Текст книги "Девчата. Полное собрание сочинений"

Иван Владимирович сказал, что ничего не понимают в сегодняшнем дне лесной промышленности те руководители, которые думают, будто отличие нынешнего года от прошлых лет только количественное – увеличение плана. Новый план требует полного освоения нового метода – поточного. Разрозненные поточные линии, которые уже действуют в леспромхозе, – это еще не полный поток. Работа всего леспромхоза должна стать поточной, с очень тесной, локтевой связью между отдельными участками потока.

– Вы хватаетесь то за одно звено, то за другое и забываете о всей цепи. Чаще думайте о всем потоке – от пня до штабелей нижнего склада – и занимайтесь больше стыками между валкой и трелевкой, трелевкой и вывозкой…

Он без запинки произносил специальные термины, привычно называл марки различных механизмов. Костромин слушал, дивясь познаниям секретаря, и задавал себе вопрос: а разбирается ли секретарь так же хорошо, как в лесном деле, во всех остальных отраслях хозяйства своего района? Растущее чувство уважения к Ивану Владимировичу встречало, однако, в нем какое-то внутреннее сопротивление: ведь этот человек критиковал его работу и, видимо, был о нем не очень-то высокого мнения.

– Свое отставание вы объясняете завышенным планом, – говорил Иван Владимирович. – Я сам разберусь, чем объясняется непропорциональное распределение годового плана по кварталам. А пока план – есть план. Его, как в армии приказ командования, сначала надо выполнить, а уж потом, если считаете неверным, обжаловать… С тобой, Роман Иванович, мы уже давно воюем, но, сдается мне, война наша подходит к концу: то, что прощалось раньше, теперь не простится. Не то время…

Костромин нашел сравнение производственного плана с воинским приказом несколько упрощенным и окончательно решил, что секретарь райкома ему не нравится.

Чеусов пожаловался на дальний сельсовет, который до сих пор не направил сезонников:

– И в сельсовет сто раз звонили, и в райисполком обращались, а людей все нет и нет.

– Попробую воздействовать на сельсовет по своей линии, – сказал Иван Владимирович. – Кстати, о сезонниках. Почему вы держите их только на подсобных работах? А электропилы у вас простаивают из-за недостатка рабочих рук. Смелее привлекайте сезонников к основным работам, другие леспромхозы пробовали и не жалеют… И еще: почему у вас на Восемнадцатом километре удерживают с застройщиков в окончательный расчет полную проектную стоимость индивидуальных домов, а стены не оштукатурены и полы не покрашены, как этого требует проект?

– Копеечное дело! – пренебрежительно отмахнулся Чеусов.

– Не копеечное, а политическое, – поправил Иван Владимирович. – Вы что же думаете, мы вечно будем давать лесной промышленности сезонников? Эта ваша сезонность давно уже району поперек горла стоит. На одни переходы да переезды сколько рабочего времени тратится… Имейте в виду, не за горами тот день, когда леспромхоз сам должен будет полностью обеспечить себя постоянной рабочей силой, и к этому дню готовиться надо уже сейчас. Вот поэтому-то несправедливые удержания с застройщиков и приобретают политический смысл: вы подрываете самую идею строительства индивидуальных домов в рассрочку, а без удобного жилья вам не закрепить семейных рабочих за леспромхозом…

Чеусов развел руками, признавая, что не привык еще заглядывать так далеко вперед. Костромин попросил секретаря воздействовать на МТС: там станки полностью не загружены, а в леспромхозе ремонтная мастерская не справляется с токарной работой.

– Поговорю с директором МТС, – сказал Иван Владимирович и на прощание пообещал вызвать руководителей леспромхоза через месяц на бюро райкома и заслушать их отчет.

Секретарь ничего не записал, и Костромин не ожидал, чтобы из их разговора насчет МТС вышел какой-нибудь толк. Однако уже на другой день директор МТС возмущался по телефону:

– Зачем же сразу стучаться в райком? Не по-соседски! Везите свои токарные работы – сделаем. Из-за такого пустяка!..

Костромин не стал напоминать забывчивому соседу, что тот уже дважды отказывал ему в этом «пустяке», и распорядился, чтобы немедленно, пока директор не раздумал, отвезли в мастерскую МТС тракторные блоки на расточку. А на четвертый день в полном составе прибыли сезонники из дальнего сельсовета.

У инженера возникло подозрение, что он несколько поторопился со своей оценкой секретаря райкома, но, как все самолюбивые люди, менять первоначальные мнения Костромин не любил и решил: «Поживем – увидим».

5

Как-то, перекладывая вещи в чемодане, Костромин увидел свой диплом. Со странным чувством полной отрешенности от недавней беспечной студенческой жизни открыл он синюю книжицу. Вкладыш с отметками порадовал Костромина: электротехника – «отлично», теплотехника – «хорошо», организация труда – «отлично»… Нынешний главный инженер Сижемского леспромхоза недаром ел студенческий хлеб: почти сплошь пятерки, ни одной посредственной отметки… И все-таки не совсем тому и не совсем так, как надо бы, учили его в институте. На экзаменах больше всего ценилось умение выводить формулы, наизусть помнить математические преобразования. Устройство механизмов, эксплуатацию и ремонт изучали поверхностно, а курс организации труда считался второстепенным.

В результате отличник учебы Костромин весьма приблизительно знал устройство электростанций, а мимо неказистых сижемских паровозов всегда проходил с душевным трепетом: не дай бог остановится, что он тогда будет делать – ведь теплотехнику он изучал еще до войны и больше к ней не возвращался. К счастью, сижемские паровозы, догадываясь, видимо, о затруднительном положении главного инженера, пока работали бесперебойно. Бывший тракторист и танкист Костромин знал в совершенстве только двигатели внутреннего сгорания.

Любимый профессор Костромина часто говорил:

– Выпускник института – еще не инженер, а только черновик инженера. Настоящий инженер вырастает на производстве.

Раньше Костромин не придавал значения словам профессора и только теперь оценил их по справедливости. С благодарностью вспомнил он, что профессор был единственным в институте, кто не требовал на экзаменах вывода формул, даже разрешал заглядывать в справочники, но зато спрашивал так, что неподготовленным никакие справочники не помогали. Пришел на память Костромину и другой совет профессора: сразу после института не занимать высоких административных постов, а начинать с производственной работы на самом мелком участке. Тогда и к этому совету Костромин относился скептически, а теперь с удовольствием променял бы должность главного инженера леспромхоза на место технорука лесопункта.

Дипломная работа Костромина была посвящена тем же вопросам, какие ему предстояло решать и в Сижме. В дипломной работе была и узкоколейка, и поточные линии с электропилами и трелевочными тракторами. Но насколько там все было проще! Студент Костромин в институте спокойненько брал плановое задание и в зависимости от производительности механизмов простым делением определял их количество. А инженер Костромин в Сижме простым делением ничего добиться не мог.

Списочных механизмов в леспромхозе вполне хватало для выполнения завышенного плана первого квартала. Более того, действующие трелевочные тракторы и электропилы при нормальной работе свободно перевыполняли расчетные нормы! Но беда была в том, что по тем или иным причинам они редко работали нормально и на два действующих механизма обычно приходился один бездействующий.

При дипломном проектировании студент все время основывался на норме, а инженеру в практической работе чаще приходилось иметь дело с отступлениями от нормы. В дипломе была арифметика, а здесь какая-то непонятная производственная алгебра, правил которой Костромин еще не усвоил.

Проходил студент Костромин и производственную практику, но ни разу ему не привелось поработать мастером на лесозаготовках. Он изыскивал и проектировал лесовозные дороги, строил мосты и механические мастерские.

Существовало негласное соглашение между студентами и деканатом факультета, по которому истинно инженерской работой считалась только такая, где в чистом виде применялись формулы. Здесь была некоторая логика: надо же было доказать, что не напрасно столько времени потрачено на заучивание формул и их выводов.

Практику по организации труда проходить считалось излишним; подразумевалось, что овладевший всеми формулами инженер сможет правильно организовать труд рабочих и механизмов. Ссылались на то, что у русского инженера организаторский талант в крови и развивать его ни к чему: придет время – и врожденный талант сам себя покажет…

Костромин еще раз пробежал вкладыш глазами и подивился: чему только не учили его в институте! Лесоводство, строительное дело, геодезия, механизация лесоразработок, транспорт – сухопутный и водный, ремонтное дело. Учителя хотели вооружить его на все случаи жизни; больше всего они опасались, что недодадут ему каких-нибудь знаний, которые вдруг потребуются на производстве. Все изученное им в институте могло встретиться в работе леспромхоза, но правильно ли было на одного человека взваливать такую нелегкую ношу? Объединение многих специальностей в одну неизбежно вело к дилетантизму. Ведь сейчас в лесу ни один инженер-универсал, имей он хоть сто пядей во лбу, не сможет сам решить всех вопросов, возникающих на работе, и все равно вынужден обращаться к специалисту.

Так стоило ли огород городить? Не является ли пресловутая энциклопедичность простым пережитком прошлого, когда инженер в лесу был редкостью и ему одному приходилось решать все вопросы? Не пора ли уже лесной промышленности отказаться от ненужной и малонадежной «широты профиля» своих кадров и готовить «узких», то есть квалифицированных специалистов?..

Со смешанным чувством признательности и сожаления закрыл Костромин синюю книжицу, спрятал ее в дальний угол чемодана. Для него все это было уже пройденным этапом, но сколько еще его младших товарищей до сих пор самозабвенно зубрят формулы и твердо убеждены, что организации труда как науки не существует, – важен широкий инженерный кругозор, а все остальное приложится.

Костромин представил: все его бывшие однокурсники разъехались по стране, сидят сейчас в леспромхозах, и каждый в одиночку наверстывает упущенное, заполняет огрехи институтского образования, набело переписывает «черновик инженера». Некоторые, наверно, думают, что не повезло только им одним, – не догадываются, что их однокашники переживают сейчас то же самое. Пока учились – держались вместе, а окончили институт – разбрелись по всей стране, потеряли связь.

Выпускникам предыдущих лет тоже пришлось все это испытать. И почему ни один из них не сообщил в институт о своих трудностях? Стыдились? Неужели и инженеры будущих выпусков пойдут этим длинным окольным путем?

Костромин решил написать письмо в партбюро института, поделиться своими мыслями. Он не был наивным человеком и понимал, что одним письмом не удастся выправить положение, существующее уже долгие годы. Что ж, пусть это письмо будет хотя бы сигналом. Еще лучше, если бы написал каждый из его однокурсников, а не напишут – пусть в институте задумаются хотя бы над его письмом. Паникером он никогда не был, и уж если ему, отличнику и постоянному обитателю факультетской доски почета (друзья шутили: «Костромин, ты долго еще жилплощадь на доске занимать будешь? Когда прописка кончится?»), так трудно, то как же справляются другие?

Костромин сел за письмо в тот же день, но за один присест написать не удалось – помешали дела.

6

Как врачи к больному, зачастили в Сижму уполномоченные и представители из района, области, министерства.

– Горе невыполняющим план! – говорил Чеусов.

Уполномоченные были люди опытные, у каждого из них давно уже выработались свои приемы и привычки. Отметив командировочные удостоверения, одни из них ехали прямо в лес, другие шли в бухгалтерию, третьи обосновывались в диспетчерской и названивали оттуда по участкам. Но все они без исключения считали, что во время их командировки леспромхозовский аппарат, забросив свои текущие дела, должен работать только на них: сопровождать в поездках, писать сводки, давать объяснения.

Чеусов делил уполномоченных на буйных и тихих. Первые много шумели, грозились вывести руководство леспромхоза на чистую воду; самые непримиримые даже обещали засадить директора и главного инженера за решетку. Тихие мало разговаривали, никогда не повышали голоса, но старались все «взять на карандаш» и уезжали с целым ворохом объяснительных записок и актов. Чеусов трепетал перед буйными, а Костромин побаивался тихих.

А в общем, все уполномоченные были на одно лицо, и уже на другой день после того, как они, не забыв отметить командировочных удостоверений, покидали Сижму, их почему-то трудно было вспомнить.

Костромину пришлось познакомиться с двумя уполномоченными.

Один был маленький, сухонький старичок, безобидный и незаметный. Он приехал из главка, и Костромин поначалу удивился, зачем там держат таких ветхих старичков. Уполномоченный главка никого ни о чем не расспрашивал, не требовал сопровождающих, а сам шел или ехал, куда ему хотелось, и удивительно быстро обследовал весь леспромхоз.

Старичок пробыл в Сижме ровно три дня, но за это время успел обойти все поточные линии, облазил все штабели древесины на нижнем складе, наведывался в депо и ремонтную мастерскую, целую ночь просидел рядом с диспетчером, наблюдая, как тот руководит движением поездов. Его видели даже на старых лесосеках, где валка леса проводилась еще летом: он ковырял там палочкой снег, искал и находил несожженные порубочные остатки. Уполномоченный ничему не удивлялся, не возмущался, а только доставал маленький блокнотик и тоненьким карандашиком делал короткую, как воробьиное чириканье, запись.

Случилось так, что Костромин вместе со старичком приехал на Седьмой километр и не мог удержаться от смеха, когда увидел, что уполномоченный главка первым делом осмотрел уборные лесопункта.

– А вы, молодой человек, между прочим, зря смеетесь, – наставительно сказал старичок. – Если в уборной чисто, так можно и на производстве найти порядок. А уж коль скоро в уборной грязь, я вам голову даю на отсечение, что отыщу неполадки и в работе. Барометр-с!

Перед отъездом из леспромхоза старичок попросил Костромина подписать «актик». «Актик» был уже отпечатан на машинке, хотя в Сижме была только одна пишущая машинка и все знали, что секретарша директора командированным ничего не печатает. На добрых десяти страницах была досконально описана вся работа леспромхоза и каждый факт снабжен примечанием: чья вина, кто недосмотрел. Костромин узнал о своем леспромхозе многое такое, о чем даже и не подозревал, понял, что старичок на своем веку обследовал уйму предприятий, и без споров подписал «актик».

– Эх, молодо-зелено! Вы бы хотя в примечании оговорили, с чем не согласны, – доброжелательно посоветовал старичок, дал Костромину свой адрес и просил, когда тот будет в Москве, запросто заходить к нему в гости.

Второй уполномоченный вывел Костромина из себя. По классификации Чеусова, уполномоченный этот принадлежал к категории буйных. Фамилия его была Усатов, и под стать фамилии он носил длинные пышные усы. Придирчивость и шумно-показная деятельность Усатова навели Костромина на мысль, что у того на основной работе были крупные неприятности и он надеется в Сижме загладить вину и выслужиться.

Сначала Усатов навалился на Чеусова. Оробевший Роман Иванович удрал от уполномоченного на самую дальнюю поточную линию. Тогда Усатов поднял на ноги весь производственный отдел и всю бухгалтерию, заставил писать для него сводки и составлять таблицы. Пока перепуганная бухгалтерия совместно с производственным отделом, который еще пытался храбриться, забросив все свои текущие дела, корпели над его заданием, Усатов стал охотиться за главным инженером леспромхоза и поймал Костромина на станции.

– Немедленно напишите объяснительную записку по поводу простоя тракторов, – приказал Усатов.

– Сейчас я поеду в лес, – спокойно сказал Костромин. – Вечером вернусь, напишу.

Он пошел было к мотовозу, но Усатов остановил инженера:

– Напишите немедленно – иначе…

– Что иначе? – заинтересованно спросил Костромин, оборачиваясь.

– Член партии? С какого года?

– С сорок первого, а что?

– Рановато!.. Рановато загордились, товарищ инженер!

Костромин прикинул, не загордился ли он на самом деле, и, решив, что нет, еще не загордился, с большим удовольствием сказал:

– Идите вы к черту! Вы мне работать мешаете! – И решительно зашагал к мотовозу.

7

Костромин не любил писать письма и, кроме как от Софьи, редко от кого их получал. Поэтому, когда рассыльный Никита сообщил ему, что у секретарши лежит для него письмо, он даже встревожился. Только вчера была открытка от Софьи. Уж не стряслось ли что-нибудь с Андрюшкой? Но оказалось, письмо было не от Софьи. Почерк на конверте крупный, незнакомый, на пятачке почтового штемпеля – Пятигорск. Кто мог писать ему из Пятигорска? Как будто никого не было у него в Пятигорске…

Уж не подает ли голос кто-нибудь из фронтовых дружков, не напоминает ли о какой-нибудь переправе, бомбежке, атаке, которой сегодня минуло пять-восемь лет и которую Костромин давно уже забыл, а дружок почему-либо помнит?

В таких письмах всегда пишут о встречах с однополчанами. Что-нибудь говорит Костромину фамилия Петренко? Это тот самый чернявый Петренко, которого на курсах младших лейтенантов называли Петренко-вторым, потому что был еще Петренко-первый, белобрысый. Так вот, автор письма недавно встретил Петренко-второго, тот уже работает начальником цеха на уральском заводе и сильно растолстел, но не зазнался – сам напомнил, как они в три ложки хлебали гороховый концентрат из одного котелка… А Танюша из санбата, которой Костромин одно время, кажется, не на шутку увлекался («Между нами: я – тоже, но об этом моей благоверной ни гугу»), успела уже окончить медицинский институт, работает врачом в поликлинике, недавно вышла замуж и говорит, что первого сына обязательно назовет Геннадием. «Вот оно, брат, какие дела, а казалось – все шуточки…»

Или случайно раздобыл его адрес кто-нибудь из полузабытых довоенных знакомых и спешит теперь, с пятилетним опозданием, поздравить Костромина с тем, что тот остался жив на войне, а заодно сообщает о себе, о своем продвижении по службе (у всех продвижение!), о мечте встретиться с Костроминым, малость выпить и досыта наговориться…

Мало ли что может быть в письме, адрес на котором написан незнакомым почерком, – в письме с почтовым штемпелем «Пятигорск»!

Распечатав конверт, Костромин первым делом глянул на подпись – и удивился: письмо было от замполита Сижемского леспромхоза Следникова.

Замполит писал, что, к сожалению, они пока незнакомы, но так как в скором времени работать им придется вместе, то он не видит особых препятствий к тому, чтобы познакомиться сейчас, заочно. Обращался Следников к инженеру не только ради формального знакомства.

«По дороге в Пятигорск, – писал замполит, – я пересек с севера на юг почти всю страну, видел, как невероятно много у нас сейчас строят. Я не хочу вас агитировать, но все мы, живя на Севере, невольно забываем, каким богатством владеем. Когда я здесь, в санатории, рассказываю, что в северных поселках и городах целые километры тротуаров деревянные и кладем мы под ноги не какие-нибудь горбыли, а первоклассные обрезные доски, мне не верят! Сначала я даже гордился, что приехал из таких необыкновенных краев, а теперь думаю: деревянные тротуары в наше время – не есть ли это проявление крайнего расточительства?

Обидно, что Сижма, после того как на минуту выскочила из прорыва в конце прошлого года, опять катится вниз. Может быть, мне из Пятигорска и не так хорошо видно, как вам, почему это происходит, но я за четыре месяца работы в Сижме достаточно изучил местные условия, чтобы догадываться, в чем дело. Опять аврал, опять „давай, давай“ – так ведь?..»

Далее Следников писал, что он не собирается учить инженера, как надо работать и с чего начинать, но по праву старшего товарища и сослуживца хочет все-таки дать два совета, а уж дело Костромина – принять или отклонить эти непрошеные советы. Первое – не разбрасываться, а выбрать самое главное и ухватиться за него обеими руками. И второе – не работать в одиночку, просить и требовать помощи.

«Мне кажется, вы недооцениваете сижемцев, – писал замполит. – И сильно ошибаетесь, если думаете, что приехали на пустое место, где вас никто не поймет и не поддержит. Я переписываюсь с некоторыми работниками леспромхоза, и они жалуются мне, что вы все пытаетесь делать один. Смелее опирайтесь на мастеров и рабочих-коммунистов. Особенно рекомендую вам мастера Осипова – он сейчас на курсах, но скоро должен вернуться в Сижму, если уже не вернулся. Обижаете вы также и Настырного: за целый месяц не повидались с начальником передового лесопункта. Начальник Медвежки – хозяйственный человек, и у него есть чему поучиться. Найдите контакт с комсомолом. Леспромхоз наш по возрастному составу рабочих очень молодой, и через комсомольскую организацию можно многого добиться. Из боевых ребят укажу вам на Мишу Низовцева, разметчика Питирима Мурашова и помощника тракториста Валерку.

Все наши рабочие истосковались по культурной, планомерной работе, без дергания и авралов. Наша с вами задача – наладить такую работу в леспромхозе…»

В заключение замполит еще раз повторял свои извинения за непрошеные советы и просил не отвечать ему, так как лечение заканчивается и ответное письмо может уже не застать его в Пятигорске.

«Не сидится ему на теплых водах, – одобрительно подумал Костромин. – Не мог подождать с советами до приезда в Сижму. Беспокойный!»

Костромину показалось вдруг, что он давно уже знаком со Следниковым. Он хорошо знал эту не поддающуюся переделке породу людей, которые не умеют отдыхать и ни при каких обстоятельствах не могут полностью выключить себя из привычного и родного мира производственных интересов и забот о своем предприятии.

Костромин дважды перечел письмо.

– «Выбрать главное и ухватиться за него», – повторил он. – Да, но что сейчас в Сижме самое главное?

Инженер еще не видел в своей работе главного звена, взявшись за которое можно было вытащить весь леспромхоз из прорыва. По этой же причине он и не обращался ни к кому за помощью. Глупо было просить помощи для тех малопроизводительных ежедневных наскоков, которыми они сейчас занимались с Чеусовым.

«А с Настырным поговорю в ближайшие дни», – решил Костромин и спрятал письмо замполита в тощую папку, куда он с недавнего времени собирал все, что имело хоть какое-нибудь отношение к перестройке леспромхоза.