Текст книги "Психология социального отчуждения"

Недомогающие

В детском возрасте отклонения в сфере воли выражаются, главным образом, в недостаточном торможении активности. Минимальная мозговая дисфункция – это в первую очередь моторная гиперактивность, когда непоседливость и импульсивность лишены эмоциональной вовлеченности в стремления и выглядят как простая суетливость. Естественно, прилежание и послушание даются детям такого склада с большим трудом, а проблемы в общении возникают чуть ли не ежедневно.

Конфликт между спонтанностью и педагогической депривацией нарастает по мере того, как игра, где суетливость и отвлекаемость допустимы и приемлемы, сменятся деятельностью, где они мешают работе. Так что если поначалу на долю «бестормозных» детей выпадает раздражение родителей и воспитателей детского сада, то в школе им приходится испытать на себе гнет системы (на помощь которой уставшие родители возлагают большие надежды). Напряжение растет и за счет того, что сверстники не принимают всерьез того, кто выглядит «шутом гороховым», и нередко развлекаются над детьми такого склада с присущим этому возрасту безжалостностью. Постоянное ожидание окрика формирует негативное отношение к самым близким людям, чью раздражительность дети еще не в состоянии понять. Взаимное непонимание закрепляет упрямство и своеволие.

Стремление вырваться из жестких рамок воспитательной ситуации в самое примитивное сообщество, где никто не старается смирить инициативу другого и разрыв отношений с семьей и системой в пользу среды выглядят при всей их нежелательности в чем-то конструктивными.

Самым уязвимым возрастом для детей такого склада в условиях педагогической депривации бывает младший школьный, если родители хотят перебросить на учителей свои проблемы, безоговорочно требуя такой же дисциплины, как в классе, а педагоги не хотят делать никаких поблажек, и отроческий, когда даже при благоприятной атмосфере воспитания стремление вырваться из рамок берет верх. Побеги из дома или уличная безнадзорность без побега становятся истинным бедствием для приличной семьи, когда почва берет верх над ситуацией. Когда слабость высшей нервной деятельности (обычно свойственная детям с органической недостаточностью мозга) дает себя знать в форме парадоксальных фаз, может появиться влечение к опасному или отвратительному. С учетом обстановки воспитания такие явные отклонения от педагогических ожиданий расцениваются как безусловная патология и диагноз «психопатия» обычно не заставляет себя ждать. Стремление откреститься от проблем воспитания, ссылаясь на неодолимую силу почвы, очень свойственно не только учителям, но и родителям, зацикленным на своей непогрешимости.

В целом, при разных поводах для конфронтации с воспитательной средой формируется психология аутсайдера, который стремиться занять более или менее достойное положение в обход официальных требований и недосягаемых ожиданий за счет тех или иных сильных сторон психики, характера и личности, а когда это недоступно – предпочитает маргинальную среду, где чувствует себя более комфортно.

Семейная изоляция, с присущей для нее манерой воспитания, берет на себя гиперактивность ребенка. И хотя это утомительно, родители усиливают социальное отчуждение тем, что в неизбежном конфликте со школьной дисциплиной и порядком обычно занимают сторону ребенка, осуждая учителей, которые «думают только о себе». Естественно, чем толще скорлупа недоверия к обществу, тем вероятнее, что взаимное раздражение станет естественным фоном семейных отношений. Перенос на близких конфликтов с системой, а порою и со средой, где тоже не жалуют суетливых, если они не умны и не сильны характером, делает обыденную жизнь источником постоянного напряжения, утомляющего и требующего разрядки. Так что вполне естественным и логичным выглядит поиск среды, где напряжение можно было бы сбрасывать не только в форме внутрисемейного скандала. В зависимости от других свойств характера выбор может быть самым разным. Упорное влечение на улицу из приличной семьи (не обязательно с бродяжничеством) бывает истинным наказанием для родителей.

Наиболее уязвимым является отроческий возраст, когда снисходительное отношение близких не в состоянии компенсировать неудачи в школе и во дворе. Ситуация, которую любят определять словами «улица испортила», подходит именно к этому случаю. Причем реальный уход из дома вовсе не обязателен. Такого склада дети в условиях, кода семья не отталкивает, и на улице стараются держаться своим кругом и циркулируют из одной квартиры в другую.

Социальная запущенность, когда «бестормозность» сочетается с «отвязанностью», делает детей истинными заложниками социальной стихии в ее самых неприглядных проявлениях. В школе их даже не хотят понимать, так как они несут с собой навыки и привычки, совершенно неприемлемые в системе, так что статус «выставляемого за дверь» закрепляется за ними с первых шагов в организованном сообществе. Тем более, что диагноз «задержка психического развития по органическому типу» не заставляет себя ждать. Страх не суметь «прилепиться к сильным» (суетливые не пользуются авторитетом в среде) довлеет над запущенными детьми, а вероятность остаться без «экологической ниши» вполне реальна.

В зависимости от того, насколько хитрость и сообразительность позволят приблизиться к лидерам, отчуждение реализуется в диапазоне от «экологической ниши» до «деперсонализации». Наиболее уязвимый возраст – ранний школьный, когда ребенок оказывается вытолкнут из системы, к жизни в которой не был подготовлен, но надеялся на справедливость (у остальных же получается). Дальше идет лишь накопление опыта защитного поведения во взаимодействии с системой и семьей и конструктивного сосуществования с маргинальной средой.

При сочетании с умственной отсталостью запущенность бестормозных детей почти неизбежно ведет к тому, что они становятся жертвой среды, сближения с которой не боятся. При сочетании с невропатичностью дети с ранних лет становятся неряшливыми неудачниками, внутренний мир которых формируется в зависимости от того, с кем конкретно их сведет судьба, помогая выжить. При сочетании с ретардацией личностного развития дети стараются максимально задержаться среди младших, даже признавая их власть над собой. В целом, запущенным детям с минимальной мозговой дисфункцией, особенно осложненной другими психическими недостатками (что чаще всего и бывает), очень трудно наладить конструктивные отношения с системой и семьей. Да и в среде им, как правило, достаются непрестижные роли, так что формирование психологии изгоя, который верит и надеется только на узкий круг близких ему людей (если таковые имеются), становится весьма вероятным.

Астенизированные

В отличие от взрослых, которые могут отдыхать, сколько им заблагорассудится, дети работают над собой каждый день, так что утомляемость тормозит развитие. Если силы восстанавливаются, то за время каникул или еще как-нибудь ребенок в состоянии догнать сверстников, если такой возможности нет, приходится мириться с более скромной позицией, чем раньше. Естественно, это влечет за собой проблемы психической средовой адаптации, так как родители и учителя тоже должны приноравливаться к изменившимся условиям, а мы прекрасно знаем, что взрослых, готовых считаться с обстоятельствами, гораздо меньше, чем тех, кто готов насмерть стоять на давно утраченных позициях и приносить жертву за жертвой на алтарь собственных иллюзий.

Если воспитатели (родители и учителя) настойчиво требуют «подтянуться», игнорируюя реальные возможности ребенка, ему приходится либо искать способы достучаться до взрослых, либо уйти в мир воображения, постепенно отчуждаясь от психологически неподъемной ситуации. Чем раньше начинаются проблемы, тем вероятнее ипохондрическая перестройка отношений, чем позже – тем отчуждение от реальности в мир воображение встречается чаще. Обида на взрослых, которые не хотят вникать в обстоятельства, а лишь настаивают на достижениях, ожидание неудачи, страх очередных порицаний просто толкает ребенка на поиски понимающей и сочувствующей среды. Уход в мир воображения с одухотворением игрушек, животных или неких отвлеченных образов, мистическая ориентация фантазий – обычный вариант психической средовой адаптации «грубо забитых» детей с истощаемой психикой.

Наиболее уязвимым возрастом является отроческий, когда требования и ожидания начинают давить со всех сторон и статус «тихого дурачка» нависает над формирующейся личностью. В таких обстоятельствах отрыв духовных ценностей от социальной реальности вполне ожидаем. При сочетании с умственной отсталостью в условиях педагогической депривации астения усугубляет чувство безнадежности и рано выключает волю из борьбы за достойное место в коллективе. Враждебность к культуре, от лица которой родители и учителя выставляют свои требования, уходит глубоко в мотивы поведения.

В целом преобладает тенденция защититься уходом от напряжения и отказом от борьбы (достаточно эффективный способ подняться на ситуацией), что способствует формированию психологии аутсайдера, чей внутренний мир оберегается от любой интервенции со стороны.

Семейная изоляция позволяет долго скрывать утомляемость от столкновения с требованиями системы, когда родители берут на себя много работы вместо ученика. При этом их собственная невротическая предрасположенность незаметно «перетекает в психику» ребенка, усиливая психологический барьер с реальностью. Начинает доминировать стремление при любом неблагоприятном воздействии спрятаться в скорлупу семейных отношений и это закрепляет тревожные опасения ребенка, индуцированные родителями, как собственные.

В целом страх оказаться вне тепличной обстановки, где созрели устойчивые невропатические комплексы, закладывает основы психологии отщепенца, чьи взгляды на жизнь отличаются от общепринятых не без враждебности, замешенной на тревожных опасениях относительно происходящего в социальной реальности.

Астенизированные дети страдают от запущенности больше всех из-за своей беззащитности (среда не склонна покровительствовать слабым). В каком бы возрасте ни появилась повышенная утомляемость, она обязательно вызывает чувство страха (в природе больное животное не вылезает из норы). И в социальной стихии те, кто знает за собой такие недостатки как неспособность успевать за другими, стараются найти некую экологическую нишу. И если это не удается с помощью общества, семьи и государства, формируется психология изгоя, если и цепляющегося за социальный статус, то исключительно в качестве сателлита своего покровителя. Оставшись же один на один с социальной средой и обществом, люди такой судьбы, выжившие в обстановке гнетущего страха, испытывают чувство враждебности, под покровом смирения готовое прорваться наружу самым неожиданным образом.

* * *

Так выглядят крайние варианты психической средовой дезадаптации в период личностного развития, когда позиция неудачника становится для человека естественной, а успех воспринимается как случайность (по Э. Хекхаузену). Естественно, в жизни они встречаются довольно редко в «чистом виде». Обычно в реальной судьбе это лишь некие тенденции, которые не определяют, а только влияют на нее. Переплетаясь между собой, они формируют сложный ландшафт, меняющийся с возрастом. Искусство диагностики в том и состоит, чтобы расплести их тонкие нити, в клубке которых кроются источники напряжения.

В более общей форме причины социального отчуждения можно классифицировать по тем признакам, которые подсказывает сама жизнь. В аутсайдеры человека гонят педагогические толчки к недосягаемым целям, установленным системой и примкнувшей к ней семьей. Примитивно мыслящие скрываются в мире, созданном их простенькой фантазией (который порой влечет своей загадочной пустотой более совершенные натуры). Невропатичные уходят в невроз, как в монастырь (по З. Фрейду). Инфантильные оставляют за собой игровое отношение к ответственности, связанной с успехами в жизни. Органики дожидаются времени, когда можно вырваться на волю, с облегчением топча навязанные им привычки. Астенизированные упаковывают свой внутренний мир во внешне податливую, но непроницаемую оболочку. В отщепенцы человека готовят в семье, где ложные представления о мире становятся причиной неконструктивного выбора смыслов поведения. Примитивные становятся заложниками «наведенной» или «индуцированной» невротичности своих родителей. У инфантильных игровая девальвация ценности достижений освобождает от необходимости бороться с обстоятельствами. Органики становятся домашними тиранами. Астенизированные всю последующую жизнь любовно укрепляют барьер с действительностью при посредстве разного рода хобби и односторонних увлечений. Изгои дрейфуют под давлением среды, когда система и семья бросают его на произвол судьбы. При этом у примитивно мыслящих самосознание остается в рудиментарном состоянии, что производит впечатление «задержки психического развития» или даже олигофрении. Невропатичные склонны юродствовать. Инфантильные остаются «вечно 12-летними». Органики зачастую становятся «неряшливыми неудачниками». Астенизированные вырастают забитыми мечтателями.

Для каждого из них социальное отчуждение выступает как способ примирения с самим собой, так что, работая с такими людьми, не следует забывать, что войти в общество им гораздо труднее, чем жить на его обочине. Советская социальная доктрина пыталась переломить ситуацию, но безуспешно. Нынче восстанавливается сложная картина социального ландшафта, где людям маргинальной ориентации остается пространство для жизни. Но дело движется медленно и с трудом. На общественно бесполезные мотивы поведения мы все еще смотрим подозрительно и оцениваем человека в первую очередь по его поступкам. Однако шаг за шагом роль и место перевоспитания и искоренения занимают взаимопонимание и сосуществование. Чему остается только радоваться.

Глава 5. Общие контуры маргинального пространства

Большинство социально неустроенных людей составляют психически неполноценные люди, которые, будучи лишены по тем или иным обстоятельствам поддержки со стороны семьи и общества, оказываются «между проезжей дорогой, работным домом и тюрьмой».

Э. Крепелин

Если разделить маргиналов на две группы – тех, кто стал таким в связи со стечением обстоятельств вне зависимости от специфики воспитания, и тех, кто пришел к этому выбору всей логикой своего отклоняющегося развития личности, первых будет тоже немало.

Оказавшиеся в невостребованной группе населения (демобилизованные ветераны, пенсионеры, отбывшие наказание и др.). Их прежние установки, навыки, предпочтения, склонности и привычки, на которых базировалась самооценка и уровень притязаний, оказываются ни к чему. «Мы вернулись с победой с великой войны и узнали, что мы никому не нужны» (Б. Слуцкий). Естественно, люди схожей судьбы тянутся друг к другу, рассчитывая если не на поддержку, то хотя бы на понимание.

Мигранты по стечению обстоятельств какое-то время чувствуют себя чужаками и стремятся в анклавы, где люди к «своим» настроены более или менее доброжелательно. Живя по своим правилам, диаспора всегда в какой-то мере отчуждена от общества. Крайний случай – детское нищенство цыган, пресекать которое (с позиций закона об охране прав ребенка) не берется ни государство, ни общество.

Жители природосообразно ориентированных народностей в цивилизованном мире испытывают большие трудности социальной интеграции, когда вынуждены (как в некоторых индейских племенах) ставить своим детям, вернувшимся по окончании школы-интерната условие: или идите обратно, или забудьте, чему вас учили, если хотите остаться с нами в резервации. В нашем отечестве подобных проблем тоже хватает.

Технологические и культурные успехи придали проблеме маргинализации населения новые черты. Растворение этнических, религиозных, сословных барьеров привело к тому, что маргиналами в той или иной мере чувствуют себя очень многие. В мире начался бурный рост общественных движений (просветительских, культурных, религиозных), смысл деятельности которых состоит в подключении к общественной жизни тех, кто чувствует себя маргиналом.

И, наконец, к числу маргиналов относят тех, кто затрудняется выйти из подростково-молодежной субкультуры, соскальзывая в ее андерграунд.

Так что перечень маргинально ориентированных групп и прослоек населения достаточно велик и на каждом из них можно было бы остановить внимание, но мы вынуждены придерживаться взятого направления и не выходить за рамки психолого-педагогической тематики. А именно, отчуждения как результата ненадлежащего воспитания детей с ограниченными возможностями с выходом дезадаптации на уровень асоциального поведения. В качестве ориентиров для обозначения этого феномена во все времена служили бродяжничество, пьянство и воровство (предки этим словом называли любое преступление). На них мы и сосредоточим внимание.

Уголовная субкультура

Уголовная субкультура отличается только ей присущей психологией. Те, кто на протяжении многих веков проносит ее через разные цивилизации практически без изменений, передавая традиции без помощи письменности, совершенно равнодушны к семье и системе. Они живут исключительно средой с присущим для нее укладом жизни. И это сообщество изгоев, придерживающееся «правильного закона», оказывается удивительно стойким к самым серьезным усилиям со стороны общества и государства по «искоренению криминального начала в народе». Без каких-либо организованных социальных структур. Исключительно на интуитивной основе. Криминологи неоднократно пытались навязать ему свое понимание противоправного, исходя из общественной значимости содеянного, но все их классификации годились только для юристов. В шайке людей оценивают иначе. Если человек «свой по духу», его принимают вне зависимости от «послужного списка». Незачем обнаруживать себя раньше времени. Если семья и система для него что-то значат, своим он не будет никогда даже при выдающихся успехах на этом поприще. Останется «в авторитете» и не более того. Так что в основе «духа» лежит не формальное, а внутреннее (смысловое) отчуждение. К нему стоит присмотреться внимательнее.

Оказаться в криминальной среде можно по разным причинам: подавшись гневу, из-за жадности, по глупости, по неосторожности, за идею и т. д. И если до этого человек развивался как личность нормально, он принимает наказание (стеснение свободы, расплата имуществом, моральное давление) как лишение, которое нужно претерпеть, пока снова не вернешься к своим социальным ориентациям (хорошим или плохим – зависит от нравственных ценностей). Причем самым тяжелым испытанием для него бывает необходимость сдержать натиск уголовной субкультуры в лице «блатных». Ведь, как известно, община (а сообщество блатных в местах лишения свободы и есть община в самой примитивной форме) всегда «гнула, ломала и калечила личность». Ее нравы не очень сложны и чрезвычайно консервативны.

1. Если кто-то имел отношение к системе (служил или состоял в организациях), он не будет принят за своего, даже если криминальный авторитет его не подлежит сомнению. Кумир детективной хроники периода новой экономической политики советской власти Ленька Пантелеев (бывший офицер и красноармеец в прошлом) не принадлежал к «блатным», несмотря на свои многочисленные «подвиги» на этой ниве.

Те же, кто принят в ряды, не имеют право сотрудничать с системой ни в какой форме. Даже из соображений патриотизма. Исторический опыт свидетельствует, что бывшие «урки», ставшие героями штрафных батальонов в Отечественной войне, вернувшись в ГУЛаг после демобилизации и совершения нового преступления, были встречены «соблюдавшими закон» как предатели. «Сучья война» была на редкость кровавой, так как бывшие бойцы не хотели умирать и сопротивлялись «законникам». Администрация была вынуждена ввести пометку в личном деле заключенного «З» или «С» для того, чтобы избежать кровопролития. С годами нравы смягчились, но и поныне у блатных нет отечества.

2. Блатные, особенно хранители и глашатаи «закона», могут сожительствовать с женщиной (шмарой), но семейные привязанности запрещены. Лагерный фольклор ничего не говорит о воспитании детей, их в обыденной жизни рассматривают как мелких взрослых, вовлекая в дело по мере того, как те могут быть полезны. Совсем как в первобытном обществе.

3. Трудиться «западло». Это означает предавать нравственные основы уголовной субкультуры. «Не плачь, Марго, человеком он никогда не был, он был мужик, а мужиков на Руси много», – говорит один из героев В. М. Шукшина после расстрела «блатного», который захотел жить и работать в деревне. По-видимому, здесь дело не только в общем нерасположении ко всякого рода труду. Социальная группа в своей стихийной организации обязательно выделяет касту блюстителей нравов по признаку, заметно отличающему их от остальных. Отношение к труду – самый надежный вариант. Так, в известном фильме «Мост через реку Квай» военнопленные английские офицеры ценой неимоверных усилий отстаивают право не работать вместе с рядовыми, к чему их принуждает японская администрация. Только этим они удерживают военную традицию, когда иных отличий в статусе не осталось. И недаром советская исправительно-трудовая доктрина исполнения уголовного наказания видела в коллективном труде залог успеха. Те, кто сопротивлялся, были отнесены к категории «активистов уголовного мира» и в 1937 по приказу наркома Н. Ежова были расстреляны в количестве тридцати тысяч человек.

4. Имущество идет в «общак», распоряжается которым избранный привилегированной верхушкой совет в интересах всех.

5. На «зоне» нет движения от низшей касты к высшей, каждый занимает то место, на которое он себя поставил, вступив в уголовную среду.

Соответственно строится и иерархия отношений. «Свои» распознаются и принимаются из числа тех, чья психология подходит под эти нормативы. Исключительно по доброй воле. Новичкам дается срок, чтобы они осознали, «нужна ли им такая жизнь», а лишь затем принимали на себя соответствующие обязательства. Посвященным разрешается эксплуатировать «не своих» и принимать участие в обсуждении важных для всех решений. За пределами уголовной субкультуры остаются «мужики», кто согласен платить в «общак» положенную дань и следовать решениям, которые блатная верхушка считает важными для «зоны». «Козлы» – сотрудничающие с администрацией (нарядчики, кладовщики, работники клубов и т. п.), кто является посредником между средой и администрацией. «Чушки» – у кого нет ума и силы жить, как мужики индивидуально и нет покровительства блатного сообщества. Они являются предметом эксплуатации и развлечений (избегая крайностей, за чем следят блюстители «закона»). «Петухи» – пассивные гомосексуалисты, которым гарантировано физическое выживание ценой утраты личного достоинства, чей выбор роли, как правило, доброволен. Если до такого уровня «опускают», придавая человеку соответствующий статус, то эта карательная мера применяется за такие тяжелые проступки, как кража у своих (крысятничество), донос, уклонение от уплаты карточного долга и т. п.

«Мужики» и даже «петухи» могут объединяться в сообщества и выдвигать своих лидеров, но лишь затем, чтобы быть услышанными «блатными». У них остается только право совещательного голоса, хотя в серьезной ситуации с ними могут считаться и по существу. «Блатные» сильны не только тем, что организованы и их сообщество структурировано, но и нравственной платформой, что снижает влияние таких факторов, как междоусобная война. Совсем как в авторитарном обществе, где система по форме используется средой по существу.

Переступившему порог тюрьмы присваивается статус, о котором он обязан сообщать тем, с кем отбывает наказание. Дружба с человеком низшего статуса (даже по неведению) «опускает» в глазах сокамерников, что требует возмездия. Единственно, чего не может себе позволить «законник», это сострадания к пренебрегаемому. Если такой контакт был вызван слабостью духа (принять в карцере пищу от обслуживающего персонала, когда тот укомплектован из числа опущенных, – ниже допустимого уровня), возмездие будет не только неотвратимым, но и очень жестоким.

Внутри сообщества заключенных действуют типичные закономерности, присущие социальной среде: силы сцепления аффилиативны, выходить за рамки установленных традиций никому не приходит в голову, управляет лидер, достойность позиции остальных определяется степенью приближенности к лидеру, ощущение социальной защиты дается стадным чувством, изгнание означает уничтожение. Академик Д. С. Лихачев, отбыв свое в ГУЛаге, отметил первобытный стиль отношений и способ мышления в уголовной среде.

Ближе к обществу располагаются гангстеры (братва) и бандиты. К нашей теме социального отчуждения они прямого отношения не имеют, но упомянуть о них нужно хотя бы для полноты картины. Шайка гангстеров хочет всех благ цивилизации, добывая их преступным образом, а внутри себя устанавливает собственные правила (понятия), не считаясь ни с официальным, ни с «правильным» законом. Бандиты (этим словом изначально называли группу ландскнехтов, оставшихся без контракта, которые жили поборами с населения на определенной территории) присутствуют лишь в российском законодательстве. Этот термин перешел из советского права, появившись в ходе гражданской войны, когда «царей всея округи» было великое множество. С точки зрения закона они такие же преступники, как и представители уголовной субкультуры, но последние лишь считаются с «братвой» и бандитами, уважая силу и видя в них союзников против системы, но своими по духу не считают (у тех нет комплекса отчуждения).

Еще ближе к обществу располагается целый пласт так называемой «условной криминальности» или «криминогенный», где уголовная субкультура черпает резервы, имеет посредников в имущественных делах, осведомителей, содержателей притонов и т. п. В своей массе этот слой состоит из тех, кто не хочет быть изгоем и жить вне общества, но, будучи аутсайдером, считает, что с ним обходятся несправедливо. Если они и совершают преступления, то находят им такие объяснения: на самом деле я не хотел этого, не так уж они и пострадали, они это заслужили, они придираются ко мне, я сделал это не для себя и т. п. (по А. Яковлеву). Чаще всего такие люди не наживаются на преступной среде, но само ощущение близости к грозному противовесу цивилизации действует воодушевляющее. Недаром в обществе, где уклад жизни нравится людям, население выталкивает преступника на поверхность, не считая зазорным выступить на стороне властей. Там милиция – вооруженный народ, действующий под управлением шерифа и судьи, которых сами выбрали. И в нашей стране, хотя и на другой основе, когда идеологическая догма, правовая аксиома и моральная норма совпадали (пока общество было в силах держать курс на коммунизм), преступник вызывал искренние «гнев и презрение всех трудящихся». Правда, стоило этому порыву выдохнуться, криминальный элемент стал растворяться в социальной среде в неимоверных количествах неуловимо для правоохранительных органов. Так же и за рубежом, когда нужно искать правонарушителя в слоях населения, считающих себя аутсайдерами.

Еще более обширный пласт граничит с асоциальностью. Там отрицание заведенных правил не выходит за рамки отрицания этической и эстетической нормы (так называемый андерграунд), в рамках которого процветают вандализм и хулиганство, но это никого особо не эпатирует. Естественно, больше это свойственно молодежи, у взрослых людей соответствующая мотивация уходит под скорлупу конформизма, но и они время от времени исподтишка или в нетрезвом виде обнаруживают свой комплекс аутсайдера. З. Фрейд вообще считал враждебность культуре и цивилизации нормальным проявлением человеческого естества. Нам же остается лишь упомянуть об этом, обыденном, в общем-то, явлении, полагая, что развивать дальше мысль не следует, так как: а) это заставило бы нас отклониться от взятого направления; б) известно каждому человеку – любителю криминальной хроники; в) в литературе имеется множество работ о психологии людей, отодвигаемых на обочину жизни неумолимым прогрессом.

Таким образом, изгои, ушедшие в уголовную субкультуру как в экологическую нишу, равнодушно-презрительны к обществу, но опираются на широкие массы аутсайдеров, мотивы которых не лишены зависти, злости, корысти и склонности к риску с известной бравадой. Образно говоря, аутсайдеры как бы отмеряют для себя дистанцию, с одной стороны, по отношению к обществу, а с другой – к уголовной субкультуре. В этой точке и находятся истинные смыслы их поведения и критерии социального отчуждения. Однако чаще всего они предпочитают аддиктивный уход от любых проблем социальной адаптации[41]41
  Аддиктивное поведение – стремление к уходу от реальности путем искусственного изменения своего психического состояния посредством употребления одурманивающих средств.


[Закрыть].