Текст книги "Рыцарь-разбойник"

– Господин! – заголосила девка. – Велите ему меня отпустить.

– Нет, господин, – наотрез отказался солдат. – С собой возьму.

– Да зачем она тебе? Только место в лодке займет.

– Женюсь на ней, – сказал солдат.

– У меня жених есть! – завизжала девица. И от злости врезала по каске солдата кулачком. – А ты старый!

Но тот только засмеялся, не выпустил ее, произнес:

– Ничего, я хоть и старый, но покрепче ваших деревенских и молодых буду. Ничего, довольна останешься, как обвенчаемся.

– Господин! – завыла девка еще громче. – Велите меня отпустить! Жених у меня…

А солдат глянул на господина испуганно, словно кавалер у него что-то ценное, очень ценное сейчас отнимать станет.

Ничего Волков не сказал, поехал вперед. Пусть солдат себе жену заведет молодую. Жизнь солдатская нелегкая.

А подъехал к лагерю и обнаружил, что там полтора десятка молодых баб сидят среди куч захваченного добра. Все воют – горе по щекам размазывают.

Волков к Бертье подъехал:

– Зачем они здесь?

– Люди натащили.

– Вижу, что не сами пришли. Вы дозволили?

– Я. Но я разрешил только незамужних брать.

– Вы никак на наш берег этих коров везти собираетесь? – все еще удивлялся кавалер.

– Именно, солдаты себе их в жены наловили. Понимаете, кавалер, людям бабы нужны для любви и для хозяйства, – объяснял Бертье Волкову, словно кавалер сам этого не понимал.

– А они место в лодках не займут, что ли? – не соглашался кавалер, хотя причина его несогласия была, конечно, другая.

Тут к ним подъехал Рене, морщась так, словно ему неприятно было, проговорил:

– Кавалер, солдатам нелегко, урожай не получился, работа на обжиге кирпичей тяжела, многие думают уходить. Пусть они себе баб заводят: от хорошей жены и от дома еще никто не уходил.

– Как же они делить их собираются? – все еще не сдавался Волков.

– Никак. Кто какую поймал – тот на той и женится, – ответил Бертье.

Кавалер махнул рукой. Черт с ними, может, они и правы. И поехал к той куче вещей, которую солдаты уже стали носить в только что приплывшие лодки.

– Эх! – вдруг вздохнул Увалень с досадой.

– А ты-то чего? – глянул на него кавалер.

– Знал бы, что разрешите, так я бы себе тоже бабенку поймал. Мне еще на ярмарке одна приглянулась. Красивая.

– В следующий раз теперь, – ответил Волков.

Глава 25

К обеду все было закончено, никакого сопротивления они не встретили, лишь Бертье углядел один отряд человек в сорок, с одним офицером, что шел с востока. Но офицер, увидав рогатки на дороге и добрых людей, отвел своих людей обратно. Так что рейд получился удачный.

Но произошел и неприятный случай. Один из сержантов, что был при обозе, заметил, что во время перегрузки с лодок на телеги один солдат закинул тюк меха в высокий прибережный куст. То было воровство. Сержант был то ли честным, то ли умным и подумал, что все тюки офицеры могли и пересчитывать, а потому сообщил об этом проступке Бертье, когда тот с последними лодками пристал к правому берегу. Дело получилось неприятное, его бы можно было решить в своей корпорации солдатским судом, палками, но Рене и Бертье не захотели, чтобы об их людях пошли слухи, что они воры. И Рене рассказал о случившемся Волкову.

– Будь вы одни, – сказал тот, – и дела бы не было. Прогнали бы через строй, и все. Но кроме вас здесь еще и люди Брюнхвальда, и люди Рохи.

– Собрать старшин на суд? – спросил Рене.

– Выхода другого не вижу, – ответил кавалер.

Ждать не стали: тут же собрались старшины: корпоралы и сержанты трех отрядов. От Рохи пришли Хилли и Вилли, на фоне остальных стариков они смотрелись мальчишками, случайно попавшими на важный совет. Но у них хватило ума молчать и не влезать в разговоры солдатских старшин. Да и влезать-то особо не пришлось. Все решили два сержанта и корпорал, что пришли от людей Брюнхвальда. Это были люди, поседевшие в войнах, они сказали:

– Хуже воровства у братьев своих только трусость. Наказание должно быть примерным, чтобы впредь все знали.

Даже люди из отряда Бертье и Рене, из которых и был вор, и те не смогли возразить. А Хилли и Вилли только кивали. Не им возражать старикам в таких делах.

Дело закончили быстро. Пришли старшины к офицерам, объявили свое решение. Никто им не возразил. Тут же виновнику дали помолиться, он снял кирасу и шлем. На телеге подняли оглобли вверх, скрестили их и связали в самом верху. Через скрещенные оглобли перекинули веревку с петлей. Виновный, человек средних лет, не ныл и не скулил, был солдатом добрым. Извинился, сказал, что бес попутал его, поблагодарил общество и попрощался без лишних слов. Тут же ему петлю на горло накинули, и два сержанта потянули его на оглоблях. Дело сделано. Тут же сослуживцы за мгновение выкопали не очень глубокую могилу и закопали его. Волков как старший офицер в отсутствие попа прочел короткую молитву. Солдаты перекрестились. Одного человека не стало. Вот и все потери за этот рейд.

Зато добыча была огромна. Бертье сказал, что слишком много в телеги класть нельзя, дороги нет, телеги поломать можно. Кое-что разложили на плечи солдат, захваченных девок, и лошадей тоже отправили пешком с Бертье и Рохой, но даже после этого осталось очень много добычи. И все пришлось снова загружать в баржи и лодки, но и те были сильно перегружены. Тогда решили, что солдаты пойдут по берегу пешим ходом, а лодки и баржи станут тянуть на веревках. Так и пошли.

Солдаты ни привала, ни обеда не просили, ели на ходу, все хотели вернуться домой до ночи, но не смогли. Пришлось встать на ночь.

Снялись на рассвете, и только поздним утром баржи и лодки добрались до нужного места, стали выгружаться как раз напротив своих пристаней у Леденица, прямо на только что сделанный по заказу Ёгана удобный причал.

– Ишь как проворен этот молодой архитектор! – восхитился причалом Рене. – Когда мы отправлялись, тут только сваи бить начинали. Что-нибудь еще тут думаете поставить, кавалер?

– Ёган хочет здесь поставить амбары, говорит, что тогда купчишек появится больше, а значит, и цену сможем просить повыше, – отвечал Волков.

– Сие очень разумно, – соглашался ротмистр. – Конечно, ваш Ёган прав…

Он продолжил рассуждать о здравомыслии управляющего, говорил уже не о набеге и не о добыче, а об обычных делах поместья. И казалось бы, значило это, что вот теперь дело завершено. Набег закончился успешно, можно и успокоиться. Только вот успокаиваться кавалер не собирался. Он знал, что дело только начинается. Поэтому про амбары и пристани говорить совсем не хотел. А Рене, видя, что Волков задумчив и неразговорчив, продолжать не стал.

Солдаты радостно сгружали с барж захваченное добро, сержанты следили за этим и все считали. Рене уже раздобыл бумагу и перо с чернилами, ему соорудили из бочки стол, он стал записывать все посчитанное красивым и ровным почерком.

Роха и Бертье приехали уже с пустыми телегами, они еще вчера добрались до Эшбахта, разгрузились, переночевали и сегодня вернулись. Среди солдат и среди офицеров царило радостное возбуждение в предвкушении дележа добычи. Их можно было понять: добыча получилась богатой. Вместе со всеми радовались Сыч, Максимилиан и Увалень. Только Волков сидел на войлоке, на солнышке, удобно вытянув больную ногу. Он пил вино, варварски отламывал кусочки от большой головки сыра и без всякого восторга смотрел, как суетятся на берегу люди, как они радуются. Он удивлялся. Ладно солдаты, но офицеры-то должны были понимать, что вся эта добыча – начало большой и кровавой возни, в которую они уже погружаются.

Неужели Рене, Бертье и Роха, что так веселы сейчас, не осознают, что кантон их грабеж просто так не оставит? Нет. Горцы не простят этого ни за что. Волков готов был биться об заклад, что они придут с ответным визитом. Вот только он не мог сказать, когда именно.

И это лишь полбеды. Только половина. Вторая половина – это герцог. И трех дней не пройдет, как обо всем станет известно графу, еще день или два, сколько там потребуется гонцу, чтобы до Вильбурга добраться, и герцог будет знать об этом подвиге. И что он сделает?

Пригласит вассала к себе вежливым письмом или сразу пришлет отряд добрых людей? Нет, совсем не весело было Волкову. И совсем не радовала его вся эта большая добыча. Он даже раздражаться начинал, когда видел царящую вокруг радостную суету.

– Сыч! – крикнул он, когда заметил Фрица Ламме, что проходил мимо с двумя солдатами.

– Да, экселенц, – отвечал тот, присаживаясь рядом.

От него уже пахло вином. Еще и полудня нет, а уже успел где-то выпить, не иначе как к бочке кавалера приложился.

– Ты чего радостный такой? – зло спросил у него Волков.

– Так праздник какой, экселенц, добыча какая, все вокруг веселы.

– Всем им, дуракам, положено веселиться, а у тебя вроде как мозги имелись, или ты их уже пропил?

– Да ничего я не пропил, – разводил руками Сыч, – при мне все.

– Были бы при тебе, ты бы понимал, что нужно ответа ждать. Или думаешь, что эта сволочь с гор нам набег спустит? – с раздражением выговаривал ему кавалер.

– Не думаю, экселенц, – сразу стал серьезен Сыч. – А что нужно, вы объясните?

– Нужно мне знать наверняка, где и когда горцы ответить захотят и сколько их будет. Посмотри на людей, присмотрись, поговори с солдатами, найди пару смышленых, чтобы на тот берег пошли. Обещай им жалованье.

– Экселенц, так вы что, запамятовали? У нас же есть там паренек ловкий, – напомнил Сыч. – Он глазастый и хитрый, нипочем не забудет, когда потребуется нас предупредить. Переплывет и скажет, я ему десять талеров посулил.

– Мальчишка-свинопас который?

– Да, экселенц. Про него говорю.

– То мало, нужны другие, чтобы в городах посидели, послушали да посмотрели, сколько людей готовится, какие люди пойдут. Пешие, конные, арбалетов сколько, сколько сержантов, с обозом или налегке. Еще и сколько лодок нанимают, где высаживаться думают. Все это знать мне надобно. Говорю тебе, посмотри среди солдат. Требуются умные, с глазами да с ушами, чтобы других за кружкой пива разговорить могли.

– Да не бывает среди солдат таких. Экселенц, на кой нам эти дуболомы, – чуть поразмыслив, отвечал Фриц Ламме, – голову кому-нибудь проломить – так это они смогут, а вам работа, вижу, тонкая нужна. Ну и…

Он замолчал и задумался.

– Что?

– Есть у меня парочка человек проворных и глазастых.

– Проворные? Откуда же? Кто? – хотел узнать все сразу кавалер.

– Да вы их видели со мной в кабаке в Малене. Ну, такие, невзрачные, вы их еще за разбойников приняли.

– А, те судейские, что ли? – вспоминал Волков.

– Точно, они, – говорил Сыч, удивляясь про себя памяти кавалера. – Они еще тогда спрашивали про должность, нет ли при вас какой должности. Если им жалованье дадим, так пойдут, думаю.

– А людишки проворные? – уточнил Волков.

– Людишки при судье по двадцать лет состоят, ушлые, не волнуйтесь.

Волков чуть подумал и велел:

– Скажи, жалованье назначу по пять талеров в месяц. Но чтобы на тот берег ушли и там постоянно находились. Чтобы денно и нощно слушали и смотрели, чтобы сразу мне все, что меня касаемо, сообщали.

– За пять-то талеров они, экселенц, спать не будут! – пообещал Сыч. – То деньги для них большие, согласятся наверняка.

– А ты найдешь их?

– Не волнуйтесь, экселенц, коли не померли, найду, адресочки они мне оставили.

– Не тяни, езжай сейчас.

– Сделаю, экселенц, – заверил Фриц Ламме, но тут же добавил: – Только вы уж долю мою из добычи правильно посчитайте.

– Получишь долю знаменосца, то есть прапорщика, – пообещал Волков.

– Знаменосца? А это много?

– Это доля первого сержанта или прапорщика, половина офицерской доли.

– Это значит, что мне причитается чуть меньше, чем Рохе? А сколько же это будет в монетах? – начал прикидывать Сыч.

– Хватит! – рыкнул на него кавалер. – Займись делом, езжай в Мален немедля. И запомни, это дело нешуточное, дело серьезное. Враг у нас лютый и беспощадный. Недоглядим за ним – беда. Проснемся, а на дворе у нас будут псы с гор.

– Все сделаю, экселенц, – откликнулся Сыч. – Перекушу только малость перед дорогой и поеду.

Обезопасить себя от вторжения горцев Волков, конечно, не мог, но мог их встретить, если удобно будет, или уйти от них. В том позора нет, что от сильного врага уходишь. Главное – знать, когда он нагрянет.

Но горцы были только половиной его бед.

Он встал, сделал знак Максимилиану и Увальню, чтобы сидели, и со стаканом в руке пошел к офицерам. Роха и Бертье о чем-то весело разговаривали, стоя рядом с бочкой, за которой сидел и что-то записывал Рене.

– Рене, – позвал Волков, подойдя к ним, – вы серебро уже пересчитали?

– Так точно, – отвечал ротмистр, – корпоралы считали, говорят, что серебра разной чеканки будет почти на пять тысяч монет земли Ребенрее. И еще четыреста две монеты золотом. Тоже разных чеканок.

Волков чуть помолчал и сказал:

– Треть этого нужно будет отдать.

– Графу? – уточнил Рене.

– Граф обойдется, – ответил Волков. – Герцогу.

– О! – Роха засмеялся. – Герцогу то на один зуб будет.

– Герцогу вся наша добыча на один зуб будет, – невесело заметил кавалер. – Но в знак уважения все-таки пошлем.

– Это мудро, – кивнул Бертье.

– Да, это мудро, – согласился с ним Рене.

Роха ничего не ответил, чего там говорить попусту. Раз надо, то надо.

Никто из офицеров не знал, что герцог самолично запрещал Волкову устраивать свары с горцами. И герцог ему об этом говорил, и канцлер, и граф раз десять уже. И в то, что удастся избежать гнева герцога, что удастся откупиться подачкой в две тысячи талеров и сто тридцать золотых монет, кавалер не верил. Тем не менее деньги следовало послать герцогу. А графу… Графу нужно было сообщить об удачном деле раньше, чем о грабеже расскажут ему сами ограбленные.

– Максимилиан, Увалень, собирайтесь, седлайте коней! – велел Волков и допил вино.

– Едем в Эшбахт? – спросил Максимилиан.

– Сначала в Эшбахт, сразу потом в поместье Малендорф.

– Мы отправимся к графу? – удивился юноша.

– Да.

Глава 26

Как Волков въехал во двор, так сразу заметил неладное. В глаза бросилось, что те люди дворовые, которых дали в приданое за Элеонорой Августой, у забора в теньке сидят. И бабы, и мужики сидят себе, лясы точат. Смеются чему-то, весело им, лодырям. Господина увидали, а у того лицо злое, так вскочили, разбежались, кто за что стал хвататься, вроде как все при деле. Странно это было, он огляделся, а во дворе кареты нет.

Тут одна девка молодая как раз с метлой мимо шла, он ее окликнул:

– Ну-ка, ты, стой.

– Да, господин, – кланяется та.

– Госпожа где?

– Не знаю, – отвечает девица перепуганно.

– Уехала? Куда?

– Не знаю, – пищит девка.

Волков с коня спрыгнул, идет в дом:

– Мария, Мария! Где ты?

– Тут, – выскакивает служанка из-за печи. – Здравствуйте, господин.

– Где госпожа?

– Не знаю, не сказали мне ничего.

– Когда уехала?

– Так вы уехали в ночь, а она наутро поднялась.

– Ничего не сказала?

– Нет, сидели они с госпожой Бригитт, весь вечер шушукались, а утром ни свет ни заря поднялись и уехали.

Тут стал он злостью наливаться. Не понимал, как жена его осмелилась на такое. Как смогла без мужа, без сопровождения, без разрешения из дома отлучиться. Дом бросила, без господского глаза оставила. Чувствовал Волков, что начинает ему докучать своеволием своим эта графская дочь. Мало, мало у него голова болела из-за герцога и из-за горцев, так теперь еще из-за бабы этой непутевой покоя не знать.

– Мыться, одежду чистую! – сухо велел он Марии.

– Сейчас, господин, делаю, только подождать придется, пока воду наношу да очаг разожгу.

– У тебя целый двор дармоедов – у забора сидят праздные, разговаривают. Пусть они носят, ты одеждой займись.

– Они меня не слушают, господин, говорят, что у них своя хозяйка есть, и она им указ, а не я, – говорила Мария, хватая ведра.

– Стой! – мрачно произнес Волков.

Она остановилась в дверях.

– Что?

– Так и говорят, что у них хозяйка своя есть? – медленно переспросил он, идя к своему креслу.

– Ну, всякое говорят, – отвечала Мария нехотя, понимая, что лишнее сказала.

– Не выкручивайся, отвечай! – Он сел в кресло, вытянул ногу, положил ее поудобнее и стал поигрывать эфесом меча, крутя его. – Рассказывай, что они тебе говорили.

– Ну, говорили, что я им не указ, что они слушаться будут только госпожу. Как госпожа повелит, так они и сделают.

– Увалень! – позвал кавалер, а у самого лицо словно из камня.

– Тут я, господин, – сразу откликнулся тот. Здоровяк сидел на лавке возле самого входа и встал, как только его окликнули.

– Всех дворовых сюда, немедля! – приказал Волков тоном, от которого даже у Максимилиана мурашки по спине побежали, а уж у Марии так и ноги отняться могли.

– Сейчас, господин, – сказал здоровяк и вышел.

Он быстро вернулся, дворовые тоже пришли. Стали у входа, ожидая слов хозяина.

– Я слышал, что вы не хотите выполнять волю Марии? – спросил их господин.

Сначала никто ему не ответил, стояли холопы, переглядывались. И тогда заговорил старший:

– Господин, хозяйка наша Элеонора Августа сказала нам, что волю только ее исполнять. А уж потом…

Он замолчал.

– А уж потом мою? – догадался Волков. Мужик ему не ответил. – Так вот знайте, – холодно произнес кавалер, – не жена моя хозяйка вам, а я! По брачному договору вы мне в ее приданое даны. – Он встал и заорал: – Вы мне даны в ее приданое! Вы мои! И отныне запомните: все распоряжения по дому, что дает вам Мария, даны мной. Пренебрегаете ее волей – пренебрегаете моей! Пренебрежения я не прощу. А если думаете, что добрый я, так то зря. Шкуру с ослушника спущу.

– Ясно, господин, – ответил старший из дворовых.

– Мария, раздай задание людям и готовь мне одежду.

– Хорошо, господин, – ответила служанка.

Все дворовые, получив здания, наконец убрались из дома, а кавалер пригласил Увальня и Максимилиана за стол поесть чего-нибудь, что Мария собрала. Увалень сидел и ухмылялся чему-то.

– Чего ты? – заметил его усмешку Волков.

– Да про то, что вы дворовым сказали. Как вспомню, так смеюсь.

– И чего же смешного в моих словах было? – нахмурился кавалер, с хрустом катая вареное яйцо по столу.

– Ну, про то, что вы добрый. Про то, что они могут думать, что вы добрый, – говорил Гроссшвулле, все еще улыбаясь.

– А что, я не добрый? – спросил кавалер.

– Да какой же вы добрый? – уже чуть не в голос смеялся Увалень. – От вас у людей колени подгибаются. Я как узнал, что брат мой меня к вам ведет, так чуть не зарыдал. Шутка ли, к Инквизитору в солдаты!

Волков скривился и поглядел на Максимилиана:

– Максимилиан, а вы что думаете? Добрый я?

Максимилиан, сидевший и евший хлеб с куском соленого сала, обрезанного с окорока, услышав вопрос, отложил еду, вытер руки о тряпку, вздохнул и сказал:

– Что ж, бываете и добрым иногда.

Отчего-то этот ответ Волкова разозлил. Он надеялся, что хотя бы этот молодой человек, к которому он, кажется, был добрее, чем ко всем другим, подтвердит его доброту. И на тебе! Он сказал этим двоим:

– А коней вы расседлали?

– Так поедем же к графу сегодня, – ответил Максимилиан, уже понимая, что нужно было что-то другое говорить.

– Так не на этих поедем, к чему этих мучить, они полдня под седлом, или вам лень свежих коней седлать?

– Нет, не лень, – поспешно заверил Максимилиан. – Переседлаем.

– Так ступайте и седлайте, бездельники! – горячился кавалер.

Молодые люди сразу встали и, хватая напоследок куски, пошли из дома.

– Мария! – заорал Волков. – Готова вода?

– Греется, господин, – отвечала служанка.

А он отодвинул тарелку, что-то есть ему расхотелось.

Глава 27

В поместье Малендорф графа не оказалось. Приехав туда, Волков узнал от мажордома, что граф с молодой женой уехали в Мален. Кавалер к тому времени устал неимоверно, за последние трое суток он спал урывками, то на берегу, то в баржах, где-нибудь в углу, и от этого он был небыстр в мыслях. Сам спросить забыл, так мажордом ему сказал:

– А жена ваша тут, господин Эшбахт.

– Где она? – спросил Волков, слезая с коня.

– Остановилась в своих покоях, а где находится в сей час, мне неведомо, – вежливо говорил мажордом.

Кавалер устал, и нога его по обыкновению ныла. Но ему пришлось побегать. Пришел в покои жены в надежде побыстрее лечь спать. А там кроме перепуганной служанки никого.

– Где жена моя? – спросил у нее Волков.

– Кто? Жена? – Служанка подрагивала то ли со сна, то ли от страха, дура. – Госпожа? Так тут она.

– А госпожа Ланге? Подруга ее тут?

– Тут, тут, – кивнула девица. – Тут они.

– Где тут? – начинал злиться кавалер и еще раз поглядел на пустую кровать в покоях.

– Может, по нужде… – пролепетала служанка.

Волков не думал, что его избалованная жена пойдет ночью по нужде, когда за ширмой у нее ваза ночная есть.

– Вдвоем они пошли, что ли?

– Не знаю. Может, и вдвоем.

– Так ты ее разоблачала ко сну? – не отставал он.

– Нет, господин.

– Так где же она? – повторил он тихо сквозь зубы. И от тихого голоса высокого и страшного господина служанка едва дух не потеряла.

– Не знаю, – одними губами ответила перепуганная девка.

Говорить с дурой дальше смысла не было. Волков взял лампу и думал найти мажордома, его расспросить. Нога болела, ему бы лечь, а он бегать по лестницам огромного замка должен. Зря Максимилиана с Увальнем сразу в людскую спать отпустил, да кто ж знать мог. И вот он шел один по темному замку, вокруг никого, кое-где лампы горят, припозднившейся лакей что-то нес мимо. Прошел и не поклонился, подлец.

Шел кавалер по балкону к большой зале и услыхал где-то внизу музыку. Звуки лютни совсем легкие были. Кто-то тронет струны одним движением, и все. И тут же женские голоса, что говорят негромко. Смех, звякнул бокал об тарелку.

Волков повернул не к покоям мажордома, а решил поглядеть, кто это там, в бальной зале, ночью музицирует и пирует. Пошел вниз, неся лампу. Шаг у него к вечеру тяжек стал, нога уже слушалась плохо. Шел кавалер медленно. Уже к лестнице, что ведет к бальной зале, выходил. И тут вдруг все стихло: и музыка, и голоса. Услышал он быстрые шаги, отдающиеся эхом, и дверь скрипнула небольшая, что вела из залы в нижние этажи. Тихо хлопнула, словно ее придерживали.

Пять шагов, и Волков вошел в залу, освещая ее полумрак лампой, и увидал, что за большим столом, за которым пиры проходят, свеча горит и две женщины сидят. Он сразу понял, что это жена его и госпожа Ланге.

– Добрый вечер, госпожи мои, – сказал Волков, подходя к столу.

И одна, и другая смотрели на него едва ли не с ужасом. Жена силилась улыбнуться, а госпожа Ланге так окаменела лицом, будто привидение увидала.

– Добрый вечер, супруг мой, – отвечала Элеонора, голос потеряв.

– Отчего же вы не спите? На дворе ночь давно, – поинтересовался кавалер, садясь к ним за стол без приглашения.

– Не спится, – тихо ответила его жена.

– Служанка сказала, что вы по нужде вдвоем пошли. Не хвораете ли вы?

Сразу в глаза ему бросилось, что среди блюд с закусками и сладостями стоят четыре бокала. Он поставил свою лампу и взял один из бокалов, заглянул в него, понюхал – сладкое вино.

– Дура она, – пыталась улыбнуться Элеонора. – В покоях жара, окна не открыть, комары летят. Не спалось мне, решила вина выпить.

А Волков, слушая ее, все чей-то бокал в руке крутит.

– И с кем вы пили?

– С братом, – ответила Элеонора Августа так быстро, как будто придумала ответ и ждала, когда спросят.

– Молодой граф с вами был? – не очень-то верилось Волкову.

Вовсе не похож наследник титула на того, кто вот так запросто будет по ночам сидеть с сестрой и пить вино.

– Нет, с младшим, с Дирком фон Гебенбургом.

Волков его, конечно, видел пару раз, то был мальчишка семнадцати лет, беспечный и наглый, как и положено избалованному младшему сыну графа. И, выслушав Элеонору, кавалер встал и повернулся к госпоже Ланге, навис над ней так, что ей пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза, а он спросил:

– А тут четыре бокала, кто же еще был с вами?

Рыжая красавица свои зеленые глаза скосила на Элеонору и не отвечает ему, кажется, так ей страшно, что дышит она часто и только носом. Волнуется.

– Господин мой, – Элеонора Августа встала и подошла к нему, взяла под руку, – то был друг брата моего, что гостит у него сейчас.

– Друг брата? – переспросил Волков, но на жену не смотрел, продолжая глядеть на госпожу Ланге.

– Муж мой, – волнуясь, говорила дочь графа, – поздно уже, не время расспросов, пойдемте в покои, спать я желаю.

– И то верно, пойдемте, – ответил он, беря лампу со стола.

А госпожа Ланге осталась сидеть за столом, как в оцепенении каком-то, только когда Волков выходил уже из залы, он на нее оборотился. Та смотрела ему вслед, и хоть и света было мало, но в лице ее он опять увидал страх.

Когда Волков лег, жена, разбудив служанку, разделась быстро и пришла к нему. И пришла, сняв с себя все одежды. Первый раз явилась совсем нагой. Легла рядом, чтобы касаться его, и спросила:

– Супруг мой, желаете ли брать меня сегодня?

– Нет, – ответил он. – Трое суток в седле, устал, и хворь донимает.

– Как досадно, – вздохнула жена.

А он ей не сказал более ничего. Врал кавалер: не донимала его уже хворь, усталость ушла, следа не оставив. Просто ярость клокотала в нем. Такая ярость, что хоть на поединок выходи, хоть за меч берись. Эта ярость не давала ему уснуть еще долго, даже когда супруга уже спала, он все думал и думал о том, что жена ему врала, в каждом своем слове врала. И что там, где звенели струны и лилось вино, вовсе не брат ее сидел с ней за столом.

Всякий раз, когда его корпорации в виде добычи доставались книги, сослуживцы несли их Волкову. Он хоть и молод был, но уже тогда понимал, что книги дорого стоят, только покупателя подождать придется. Он, конечно, отыщется, но не сразу. А у солдат времени на ожидание нет, девки и вино ждать не могут.

Вот Волков и покупал у товарищей книги, иногда и за бесценок. Порой и не хотел, но товарищи предлагали такую хорошую цену, что он соглашался отдать последние гроши, но книгу забирал. Тогда-то кавалер и стал понемногу читать. Одно время даже увлекся рыцарскими романами. Потом, правда, продал собранную коллекцию книготорговцу: простому солдату не так уж и легко таскать с собой книги. В ротных обозных телегах места и для нужных вещей всегда недоставало, а тут книги.

В общем, еще в молодости он уяснил из куртуазных романов, что ревнивые мужья всегда выглядят дураками. Да к тому же домашними деспотами, бессильными истериками, а как доходило до дела, так еще и трусами. Никогда, если у благородной дамы был муж, никогда он не показывался в романах достойным человеком, а всегда являлся посмешищем и ничтожеством. В лучшем случае трусливым, но хитрым подлецом.

Ни посмешищем, ни ничтожеством Волков быть не желал. А трусливым он и не был. Утром, как ему ни хотелось, как его ни разжигало, он не задал жене ни единого вопроса касательно вчерашней ночи. Он оставался вежлив и учтив, но не более.

А вот Элеонора Августа за завтраком была говорлива и внимательна к мужу так, как была только до свадьбы, на балу.

Бригитт Ланге тоже присутствовала за завтраком. Слушая свою все время болтающую жену, Волков то и дело бросал взгляд на рыжеволосую женщину. Та все время завтрака молчала, произнесла едва ли десяток слов. А когда он смотрел на нее, так отводила сразу глаза и глядела в тарелку.

Заканчивая завтрак, Волков сказал:

– Госпожа моя, полагаю, лучше будет для вас вернуться в поместье.

– Как пожелаете, мой супруг, – отвечала Элеонора Августа и кланялась с показным смирением. Волкову это было противно видеть, но он промолчал, только улыбался ей такой же притворной улыбкой. – Супруг мой, – произнесла она, – а вы разве со мной не поедете?

– Нет, отправлюсь в Мален, к тестю, он там, у меня к нему дело.

– Может, мне с вами поехать? – предложила жена.

– Нет, – твердо и уже без всяких улыбок возразил кавалер. – Езжайте в поместье, жена моя.

– Как пожелаете. – Элеонора Августа снова поклонилась.

Кавалер смотрел на эту не очень-то красивую женщину. Как хорошо бы сейчас просто подойти к ней, взять ее за горло и задушить. Он бы задушил ее левой рукой, рукой, которая после многих травм была слабее правой, душил бы левой, чтобы душить ее подольше. Чтобы не сразу умерла. Других чувств к этой женщине он сейчас не испытывал.

Но еще ночью, бесконечной ночью, лежа рядом с этой женщиной, он решил не горячиться. Сначала нужно было узнать правду, посоветоваться с епископом, а уже потом принимать решение.

А Бригитт, подруга Элеоноры, так и сидела, уткнувшись в тарелку и не произнося ни слова, словно это она в чем-то провинилась. Это еще больше укрепляло Волкова в его подозрениях.

«Обязательно нужно поговорить с епископом об этом. Если он даст добро на развод… Это было бы великолепно», – думал Волков. С каким удовольствием он вернул бы эту женщину ее спесивому братцу. Ах, как кавалер хотел бы поглядеть на его физиономию в тот момент. Или все-таки лучше ее…

– Думаю, что вам лучше ехать в поместье теперь, – сказал он, вставая из-за стола. – Велю собираться прямо сейчас.

Почти сразу после завтрака кавалер поспешил в Мален и уже после обеда был у графа и рассказал о том, что произошло.

Кажется, граф не верил своим ушам, он даже зажмуривался. Наверное, думал, что от этого нежеланный гость испарится, как наваждение. Он морщился, словно от боли, когда открывал глаза и видел кавалера все на том же месте, где тот и был.

– Друг мой, а вы понимаете, что после того, что вы рассказали, должно мне заточить вас в подвал? – наконец произнес он. – Затем сообщить о деяниях ваших герцогу и ждать от него распоряжений?

«Хорошо, что я успел к нему первым с этой новостью», – думал Волков и говорил проникновенно:

– Граф, вы же благородный человек, что же мне было делать? Как ответить на нанесенное оскорбление?

– Так не набегом же! – воскликнул граф. – Приехали бы ко мне, мы бы позвали их человека, он в Малене живет, представитель кантонов.

– Эти люди били палками моего офицера, который поехал сопровождать обоз. Как на такое ответить иначе? Не мог я стерпеть! Били палками, как пса, и потешались всей ярмаркой.

– Не будь вы моим родственником, так сидеть бы вам уже в цепях, – говорил фон Мален, с раздражением стуча пальцем по столу. – В цепях, любезный господин Эшбахт!

Да, скорее всего, так и случилось бы. В этом Волков почти не сомневался.

– И что мне теперь писать герцогу? Соизвольте придумать, – продолжал граф.

– А так и отпишите, что произошел случай неприятный, что горцы схватили моего офицера на ярмарке, причем не по праву, лишь за то, что он привез к ним на ярмарку сыр, и учинили над ним расправу. А я его у них отбил и, чтобы покрыть убытки, немного взял и у них.

– Уж не думаете ли вы, что курфюрст наш или канцлер его дураки? – язвительно спрашивал граф. – Что они, коли до них дойдет жалоба из кантона Брегген, не проверят мои слова?