Текст книги "Психология социального отчуждения"

Биологический конструкт

Биологический конструкт обусловлен набором хромосом, соответственно которым организм настраивается на определенную детородную функцию. Для этого формируются надлежащие органы, строение тела соответствует задаче, поставленной природой, а железы внутренней секреции обусловливают появление соответствующего влечения. Так бывает в норме, но генетический фактор – хрупкая субстанция. В популяции всегда имеется какой-то процент людей с нетипичными свойствами, когда при вешнем благополучии либидо ориентировано не совсем пристойно. Описанию внутреннего мира людей с гомосексуальными наклонностями, когда не только физически тянет к людям своего пола, но и остальные компоненты влечения (желание нравиться, готовность к жертве, манера поведения и т. д.) соответствуют полу иному (как говорили предки – противоположному), посвящена необозримая литература. Стремление понять границы допустимого во взаимодействии такого склада людей с обществом и государством особенно заметно с конца XIX – начала ХХ в. Авторы тех лет оставили множество книг на эту тему. Тогда как реальная социальная политика оставалась достаточно жесткой.

Начиная с установок Библии, где такого рода поползновения обозначены как «срам», грешить таким образом запрещалось под угрозой морального осуждения и уголовного наказания. Особенно при авторитарных режимах правления, которые не допускали сомнительных экспериментов с генофондом. И хотя те, кто решался на практические действия (и попадались) умоляли обратить внимание на их страдания – тяжело быть чужым эмоционально – сочувствия не было (в своей экспертной практике мы понимали, что они жертва природы, а не порочной воли, но человек, будучи неволен в чувствах, обязан руководить своими поступками…). Им приходилось скрывать свои чувства, а поскольку дети такого склада людей особо не интересуют, аномально ориентированные не накапливались в обществе.

Исключения делались разве что в пределах терпимой делинквентности, например для военных в их многолетних походах. Среди «военных афоризмов» Фаддея Кузьмича Прудкова сказано: «Кто не брезгает солдатской задницей, тому и фланговый служит племянницей», – с примечанием командира полка – «Во-первых, плохая рифма. Во-вторых, страшный разврат, заключающий в себе идею двоякого греха. На это употребляются не фланговые, а барабанщики»[47]47
  Козьма Прудков. «Полное собрание сочинений.» М., 1949.


[Закрыть]. Гротеск, конечно, но не без известного смысла. А в местах лишения свободы роль «петуха» – пассивного гомосексуалиста обычно привлекательна для людей определенного склада, которые за право не рисковать жизнью готовы отказаться от чести («опущенные» в наказание именно бесчестия зачастую и не могут пережить).

Демократическая этика по мере перехода от идеологий к идеалам, отказывается от образцов, навязываемых предками. Мир предпочтений раскрепощается, и гомосексуальное начало в людях выходит наружу, проступая сквозь сложившие традиции. Особенно среди женщин. Но стоит начать спускаться вниз по лестнице, ведущей вверх, гомосексуальная раскованность начинает убывать прямо на глазах. Общинная психология, свойственная маргинально ориентированным субкультурам не приветствует извращения влечений и не допускает соответствующего поведения (по крайне мере у тех, кого считает своими). Гендерные роли явно отдают мужским шовинизмом, когда дело доходит до интимных отношений. С этим нужно считаться.

Социальный конструкт

Социальный конструкт тоже берет начало в общине. Распределение обязанностей по выживанию и воспроизведению потомства не разрешали и помыслить о какой-то инициативе по разделу сфер влияния на общественную жизнь, пока примитивные средства производства не оставляли времени и сил на выяснение гендерных отношений. Мужчина был главнее хотя бы потому, что сначала нужно было обеспечить саму жизнь, а уже потом думать о потомстве. В последующем, когда имущество становится достоянием семьи, проблема уходит в «общину в миниатюре». Власть вождя племени и жреца (глашатая традиций) переходит к главе семейства, как гаранту хозяйственной самостоятельности и независимости семьи. Законодатель, будучи заинтересован в семье как налогоплательщике, закрепляет имущественное неравенство, наделяя мужчину правом распоряжения имеющимися средствами с обязанностью использовать их в гражданском обороте (расточителей безжалостно лишали дееспособности). Наследство переходило к старшему сыну. На этом базисе и строилась семейная политика. Общество считалось с волей лишь того, кто обладал состоянием. Достаточно вспомнить, что еще в просвещенный XIX в. вдове А. С. Пушкина помогал попечительский совет, а в Америке (штат Иллинойс) до 1862 г. действовало правило, согласно которому замужняя женщина «за несогласие с мужем» могла быть помещена в психиатрическую больницу «без каких-либо признаков, свидетельствующих о помешательстве, которые необходимо предоставлять в других случаях». И никакие усилия борцов за равноправие женщин не имели успеха (в частности А. С. Пушкин осудил редактора журнала, отказавшего поэту, писавшему под мужским псевдонимом, но оговорившемуся «я человек и шла путем ошибок», на том основании, что женщина поэтом быть не должна).

Решительный поворот во всех отношениях женщин с обществом и государством произошел под влиянием повышения производительности труда и пролетаризации обывателя. Когда «дешевые товары», «машинное производство», «ледяная вода эгоистических расчетов» и прочие атрибуты капитализма позволили людям не бояться свободы, а обществу – не зависеть от частника, семья уступила первенство системе. Сменился базис – сменилась и надстройка. В новых производственных отношениях трудящаяся женщина оставила мужчине самые неблагодарные виды труда, а затем стала вытеснять его и из семьи, предпочитая иметь отношения, не сковывающие жесткими рамками семейного права. Ф. Фукуяма в своей известной книге, названной «Великий разрыв», писал: «в колониальной Америке, когда подавляющее большинство американцев жили на семейных фермах, семья воспитывала детей, заботилась о престарелых и сама была источником развлечений. В последующие годы эти функции были переданы кому-то. Сначала мужчины, а затем женщины стали искать работу вне домашнего хозяйства, дети были отосланы в школы, а дедушки и бабушки – в дома престарелых. Развлечения стали обеспечиваться такими компаними как «Уолт Дисней» и «Метро Голдвин Майер»». Естественно, это не могло не сказаться на внутрисемейных отношениях. «Из 67 % детей, рожденных в США в 90-е гг. родителями, состоящими в браке, не менее 45 % к тому времени, когда им исполнится 18 лет, будут свидетелями их развода. В Швеции количество заключенных браков так низко (3,6 % на 1000 населения), а количество сожителей так велико (30 % всех пар), что можно утверждать – институт брака переживает долговременный упадок».

Даже в искусстве женщины из объекта творчества (носителя прекрасного), чему и кому, собственно говоря, служил мужской талант, выдвинулись на роль субъектов творчества. Это не прошло даром, так как в реальной жизни и в своем человеческом облике творец прекрасного обычно малосимпатичен. Личный контакт с ним не вдохновляет воображения. И, естественно, дымка романтизма, витавшая вокруг любой женщины как потенциальной мечты поэта, стала рассеиваться. К тому же (а может быть вследствие того) традиционные представления мужчин о грехе, связанном с нечистыми помыслами относительно женщин тоже стали исчезать под влиянием свободы нравов, обнажающими то, что должно быть закрыто. Полоролевые отношения должны были перейти на личностный уровень, что доступно очень немногим. Остальные в поисках греха должны были искать иные сферы жизни. Это, во-первых, не просто, во-вторых, небезопасно, в-третьих, обычно обходится без женщин. Межполовое отчуждение не заставило себя ждать. В так называемых продвинутых слоях населения единственным связующим звеном осталось родительское чувство, и споры о воспитании детей при разводах становятся все более ожесточенными. Обычные люди просто избегают каких-либо взаимных обязательств. Маргиналы вообще не торопятся воспользоваться плодами прогресса.

Там, где личность – не главное, а товары не производят, а потребляют, женщинам достаются роли попроще. Как заметил Ф. Фукуяма, «пустоголовые женщины в цене на Востоке». И, должно быть, здесь срабатывают какие-то глубинные отличия мужского и женского социальных конструктов. Дело даже не в производительности труда, а в том, что вне системы с ее организацией межличностных отношений, способ существования мужчин эффективней женского. В своей практике мне довелось наблюдать за поведением мужчин и женщин в неорганизованных сообществах при специфических обстоятельствах. На сборном пункте призывников в армию вновь прибывших на некоторое время оставляли без руководящих указаний. Их отводили на лужайку, с которой было приказано не отлучаться и ждать, когда ими займутся. Толпа незнакомых юношей (человеческая лужа) заливала территорию. В их знакомствах не было никакого смысла, так как через несколько часов все будут перетасованы непредсказуемым образом. Тем не менее, не проходило и получаса, как сообщество структурировалось само собой. Выделились лидеры, вокруг них сосредоточился актив, а по периферии – примкнувшие. Если лидеры поначалу сели рядом, они вскоре дистанцировались. Между группами, имеющими территорию, слонялись неприкаянные, на которых мы, психологи, сразу обращали пристальное внимание. Когда в те же условия были поставлены сандружинницы, проходившие сборы (в период между призывными кампаниями) лужа как заполняла территорию, так и оставалась без структурных изменений. Девушки знакомились с теми, кто рядом, и отсутствием какой-то определенной роли в толпе совершенно не тяготились. Вот и в маргинальной среде мужское стихийное, интуитивное, подсознательное начало берет на себя ответственность за организацию социального пространства. Целесообразную в целом, но не очень гуманную в отношении женщины. Так в уголовной субкультуре ей не полагается нарушать дистанцию с ворами, а тем из них, кто «в законе» вообще запрещено отвлекаться на семейные привязанности. Среди социальных паразитов (бродяги, нищие, проститутки) женщина всегда остается за спиной мужчины, который ее защищает от террора среды, но распоряжается средствами на жизнь и более или менее беззастенчиво эксплуатирует. Даже в сравнительно культурном сообществе отщепенцев, предпочитающих андерграунд, ее социальный статус во многом зависит от того, насколько она нравится тому, кто ей покровительствует.

Педагогический конструкт

Педагогический конструкт заслуживает не столько рассмотрения, сколько просто упоминания, так как на эту тему уже многое сказано в предшествующих главах. Тем не менее, некоторые вопросы следует рассмотреть подробнее. Начиная с воспитательной установки семьи. Ведь, как известно, женское начало в воспитании хорошо, уместно и эффективно на доличностном уровне. Когда в отношениях с ребенком преобладает собственническое начало. Мужское начало требуется и должно включаться, когда личность и самосознание дают о себе знать раздражающими мать личностными реакциями.

Сказанное легко подтвердить банальной ссылкой на повседневный опыт обычной жизни. Для мальчика самое позорное быть объявленным трусом, да еще при людях. Для девочки – обвинение в том, что она липнет к мальчишкам. Остается вспомнить, какая мать задумается перед тем, как заорать на сына: «Трус несчастный!», – и какой мужчина рискнет обозвать свою дочь «шлюшкой», хотя по весу это совершенно одинаковые нагрузки на психику.

И теперь, когда женщины отодвигают мужчин от воспитания, мы должны ясно представлять себе, что они могут дать для развития личности, а что им не под силу, так как просто не доходит до сознания. Хотя в чем-то их можно понять. Любая свобода поначалу опьяняет и будит захватнические инстинкты. Это нормально. Также как вполне закономерно, что, включаясь в общественную жизнь, они захотели, чтобы государство не только считало семьей мать и дитя, но взяло бы на себя и роль отца, включая заботы и расходы по воспитанию. Иначе плата за раскрепощение была бы слишком высокой (в одиночку вырастить ребенка тяжело и дорого даже с алиментами). К тому же мужчины получили бы преимущества, дать которые им было бы обидно. «По причинам чисто биологическим (не очень молодые мужчины остаются сексуально привлекательнее своих ровесниц) брошенные жены имеют меньше шансов выйти замуж вновь, чем мужчины жениться. К тому же амбициозные, но не очень одаренные женщины быстро обнаруживают, что при низкооплачиваемой работе жить с детьми без социального пособия невозможно. Так что следовать призывам сторонниц феминизма, которые выступают по телевидению и в газетах, будучи сами образованными, талантливыми и высокооплачиваемыми, выходит боком», заметил Ф. Фукуяма. Стремление переложить финансовое бремя воспитания на налогоплательщика по меньшей мере естественно.

В нашем отечестве им это удалось в советский период в полной мере. Пресловутое «общественное воспитание», доведенное до абсурда (припомним высказывание академика Струмилина), когда за личностный компонент воспитания отвечал коллектив, идентично организованный в школе, на заводе, в партии, в государстве (по А. С. Макаренко), а родители должны были только обеспечивать жизнедеятельность, привел к тому, что и следовало ожидать. В частности, возможность получать детские пособия при бесплатном обучении, лечении, да и питании за гроши, сформировало несколько поколений социальных паразиток, для которых рождение ребенка было как бы спасательным кругом в житейском море.

На заре перестройки пришлось отказаться от государственных гарантий общественного воспитания, перейдя на принцип социальной поддержки в условиях крайней необходимости. Прошло пятнадцать лет, но выветрить дух социального паразитизма из семейной ментальности, особенно в низах общества, все не удается.

Кроме того, нужно считаться и с тем, что мать, даже вполне прилично зарабатывая, не в состоянии обеспечить полноценного формирования гендерных установок в период становления личности. Особенно у мальчиков, когда наступает пора осваивать не только семью и систему, но и среду. Современное общество перегружено «маменькиными сынками». Чьих отцов легкомысленно выставили за порог, не опасаясь отдаленных воспитательных проблем. Кроме того, успешная карьера не только сильно отвлекает современных женщин от общения с детьми, но и вынуждает нередко вообще отказываться от материнства в пользу славы, власти, успеха.

В европейской культуре наступает протрезвление. Женщинам не навязывают обязательного материнства, но и уважают право мужчин считать воспитание детей своим главным интересом в жизни. Сейчас для общества считается важным дать людям возможность самостоятельно определиться в выборе предпочтений, чтобы детей воспитывали те, кто видит смысл в родительском долге и готов сотрудничать в семье, а те, кому это не по вкусу, приносили пользу обществу как-то иначе, но не получали преимуществ за счет своего эгоизма. Рациональная поддержка семьи со стороны общества пока что лишь нащупывает свои материальные основания, но этически она уже пустила глубокие корни в самосознание людей. Педагогика обязана учитывать социальную и психологическую реальность.

Став личностно ориентированной, она не в состоянии больше работать с «гражданами неопределенного пола». Даже в нашем отечестве, где, казалось бы, учащихся все еще считают не только равноправными, но и равнозначными членами первичного коллектива. Не отрицая, естественно, половых различий и сексуальных предпочтений, но и не придавая им особого значения, так как их влиянием на успехи в учебе можно смело пренебречь. И действительно, если ориентироваться на успеваемость и дисциплину, в гендерном подходе нет никакой необходимости. Дети ведут себя одинаково, если их деятельность правильно организовать. Однако если задачу учителя видеть еще и в воспитании человека, а уже потом «моряков, купцов, юристов и солдат», когда, продолжая мысль Н. И. Пирогова, школа должна не «согласовывать воспитание с направлением общества, не готовить к перемене направления общества, а приготовлять воспитанием к неравной жизненной борьбе», на первый план выходит гармоничное развитие личности, где без личностного конструкта гендерной аутоидентификации не обойдешься. Другими словами, формируя у детей соответствующий Я-образ, нужно разделить ценности и смыслы не по признаку «хорошо бы иметь то, что есть у представителей иного пола», а утвердиться в том, что называется полоролевой идентификацией.

Но это в обычном обществе, где дети взрослеют все позже, оставаясь в пространстве подростково-молодежной субкультуры и после двадцати лет. Без общественного и мужского воспитания личность формируется под влиянием жизненного опыта, а это медленный процесс (как известно, хороший урок развивает больше, чем месяц житейской практики). Недаром период времени, отводимый цивилизацией на этот этап взросления, достаточно велик. И вызывает у взрослых небезосновательные тревоги, сомнения и опасения. Европа и Америка, как мы уже писали, пережили «подростково-молодежный кризис» в начале второй половины ХХ в., когда битники и хиппи отказались слушаться не только родителей и учителей, но и полицию. Сначала это вызвало панику, но вскоре стало ясно, что из «ниспровергателей основ» вырастают не только успешные бизнесмены, которым всегда полезно очиститься от излишнего снобизма, но и вполне конформные государственные служащие. Так что плата за феминизм в воспитании оказалась не такой уж устрашающей. Получилось даже лучше, чем раньше. В нашем отечестве, где суфражистки поскромнее, да и подростки послушнее, до крайностей пока не дошло. Родители, уловившие специфику момента, предпочли в массовом порядке купить детям возможность учиться в Вузах, понимая, что главная забота – не специальность, а время на социальное созревание. Так что наша молодежная субкультура, главным образом, не уличная, а университетская. И она задает обществу в целом определенную систему ожиданий. Никто не ждет и не приветствует гендерных акселератов. Юные матери (отцы – гораздо реже) считаются повзрослевшими только в своем кругу, группе, прослойке населения. Маргинально ориентированные матери сами живут в социальной изоляции и довести развитие своих детей до стандартов личности, ожидаемых обществом, не могут, не умеют и не хотят. И пока государство не берет на себя труд заниматься социальной адаптацией не только детей, но и матерей одновременно, ограничиваясь устройством «отказных» (остальные остаются на обочине, как и их родители), разрыв между «продвинутыми» и «примитивными» в понимании гендерных смыслов будет оставаться. Как это скажется на демографической ситуации в целом можно только предполагать.

Личностный конструкт

Личностный конструкт как факт и феномен признается не всеми. Установки «пол не имеет личности» встречаются в гендерной полемике не так уж редко. И в этом утверждении есть резон. Идеалы, убеждения и принципы (базисные признаки присутствия личности) действительно принадлежат духовной жизни, где человек предстает перед Создателем, свободный от влияния половых мотиваций в какой бы то ни было форме. Тем не менее, характер переживаний по поводу внутренних смыслов поведения безусловно отличается в гендерном отношении. И с этим в жизни считаются все здравомыслящие люди. Тем более, что личность – вообще очень своеобразная категория.

Если мы хотим заниматься личностью (хоть в практическом, хоть в теоретическом отношении), то должны принять за аксиому, что она как феномен (душа) не существует. Это вещь в себе, не познаваемая в принципе. Как космос, который есть, но о нем мы знаем лишь в тех пределах, которые нам позволяют наши способы исследования (бесконечности в километрах, а вечности в часах). Говоря современным языком, модель этого феномена может быть построена лишь теми методами, которые нам доступны, так что созданное будет отражать не собственную сущность, а нашу потребность. Г. Гегель обозначает рассудочные причинно-следственные связи между процессами, где психика реагирует на очевидные обстоятельства как субъективный дух. Когда человек при взаимодействии с собственным «Я» воспринимает внутренний мир с помощью психических процессов, но источник и продукт психической деятельности теряется от наблюдателя – как объективный дух. Если же перейти к способам существования нравственного примера в духовной жизни человечества, когда объект вообще исчезает из поля зрения, – как абсолютный дух. Констатировав иррациональную природу «души», философы отказались от дальнейшего развития темы. С тех пор прошло два века, но и современные дефиниции звучат не менее расплывчато. «Личность – это сложная система психических структур и процессов, организованность которых – результат синергетического взаимодействия множества подсистем»[48]48
  Каппара Д., Сервон Д. Психология личности. СПб., 2003.


[Закрыть]. Справедливости ради отметим, что предки хотя бы выражались яснее.

Когда личностью стали интересоваться обычные люди в своих прагматичных целях, пришлось признать, что «в своей трактовке каждой теории следует исходить из того, какое отношение эта теория имеет к любому из нас. Например, работники, получающие почасовую оплату, могут обнаружить, что концепция режимов подкрепления Б. Скиннера проливает свет на их поведение на работе. Однако сомнительно, что чтение Скиннера поможет людям понять, почему они посещают религиозные службы. Здесь скорее будут полезны сочинения К. Юнга, посвященные роли символов и значимости «Я». Таким образом, в различные периоды времени и в разных сферах нашей жизни каждая теория способна стать для нас руководством, просветить нас или внести ясность в какой-либо вопрос»[49]49
  Фрейнджер Р., Фейдман Д. Личность. М., 2004.


[Закрыть].

Мысль о том, что не нужно искать универсального определения личности исходя из ее непознаваемой сути, а достаточно ограничиться теми характеристиками, которые нужны для работы с человеком в определенном направлении, полностью соответствует замыслу, с которым мы начинали работу над книгой. Ведь, как уже говорилось, педагогический психолог обязан согласовывать несколько профессиональных точек зрения на одного и того же ребенка (или взрослого, с которым приходится заниматься при помощи педагогических методов).

Более или менее определенно психологи готовы оценить мнения человека относительно нравственных ценностей. Есть множество методик, где испытуемому предлагается определить свое отношение к общепринятым моральным и правовым категориям. Насколько глубоко они входят во внутренние смыслы поведения – вопрос открытый. Тем более что и сама когнитивная сфера (как нынче принято говорить, психосемантика) достаточно противоречива. Люди, принадлежащие к иной субкультуре или причисляющие себя к другой идеологии, употребляя одни и те же слова, зачастую не понимают друг друга. А если к этому прибавить тот факт, что примитивное мышление оперирует не отвлеченными понятиями, а образами (у каждого своими), то и в рамках одной культуры можно столкнуться с разночтениями в истолковании, казалось бы, очевидных вещей.

В известной мере поддается хотя бы косвенной объективации волевой (поведенческий) компонент. И хотя, как отметил Р. Немов в своем учебнике «Психология», «если в XVIII–XIX веках проблема воли была одной из центральных в психологических исследованиях, то в начале XX века в связи с общим кризисным положением в этой науке исследования воли отошли на второй план. Эта проблема оказалась самой трудной из тех, которые необходимо ставить и решать на новой методологической основе… по этой причине исследования воли продолжались с использованием того же метода самонаблюдения в качестве основного для выявления связанных с ней феноменов»[50]50
  Р.С.Немов. «Психология». В 3 книгах, том 2,М., 2005.


[Закрыть]. Так что о твердости духа и единстве мотивообразования можно составить представление разве что с использованием независимых характеристик, подтверждающих, на какие жертвы в обыденной жизни шел человек, сохраняя верность нравственным принципам, которые заявлял как свои.

С эмоциональной характеристикой гораздо сложнее. Ведь личность характеризуют чувства, циркулирующие во внутреннем пространстве (в воображении). Они эмоционально окрашивают взаимодействие «Я-образа» с ролями, которые оказались затронуты теми или иными обстоятельствами жизни. По силе влияния на поступки они ранжируются в широком диапазоне от бесконфликтного отождествления с любой социальной средой до полной автономии от ожиданий со стороны (в зависимости от «потребности в самоактуализаций», по А. Маслоу, концепция которого исходит из очевидного факта, что человек любит себя таким, каким он себя воображает). Проникнуть к истокам таких эмоций невозможно, но принимать решение когда воспитываешь человека, необходимо так, что приходится доверять своей интуиции.

И поскольку мы взяли в работу не личность вообще и не гендер как таковой, а лишь один из аспектов их взаимодействия, нам нужно выбрать ориентиры, соответствующие поставленной задаче. А в этой роли лучше всего выглядят представления о структуре личности и ее установках в адаптивном пространстве относительно среды, семьи и системы.

Каждый взрослый, мало-мальски понимающий в детях, прекрасно знает, что девочки гораздо комфортнее, чем мальчики, чувствуют себя в системе, которая, как известно, уделяет основное внимание ролям-функциям. Это особенно заметно в школе, где учителя (учительницы) опираются в своей воспитательной работе исключительно на учениц, а те охотно берутся за командные должности и неплохо с ними справляются. Причем даже те, кто учится с трудом и не может похвалиться родителями, в своих защитный реакциях обычно не заходят дальше компенсаторно-уступчивого варианта (неискреннего, но приветствуемого взрослыми, которые за услужливостью не замечают или не хотят замечать скрытого ей психического напряжения). Любой педагог отлично знает, что девочек с плохими намерениями ничуть не меньше, чем мальчиков, но у тех они так и рвутся наружу, а у первых прикрыты хорошими манерами. И в зрелые годы женщины лучше приживаются и увереннее чувствуют себя в системно организованном укладе жизни. Там они, даже если не выдвигаются на ведущие роли, надежно отстаивают порядок (как они его понимают). Образно говоря, женщин, которые «замужем за работой», гораздо больше, чем мужчин, готовых принести в жертву системе свои личные интересы. Этому можно найти много объяснений за пределами психологии (неудачи в личной жизни, недоверие к мужчинам, эгоцентризм и т. д. и т. п.), но если искать объяснения не частного случая, а более общей тенденции, на первый план выступает стремление женщин избегать любых ситуаций, где нужно демонстрировать то, что располагается в структуре личности за оболочкой ролей-функций. Групповая психология социальной стихии, где люди взаимодействуют ролями-принципами или хотя бы статусами, им не интересна и отпугивает их. Так что еще в школе, если система отталкивает девочек, фрустрационное напряжение неизбежно. Особенно это заметно в интернатах, где воспитатели не контролируют ситуацию в коллективе воспитанников. Там доминирует среда (мальчишеская форма стихийного общения), и к ней нужно приноравливаться вопреки собственному гендерному конструкту личности. При этом вражда и недоверие к обществу пускают глубокие корни вглубь характера. Среда – не место для развития девочек. Она «гнет ломает и калечит личность», к чему женская психология не приспособлена. Недаром, как свидетельствует жизненный опыт, из мальчиков-хулиганов часто вырастают неплохие начальники, тогда как женщины-руководители получаются, как правило, из хороших девочек.

В не столь экстремальных обстоятельствах, когда позиции, занимаемые в системе, просто не устраивают, защитные реакции реализуются в семье. Нетрудно заметить, что чем надежнее место женщины в системе и чем меньше ей угрожает среда (в цивилизованном обществе), тем слабее семейные привязанности. Анализируя семейную ситуацию в разных странах, культурах и цивилизациях на пороге XXI века, Ф. Фукуяма заметил, что мужчины Европы вынуждены жениться на эмигрантках, так их соотечественницы предпочитают безбрачный образ жизни.

Если же гарантии системы ненадежны, а среда агрессивна, семья выступает в качестве убежища. В отроческом возрасте (раньше эта тема еще не актуальна) она выполняет эту роль и для мальчиков. Но по мере того, как нарастает потребность в социальном отчуждении, которая погонит подростков путем эмансипации в направлении общества, отношение к семье начинает отличаться в гендерном отношении. Мальчики, а затем юноши и мужчины, стараются организовать свою среду обитания на семейный лад (стиль руководства, дружеские привязанности, отношения с соседями), тогда как женщины, напротив, переносят в семью то, что не удалось в системе. Они хотят быть в ней и начальниками, и лидерами, перенося в дом состязательность, которая там совершенно неуместна.

Мальчики тоже тянутся к системе, но с оглядкой на среду. И хотя взрослые (особенно матери-одиночки, отвергающие мужские ценности и интересы с порога и категорически) видят в этом просто испорченность натуры, мужчинами движет гораздо более серьезная потребность. Суровая реальность социальной стихии, вынуждает заранее готовиться к необязательным, но вероятным испытаниям. В тюрьме, казарме, а то и просто в общежитии, где полагается обнародовать роли-принципы, можно в одночасье лишиться не только достоинства, но и самой жизни. Так что на всякий случай нужно быть готовым «сменить постель на нары» и знать свои настоящие возможности. Особенно на старте жизни, когда тебя не защищает круг общения, которым взрослый человек отгораживается от социальной среды. Мальчики это ясно чувствуют и стараются подготовиться заранее. Им нужна тренировка, своеобразный полигон, где принципы и статусы можно испытывать на прочность как бы понарошку, больше в игровой, чем житейской ситуации. Естественно, что женщины (матери и учительницы) этого не чувствуют своей натурой и зачастую не знают в порядке профессиональной подготовки. Мальчикам остается статус «выставляемого за дверь» на полном серьезе. В чем-то мальчики и ждут такой войны. Во всяком случае, в воспитательную ситуацию нужно заранее закладывать известную конфронтацию, без которой не обойтись. Она нужна, а значит, и целесообразна.

Когда система в своей основе имеет идеалы, опирается на принципы и идеологически понятна детям, она сама вовлекает в процесс воспитания глубинные структуры личности. Тогда познать себя можно и не погружаясь в социальную стихию. Коллектив все берет на себя. Как у А. С. Макаренко. Если же система ориентирована лишь на внешнее послушание, мальчики воспринимают ее не как защиту, а как обузу. Особенно это заметно в интернатах, где за приличным, но неискренним послушанием скрывается самая отвратительная дедовщина. В обыденной жизни те, кто сильнее характером, ведут себя как «дезорганизаторы», а те, кто послабее, уходят от системы в семью. Но, в отличие от девочек, которые, уйдя в семью, чувствуют, что заняты делом, и иной судьбы могут и не ждать (гендерный конструкт современной культуры), мальчиков не оставляет ощущение, что они там временно и в осаде. За порогом дома остается среда, которая не только угрожает в будущем, но и сегодня выход на улицу может означать сигнал к нападению (что нередко и бывает). Это является причиной самых разнообразных защитных реакций. В частности, переход из детского непосредственно в супружеский статус им может казаться более или менее конструктивным выходом из тягостной ситуации. Иногда реальным, но чаще всего иллюзорным.