Текст книги "Рыцарь-разбойник"

Волков вдруг осознал, что должен оставить распоряжения на случай, если ему не придется вернуться из этого похода. Он ссадил Катарину с колен, встал и, не сказав никому ни слова, пошел наверх, в спальню, к своему сундуку.

Да, денег тут хранилось столько, сколько Волков себе раньше и представить не мог. Одного золота целая гора. Это были его монеты, которые он заполучил еще в Ференбурге и Хоккенхайме, да еще те, что он занял у городских нобилей, да еще те, что получил в приданое за жену. Кавалер сложил в мешки более тысячи семисот монет. Да еще серебро! Те деньги, что епископ давал ему, да еще и те, что брату Семиону. Этих монет было так много, что он даже считать их не стал. В отдельное место в сундуке он спрятал серебряную цепь, что жаловал ему герцог. И все перстни тоже положил туда же. Сверху стал бросать мешки с серебром.

Крышка еле закрылась. Кавалер даже думал выкинуть из сундука хрустальный сатанинский шар, пойти закопать его во дворе, но передумал. Закончив, Волков спрятал ключи себе в кошель и попробовал поднять сундук хоть за одну ручку, но даже от пола его оторвать не смог. Да, даже в самых своих смелых мечтах, даже в самом юном возрасте не мог он представить, что станет обладателем стольких сокровищ.

Потом он взялся за перо и написал три письма. Позвал к себе монахов, Ёгана, Сыча и Максимилиана. Все пришли к нему.

– Иду в поход. Если не вернусь, вы двое будете моими душеприказчиками, – сказал кавалер, указывая на монахов. – Максимилиан, вы прочтете эти письма. Имущество мое поделите, как тут писано.

С сомнением сказал. Один из монахов был еще тот мошенник, а другой простой болван, лекарь да книжник, хоть в честности его сомнений не возникало.

– Понемногу всем оставил, – продолжал Волков. – Все по трудам своим получат.

Все молчали, кивали понимающе. И только Ёган сказал:

– Господин, на кой дьявол оно вам нужно? Зачем вам поход этот? Брюнхвальд жив, и то хорошо. Господь милостив будет, так оклемается. И вам воевать не нужно. Урожай хороший, без войн ваших проживем.

– Дело решенное. – Кавалер передал письмо брату Семиону. – Молитесь за меня.

Уже через час, как стали сумерки наступать, к нему в дом заехал ротмистр Рене и доложил:

– Кавалер, люди и лошади на лодки и баржи погружены, вас ждут, чтобы плыть. Бертье и Роха сухим путем еще час назад пошли. Нам пора.

Волков обнял жену, что вышла его провожать, и сестру с детьми. Всех обнял. Сестра стала плакать, а глаза жены были сухи.

Глава 23

К хозяевам лодок и двух барж пришлось приставить охрану из надежных людей и пообещать еще денег. Потому что ныли они и скулили все время, поняв, что попали в опасное дело. Чтобы не привлечь, не дай бог, внимания, еще до рассвета стали лагерем на мысе, в том месте, где река Марта поворачивает с севера на запад. Солдат загнали за кусты, чтобы их случайно не заметили. Оставив Рене в лагере старшим, сам кавалер с Сычом, Максимилианом, Увальнем и двумя верными солдатами из людей Рене на одной лодке поплыл дальше до рыбацкой деревни и уже на рассвете был там. К этому же времени туда пришел Роха со стрелками и людьми Брюнхвальда и сообщил, что Бертье с обозом тоже недалеко.

Лагерь поставили за деревней, за кустами, у оврагов. Так, чтобы его не было видно с реки. На виду остался только сержант Жанзуан со своими людьми, что давно тут уже обжился, собирая проездную дань с плотов. Ничего не говорило о том, что тут неподалеку есть восемь десятков добрых людей при обозе, броне, железе и огненном бое. Лишь одна лишняя лодка на берегу появилась, но кто же обратит на такую мелочь внимание.

Волков пришел в лагерь завтракать. Ни шатра он не брал с собой, ни мебели. Сел есть вместе с людьми Рохи. Сел бы один, да увидал, что людишки волнуются, а сержанты Хилли и Вилли сами еще молоды, чтобы успокоить их. Поэтому сел и говорил с людьми – знал, что нет ничего лучше уверенного командира.

К нему, взяв миски с бобами и стаканы с вином, подсели Роха и Бертье.

Волков, с удовольствием поедая бобы, разогретые на толченом сале с чесноком, сказал:

– У Бертье и Рене люди хороши, люди Брюнхвальда так и вовсе отличны, а твои людишки, ротмистр Роха, дрожат.

– То по первости. Не были в деле, вот и дрожат. Ничего, это до первой крови, – отвечал чернобородый ротмистр по прозвищу Скарафаджо – Таракан.

– Смотри, чтобы до дела не разбежались.

– Бошки поотрываю! – пообещал Роха, уминая бобы так, что перепачкал всю бороду.

Вот в этом Волков не сомневался: уж кем-кем, а трусом Скарафаджо не был, и мягким его назвать ну никак язык бы у кавалера не повернулся. Сказал, что поотрывает, – значит, поотрывает. В нем Волков был уверен больше, чем в Рене и Бертье, их-то он в деле не видал.

Кавалер, конечно, надеялся, что никакого настоящего дела не будет. Сыч говорил, что ярмарка стоит на отшибе, никакого крупного города рядом нет, только села, значит, большого отряда врага ждать им не нужно, но все равно требуется подготовиться ко всему. И обеспечить то, чтобы стрелки в тяжкий момент стреляли, а не разбегались. Волков не знал второго такого человека, который остановит трусов лучше, чем Роха.

Слова Сыча – это одно, а видеть все своими глазами – совсем другое. Кавалер взял Сыча, Максимилиана и еще шестерых солдат с собою в лодку и поплыл вниз по реке, к ярмарке, к деревне Милликон. Плыли недолго, прежде чем Сыч заговорил, указывая на левый берег:

– Вот, экселенц, место, лучше которого нам не сыскать.

Берег был покат и удобен для остановки лодок и барж, а за берегом обширный луг.

– И дорога тянется, тянется отсюда до самой ярмарки, – продолжал Фриц Ламме. – Одна миля, и мы там. А места для стоянки тут предостаточно.

Да, так и было, Волков это и сам видел.

– А чуть дальше все, – говорил Сыч, указывая рукой, – вон, уже мостушки начинаются, там толчея, лодки и баржи борт к борту стоят.

Река медленно несла их, поднося все ближе к ярмарке, что растянулась вдоль берега. И вправду, весь берег был застроен пирсами, причалами, мостками для швартовки всего, что может плавать по реке. И почти все места оказались заняты. Лодок и барж собралось так много, что в некоторых местах невозможно было пристроить к причалам еще одну даже самую узенькую лодчонку.

– Богатая, видно, ярмарка, – разглядывал причалы кавалер.

– О! – Сыч рукой махнул. – Народу тьма. Там, на берегу, одних корзин с углем тысячи необъятные. А еще бочки с дегтем да доски с брусом горами сложены. Там есть что взять.

– Ты что, дурак? – вдруг насторожился Волков. Он даже развернулся к Сычу. – Мы же не за дегтем с углем сюда пришли. Там что-нибудь ценное-то есть?

– Да не волнуйтесь, экселенц. Менял целая улица сидит, торговцев мехами тоже. Есть что взять, есть! – засмеялся Фриц Ламме, видя, как встревожился кавалер. – Пограбим вволю.

Тут их обогнала лодка, а еще одна проплыла им навстречу. По берегу бурлаки тянули баржу, в лодках и на баржах, что стояли у пирсов, копошились люди, что-то грузили в них, что-то выгружали.

Так Волков с людьми проплыли всю ярмарку, и никто на них не обращал внимания. Тут таких лодок были десятки.

– Все, – наконец произнес Сыч, – вон он, конец. Кончилась ярмарка.

Вот теперь Волкову было все ясно, он увидал то, что хотел увидеть. Он еще поразглядывал левый берег: людей, штабеля товаров, лодки у реки и лавки, что стоят наверху, над рекой. В общем, ему все стало ясно, и он сказал:

– Поворачиваем.

Вниз течением их несло, теперь же солдатам пришлось налечь на весла. Когда лодка проплывала мимо удобного для высадки места, о котором говорил ему Сыч, кавалер сказал двум солдатам, что не сидели на веслах:

– Вы двое! Мы вас сейчас высадим, соберите дров, как стемнеет, запалите костер. Дров притащите, чтобы надолго хватило. Мы ночью прибудем, должны точно знать, где в темноте высаживаться.

– Умно, экселенц, – согласился Сыч. – Как увидим огонь, значит, напротив наше место и будет.

Они высадили солдат и уплыли к рыбацкой деревне. Там и сошли на берег. Оттуда кавалер послал человека вверх по реке, к лагерю Рене, с приказом плыть вниз, как только начнут спускаться сумерки.

Ночь выдалась теплая и звездная. Солдаты выгоняли обоз на самый берег. Выходили, сами ждали лодок и барж Рене. Ни суеты, ни шума, все на удивление тихо и толково. Словно люди, собравшиеся с ним, делали это уже не раз. Максимилиан и Увалень помогали Волкову надеть доспех и ваффенрок поверх лат, опоясаться мечом. Первая баржа с людьми Рене пристала к берегу, и кавалер сразу взошел на нее. Там был его конь, и на этой барже Волков и отплыл вниз по течению к месту высадки.

Солдаты, оставленные на правом берегу жечь костер, делали то, что требовалось. Еще издали все увидели пламя. Волков и Рене, Максимилиан и один из сержантов были на носу баржи.

– Держись ближе к левому берегу! – крикнул кавалер.

Баржа послушно пошла налево. Кормчий сам стоял на руле.

Он, конечно, был недоволен всем этим предприятием. Знай он раньше, в какую авантюру его втягивают, никогда бы не согласился, но теперь перечить не смел, уж больно серьезными казались господа, что руководили делом. Попробуй откажи таким – полетишь за борт с распоротым брюхом.

Теперь было самое волнительное время. Берег, земля врага – вот она. И именно сейчас и станет ясно, как пройдет их рейд. Не встретит ли враг их арбалетными болтами из темноты, пулями аркебузными, пиками и алебардами на берегу. Знает ли об их деле, или спит себе спокойно под теплыми перинами?

Вот это волновало кавалера. Он всматривался в темноту. Вслушивался, сняв шлем и подшлемник. Нет. Ничего. Темнота. Тишина. Никто, кажется, не ждал их. Если это так, если враг не знает о его замысле, то это уже половина успеха. Пусть враги и дальше спят под своими перинами.

Вскоре нос тяжелой посудины с шелестом ткнулся в песок. Как раз напротив яркого костра, что горел на противоположном берегу. С носа баржи тут же упала на землю сходня, и Волков первый пошел по ней.

Все, что они делали до сих пор, было их личной забавой: они водили солдат по своей земле, плавать по общей реке тоже не возбранялось, но теперь… Теперь все шло по-другому. Он, Иероним Фолькоф, рыцарь Божий и вассал герцога Ребенрее, с оружием в руках вступал на землю кантона. Это было преступление. И, зная об этом, кавалер даже с удовольствием первым ступил на землю врага. За ним шел Максимилиан.

– Максимилиан, коня. И находитесь при мне, штандарт должен быть с вами.

– Да, кавалер, – отвечал юноша.

Волков даже в темноте по голосу заметил, что юноша взволнован. Немудрено, это ведь его первое дело.

– Увалень, если я стою или еду шагом, вам надлежит быть у моего левого стремени.

– Да, господин, – пробурчал здоровяк.

Ему, видно, тоже было не по себе.

Солдаты уже вели по сходням слегка упирающегося от страха коня кавалера, когда Рене, стоя по колено в воде, закричал:

– Какого дьявола вы все в кучу сбиваетесь? Вторая лодка и третья, левее барж становитесь! Левее!

Ну, хоть этот человек знал, что делать, и не волновался. Это было очень важно, люди всегда хотят, чтобы при них находился человек, который всегда знает, что делать.

Солдаты уже вылезали из лодок. И луна вышла под конец ночи и осветила все. Одна за другой баржи и лодки причаливали к берегу – ни шума, ни суеты. Звякает оружие о латы, негромкий говор, четкие приказы. Только кони ржут немного испуганно, когда их из барж выводят, но ничего, кругом ночь, нет никого вокруг, никто не услышит. Но Рене так хорош, что Волкову даже не нужно влезать в дело выгрузки людей. Ротмистр сам всем прекрасно руководит.

Все вышли на землю, баржи остались, а лодки отплыли, чтобы забрать с другого берега Бертье, Роху и их людей.

Ждать пришлось недолго. Тут было недалеко, так что вскоре лодки снова появились в бликах лунного света.

Уже почти рассвело, когда все люди и все офицеры были на левом берегу, на земле кантона Брегген. На земле врага.

– Гаэтан Бертье! – позвал ротмистра Волков.

– Да, кавалер, – сразу отозвался тот.

– Останетесь при лодках. Возьмете всех людей Брюнхвальда, всех ваших арбалетчиков и аркебузиров. Дожидайтесь нас.

– Есть, кавалер.

– Не сидите сложа руки: рубите засеку и рогатки.

– Перегородить дорогу?

– Да, мы уходим на запад, а вы перегородите дорогу с востока.

– Понял, – кивал как никогда серьезный Бертье.

– Все ценное, что поедет оттуда, забирайте и сразу грузите в баржи. Если появятся противник, шлите ко мне гонца.

– Есть, кавалер.

– И это… без лишней лютости. – Волков чуть задумался. – Гаэтан, без лишней крови, если людишки не будут буйствовать сильно, не режьте их.

– Понял, резать не будем, если не подойдут солдаты врага, – пообещал Бертье. – Обойдемся без железа, палками да древками управимся.

– Именно, палками и древками, как они с Карлом, – кивнул Волков и, повернувшись к Рене, велел: – Арчибальдус, начинайте движение. А то мы опоздаем на ярмарку. Негоже опаздывать на дело. – Роха и Рене засмеялись. – Максимилиан, мой шлем! Держите мой штандарт повыше!

Рене дал команду, и колонна скорым шагом отправилась по дороге на запад.

Утро, едва солнце взошло, а народу, телег и скота вокруг полным-полно. Все с удивлением смотрели на отряд Волкова. Переспрашивали друг у друга, кто это, что за знамя, какого города, чей это черный ворон.

Невдомек пока дуракам, что не города герб на бело-голубом знамени, что это рыцарский герб, а горцы не любили, на дух не переносили рыцарей.

Но ничего, совсем немного осталось им не понимать, кто в гости пожаловал.

У самого въезда в ярмарку стражники, парочка ленивых бездельников, увидали колону. Один, кажется, старший, направился к кавалеру, болван, руку поднял, чтобы остановить. Волков Александру Гроссшвулле, Увальню, что шел у левого его стремени, объяснил, что делать. И теперь с любопытством ждал, справится ли здоровяк со своим первым делом.

– А ну стойте! – закричал стражник еще издали, становясь перед конем кавалера. – Вы куда? Верховым на ярмарку нельзя!

А народ, что перед въездом на ярмарку скопился, присматривался, что будет. Кто-то рот от интереса открыл, кто и на телегу влез, чтобы видеть, что там за ругань.

Но Волков даже и не притормозил коня.

– Стойте, говорю! Куда прете? Кто такие? – И дурень, чувствуя себя начальником, подошел ближе, думая коня Волкова под уздцы взять.

Все еще не понимал он, что происходит. Волков же на Увальня посматривал, прикидывая, не оплошает ли тот.

Стражник уже совсем близко подошел, руку уже к узде потянул, так Увалень не оплошал, сделал то, о чем его кавалер просил. Без слов и объяснений перевернул он свою тяжелую алебарду и крепким древком с размаху врезал стражнику. Тот не ожидал удара. Успел только рукой закрыться да крикнуть:

– Чего ты?

А потом упал он на землю. Шлем слетел с него прочь, рука сломана. Смотрит стражник удивленно на кавалера да от боли морщится.

Тут выехал вперед Максимилиан и закричал что есть сил, чтобы все слышили:

– За то, что били здесь Карла Брюнхвальда, офицера кавалера Иеронима Фолкофа, и тем честь кавалера попрали, приехал он сам, Иероним Фолькоф, что прозван Инквизитором, вам воздать то, что заслужили вы!

– Кто приехал?

– Кого били? – не понимали люди.

– Что делать он будет?

– Чью честь попрали? – интересовались те, что были поначалу вдалеке и все не расслышали.

– Узнаете сейчас! – крикнул им Волков, затем повернулся к своим людям, поднял руку и велел: – Бери их, ребята. Вперед!

И махнул рукой. Двести с лишним солдат только этого и ждали.

– За мной! – закричал Рене и, объехав Волкова и Максимилиана, первым въехал на ярмарку.

– За мной! – откликнулся Роха, отправляясь за ним.

И дело началось.

Вся ярмарка представляла собой длинную дорогу вдоль реки и пристаней. Они въехали на нее и бесцеремонно палками стали разгонять с прохода людей. Те разбегались и с удивленным непониманием сопровождали колонну солдат, желая знать, что происходит.

– Да кто вы такие, дьяволы?

– Кто разрешил вам? – слышалось вокруг.

Рене ехал впереди, отряд шел быстро за ним. Зеваки тут же снова выскакивали на дорогу. Все спрашивали и лезли к ним. Волков и Максимилиан расталкивали людей конями, а юный Максимилиан еще кричал на них:

– С дороги, шваль, прочь! Дорогу кавалеру Фолькофу!

А кто не понимал или не успевал, так тех потчевали сапогами, петлями и палками.

И это Волкову нравилось, а вот Увалень, что шел слева от него, что-то никак не решался с людишками быть погорячее.

«Добрый слишком», – думал кавалер, глядя, как здоровяк дает пройти какому-то мужику перед собой вместо того, чтобы вразумить того древком алебарды.

Многие местные еще не понимали, что происходит. И, думая, что это какая-то ошибка, кричали:

– Стойте, тут верховым нельзя!

– Куда вы прете?

– Тут место для телег!

Но никакой ошибки не было, все люди Волкова знали, что делают.

– Ротмистр, господин Роха, сюда, здесь они! – кричал Сыч, указывая на палатки и навесы, под которыми сидели важные менялы в хороших шубах. – Вот они, пауки!

– Ух, паскудники, сидят! – радостно орал Скарафаджо. – А ну, ребята, хватай их, кровососов.

И дело сразу пошло. Может, поначалу люди Рохи, набранные недавно в Ланне, и волновались, робели, а тут вдруг орлами стали. Воевать-то не нужно, только грабить, а грабить – дело приятное. Первого менялу, что сидел под навесом и намеревался по дурости не отдать им деньги, схватили за бороду и вытащили в центр дороги под удивленные восклицания прочих людей. Солдаты стянули с менялы шубу и берет, били его кулаками и прикладами ружей своих.

А другие стрелки Рохи уже потрошили остальных менял. У одного из менял нашелся охранник или слуга, который от бахвальства или глупости за железо взялся.

Волков, уехавший уже вперед, услыхал знакомый звук. Он поворотил коня, уставился туда, откуда звук шел, и увидал, что на дороге среди расступившихся людишек и голосящих баб лежит господин в хорошем платье, весь в крови.

Кавалер пришпорил коня, подъехал, рявкнул, чтобы из шлема слышно было:

– Кто стрелял?

– Я, господин! – вышел вперед немолодой солдат с еще дымящимся мушкетом.

– Я же приказал без лютости!

Другой солдат нагнулся и поднял с земли красивый и длинный кинжал:

– Господин, так он сам кинулся.

Волков оглядел всех собравшихся и крикнул:

– Кинжал принадлежит стрелявшему. Его добыча. Грабь их, ребята! А коли упорствовать в жадности своей будут, так бейте их немилосердно. А коли упрямствовать начнут и противиться, так бейте до смерти. Вперед! Грабьте!

И солдаты принялись отнимать у менял, которые по дури еще не разбежалась, оставшиеся деньги.

Тут к кавалеру, расталкивая людей, стали выходить господа в шубах и со стражей. Первый, самый важный и богатый из них, так просто кипел от злости. Он еще издали, указывая перстом на Волкова, кричал:

– Кто таков? Я спрашиваю, кто таков? Отвечай немедля!

Волков до него не снизошел. Чего ему, рыцарю, говорить с купчишкой или бюргером, который в глупости своей осмеливается пальцем тыкать и с грубостью говорить. Молча ждал, когда господин ближе подойдет, чтобы плетью или сапогом подлеца потчевать.

А за Волкова ответил тот, кому должно. Максимилиан, что держал его штандарт, крикнул с гордостью такой, что сам кавалер собой загордился:

– Пред вами Иероним Фолькоф. Рыцарь Божий, хранитель веры и опора Святого престола по прозвищу Инквизитор, милостью Господа нашего господин фон Эшбахт. А вы кто будете, грубый господин?

– Не стану я называть тебе свое имя, вор! – заорал спесивый купчишка. – Я тебе…

Да осекся: удар ружейного приклада прервал его. Приклад приложился к его спесивой голове, раскровянив глупую рожу и свалив человека наземь. Один из людей Рохи аркебузой хотел еще ему дать, да кавалер жестом остановил. Стража спесивого дурака тем временем безропотно отдавала оружие солдатам Рохи.

– А ну-ка, Увалень, тащи хама сюда! – приказал Волков.

Здоровяк сразу пошел и схватил спесивого господина, что сидел на земле и размазывал кровь по лицу. Поволок его к коню кавалера.

А тот все уняться не мог, так и ярился, шипел:

– Безумствуешь, Эшбахт? Отольются тебе безумства твои.

– Снимай с него шубу, Увалень, – только усмехался его словам кавалер. – Шуба у него хороша.

– Ответишь ты за воровство свое! – продолжал господин.

– Сначала вы ответите за воровство и бесчестие.

– Бесчестие? Какое еще бесчестие мы тебе нанесли, Эшбахт?

– Какое? А ну, скажите ему, Максимилиан!

Лицо юноши стразу стало жестким и злорадным, глаза его запылали местью, и он с радостью стал выговаривать спесивому господину:

– Двух недель еще не прошло, как вы и людишки ваши палками били отца моего, Карла Брюнхвальда, на въезде на ярмарку, за то, что он к вам сюда сыры привез. Не помните такого?

– Не помню я ничего! – воскликнул господин. – Не было такого. Навет, ложь все!

– Эй, вы зачем врете?! – вдруг закричал Увалень. Он вышел вперед и, схватив одного из стражников, что был усат и высок ростом, подтащил его ближе к рыцарю: – Вот, господин, этот бил и меня, и ротмистра. А вон тот, – он указал на другого стражника, – еще и подначивал других людей бить нас. Говорил, что собакам благородным собачья участь, и палка собакам благородным – самое нужное, чтобы благородные свое место знали.

– Ну, а ты, хам, говоришь, что не было такого, – ухмылялся кавалер. – А виновные так сами на суд пришли. Вот вам, еретикам, и правда Господня! Ясно теперь вам, безбожники, за кого Господь? И псам злым за злобу сейчас Он воздаст как должно. Людей моих, товарища моего, офицера моего палками били, глумились и потешались? Так примите воздаяние!

Он уже и руку поднял, но сказать ничего не успел.

– Стойте, стойте! – закричал спесивый господин, и был он уже не так и спесив. Стал он теперь вежлив, а в лице его появился испуг. – То миром можно разрешить! Мы за вашу честь заплатим, и за сыры ваши заплатим. – Он спешил говорить, словно времени у него не оставалось. – За товарища побитого заплатим. Заплатим за поруганную честь вашу, рыцарь.

Волков склонился к нему с коня и, заглядывая в лицо, пообещал негромко:

– Уж заплáтите. Бог свидетель, что все вы заплатите мне за оскорбление.

Глава 24

Волков не говорил о том никому, но был рад, что так все сложилось с Брюнхвальдом. Все оказалось ему на руку, словно его сам Бог вел. И теперь перед всеми не он виновником свары будет, а вот эти дураки спесивые и злые. Это их глупая заносчивость всему причина.

Ну, а Брюнхвальд… Ничего, Карл крепкий, он поправится.

Стражники и спесивый хам уже свое получили, и кавалер поехал дальше. Увалень, Максимилиан и еще пара солдат с ним были.

Народец с ярмарки разбегался кто как мог. Бежали к Милликону или к реке. Один хороший сержант из людей Рене с двумя десятками людей перекрыл дорогу, что вела на юг. Еще один с людьми перекрыл ту, что вела на запад. Но люди, у которых не было товара, бежали и к реке, к лодкам, и на юг, к недалеким селам, через поляны и перелески. Их никто не ловил: на кой черт они нужны. Но вот товары никто с собой уволочь не мог.

Менял и банкиров переловили сразу, прямо у их палаток. Грабили хорошо. Рохе поначалу принесли ларец, чтобы складывать серебро. Да он оказался набит сразу же, а деньги все еще тащили и тащили, пришлось их просто ссыпать на рогожу в телегу. Среди серебра то и дело мелькало и золотишко. Богатых купцов, банкиров и менял, всех тех, что были в шубах, ловили по ярмарке первым делом. Сразу забирали кошельки и отнимали шубы. Умников, что деньги успевали припрятать, били. Легко отыскать такого хитреца, что сам весь в шелках и бархате, только шубейку да берет скинул, а серебришко припрятал. Вот с такими не церемонились.

Люди Рохи нашли мед, двенадцать бочек. Все рады были: бочка меда денег стоит огромных. Солдаты ели мед вместе с сотами, с лотков, катили бочки к телегам. А еще и вино отыскали. Волков попробовал. Почти все вино – дрянь, только две бочки себе взял, но сержантам сказал, чтобы солдатам пить много не давали. А дальше, как пес по запаху, Рене обнаружил пряности. Мешки перца, корицы и еще черт знает чего. Рене божился, что все это денег стоит огромных. Грузил на подводы эти товары чуть ли не собственноручно, ощупывая и обнюхивая каждый мешок.

Затем Рене заехал в один ряд торговый и обрадовался: шубы и шубы, а за ними меха. Меха разные: и рвань всякая, и шкурки драгоценные – все это тюками, тюками.

– Эй, Лавэн! – крикнул Рене своему сержанту. – Давай-ка подводу сюда! Да нет, лучше две: в одну все не влезет.

Разобрались с мехами, а дальше ряды медников.

Там и тазы, и подсвечники, и кувшины. Все из бронзы, работы искусной. А уж сколько всякой меди, так не пересмотреть всего. Это тоже денег немалых стоит. А рядом серебро: и подносы, и кубки, и вилки с ножами.

– Лавэн, еще подводы ищи!

Роха тоже отыскал ценное, тоже грузит в телеги товар дорогой. Грязные руки солдатские швыряют в телеги мужицкие драгоценный шелк, тончайший батист, бархат, парчу, простое сукно, и даже лен тоже летит в телеги. Ничего, всё пригодится.

Руки у солдат грязны, лица потны и запылены, но ни на одном, что пришел на ярмарку, нет старых башмаков: на всех обувь уже новая, колеты самые дорогие, панталоны новые, шоссы и чулки самые яркие, что нашлись, – солдаты по две пары себе за пазуху, под кирасы, насовали, а кое-кто и переодеться успел. Одежда в общий котел не идет, тут каждый себе берет.

Волков ехал по улице не спеша, он почти не волновался. Стража, что была на ярмарке, избита и валяется в пыли. Охрана богатых купчишек попряталась. Больших городов рядом нет. А с окрестных сел собрать добрых людей – время нужно. Много времени. Пока соберутся, он уже уйдет на свой берег. Волноваться ему не о чем.

Кавалер ехал и разглядывал, как дела его идут. С одной стороны, вроде и неплохо: одна за другой телеги с ярмарки отправляются на восток, к Бертье, к лодкам. А с другой стороны, обнаружил он, что не все делом заняты. Немолодой солдат – вроде уже поживший человек, а все кровь в нем играет – тащил упитанную бабенку за угол, за лавку, в сторону реки. Бабенка кричала как резаная, выкручивалась, отбивалась, цеплялась за все, что можно. Чепец слетел с ее головы, волосы растрепались, лицо от натуги покраснело. Но на подмогу первому бросился и второй солдат. Вместе они затащили бабу за угол, бросили наземь. Баба проклинает их, ревет так, что на всю ярмарку слышно, но проклятия на солдат не действуют, они без всякой жалости успокаивают ее кулаками и оплеухами. И прямо тут же задирают ей подол. Она затыкается, наконец, только тихо воет, а к ним бежит уже и третий, очередь занимает.

Тут же невдалеке на земле сидит мужик. Лицо окровавленными руками закрыл, вся голова кровью залита, сидит, качается. Наверное, муж той бабенки. Полез, дурак, бабу свою у солдат отнимать не от большого ума. Вот теперь кровищу по морде размазывает.

Для кавалера-то картина обычная, он такое всю жизнь видел, а Максимилиан на это все таращился с изумлением. Волков, заметив его взгляд, невольно усмехнулся. Ему и самому происходящее не нравилось. Но не нравилось ему это потому, что дело надо делать, а не развлекаться. Но он ничего не сказал сержанту, что выискивал что-то тут же в торговых рядах, копошился в тряпках. У солдат нет жен, в Эшбахте нет баб, даже денег у них нет на блудных девок. А женщины – такая же добыча, как деньги, вино или одежда. Солдаты имеют на них право.

Поехал кавалер дальше и увидал чистые бочки, но с потеками. И воняли они вовсе не дегтем. Запах этих бочек он знал с юности.

– Вилли! – крикнул Волков сержанту, что грузил с людьми на телегу рулоны крепкой кожи.

Тот сразу подбежал к нему:

– Да, господин.

– А в тех бочках не масло ли?

– Сейчас, господин, проверю.

Молодой человек подбежал к бочкам, там был черпак, он понюхал его, попробовал пальцем и крикнул:

– Масло, господин!

– Оливковое? – уточнил Волков.

– Не знаю, господин. – Вилли приволок черпак кавалеру.

Тот понюхал. Да, это было именно оливковое масло. В тех местах, где его делали, Волков провел много лет. Обычно такое масло не разливали в бочки. Но ничего, оно ему и из бочки по нраву.

– Вилли, грузи бочки, это хорошее масло.

– Да, господин! – вытянулся в струнку молодой сержант.

Тут приехал верховой от Бертье и доложил:

– Господин, баржи почти полны, а все лодки ротмистр на наш берег уже отправил выгрузить взятое. Когда они вернутся, возьмут то, что уже на берегу сложено. Ротмистр говорит, что довольно, больше товара не увезем.

– Хорошо, – кивнул Волков, – будем заканчивать.

Он поехал к западному выходу с ярмарки, чтобы забрать оттуда западную заставу из двадцати человек. Но как доехал до конца, так увидал, что там торговали скотом. И среди трех десятков лошадей сразу углядел лучших. Как же были хороши две кобылки и один жеребчик! Все молоды, двухлетки. И масть, и экстерьер прекрасные. Кавалер даже слез с коня, чтобы посмотреть зубы и ноги. На обратном пути не удержался, велел солдатам взять трех лошадок с собой, на племя. Или на продажу, если с разведением не выйдет. Любая из лошадей тянула на шестьдесят талеров. Взял бы больше, там еще хорошие лошадки были, да на баржах места уже не осталось.

Волков ехал последним. Рядом с ним были Максимилиан, который вез штандарт, и Увалень. Остановив коня посреди ярмарки, кавалер оглядел людей, что выглядывали из-за лавок, из-за стеллажей, досок, из-за бесконечных корзин с древесным углем. Он даже приподнялся на стременах, чтобы его лучше было видно и дальше слышно, и прокричал:

– Я Иероним Фолькоф, рыцарь Божий, господин фон Эшбахт, пришел к вам по требованию чести и справедливости. Это все вам за то, что были вы злы и спесивы, чести не знаете. То вам расчет был за Карла Брюнхвальда и честь мою. Считаю, что теперь мы квиты.

– Чтоб ты сдох! – донесся в ответ ему звонкий женский голос.

– Ты ответишь за свое зло, пес благородный! – прокричал какой-то мужчина.

– Благородная сволочь!

– Гореть тебе в аду!

– Папист, сатана!

Волков ехал вдоль ярмарки, а хула и проклятия неслись ему вслед. Кое-кто из местных, расхрабрившись, выходил из укрытия и кидал камни. Но только издалека. Стоило Увальню, что шел рядом с Волковым, поворотиться, так «храбрецы» сразу прятались.

Так под проклятия и угрозы Волков выехал с ярмарки и направился к лагерю, к лодкам.

На подъезде к берегу они нагнали последние телеги, что ехали туда. В одной из телег лежала девка с зареванным лицом. Была она совсем молода, лет пятнадцати. Волков удивился, но проехал дальше, пока не добрался до солдата, который тащил с собой на веревке еще одну девку. Солдат уже был немолодой, щетина на подбородке белая. А девка – видно, что из крестьян, так ей лет семнадцать исполнилось. Выла она в голос. Заливалась слезами.

– На кой черт ты ее с собой тащишь? – спросил Волков у солдата. – Бери ее тут и отпускай к родителям.