологически. Но здесь приходится считаться с тем, что семья сама по себе изолируется об общества не без причины.

Есть варианты, когда родители сознательно и целенаправленно берегут своего отстающего умом ребенка от соприкосновений с реальной жизнью из профилактических соображений. В такой атмосфере тепличного воспитания наивность ребенка, а затем и взрослого человека, разрастается до неимоверных размеров. Не умея различать хороших и дурных намерений со стороны окружающих, человек бывает совершенно беспомощен в среде. В моей экспертной практике было немало случаев, когда подростки заманивали такую дурочку поиграть, объясняя ей, что по правилам нужно лечь в постель с юношей. И лишь почувствовав боль она понимала, что с ней обошлись плохо. Когда родители узнавали об этом, насильников, воспользовавшихся беспомощным состоянием потерпевшей, наказывали. Если инстинкт просыпался, судьбе несчастной оставалось только посочувствовать.

Значительно чаще родители сами отгораживаются от общества под влиянием тягостных предчувствий, навеянных игрой воображения. В таких обстоятельствах «наведенная невротичность» почти неизбежна. Тревожная готовность умственно неполноценного ребенка, свойственная природе его психического недостатка, будучи возведена в квадрат, сделает человека пугливым на всю оставшуюся жизнь. Остальное будет зависеть от того, в какой мере его будут поддерживать и сопровождать, не перегружая необходимостью принимать самостоятельные решения, а тем более – их выполнять.

В условиях социальной запущенности дети вынуждены приноравливаться к социальной стихии самым примитивным способом. Во дворе они ищут покровителя скорее интуитивно и инстинктивно, чем осознанно и целесообразно. В школе видят в учителе только лидера, не улавливая отличия среды и системы. В их понимании любое правило остается лишь орудием в руках старших. Оторвать абстракт от образа в социальных отношениях им так же трудно, как и на уроке. Понятно, что отчуждение от коллектива не заставляет себя ждать уже в начальной школе, где оно еще как-то маскируется (все дети пока еще принимают учителя за лидера), а дальше только крепнет и усиливается. Предпосылки развития самосознания слабеют, и к подростковому возрасту (началу тотального отчуждения), культура и семья выпадают из поля зрения. Остается верность среде с большой вероятностью примкнуть к уголовной субкультуре.

Архаично мыслящие вполне сообразительны, хотя и по-иному, нежели этого требуют учителя. Их психика настроена на реальную жизнь, так что если школьный этап личностного развития удается преодолеть без особых утрат, в дальнейшем приноровиться к обстоятельствам им бывает не так уж трудно, но избежать проблем школьной адаптации не удается почти никому.

В условиях педагогической депривации их постоянно сопровождает чувство недоумения от того, что нормальный способ думать (по их представлениям) не нужен и не востребован в учебе. Им приходится приноравливаться к инакомыслящим, коли сила на их стороне, но без той готовности смириться с тем, что ты хуже других, которая заметна у тугодумов. Зато после школы всегда есть возможность пойти на улицу, где все ясно, понятно, доступно и интересно в своей жизненной реальности. Конечно, если гулять отпускают. Если нет – почва для конфликта накапливается очень быстро. Когда родители имеют возможность надежно контролировать жизненное пространство и обладают достаточной волей, чтобы заставить сидеть над уроками столько, сколько потребуется, пока не будет все как у людей, тяга на улицу начинает просачиваться окольными путями. Ребенок привыкает врать, изворачиваться, притворяться для того, чтобы получить желанную свободу. А когда такой власти нет, попросту убегают из дома, порой на несколько дней, вливаясь в «уличное племя».

В своей работе по исследованию бродяжничества детей и подростков мы сразу уловили одну закономерность: побеги из дома в отроческом возрасте по времени и причине связаны с учебой. Они явно реже в каникулярное время (вроде бы, летом условия на улице получше, но дети остаются в семье); все бродяжки плохо учатся, но каждый из них в несколько раз хитрее сверстников, когда в дело идет социальный интеллект; предоставленные себе, дети книжек не читают.

По счастью, для практической жизни отвлеченное мышление не требуется. Архаично мыслящие люди находят себе и сферу общения, и область применения, но глухая враждебность к культуре остается и время от времени прорывается неприязнью к «слишком умным». Так что основная задача социальной поддержки и педагогической реабилитации в отношении людей такого склада и такой судьбы – удержать веру в себя и общество в переходный подростково-молодежный период, когда может захотеться отплатить обществу за его равнодушие.

Семейная изоляция человеку, которому поток впечатлений заменяет движение понятий, нравится с детства. Готовность наделять окружающее скрытыми смыслами (мифичность мышления) выступает как мощный компенсатор всех прочих огорчений и неудач. Постепенно дом превращается в некий замок, наполненный вещами-символами, смысл которых недоступен непосвященному. Своеобразная «бытовая мистика» не лишена известной таинственности для тех, кто хотел бы проникнуть во внутренний мир человека такого склада (например, по зову сердца или из любопытства). «Особая значимость обыденного», кажется ему, скрывает нечто романтическое. Естественно, через некоторое время «царевна-лягушка оказывается обыкновенной болотной жабой», и развенчание сказки не заставляет себя ждать. Разрыв сложившихся к тому моменту отношений, окрашенных определенными надеждами, оставляет глубокое разочарование («принц оказался картонным») и заставляет еще больше отгораживаться от любого сближения на эмоциональной основе. Хорошо, если без нарастания общей подозрительности к искренности со стороны других людей, внешне напоминающей паранойю.

Социальная запущенность детьми и людьми такого склада переживается не очень болезненно. Стихия (как это было неоднократно замечено) тоже мыслит архаично (эмотивно, первобытно, пра-логично). Приноровиться к ней если и не просто, то хотя бы понятно, чего она от тебя ждет. Проблема в другом. Привычка жить в маргинально ориентированном сообществе, усвоенная с детства, отчуждает от культуры и государства чем дальше, тем сильнее. Школьные ценности, значимость которых основывается на страхе когнитивного диссонанса, попросту выпадают из смыслов поведения. Ребенок становится чужим в классе. Сначала это вызывает хоть какое-то стремление педагогов вернуть ему интерес к учебе («замотивировать»), но вскоре верх берет тревога за остальных учеников, которые видят, что можно и не огорчаться по поводу двоек и невольно проникаются скептическим отношением ко всей школьной системе ориентаций. Запущенного ученика с иным мышлением чаще всего относят к категории «озлобленных дезорганизаторов» и перестают скрывать свое разочарование от его присутствия в коллективе. Трещина взаимного равнодушия вырастает буквально на глазах и ко времени окончания школы выглядит совершенно непреодолимой пропастью. Дальнейшая судьба сильно зависит от того, в каком коллективе будет протекать дальнейшее развитие личности. Вовсе не обязательно, что психология изгоя, вынесенная из школы, закрепится окончательно, но риск оказаться в маргинальном сообществе раньше других все-таки достаточно высок.

Остается сделать несколько замечаний относительно нашей тактики педагогической реабилитации детей с ограниченными умственными возможностями.

Взрослые люди редко обладают даром вникать в образ мысли другого человека, даже если имеют соответствующую профессиональную подготовку. Вдумчивый врач, внимательный юрист, не говоря уже о проницательном педагоге – большая редкость. Чаще всего каждый старается навязать другому свой способ думать, и чем большей властью облечен – тем сильнее. Понятно, что детям при этом достается больше всех. Наталкиваясь на так называемую упругость личности, взрослые, особенно из тех, кто считает, что дети должны их слушаться при любых обстоятельствах, стремятся ее преодолеть теми методами, которые считают нужными и полезными, а иногда просто теми, что оказались под рукой. «Изгнать лень» из другого – вообще наше любимое занятие. Так что вполне понятно и объяснимо желание наших инакомыслящих детей держаться подальше от энергичных культуртрегеров от педагогики. К тому же, когда в школу приходят социально запущенные дети с иным складом ума, получившие навыки межличностного общения во дворе, коммуникативные проблемы очень часто диагносцируются как симптомы олигофрении, что означает перевод ученика во вспомогательную школу, то есть отлучение его от развивающей и реабилитационной педагогики как таковых. Стоит ли удивляться, что в отроческом и подростковом возрасте умственно отсталые дети соглашаются на очень скромные роли в маргинальной и уголовной субкультурах.

Невропатичные

Невропатичные люди испытывают в детстве специфические трудности. В отличие от взрослых, которые озабочены, главным образом, проблемами взаимодействия с собственным «Я», детей, пока доминирует потребность в отождествлении с реальным окружением, волнуют гораздо больше отношения с окружающими. Трудности в распознавании, как к тебе относятся те, кто должен и обязан защищать тебя в том числе и от внутренней тревоги, – сильнейший источник психического напряжения. В раннем детстве оно может вызывать такие грозные симптомы, как ранний детский аутизм, а также быть причиной многочисленных и многообразных неврозов, когда постоянное напряжение выливается в расстройства сна (ночные страхи, энурез), аппетита (анорексия или булимия), навязчивости (трихотиломания) и др. Дальнейшее развитие идет тем успешнее, чем быстрее минует этот диссонанс. Если же обстоятельства складываются неблагоприятно, вероятность стать невротиком и в зрелые годы многократно возрастает.

Педагогическая депривация с ее равнодушной строгостью не рассеивает сомнений, а сама добавляет напряжения. Гаснущая надежда на понимание того, что ребенок не может еще толком объяснить, оттесняет тревоги в мир воображения, где они предстают самым причудливым образом. Если же это отчуждение протекает под аккомпанемент упреков в упрямстве, непонятливости, капризах, между ребенком и его родителями (педагогам ни один ребенок не возьмется объяснять свои проблемы, во всяком случае, по собственной инициативе) возникает смысловой барьер, который с годами, если ничего не изменится, только крепнет.

По мере того, как вырисовывается индивидуальная специфика отклонения (тревожно-невротический, сенситивный, психастенический варианты), картина отчуждения усложняется. Боязливые зубрят, со страхом ожидая очередной выволочки, сенситивные бывают до нельзя аккуратными, психастеники перегружают себя учебой. Мы не вдаемся в каждый из них, так как это отвлекло бы нас от основной тематики, но если взять некий общий ориентир, им будет стойкое отвращение к энергичным людям и тяга к занятиям, где нет конкуренции. Дело в том, что когда человек не отчетливо воспринимает мир, людей и собственную душу, он и при хорошем воспитании чувствует себя как бы вечным новичком, который сомневается, а все ли он заметил, а если к нему относятся формально и требовательно, эта неуверенность в себе особенно тягостна. Лучше никому не доверять на всякий случай. Естественно, такое отношение распространяется и на тех, кто хочет сблизиться из искренних чувств. Боязнь того, что незнакомый человек (а интуиция и проницательность и есть слабое место характера) будет не тем, кем кажется, неловко вторгнется в хрупкий внутренний мир, заставляет держать дистанцию, на преодоление которой обычные люди, как правило, не решаются. «Грубо забитые воспитанием» (по П. Лесгафту) невропатические натуры чаще всего предпочитают одиночеству любые эксперименты по сближению даже в пределах хорошо освоенного социального пространства.

В условиях семейной изоляции «мягко забитые» (по П. Лесгафту) невропатичные дети невольно становятся истинными наследниками родительских акцентуаций характера. «Парниковый эффект» наращивает «панцирь отчуждения», сотканный из тревожных опасений и тягостных предчувствий. Довольно быстро формируется защитный комплекс по типу «экологической ниши». Внутренние смыслы поведения окрашиваются подозрительностью ко всему, что вне семьи.

Наиболее уязвимый возраст – дошкольный и младший школьный, пока развивающееся мышление еще не способно корригировать недостатки восприятия. Сейчас неспособные не только объяснить, но и понять источники тревоги, дети бывают особенно чувствительны к тому, как к ним относятся взрослые. Но в последующие годы все меняется в своей основе. Родителям приходится на себе испытать тяжесть общения с невропатичным человеком, имеющим претензии к воспитанию. Люди невротического склада вообще довольно эгоцентричны (об отсутствии у них афилиативных наклонностей мы уже говорили). А когда они только и делают, что приносят в дом раздражение от неудавшихся контактов с людьми и прочих неудачах, дефекты воспитания возвращаются сторицей. За пределами семьи социальное отчуждение по этому варианту девиантного развития личности особых проблем не создает. Разве что у ближайших сотрудников, вынужденных считаться с капризной натурой члена коллектива, так что объективно все может быть и не так уж плохо, но субъективно – таким людям следует глубоко посочувствовать.

Социальная запущенность – самая неблагоприятная воспитательная ситуация для людей невропатического склада. Если уж их не защищают семья и система (при всех имеющихся недостатках), то рассчитывать на гуманность среды и вовсе не приходится. Так что ко времени поступления в школу замкнутость, застенчивость и неловкость с мерцающей в глубине души озлобленностью человека, которого не понимают, бывает сформирована достаточно заметно. Готовый пассивно защищаться по любому поводу («не троньте меня, я нервный»), ребенок производит на учителей впечатление умственно отсталого. Он одинаково отчужден и в классе, и в семье, и на улице. С годами, если ничего не изменится в воспитательной ситуации, готовность принять покровительство со стороны на любых условиях начинает проступать в характере все более отчетливо. Отчуждение в маргинальную среду (центры педагогической реабилитации пока что существуют разве что для демонстрации гуманизма и помогают только некоторым из огромного числа нуждающихся), становится все более вероятным. Но и там адаптация не бывает надежной. Лишаясь одного покровителя за другим (невропатичные натуры быстро надоедают), люди такого склада все больше замыкаются в мире воображения, соглашаясь на самые примитивные условия жизни, где их не трогают. Так что ко времени, когда служба социальной защиты населения начинает заниматься их судьбой, сомнения относительно душевного здоровья выглядят более чем обоснованными. Это самый неблагоприятный вариант. И он встречается не так уж часто, а в остальных случаях люди как-то устраиваются в жизни, но рассчитывать на возрождение аффилиативности в общении с окружающими здесь не стоит ни при каких обстоятельствах.

Сочетание невропатичности с умственной отсталостью (комбинация не из редких) означает, что проблемы, которые мы описали по отдельности, нужно объединить. В обстановке педагогической депривации это будет уход в сферу воображения по типу аутистического отрыва от реальности. При семейной изоляции – ипохондрическая окраска экологической ниши. Социальная запущенность слабого умом и психикой не оставляет практически никаких надежд выбраться с обочины жизни без посторонней помощи.

Нравственно незрелые

Люди, которых раньше называли «морально дефективными», затем (а некоторые и по сей день) – психопатами, а нынче предпочитают считать нравственно инфантильными (вечно 15-летними), отличаются от сверстников еще в детстве, хотя до наступления этих самых пятнадцати лет о подобной диагностике речи не идет. Так что раньше можно говорить не о симптомах, а лишь о неких основаниях для более или менее вероятных преположений. Им недостает эмоционального содержания базисных социальных потребностей – эмпатийной, аффилиативной, когнитивного консонанса – при обычных умственных способностях. А поскольку гармоничное воспитание предполагает, что дети трудятся над собой, чтобы эти потребности удовлетворять, между требуемым и желаемым возникает разрыв. Ребенку приходится притворяться, а это тягостно в любом возрасте.

В обстановке педагогической депривации постоянное принуждение к тому, в чем нет эмоциональной заинтересованности, истощает волю. Накапливается напряжение, время от времени прорывающееся вспышками раздражения. У активных по характеру они окрашены агрессией, у пассивных – слепым упрямством со слезами и жестокостью исподтишка. А поскольку явного (понятного родителям и педагогам) повода нет, «дурной характер» чаще всего стараются исправить традиционными средствами. Реакция предсказуема. Внешний лоск хорошего воспитания начинает скрывать иную жизнь, протекающую в глубине души. Настоящие чувства и предпочтения, формирование которых протекает стихийно, без облагораживающего влияния учителей, остаются примитивными, инфантильными, архаичными, как все, что живет вне цивилизации. Оставаясь варваром в нравственном отношении, такой человек иначе соотносит понимаемые им значения общепринятых норм с внутренними смыслами поведения. Так что его когнитивная адаптация, лишенная аффилиативной составляющей, производит впечатление лицемерной и конформной, но дело в том, он сам этого не чувствует и не понимает. Ум и сердце такого склада людей живут как бы сами по себе. И будучи объективно глубоким эгоистом, который в своих поступках исходит только из собственного настроения, он искренне считает себя благородным гуманистом. Недостаток критики к себе и иллюзии относительно того, как тебя воспринимают окружающие, порой доходит до явного абсурда.

Один из моих подэкспертных, молодой человек из числа прилично воспитанных, но нравственно инфантильных, поддавшись порыву чувств (скорее всего, под влиянием алкоголя и порнофильма), изнасиловал двух своих подружек, с которыми был в квартире, угрожая ножом и даже поранив одну из них. После чего совершенно искренне попросил их пару часов не звонить в милицию, чтобы он успел скрыться (дело было в закрытом городе, где выход был только через вахту). И после ареста он, умом признавая вину, держался с окружающими как бы на равных (не чувствуя ожидающего социального отчуждения, когда предстоит услышать: «Тамбовский волк тебе товарищ, а для нас ты только гражданин заключенный»).

Разнузданность после угнетающего воспитания бывает для людей такого склада особенно тяжела. Чаще всего они довольно быстро опускаются в социальном отношении, пока не найдется (если найдется) человек с достаточно сильным характером, готовый и дальше продолжать родительскую линию. Если они остаются один на один с обществом и государством, риск оказаться среди «бичей» (бывший интеллигентный человек) становится вполне реальным. Неконтролируемые эмоции тянут на дно жизни без спасательного круга чужой разумной воли.

В обстановке семейной изоляции нравственно инфантильные люди остаются еще более незрелыми. Образно говоря, вечно 12-летними. И если ситуация не изменится, могут всю жизнь позволять себе капризничать среди своих, где мистика и предрассудки – обычное дело. Сама возможность не вникать в реальные отношения и оставаться при своих иллюзиях очень привлекательна. А в формальных статусах (на работе, в обществе) всегда можно найти место и роль с несложными обязанностями, за пределы которых можно не выходить до самой пенсии). В таком затворничестве духа многое зависит от личной одаренности человека. При скромных задатках интересы не выходят за рамки более или менее своеобразного хобби, тогда как не обделенные талантом нередко претендуют на творческую индивидуальность (оставаясь и там по преимуществу отщепенцем и диссидентом).

Проблемы психической средовой адаптации появляются тогда, когда в силу тех или иных обстоятельств (например, сердечной склонности), возникает желание преодолеть полосу отчуждения. Жизненный опыт быстро убеждает, что игра воображения сильно отличается от социальной реальности, и сделать такой шаг силы, умения и знаний явно недостает. Люди не доверяют инфантильным, прекрасно зная, что в любой момент могут попасть в глупое и смешное положение, когда сработает мотив «надоело». Закрепиться в социальном пространстве не удается и возращение в свой игрушечный мир с грузом разочарований (не в себе, а в людях) раз за разом дается все труднее. В конечном счете просыпается ипохондричность, которая позволяет списать свою социальную никчемность на объективные обстоятельства.

Социальная запущенность – тяжкое испытание для наивных. Среда не прощает детскости не по возрасту. Недостаток интуиции – верная гарантия попасть впросак. Так что им приходится держаться либо ближе к взрослым, либо среди тех, кто помладше. В школе склонность «ловиться на подначку» делает кандидатом на разного рода шалости, за которые достается бесхитростному. И в дальнейшей жизни их чаще всего ожидает дрейф по ее поверхности. «Без якоря», как говорили предки. Русские писатели конца XIX – начала ХХ в. увлекались описанием таких характеров (маргиналы без руководящей ими общины остались один на один с обществом и государством), где кроме темных и ищущих смысла жизни босяков М. Горького было достаточно много «очарованных странников» по Н. Лескову. Бесцельно слоняясь в пространстве «между проезжей дорогой, работным домом и тюрьмой» (по Э. Крепелину), они время от времени прилепляются к кому-то, но затем без малейшего сожаления и чувства признательности следуют за кем-то другим.

Не всегда судьба складывается так драматично, как мы ее представили, заострив акценты. Многое зависит от интеллекта. Хорошо обученный и умственно одаренный человек одним знанием жизни способен замаскировать слабость личностных позиций вполне надежно. Скорлупа ролей-функций (по своей воле) плюс оболочка ролей статусов (от воспитания) вполне достаточны для успешной адаптации в цивилизованном обществе. Проблемы возникают лишь в обстоятельствах, когда нагрузка приходится в «место наименьшего сопротивления» – принципы и убеждения. Однако это случается нечасто. Так что большинство даже неправильно воспитанных людей такого склада интуитивно стараются держать свой социальный статус на высоте. В проигрыше оказываются те, у кого наивность чувств ассоциируется с примитивностью суждений. «Глупые психопаты» составляют немалую часть отбывающих наказания за уголовные преступления. Причем не только у нас, а и по всему миру. Недаром ООН неоднократно призывала правительства стран-участниц привести законодательство в соответствие с теми нагрузками на психику социально неприспособленных людей, которые несет современная цивилизация.