Текст книги "Девчата. Полное собрание сочинений"

– Когда она совсем крохотная была, муж для смеха приучил ее так себя величать. Она даже обижалась, если ее называли Сашей или Шурой. А теперь все привыкли, даже в школе Александрой Романовной кличут.

Александра Романовна умело взяла Андрюшку на руки, качнула его и сделала пальцами козлика. Андрюшка блаженно заулыбался, а Софья ревниво покосилась на маленькую няньку.

– Как он здесь жил, мой-то? – спросила Софья, испытывая удовольствие от того, что может назвать известного Степаниде Макаровне и, видимо, уважаемого ею инженера Костромина простым бабьим словом «мой».

– Аккуратно жил, не сомневайтесь. Ничего такого не замечалось.

– Да я не об этом! – покраснев, сказала Софья.

– А хотя бы об этом! – решительно возразила Степанида Макаровна. – Законная жена – и право имеете законное интересоваться. Вы, молодые, все стыдитесь, а потом спохватитесь, да поздно будет. На всякий случай имейте в виду, – шутливо добавила она, – тут одна на него заглядывается. Есть у нас такая – Люба-нормировщица. Во всех приезжих влюбляется – и все безответно. Как в кого влюбится, так прическу меняет. До приезда вашего мужа она была влюблена в замполита Следникова и волосы носила валиком, а как Геннадий Петрович появился в леспромхозе, так сразу кудряшки по плечам рассыпала – тут все и догадались.

Софья посмеялась над наивностью соперницы и повторила свой вопрос.

– Как ваш муженек жил? – Степанида Макаровна усмехнулась. – Поначалу к нам не заходил, дичился, о его житье-бытье я ничего и не знала. С работы возвращался поздно: то одно, знаете, то другое. – Она понизила голос: – План-то ведь леспромхоз не выполняет… Так вот, придет ваш Геннадий Петрович домой, а там не прибрано и воды даже нет. Звездочкин распустил уборщиц, разленились – дальше некуда. Ведра у вашего муженька не было, чтобы воды из колодца принести, а у нас стеснялся попросить, так он с рукомойником выйдет на улицу, наберет снегу, растопит дома и умывается. Раз мы с Романом Ивановичем и захватили его, как он снег в умывальник набирал. Я Геннадия Петровича пристыдила, с тех пор он и стал к нам заходить.

В сенях послышался шум. Средняя, плутоватая дочь Степаниды Макаровны высунулась из двери и доложила:

– Звездочкин с уборщицей пришел!

Софья взяла у Александры Романовны сына, распрощалась с хозяйкой. Комендант галантно распахнул дверь, и она вошла в квартиру мужа, поразившую ее нежилым холодом и беспорядком. Книги и чертежи валялись на столе, стульях, кровати, рейсшина вытянулась на полу возле печки, словно не выдержала стужи на своем законном месте, над столом, и сбежала погреться, куча мусора высилась у порога. Звездочкин смущенно кашлянул и свирепо посмотрел на уборщицу. Та равнодушно шагнула вперед, подняла с пола тощий веник.

– Оставьте, – сказала Софья. – Можете идти.

Уборщица так же равнодушно бросила веник на прежнее место. Комендант виновато козырнул, щелкнул каблуками красных калош – на этот раз далеко не так удачно, как при первом знакомстве, у грузовика, – и вышел.

Софья затопила печь, принесла воды из колодца и целый час терла грязный, давно не мытый пол. Она повесила занавески на окна, застелила стол скатертью, ровными стопками сложила книги, свернула все чертежи в один рулон и водворила на гвоздь рейсшину.

Когда все было приведено в порядок, Софья надела синее платье с кружевным воротником, которое больше всех нравилось мужу, и уселась за стол. Перелистывая толстый технический справочник, она чутко прислушивалась, не раздадутся ли в коридоре знакомые легкие шаги. Андрюшка-наследник мирно спал на новом месте – безучастный к отсутствию отца и тревогам матери. Степанида Макаровна прислала с Александрой Романовной тарелку горячих шанежек и не велела дочери уходить, пока Софья не съест их все до единой.

Поздно вечером к Софье забежал на минутку директор леспромхоза Роман Иванович Чеусов – остроносый, суетливый, полная противоположность спокойной Степаниде Макаровне. Директор сказал, что Костромин находится в лесопункте на восемнадцатом километре узкоколейной дороги, но сообщить ему о приезде жены никак нельзя: телефонная связь не работает со вчерашнего вечера.

– Завтра доставим вашего Геннадия Петровича в целости и сохранности, – пошутил на прощанье директор, сам улыбнулся своей шутке и заспешил к выходу.

На Софью директор леспромхоза произвел странное впечатление. Он был и добродушен, и шутить пробовал, но выходило это у него как-то несвоевременно и фальшиво. Чеусов делал это так, словно вспоминал: «А как раньше я такие штуки выкидывал? Давай и теперь попробую!» Пробовал – и у него получалось плохо. Софье показалось, что сижемский директор сам от себя что-то скрывает.

До разговора с Чеусовым она почему-то твердо была уверена, что муж обязательно приедет сегодня, и теперь почувствовала себя незаслуженно обиженной. Разом вспомнилось все, что она слышала о Геннадии и его работе: слова управляющего трестом, недовольство трактористов «крутыми поворотами», мельком оброненная Степанидой Макаровной фраза о невыполнении плана леспромхозом. Софья плохо знала производство, но у нее давно уже сложилось представление о людях, не выполняющих плана, как о второстепенных и никчемных. Суетливый директор леспромхоза в какой-то степени еще соответствовал этому представлению, но с тем, что ее Геннадий – человек второстепенный и никчемный, она никак не могла согласиться. Здесь что-то было не так.

За окном ветер затих, и крупные хлопья снега медленно и торжественно падали в недвижимом воздухе. Софья поняла, что все равно не заснет сейчас, и решила пройтись по поселку. Спящего Андрюшку она оставила на попечение Александры Романовны, которая ничуть не удивилась этому, словно давно уже примирилась с мыслью, что после приезда Софьи с сыном работы ей прибавится.

– Я у вас уроки буду делать, – объявила она, – а то дома из-за Маши ничем серьезным нельзя заняться!

– Это средняя?

– Она самая, – мрачно ответила Александра Романовна и добавила, повторяя, видимо, чьи-то слова, сказанные о ее сестре: – Не девочка, а бесенок… чистый бесенок!

Она разложила по всему столу любовно обернутые в газету тетрадки, проверила, что задано на дом, и сказала, хвастаясь перед Софьей своей ученостью:

– Люблю находить целое по части!

Софья сдержала улыбку и вышла.

На улице было тепло и тихо. Лишь изредка тонко гудел паровозик на узкоколейке да шумели вполголоса громкоговорители, словно жаловались друг другу на свое одиночество. Мохнатая снежинка щекотно мазнула Софью по носу, и Софья счастливо засмеялась, чувствуя, как покидают ее недавние опасения. «Не такой человек Геннадий, чтобы опозорить себя!»

Софья из конца в конец прошла весь поселок. Странное чувство испытывала она, разглядывая дома, в которых жили незнакомые еще ей сижемцы. Какие они, эти сижемцы? Ведь с ними суждено ей прожить не один год, делить радости и печали. Здесь пройдет детство Андрюшки, тут будет он дружить и драться, пускать бумажного змея, загорать и учиться плавать…

Навстречу Софье попались три девушки. Взявшись за руки, они шли посреди улицы и напевали: «Каким ты был – таким остался…» Поистине, «Кубанские казаки», преследуя Софью, успели доскакать уже я сюда!

Возле сижемской школы, по-ночному темной и молчаливой, Софья постояла минут пять. Снежная баба с морковным носом и метлой у плеча сторожила покой пустынного школьного двора. Вспугнув Софью, прошли, покачиваясь, два парня навеселе, в расстегнутых кожаных куртках с блескучими застежками.

Улица упиралась в большое двухэтажное здание клуба с широкими венецианскими окнами и красивым балконом. Сразу за клубом начинался лес, ветви ближних деревьев царапались о венецианские окна, и Софья наконец-то поверила, что приехала в самую настоящую глушь. Правда, глушь эта освещалась электричеством и была радиофицирована, но непоследовательная Софья ничего не имела против глуши с коммунальными удобствами.

В клубе не было ни души, на входных дверях висел пудовый замок. «Не поэтому ли девушки в Сижме поют на улице, а ребята ходят навеселе?» – подумала Софья, и ей самой понравилось, что она такая проницательная.

Возвращаться домой не хотелось, и Софья свернула к реке. Длинные штабели леса тесно стояли на высоком берегу Ясеньги. Софья, словно принимая парад, прошла вдоль фронта штабелей. Никогда еще в жизни не видела она столько бревен. Запорошенные снегом штабели, казалось, ждали, когда вскроется ото льда застывшая Ясеньга и начнется далекий, нелегкий путь древесины от сижемских лесов к архангельским лесозаводам, на бумажные фабрики и стройки, в шахты Донбасса и Подмосковья. Грузчики разгружали очередной состав, слышался глухой стук скатываемых бревен, смех, молодые голоса.

У фонаря Софья остановилась и залюбовалась игрой снежинок. В темном конусе, опрокинутом над фонарем, снежинок не было видно, зато ниже и по бокам конуса они реяли густо, словно со всех сторон слетались на огонь.

Софья, конечно, и не подозревала, что в одно время с ней на снегопад смотрели многие работники Сижемского леспромхоза: ее муж инженер Костромин из комнаты для приезжих на лесопункте Восемнадцатый километр, директор Чеусов с диспетчером из конторы леспромхоза, комендант Звездочкин из окна своей комнаты, сплошь обвешанной батальными картинками. Но, в отличие от Софьи, никто из них не любовался снежинками. Фигурные снежинки не только украшали крыши домов и улицы поселка, но и увеличивали глубину снежного покрова в лесу, а это грозило снизить выработку лесорубов и трелевщиков[14]14
   См. примеч. на с. 27.


[Закрыть]. Снег заносил рельсы узкоколейки и срывал график вывозки древесины. Диспетчер уже прикидывал, с каким паровозом он пошлет завтра с утра снегоочиститель и где дорожным рабочим придется очищать путь вручную. А комендант Звездочкин, проклиная снегопад как явление недисциплинированной природы, уже предвидел, что одни дорожные рабочие с очисткой пути не справятся и директор поручит ему завтра привлечь к этой работе служащих леспромхоза и домашних хозяек – и дело никак не обойдется без скандала, ибо сижемский комендант в глубине души робел перед женщинами и, тщательно скрывая это, был с ними груб.

Ничего этого Софья не знала и, налюбовавшись досыта красивыми снежинками, направилась домой.

3

Утром следующего дня Софья сидела в диспетчерской, надеясь поговорить по телефону с мужем, когда туда стремительно вбежал Звездочкин и крикнул:

– Кроме дежурной телефонистки, все мобилизованы! Аврал! Никаких сборов: одна нога здесь – другая на станции! Едем на Восемнадцатый километр чистить снег!

Софье захотелось вдруг удивить мужа. Он до сих пор ничего не знает о ее приезде, а она явится: принимайте нас, ленинградских! Степанида Макаровна тоже собралась на Восемнадцатый километр: она не пропускала ни одного субботника, считая, что жена директора должна подавать пример всем другим женам.

И вот соседки сидят рядышком на платформе, на мерзлых стойках бортового крепления. Игрушечный паровозик тащит пустой состав, и лес – затихший, празднично нарядный после вчерашнего снегопада – веером разворачивает перед Софьей свою простую и дикую красоту.

Степанида Макаровна толкнула Софью локтем и кивком головы указала на девушку, которая одиноко стояла посреди платформы вполоборота к ним. Жена директора ничего не сказала, но Софья догадалась, что это и есть та самая Люба-нормировщица… Рослая девушка с толстоватым носом и хмурым выражением лица время от времени с вызовом посматривала на Софью и сейчас же отворачивалась, как бы говоря: «И не таких видали!» На поворотах дороги платформу бросало из стороны в сторону, нормировщица качалась, а один раз чуть даже не упала, но упрямо не хотела садиться, и Софья понимала, что Люба не садится нарочно, чтобы смотреть на нее сверху вниз и чувствовать свое превосходство.

На разъезде долго стояли, пропуская встречный состав.

– Для Медвежки и заносов не существует! – неодобрительно сказала Степанида Макаровна, провожая глазами платформы, груженные отборным пиловочником.

– Что за Медвежка? – спросила Софья.

– Это у нас лесопункт так называется, самый благополучный. Там один начальник чего стоит: ростом вон с ту сосенку, – Степанида Макаровна ткнула пестрой варежкой, щеголеватой, как у девушки, в сторону «сосенки» высотой с добрый десятиэтажный дом, – косая сажень в плечах, и фамилию себе такую изобрел, чтобы план сам собой выполнялся!

– Разве бывают такие фамилии? – улыбнулась Софья. – Просто не любите вы этого начальника!

– Не люблю! – честно призналась Степанида Макаровна. – За гордыню несусветную не люблю… А насчет фамилии судите сами: Нас-тыр-ный. Ну, может ли человек с такой фамилией не выполнять план?

Проехали Восемнадцатый километр, свернули с магистрали на боковую ветку и сразу остановились: кончился расчищенный путь. Комендант Звездочкин отправился разыскивать дорожного мастера. Софья с любопытством прислушалась. Где-то близко в лесу урчал трактор, редкой дробью сыпались удары топора и раздавался незнакомый Софье свистящий звук с пришепетыванием.

– Хотите, посмотрим лесосеку? – предложила Степанида Макаровна. – Тут совсем рядом. Ведь вы, наверно, никогда не видали, как лес валят?

– Ну что вы! – обиженно сказала Софья. Ее самолюбие было задето: она ведь была женой инженера-лесника. – Кое-какой опыт в лесном деле у меня есть!

Они спрыгнули с платформы, и Степанида Макаровна повела Софью в лес по узкой тропинке, протоптанной в глубоком снегу. Софья шла за дородной своей проводницей и вспоминала, когда в последний раз видела валку дерева. К своему огорчению, она смогла вспомнить только один очень давний случай. В бабушкином саду засохла груша, и ее решили спилить. Кто-то вскарабкался на верхушку и привязал веревку. Потом дерево пилили у корня, подрубали со всех сторон топором, всем населением бабушкиного дома дергали за веревку и в конце концов повалили несчастную грушу. То-то посмеялась бы Степанида Макаровна, если б узнала, каков опыт Софьи в лесном деле!

Теоретические познания Софьи были более обширны. От мужа она знала о поточных линиях в лесу, электропилах, трелевочных тракторах и лебедках. Чертеж электропилы она даже видела у Геннадия, но как пила работает – представляла плохо, а смысл существования специального трелевочного трактора вообще оставался для нее неясным. В Софье еще прочно жило примерно такое представление о лесозаготовках: подошел мужичок в лаптях к дереву, поплевал на ладони и принялся усердно крошить топором щепу, – в общем, нечто хрестоматийное: «В лесу раздавался топор дровосека…», «Лошадка, везущая хворосту воз…».

– …А это называется пасекой, – тоном заправского экскурсовода объясняла жена директора, показывая на узкую полосу вырубки, вклинившуюся в лесную чащу.

Открытые ветру верхушки крайних деревьев качались сильнее, чем в глубине леса. В конце пасеки дымил костер. Девушки в ватниках бросали в огонь сучья и ветки с поваленных деревьев. Белесый дым стлался понизу, жарко трещала на костре мерзлая хвоя.

Софья думала, что работницы сейчас отдыхают и жгут костер, чтобы погреться. Но Степанида Макаровна разъяснила ей, что девушки развели огонь не для своего удовольствия, а работают – и им за это платят деньги; если же порубочные остатки не сжигать, то они, захламляя лес, будут способствовать пожарам и давать пищу гнили и вредителям леса. Софья прикусила губу и с уважением посмотрела на девушек, которые делают такое ответственное дело.

Два парня перетаскивали гибкий кабель, протянутый на пасеку от передвижной электростанции, очень похожей на полевой вагончик, в каких летом живут трактористы МТС. Степанида Макаровна с Софьей свернули с тропинки на трелевочный волок, проложенный посреди пасеки. Жена директора перешагнула через кабель, шумно поздоровалась и зычным, командирским голосом попросила:

– Ребятёжь, свалите какую-нибудь хворостину поцветистей. Надо вот новенькую обратить в нашу веру.

Молодой рабочий, держа электропилу за рукоятки, подошел к ближней крупной сосне. Дерево выдалось толщиной в два обхвата, с ребристым комлем, покрытым толстым панцирем старой, отмершей коры, а электропила была короткая, легкая, почти игрушечная. Не верилось, что этим непривычным для Софьиных глаз инструментом можно повалить такую громадину да и вообще спилить хоть какое-нибудь дерево: слишком мало было в этом инструменте от обычной пилы. На двух звездочках была натянута пильная цепь с режущими зубьями, и электропила более походила на передаточную цепь велосипеда, чем на добропорядочную ручную пилу, знакомую с детства.

Рабочий включил электропилу, и Софья услышала поразивший ее еще на платформе пришепетывающий свист. Пильная цепь свободно, как нож в масло, входила в мерзлую древесину, густо окрашивая снег у подножия сосны мелкими опилками кремового цвета. Рабочий только похаживал вокруг дерева да покачивал пилой. Софья во все глаза глядела на игрушечную электропилу, пораженная неправдоподобной легкостью, с которой та разрезала вековой ствол. Пильная цепь вращалась так быстро, что со стороны казалось, будто она стоит на месте. И только по неуклонному продвижению ее вглубь ствола и опилкам, непрерывной струей вылетающим из надреза, было видно, что пила с честью выполняет свое дело.

Второй рабочий уперся длинной вилкой в ствол, чтобы подпиленное дерево «не сыграло» и не вздумало упасть куда не следует. Но сосна, казалось, и вообще-то не собиралась падать. Могучая и гордая, стояла она, купаясь высокой сквозной кроной в розоватых лучах невидимого снизу солнца. И хотя Софья хорошо знала, что сосна скоро упадет, но при виде вековой мощи дерева на миг усомнилась: не тщетны ли усилия маленьких людей у подножия лесного великана?

– Вверх смотрите, – посоветовала Степанида Макаровна. – Падение начнется там.

«Докаж-жу, докаж-жу!..» – жужжала электропила, вгрызаясь все глубже и глубже.

И дрогнула крона, роняя сухие, непрочные ветки. Ломаясь, громко, на весь лес, крякнула недопиленная сердцевина. Ствол слегка повернулся на пеньке, как бы примеряясь, где ему удобнее лечь, и, все убыстряя скорость, с тягучим нарастающим шумом понесся к земле и тяжко грохнулся, вздымая тучи размельченного снега. И долго еще после падения сосны сыпались сухие ветки и реяли в воздухе иглы хвои, частой зеленой рябью покрывая снег далеко вокруг поваленного дерева.

Рабочие с электропилой перешли к тонкой елке. Ж-жик! – и елка рухнула в снег. За ней – безлистая осина. И снова – сосна, сосна, сосна… К поваленным деревьям направились девушки с топорами и стали обрубать сучья и ветви – наконец застучал в лесу «топор дровосека»!

Софья заметила, что все рабочие были одеты в легкие, не стесняющие движений ватные куртки и брюки, а обуты в высокие добротные валенки.

– Слушайте, какие же они лесорубы? – обескураженно спросила Софья у Степаниды Макаровны. – Они скорей лесопилы, вернее даже – электролесопилы!

Жена директора одобрительно усмехнулась, радуясь, что Софья делает быстрые успехи в «новой вере».

– Да их как уж только не называют, – сказала она. – То они просто вальщики леса, то электропильщики, а по бухгалтерским ведомостям числятся как моторист электропилы и его помощник.

– Ну, это уж слишком сухо! – забраковала Софья бухгалтерское название. – Частичку «лесо» надо обязательно сохранить, а то обезличка получается… А вообще, это странно: люди работают, создают материальные ценности, а их специальности даже названия до сих пор не придумали.

На пасеку пришел трактор непривычного для Софьиных глаз вида: короткий, широкий, с лебедкой и откидным щитом сзади. Софья догадалась, что это и есть трелевочный трактор КТ-12, о котором ей говорил муж. Тракторист остановил машину, зацепил тросом штук десять длинных стволов, очищенных от сучьев, и лебедкой втянул их концы на трактор. Софье показалось, что тракторист перестарался, желая блеснуть перед ней мощью своей машины, и ему за один раз не увезти с пасеки такой груз, но трактор легко тронулся с места и потащил по пасечному волоку все зацепленные бревна, направляясь к узкоколейке.

– Вот она, «лошадка, везущая хворосту воз»! – громко и чуть хвастливо сказала Софья, словно сама изобрела трелевочный трактор или, по крайней мере, сидела сейчас в его кабине.

В морозном воздухе крепко пахло отработанным газом и хвоей. Одна за другой падали в снег красивые, гордые сосны. Софья самой себе казалась сейчас больше и сильнее, словно тоже держала в руках чудесную электропилу, боролась с сосной-громадиной и заставляла ее покорно лечь к ногам.

Но валили на пасеке не все деревья, лучшие из них оставляли расти. Степанида Макаровна объяснила ленинградке, что это семенники для естественного возобновления леса. Слушая Степаниду Макаровну, наблюдая за падающими соснами, трактором и электропилой, Софья гордилась своим Геннадием, его интересной и сложной работой. У нее было такое чувство, что только теперь, побывав в лесу, она начинает по-настоящему понимать мужа.

Зимний лес жил напряженной трудовой жизнью. Лесоразработки велись и на соседних, невидимых отсюда пасеках. И справа и слева слышались вкрадчивый посвист электропил, басовитое урчание трелевочных тракторов и мягкий, ватный стук падающих в сугробы деревьев.

– Ну, как вам показалось наше хозяйство? – с хитрой, понимающей улыбочкой спросила Степанида Макаровна.

– «Плакала Саша, как лес вырубали»! – весело сказала Софья.

4

Степанида Макаровна и Софья пришли вовремя.

Благообразный дорожный мастер уже раздавал прибывшим тяжелые деревянные лопаты с длинными, плохо обструганными ручками. Надо было очистить заваленную снегом железнодорожную ветку, ведущую к дальнему складу древесины, чтобы выпустить оттуда застрявший со вчерашнего вечера груженый состав и подать порожняк под погрузку.

Звездочкин решил было ограничиться общим руководством и даже сначала не брал лопаты, но Степанида Макаровна быстро наставила его на путь истинный.

– Слушайте вы, приуральский джигит, – насмешливо сказала она, – командовать мы все умеем. Забирайте-ка лучше весь мужской пол и начинайте чистить от поворота. И предупреждаю: если мы догоним вас до моста, то снимем ноговицы и заставим босиком бежать в Сижму по снегу!

Комендант сердито дернул плечом и, хорошо понимая, что суровой Степаниды Макаровны ему не переспорить, осторожно, как кошка переходит лужу, двинулся по глубокому снегу вперед. «Мужской пол», представленный стариком-счетоводом и юным рассыльным Никишей в косолапых валенках, поплелся за Звездочкиным.

Женщины разбились на звенья – по трое – и начали расчищать пути. В звене двое очищали рельсы, а третья – средину. Было ли это делом случая, или о том постарались сижемские домохозяйки, но только Софья и Люба-нормировщица оказались в одном звене. Третьей у них была Степанида Макаровна.

Люба работала как одержимая, желая доказать, что Софья – изнеженная интеллигентка и не может тягаться с настоящими производственниками. Но Софья не сдавалась: в студенческие годы ей не раз приходилось работать на субботниках, в том числе и на чистке снега.

К женщинам подошел старичок, дорожный мастер, и настойчиво попросил их поднажать: с груженым составом едет главный инженер Костромин, который за лишний час задержки может голову отвернуть человеку. Софья недоверчиво посмотрела на старичка и усмехнулась, представив, как муж проделывает эту операцию с седой благообразной головой мастера! Ей вдруг понравилось, что такие солидные люди, как мастер, побаиваются Геннадия, а она его ничуть не боится.

Люба так торопилась вырваться вперед, что половину снега рассыпала тут же на месте и двигалась в облаке снежной пыли. Рассудительная Софья без толку не размахивала лопатой, каждый раз набирала ее полной и ни на шаг не отставала от нормировщицы. А что касается качества работы, то все видели, насколько Софьин рельс был чище. Дородная Степанида Макаровна еле поспевала за ними.

За поворотом тонко свистнул паровоз, но прошло не менее часа, пока Софья увидела поезд. Он уже на добрый километр отошел от верхнего склада. Бригада грузчиков двигалась впереди поезда и чистила путь.

От бригады отделился человек в коротком белом полушубке и направился навстречу женщинам. Сначала Софье показалось, что она уже где-то видела его, а когда человек подошел ближе, она вдруг узнала в нем мужа и рассмеялась: так не похож был Геннадий на самого себя в этом смешном овчинном полушубке!

Костромин смотрел под ноги, стараясь ступать по шпалам, где снега было меньше. Люба, Степанида Макаровна и все женщины, которые были вблизи, прекратили работу и во все глаза глядели, как встретятся супруги. Почувствовав настороженную тишину, Костромин вскинул голову – и сразу остановился, позабыв вытащить ногу из сугроба.

– Софья?! – недоверчиво сказал он и, уже не разбирая, где шпалы, а где сугробы, все убыстряя шаг, пошел навстречу жене.

Он выхватил у нее из рук лопату и отбросил прочь, словно она мешала ему окончательно поверить, что перед ним действительно стоит Софья. Затем Костромин взял маленькие пуховые рукавички жены в свои большие кожаные, секунду поколебавшись, привлек Софью к себе и поцеловал в холодную щеку. И сейчас же, резко отстранившись, тревожно спросил:

– А где Андрюшка? Что-нибудь случилось?

Софья объяснила. Ей было и приятно, и в то же время чуточку обидно, что даже в первую минуту встречи он думает не о ней, а о сыне.

– Это ты молодчага – не побоялась зимы, приехала. Я, признаться, раньше марта тебя не ждал.

– А телеграмму разве ты не получил?

– Какую телеграмму? – удивился Костромин, и Софья сразу забыла о своей вчерашней обиде.

– Но как же тогда в леспромхозе узнали о моем приезде? Ведь комендант ваш прямо сказал: приказано встретить.

– Наверно, из треста сообщили. Подарок Деда Мороза!

Костромин поднял лопату и дочистил за Софью последний кусок рельса. Люба-нормировщица демонстративно повернулась к ним спиной.

Потом они стояли на тормозной площадке, и маленький трудолюбивый паровозик, громко пыхтя, тащил состав на нижний склад. Когда стемнело настолько, что их не могли видеть с платформ, Софья расстегнула полушубок мужа, прислонилась головой к его плечу и умиротворенно вздохнула, впервые по-настоящему ощутив, что она действительно приехала в Сижму.

Стучали колеса, вздрагивала площадка под ногами, очищалось небо от облаков, и одна за другой дружно зажигались звезды. Пахло снегом и мерзлой смолистой сосной.

Софья провела горячей ладонью по колючей щеке мужа:

– Небритый… В квартире грязь… Опустился ты здесь, Генька.

– Есть малость, – виновато сказал Костромин.

На Восемнадцатом километре поезд на минуту остановился. Грузчики слезли, почти каждый из них скинул с платформы по чурбану дров и понес к поселку.

– Что это? – удивилась Софья. – В лесу – без дров?

Костромин утвердительно кивнул и, закуривая, отвернулся от жены.

– А если бы не было поезда, – спросила Софья, – они несли бы дрова с самого места работы?

– Бывает и так, – хмуро признался Костромин и развел руками. – Сплошная механизация! Трест забрал у нас всех лошадей, оставил только четырех на весь леспромхоз. А возить надо много: горючее для электростанций, дрова для столовой и бани…

– Так надо было добиться, – требовательно сказала Софья, – чтобы трест выделил для леспромхоза дополнительное… как его?.. поголовье лошадей!

Костромин снисходительно улыбнулся:

– Не будем в первый день нашей встречи говорить на производственные темы!

Софья долго молчала, слушая сухой, металлический стук колес.

– Скажи только одно, – почему-то шепотом спросила она, хотя никто не мог их слышать, – тебе трудно здесь?

– Нелегко, – также шепотом признался Костромин и прижал к губам большой палец Софьиной варежки.

5

Переступив порог своей квартиры, Костромин застыл у двери, повеселевшими глазами оглядел чистый пол и широкие, не по здешним окнам, ленинградские занавески. Софья принесла от Александры Романовны Андрюшку. Костромин с неуклюжей бережностью молодых отцов взял у нее сына, долго вертел его в руках и придирчиво рассматривал со всех сторон, как бы желая удостовериться, что наследника не подменили.

– Можно я его покидаю немного? – робко попросил он и принялся до потолка подкидывать Андрюшку.

Тот сначала взвизгнул, а потом вошел во вкус и заулыбался беззубым ртом так радостно, как ни разу не улыбался матери.

– Смеется, шельмец! – счастливо сказал Костромин и сел бриться.

Софья возилась у плиты, украдкой посматривая на мужа. Когда Геннадий побрился, стало видно, как сильно похудело и осунулось его лицо. Софья заметила и другую перемену: глаза его не пропускали ее взгляда внутрь, в них стояло настороженное и, как показалось Софье, виноватое выражение – словно он чего-то стыдился. «Не оттого ли, что не оправдал доверия, не сумел наладить в леспромхозе хорошую работу?» – вдруг подумала Софья.

Костромин тоже испытующе посматривал на жену, стараясь определить, как ей нравится на новом месте и не жалеет ли она, что приехала к нему, променяла родной Ленинград на чужую глухую Сижму. Дрова были сырые, горели плохо, и Софья поминутно открывала дверцу, перекладывала поленья, плескала в топку керосин. Она показалась вдруг Костромину очень городской, не приспособленной к жизни в лесу. «Тяжело ей будет здесь», – подумал он, а вслух спросил:

– Ты не будешь скучать? Здесь нет ни театра, ни концертов…

– Не беспокойся, я найду себе занятие, – ответила Софья. Она хотела добавить: «Лишь бы у тебя на работе все было хорошо!» – но решила пока ничем не выдавать своей тревоги, надеясь, что Геннадий сам, по примеру прошлых лет, все расскажет ей.

«Я о нем забочусь, а он обо мне!» – с чувством признательной нежности подумала Софья, и хотя сырые дрова начинали уже приводить ее в отчаяние, она, скрывая это от мужа, молодцевато пнула ногой высунувшееся из топки полено и сказала задорно:

– Ну вы, миленькие, горите у меня, не капризничайте!

Потом они вместе купали сына. Андрюшка в руках отца не плакал, не барахтался, а вел себя степенно, словно понимал, что с мужчинами надо держаться по-мужски: гордо и терпеливо. Софья переводила глаза с сына на Геннадия, искала и находила все новые и новые черты сходства между ними.

Они не говорили слов любви, но в их взглядах и даже в самых обычных словах, которыми они обменивались, сквозила та взаимная радость узнавания, какая бывает при встрече любящих, успевших за время разлуки немного отвыкнуть друг от друга. Особенно чутка к этой радости молодая любовь, еще не обросшая бытом и не перешедшая в привычку.

Костромин менялся на глазах у Софьи: настороженно-замкнутое выражение постепенно сходило с его лица, он становился общительней и как бы оттаивал. На него вдруг напал хозяйственный зуд. Он смастерил абажур, чтобы сильный свет не беспокоил по ночам Андрюшку, набил в шкафу дополнительных гвоздей для Софьиных платьев и вызвался приспособить к люльке, взятой у Чеусовых, какую-то самодельную рукоятку с тормозом, чтобы Софья могла по ночам качать люльку, не вставая с постели.