Текст книги "Рыцарь-разбойник"

– Дети, встаньте! – поспешно велела Тереза. – Это ваш дядя, господин Фолькоф.

– Ах, наконец-то! – воскликнула красавица с негодованием, увидев кавалера. – Отчего вы не сказали мне, что едете в город?

– Я ездил по делам, – строго ответил Волков, усаживаясь в свое кресло, что стояло во главе стола. Он отвязал меч, положил его на стол и наделся, что разговор на этом закончен.

– Мне тоже нужно было по делам! – Нет, Брунхильде еще было что сказать. – Вы не знаете того, но граф будет тут в субботу. А у меня нет нового платья! Мне нужно пройтись по лавкам!

– Да? – Тут Волков удивился. – Граф будет к нам в гости?

– Он сказал, что у него к вам важное дело.

– Ладно, ладно. – Волков сделал знак рукой, мол, помолчи. – Потом поговорим.

Теперь он сделал другой знак рукой, подзывая к себе детей.

– Идите к господину, – подталкивала детей его сестра.

Те робели и кланялись, но Тереза не успокаивалась, первым вытолкнула к нему мальчика.

– Как тебя звать? – спросил его Волков.

– Бруно, господин, – негромко ответил мальчик.

– Фамилию скажи.

– Дейснер, господин.

– Что умеешь?

– Ничего особенного, господин, – робея, произнес мальчик.

– Он был разносчиком в трактире, – пояснила Тереза.

– Грамотен? – Волков был заметно разочарован. Разносчик – худшая из всех профессий, дело сугубо холопское.

– Нет, господин, – отвечал юноша.

Волков протянул руку, и тот сразу ее поцеловал с поклоном.

Затем к кавалеру подошла девочка, что постарше:

– Урсула Видль. – Она поклонилась. Кажется, девочка была умненькой, говорила хорошо, не робея. – Работала при матушке. Со столов убирала. Могу и с другой работой управиться, если научат.

Он протянул ей для поцелуя руку. Она поцеловала руку и поклонилась. А он поманил рукой самую младшую:

– Ну, а ты кто?

– Катарина Видль, – представилась самая младшая. Она, кажется, боялась его меньше всех и даже улыбалась ему.

– И чем же занималась ты?

– Я маме помогала. Посуду мыла или тарелки какие-нибудь. Или еще что по работе маминой.

– Или тарелки какие-нибудь? – усмехался Волков. – А меня ты не боишься, кажется?

– Нет, не боюсь. Мама говорила, что вы добрый человек, раз нас нашли. Еще она говорила, что у вас всего много. Вон, какое у вас хозяйство. И еды, и бобов, и хлеба у нас теперь окажется в достатке. Может, и спать будем не на полу, а то на полу зимой очень холодно.

Он опять усмехнулся, как это ни странно, Волкову захотелось обнять эту девочку, но он постеснялся, только протянул ей руку для поцелуя.

Девочка звонко чмокнула руку, чем вызвала у всех улыбки, затем низко и быстро поклонилась.

– Юные госпожи не кланяются, – улыбаясь, сообщил кавалер. – Разве ты не знала, Катарина?

– Не кланяются? – удивилась девочка.

– Нет, госпожи делают книксен. – Волков указал на Брунхильду, которая уже оделась и пришла к столу. – Госпожа Брунхильда, ваша тетя, вас научит.

– Научу, – пообещала Брунхильда. – Все госпожи должны уметь это делать.

– А мы что теперь, госпожи? – удивлялась девочка, во все глаза разглядывая прекрасную молодую женщину.

– Да, вы теперь госпожи, – сказал Волков.

– И со столов теперь убирать не будем, полы мыть не будем? – все еще не верила девочка.

– Нет, – заверил кавалер.

– А что же мы будем делать?

Тут как раз к случаю в дом вошел юный монах брат Ипполит.

– Вот этот добрый человек не только хороший врач, но еще и хороший учитель. Он вас теперь будет учить.

– Учить, – удивлялась Катарина, – да чтоб я сдохла!

Все засмеялись, а матери девочки стало стыдно. Она отвела свою младшенькую от кавалера, приговаривая:

– Нельзя тебе так говорить теперь. Ты теперь госпожа. Госпожи так не говорят.

А Волков посмеялся и поманил к себе сестру, когда та подошла, он сказал ей негромко:

– Вдруг придется где говорить, так не забудь, Брунхильда – это наша сестра.

– Госпожа наша сестра? – Тереза Видль с удивлением покосилась на Брунхильду.

– Да, твоя младшая сестра. Запомни это.

– Хорошо, господин, – кивнула Тереза.

– Да, еще зови меня теперь брат.

– Да, господин… Как пожелаете, брат.

В тот день они сидели за столом почти до вечера, вроде весело было, а когда нужно уже ко сну отходить, когда сестра, племянники и все другие из-за стола уже вышли, Брунхильда сказала Волкову негромко:

– Коли дети тут с нами спать будут, так вы ко мне не лезьте.

– Чего ты, они лягут в другой половине дома, – попытался уговорить ее кавалер, который уже соскучился по красавице.

– Нет, и не думайте даже. Стройте стену или не лезьте ко мне.

– Да когда же мне стену-то строить?

– Да хоть сейчас!

Волков понимал, что дело тут не в сестре и детях, они бы легли за очагом, но красавица артачилась.

– Что ты бесишься опять? – Волков попытался погладить ее по руке.

– А не знаете вы, зачем к нам граф намеревается? – спросила она и свысока поглядела, словно пригвоздила его. – О чем говорить с вами хочет?

Спрашивала с подковыркой, с бабьей въедливостью.

– Почем же мне знать?

– Ох, врать вы мастер! – Она скорчила рожицу. – Слухи ходят, что скоро мы с графом породнимся. Вот только знать бы, как?

– Кто тебе об этом сказал? – сразу стал серьезен Волков.

– Сорока на хвосте принесла.

– Говори.

– Да к черту вы ступайте! – нагло заявила девица и попыталась встать и уйти.

Он поймал ее за руку.

– Ну, хватит, – заговорил Волков примирительно. – Признавайся, кто тебе сказал про это?

– А может, и сам граф, – свысока ответила красавица, не желая садиться. – Умолял остаться на бал, руки мне целовал.

– Руки целовал? – удивлялся кавалер.

Брунхильда протянула к нему руки, растопырила пальцы и проговорила чуть ли не с гордостью:

– Каждый палец мне обслюнявил, дурень старый. Говорил, что не было у него такой страсти за всю жизнь, просил меня остаться у него гостить, мол, породнимся мы скоро, что я, если захочу, хозяйкой его замка стану.

Волков даже рот раскрыл от удивления.

– Чего вы рот-то раззявили, чего невинную простоту изображаете? – зло ухмылялась Брунхильда. – Уж не думайте, что я поверю, будто вы о том не знали. Будто, не поговорив с вами наперед, он стал мне такое говорить. Ну, чего зенки-то на меня пялите? Уже сосватали меня за старика, а сами теперь прикидываетесь.

– Да я клянусь…

Но она его не дослушала и сказала:

– Пока стены не будет, так ног для вас не раздвину, а лезть станете, так на лавку спать от вас уйду.

Сказала, вильнула подолом да ушла, увернулась от его руки, когда он хотел ее поймать.

– Ёган! Монах! – крикнул кавалер.

Оба монаха откликнулись: и Илларион, и Семион. Они сидели у стены и оживленно беседовали. Семион говорил своему молодому товарищу, что потребна его помощь будет в богослужениях, когда храм возведут, а брат Илларион с удовольствием соглашался помогать.

– Ты, ты! – указал кавалер на брата Семиона. – И ты, Ёган. Завтра в город езжайте, найдите архитектора, пусть подмастерье какого посоветует, чтобы дом этот поделить.

– Да, господин, – поклонился Ёган. – Съезжу, нам еще и амбары большие потребуются, заодно о них поговорю.

– Да, съезжу, – согласился брат Семион. – Как раз место под церковь выбрал, думаю в деревне ставить, на выезде.

– Сразу и материал купите. – Волков усмехнулся. – Деньги теперь у монаха есть.

Брат Семион поджал губы, видно, что деньги, полученные от епископа, на нужды господина ему тратить, может, и не хотелось, да ничего не попишешь.

– И мне нужно в город, – тут же ввернула Брунхильда. – Деньги давайте, мне юбки новые нижние требуются. И туфли новые. Иначе гость дорогой приедет меня смотреть, а я как нищенка, может и развернуться.

Волкова от этой мысли едва не передернуло, но он сдержался, чтобы не нагрубить, и сказал холодно:

– Терезу с племянниками возьми, им тоже одежду купи, чтобы выглядели подобающе.

– Как изволите, – ядовито отвечала красавица.

Тихо стало в доме. Сестра с племянниками улеглась за очагом, у кухонных столов, на сдвинутые лавки, и Брунхильда уже разбросала руки и ноги на перинах. В доме жара, она спит раскрытая, почти в прозрачной рубахе, а Волков все сидел за столом, хоть и хотелось лечь под бок к этой строптивой женщине. Только еще служанка Мария, стараясь не шуметь, мыла в кадке посуду.

Кавалер поставил кулак на кулак и опустил на них голову. Мыслей было столько, что передумать их все и трех голов не хватило бы. Полный сумбур. Тут и постройка церкви и дома, и распри с кантонами, все попы от него войны ждут, и женитьба на дочери графа, и сватовство самого графа, если не привирает Брунхильда, и волк. Да разве все это осмыслить можно? Все продумать, все предусмотреть. И ведь никто не поможет, не разрешит за него ни одного дела. Попы только повелевать способны, а делать, решать – это все ему. Ему думать и решения принимать. Ему вести за собой людей. Ему брать на себя ответственность. И за распри, и за женитьбу, и за деньги, что на церковь получены. За все. А значит, и кара ему будет. А как иначе? Горцы обозлятся, герцог рассвирепеет, купчишки из Фринланда – и те могут деньги собрать и войско нанять. Как тут не призадуматься?

И главное, что все это: и попы, и женитьбы, и деньги, и волки, и церкви – сплелось в один клубок, который катится и его за собой тянет. А так не хочется распрю затевать, осточертели уже войны. А от него только их и ждут. Но почему, почему чертовы попы толкают его к этому? Разве не видят, что он давно устал, разве не понимают, что ему это все не под силу? Может, не видят, а может, им просто плевать, гнут свое – и все. Они и сеньоров в бараний рог при надобности скрутят, что им бывший солдат? Бросить бы все ему.

Если бы не боялся он потерять все, чего уже достиг: и славу свою, и имя, и землю, – так собрался бы, взял деньги, Брунхильду с сестрой да сбежал бы куда глаза глядят. Но Волков так поступить не мог, уж больно дорого достались ему положение его и его имя, чтобы их потерять. Он от своего уже не отступит, как разогнавшийся в атаке рыцарь, что несется на ряды пик, не может уже остановиться, даже предвидя свою погибель, не может. Так и кавалер не мог. Видел ряды пик, продолжал лететь вперед и, кажется, уже не надеялся на то, что все обойдется. Он уже чувствовал, что не удастся ему пожить мирно. Не удастся.

Почему? А может, потому, что он и вправду Длань Господня?

Кавалер усмехнулся. Надо же, придумает поп – Длань Господня. За дурака его держит, думает глупой лестью потешить его самолюбие.

Тут раздался грохот, Волков поднял голову. Горшок Мария на пол уронила и теперь испуганно смотрела на господина, а он поманил ее к себе.

– Простите, господин, – тихо сказала служанка, подходя к нему.

Он поймал ее за руку, притянул к себе, хоть девушка и упрямилась, он все равно притянул, похлопал по заду и спросил:

– Ну, тяжко тебе одной весь дом вести?

– Тяжко, господин, – отвечала та, а сама ни жива ни мертва стояла и думала со страхом, что затевает господин.

Он достал из кошеля талер протянул ей.

– За что? – с испугом спросила девушка, деньги не брала.

– Да не бойся ты, – произнес Волков, вкладывая деньги ей в руку. – Это за старание твое, за работу.

Он опять похлопал ее по заду. Зад у девицы был тощий.

– Спасибо, – сказала она.

Он отпустил ее, а она вдруг не ушла. Осталась стоять.

– Ну? – удивился кавалер, только что чуть не вырывалась, а тут стоит.

– Люди в деревне говорят, что Бог вас послал. Сначала думали, что вы лютовать будете, а солдаты ваши станут буйствовать, что барщиной да оброком изведете, а вы все в меру требуете, и солдаты ваши смирны, вот и говорят теперь, что не иначе как Господь вас послал нам за многотерпение наше. Говорят, что добрый вы.

– Далеко не добрый я, – вдруг сказал кавалер и засмеялся тихо. – Длань Господня. – Мария не поняла его, стояла и смотрела удивленно. А он продолжал ухмыляться: – Ладно, иди, ложись.

Сам тоже не без труда встал с кресла и, тяжело хромая, пошел к кровати, к Брунхильде. Очень она не любила, когда ее будили, злилась от этого, но он решил сейчас рискнуть. И заранее улыбался, собираясь слушать ругань красавицы.

Глава 14

Поутру много народу направлялось в город. Три телеги. Брат Семион с Ёганом ехали к архитектору, сестра Тереза с детьми, еще одна телега, и Брунхильда тоже. Она ни с кем в одной телеге ехать не пожелала. Завалилась на перины госпожа, да и только. К тому же была на Волкова зла и не хотела с ним даже говорить. Помимо всех ехал в город и Брюнхвальд с двумя сыновьями.

Ехали они ставить лавку у восточных ворот города, чтобы торговать сыром. Очень Карл Брюнхвальд был признателен Волкову, что тот ему место для торговли выбил, и очень торопился начать дело. Сыры-то у него уже скопились в изрядном количестве. Со всеми телегами решил кавалер отправить Максимилиана. Пусть и молод, зато ответственен не по годам. Ему кавалер доверил десять талеров на нужды сестры с племянниками и Брунхильды. Велел ему деньги экономить. Чем, естественно, вызвал еще большую злость красавицы.

Как они все уехали, так стало в доме тихо. Только одна Мария готовила обед да Сыч от безделья валялся на лавке.

Говорят, что дела сами не делаются, а тут вдруг прибежал мальчишка со двора, что за скотом следил, глаза выпучил и кричит:

– Господин! Святой пришел, вас спрашивает.

– Святой? – удивился Волков. – Что за святой?

– Святой человек, отшельник!

– Ну, зови его, – встал с лавки Сыч.

С тех пор как они видели монаха, тот нисколько не разбогател. На нем была все та же монашеская хламида, веревка вместо пояса, ужасные сандалии и торба за спиной.

– Благослови Бог дом этот, – сказал он, низко кланяясь.

Тут же к нему кинулась Мария, упала на колени:

– Благословите, святой отец!

– Благословляю, дочка. – Монах положил ей руку на голову и быстро прочел короткую молитву.

Рукава его хламиды стары, но чисты, длинны, едва пальцы из них торчат. Тут прибежал брат Ипполит, кланялся брату Бенедикту, целовал ему руку. А тот целовал его в щеки и говорил после:

– Все люди здешние благодарят Бога за то, что вы, брат мой, приехали сюда. Говорят, вы во врачевании сведущи.

– Учился у великих врачевателей, – скромно отвечал молодой монах.

– Да, уже наслышан, – улыбался ласково отшельник. – Что лечите хорошо, а еще что и роды тяжкие принимали недавно, причем и плод жив, и роженица выжила. Так ли это?

– Так, святой отец. Бог милостив, выжила. – Ипполит был явно польщен вниманием и похвалой отшельника.

Только Сыч ни о чем монаха не просил и не говорил ему ничего, смотрел внимательным колючим взглядом, словно изучал.

– Прошу вас к столу, – приглашал отшельника Волков, когда священники закончили с благословениями и похвалами. – Не хотите ли позавтракать? Свежий хлеб, окорок, молоко топленое, масло, мед и сыр.

– Ах, какие роскошества, как жаль, что я уже поел, – говорил монах, скромно присаживаясь на край лавки.

– Так давайте мы соберем вам еды с собой, святой отец, – предлагал Волков.

– Ах, то было бы очень хорошо для меня, если бы вы дали мне немного муки и проса. – Монах заметно стеснялся.

– Мария! – позвал кавалер. – Собери святому отцу еды.

Девушка тут же кинулась к монаху и сама стянула с его плеч котомку. Ушла собирать еду.

А брат Бенедикт вздохнул, как перед делом тяжким, и сказал:

– Пришел я к дому своему недавно, а там все следы и следы: и у дома, и на кладбище моем башмаки оттиснулись в земле. Видно, был тут кто-то. Сразу на вас подумал, может, дело у вас ко мне, вот пришел узнать.

– Да, – сказал Волков. – Волк задрал корову, мы пошли по следу и пришли к вашему дому, святой отец. А там след потеряли, стали вокруг осматриваться и обнаружили ваше кладбище. Откуда у вас там столько покойников?

– Так это все люди, что я за пять последних лет нашел. Кое-кто из ближайших мест, а кто-то и пришлый был, неизвестный мне и без имени. Отпевать их пришлось молитвой: «Их же имена известны Тебе, Господи, прими рабов Твоих».

– А последняя могила? – поинтересовался Сыч. – Мала она, там, кажется, ребенок.

– Истинно, там дева двенадцати лет, не более. Она с хутора Волинга. У дороги в земле господина барона фон Деница хутор есть, там кузнец Волинг со своей семьей живет, вот она оттуда.

– Дочь кузнеца? – уточнил Сыч.

– Нет, сиротка приблудная. Прижил ее кузнец, она ему скотину пасла. Потерялась, так искали три дня, не нашли. А я ее обнаружил через две недели.

– Растерзанную?

– По частям собирал. Кости ломаны и грызены были.

– Волки? – уточнил кавалер.

– Они, сатанинские отродья.

– Или один волк? – уточнил Сыч.

Монах замолчал, потом вздохнул и сказал:

– Думаю, что один. То ли верховодит он всеми другими, то ли сам зверствует.

– Вы писали епископу, что подозрения у вас есть. Откуда они?

Опять вздохнул монах и опять не сразу ответил:

– Приходил он ко мне. Ночью.

– К вам? – изумился Волков. – Зачем?

– К дому моему, стоял под дверью. Но дверь я колом подпер, не открывал.

– Откуда знаете, что это он был?

– Так по зловонию и сопению, рыку, он дышит с рыком, когда не таится. А еще видел я его, огромен он.

– А глаза желтые?

– Белые, в ночи сияют.

– Так и Максимилиан говорил, – вспомнил брат Ипполит. – Говорит, что глаза в ночи огнем белым горели, словно лампы.

– Говорит? – Отшельник с удивлением посмотрел на собрата монаха. – Он что, встретил чудище и жив остался?

– Да, он юноша сословия воинского. Дал зверю отпор. Поранил его, много крови потом на земле видели.

– Ах, какой славный человек! – восхитился монах. – И как он сейчас себя чувствует? Не хворал он?

– Да, кажется, в добром здравии.

– И слава Богу, слава Богу.

– Так где же волка этого искать? – поинтересовался кавалер.

– Не в вашей земле, – вдруг твердо сказал отшельник.

– Почему так думаете?

– Был бы он в вашей земле, так я бы его место вам указал, я тут все знаю. Но и недалеко, рядом он. Но что вы делать будете, когда сыщете его?

– Убью, – просто сообщил Волков. – А что же еще с ним делать?

– Тогда лучше его ловить, когда он в образе человеческом прибудет.

– Значит, так и будет.

– И поделом, – заметил монах. – И поделом.

– Так вы поможете нам найти его?

– Помогу, – твердо пообещал монах. – Только похожу да посмотрю, подумаю да проверю кое-что. И как надумаю, так приду к вам.

– Мы будем вам благодарны, – произнес Волков.

– Да не вам меня благодарить, а мне вас. Устал уже людей да детей по оврагам собирать и хоронить. Надобно это прекратить, а вы единственный из господ, кто за это берется.

Мария принесла котомку монаха, поставила ее на стол. Мешок был полон под завязку.

– Ишь ты, сыр! – восхитился отшельник, вставая и заглядывая внутрь. – Славен будь Господь наш. Спасибо вам, господин. Да не оскудеет рука дающего.

– Не оставит Господь нас, – заверил его юный монах. – Его преосвященство выделил денег на храм, брат Семион уже выбрал место, поехал к архитектору.

– Слава Богу! Одна новость лучше другой! – обрадовался отшельник. Он глядел на кавалера и осенял его святым знамением. – Храни вас Бог. Не иначе как сам Господь послал вас нам, господин. Не иначе!

Волков взглянул на него с удивлением и даже с подозрением. Они, эти попы, словно сговорились. Но возражать не стал. Пусть говорит это чаще. Если эта слава и среди его людей укоренится, это будет ему в помощь.

Когда монах, сгибаясь под грузом своей полной котомки, раскланялся и вышел, у всех от него осталось хорошее впечатление.

«Добрый человек. Хорошо, что он у меня во владениях живет», – думал Волков.

И так он бы и продолжал думать, если бы на Сыча не взглянул. Тот на господина смотрел да ухмылялся так, как только он умел. В ухмылке его одно светится: «Знаю я вас всех, подлецов. И праведных отшельников тоже знаю».

– Что? – почти грубо спросил у него кавалер.

– Хитрый монашек, да я эту хитрость за версту замечаю. Авось не проведет. – Сыч сидит вальяжно, видя, как все его слушают, подлец, посмеивается еще.

– Говори толком, – почти злился Волков.

– У всех монахов на одеже рукава как рукава, а у этого длинны, пальцев не видать, – заметил Сыч.

Волков фыркнул. Дурь говорит Сыч, мало ли у кого какие рукава. А брат Ипполит и вовсе сказал в защиту собрата:

– Так, может, устав у них в барстве такой, может, такие рукава им по уставу положены, у каждого барства монашеского свои причуды.

– Может, и так, – не сдавался Сыч и продолжал, чуть прищурившись, как будто размышляя: – Вот только заметил я, что рукой-то он одной как следует шевелит, только правой, целовать всегда правую подает, берет все правой, левой слегка помогает, даже когда котомку накидывал, все правой делал. Левую только просовывал в лямки.

– К чему это ты?

– Да к тому, что левая у него рука увечная.

– Увечная? – спросил Волков.

– Об заклад побьюсь! – заверил Сыч. – Два талера против одного поставлю, что клешня у него изувечена.

– Мало ли. Может, и так, и что?

– А то! Мало ли где монах руку повредил, ничего странного в этом нет. Но вот зачем он ее прячет тогда?

– Может, и не прячет, просто рукав такой.

– Может, и рукав. – Фриц Ламме опять ухмыльнулся. – А вот зачем монаху, отшельнику, святому и божьему человеку ключи?

– Ты же сам видел, он дверь запирает, – напомнил Волков. – От двери ключ.

– Один-то от двери лачуги, а второй от чего?

– Какой еще второй? – удивился кавалер.

– Эх, экселенц, вот вроде и глаза у вас у всех есть, а смотреть ими не умеете. Даже если на поверхности все, вы не видите.

– Да говори ты, болван, толком, чего ты там увидал?

– Прямо на поясе, то есть на веревке, которой он был подпоясан, два, – Сыч даже пальцами показал, – два ключа висело.

– Я это тоже заметил, – вмешался брат Ипполит.

– Вот и ученый человек два ключа у него увидал, а ну, скажи, ученый человек, зачем святому лишенцу и отшельнику столько ключей, сколько не у всякой ключницы бывает?

Брат Ипполит посмотрел на Волкова, словно помощи искал. Но и кавалер не знал, что сказать. Так и сидели оба, насупившись и задумавшись.

– Вот то-то, – продолжает Сыч многозначительно, а сам скалится, упивается своей победой над двумя любителями книг. – Призадумались вы, вижу. Вот и я призадумался. И пришел к выводу, что непростой это монах, непростой.

Рене, когда был на смотре в поместье графа, за свой счет купил пива, целую бочку в двадцать ведер. Пива крепкого, хоть и молодого, такого яростного, что бочку едва обручи сдерживали. Купил солдатам, хотел выдать на следующий день, но не выдал, кавалер отправил их домой. Теперь с этой бочкой пива Арчибальдус Рене появился в Эшбахте. Бог его знает, что там случилось с ним, наверное, понял, что самому ему, даже с другом Бертье, эту бочку не осилить, и стал он это пиво раздавать местным бабам, мужикам и солдатам, прямо с телеги разливал. Причем и своим солдатам давал, и солдатам Брюнхвальда, и новобранцам Рохи. И сам с ними пил понемногу. И к этой радости сбегались все, кто про то прознал. А местные мужики, раз управляющий господин Ёган отъехал в город, так и вовсе возликовали. Работы все побросали и прибежали пить дармовое пиво.

Все это происходило на главной деревенской улице. И то увидел Роха, который проезжал на коне мимо, и был он как раз из тех людей, что жадны даже до чужого добра. Стало ему жаль того пива, что раздает Рене, и он сказал:

– Друг мой, какого же дьявола вы всех поите, а нашего друга рыцаря не угощаете? – Тут Роха указал на дом Волкова. – Может, оставите хоть одно ведро для него?

– Как раз одно ведро и осталось! – радостно сообщил Рене. – Забирайте вместе с бочкой.

Роха, конечно, обрадовался, огляделся и увидал, что неподалеку, у забора, стоит один из его людей и хлебает пиво из деревянного ковша. Был это высоченный и крупный парень, которого Волков нашел где-то на турнире.

– Эй ты, оглобля! – рявкнул Роха. – Бери бочку и неси ее в дом кавалера.

– Я? – Парень от удивления престал пить. – Вы мне говорите?

– Да нет же, – орал Роха, – твоему папаше, что родил такого олуха! Иди сюда, бери бочку и неси ее в тот дом!

Молодой человек подошел к телеге, все присутствующие замерли, довольные представлением. Бабы хихикали, мужики и солдаты подбадривали здоровяка. Пивная бочка и сама по себе нелегка, попробуй-ка, подними ее, а там еще ведро пива плескается. Но здоровяк взялся за бочку снизу, поднатужился и снял ее с телеги.

– О-о! – загудела толпа. – Ишь ты, крепок!

– Давай за мной! – заорал Роха и поехал вперед.

А крепкий юноша пошел следом, неся пред собой огромную двадцативедерную бочку с остатками пива.

Рене поехал на телеге за ними, люди пошли следом, радостно обсуждая и споря, донесет ли этот крепкий малый бочку до дома господина или не донесет.

– Господин, господин, к вам люди идут! – с тревогой сообщил Волкову вбежавший в дом мальчишка.

Это был тот мальчишка, что смотрел за хлевом, а в свободное время вечно отирался на хозяйском дворе или сразу за воротами.

Волкову, который хотел сесть и спокойно пересчитать все деньги, что у него сейчас были, пришлось встать и на всякий случай снять со спинки кресла меч.

– И что там за люди? – спросил он мальчишку, идя к дверям.

– Люди-то все наши, – сообщал парень, – но что-то сюда несут.

Волков пошел к воротам и увидел целую процессию, что направлялась к его дому. Он понял, что зря брал меч. Впереди, радостно скаля зубы, ехал на коне Роха, а за ним, весь красный, отдуваясь и пыхтя, шел тот самый увалень, за которого его брат заплатил талер. Парень тащил здоровенную бочку, а за ним, стоя в телеге, ехал ротмистр Рене и шли люди.

– Что за дьявольщина? – тихо спросил Волков.

Глава 15

Парень бочку дотащил до самых ворот, тут ее почти бросил, стоял, отдуваясь и наслаждаясь всеобщим восхищением.

– Кавалер, мы к вам! – закричал Роха. – Не желаете ли пива?

– Вы заходите. – Волков пригласил Роху и Рене в гости, а всем остальным собравшимся крикнул: – Идите работать, лентяи!

– Кавалер, а этого силача, может, тоже пригласите? – спросил Рене. – Он старался.

– Ну, заходи, увалень! – Волков пригласил и здорового парня.

А в бочке-то было не ведро пива, а почти два. Опять же здоровяк вылил пенный напиток из бочки в принесенные Марией ведра, сели вчетвером пить.

– Как тебя звать? – поинтересовался Волков у парня. – Кажется…

– Я из рода Гроссшвулле, – скромно ответил тот.

– А имя есть у тебя?

– Есть, господин, родители нарекли меня Александром.

– О-хо-хо-хо! – обрадовался образованный уже изрядно пьяный Рене. Он хлопнул парня по большому плечу и сказал: – Теперь нам будет не страшно и на войну пойти. Давайте выпьем! За Александра, господа!

Роха явно не понимал, о чем идет речь, но выпить не отказывался.

– За Александра! – Он поднял кружку.

Мария принесла тарелку сыра, сыры у Брюнхвальда были и вправду неплохи, тут же Александр стал закидывать его себе в рот, один кусок за другим. Закидывал так, словно не ел три дня.

– Эй-эй! – закричав ему Рене со смехом. – Полегче, друг мой, полегче, вы тут не один.

– Эх, так же мне и монахи говорили, прежде чем выгнали, – вздохнул Александр.

Рене стал смеяться в голос, а за ним подхватили Роха и кавалер. И даже Мария смеялась у очага, хоть и не знала, над чем смеются господа. Хорошо было вот так с утра ничего не делать, с приятными тебе людьми сидеть за столом и пить пиво. Да еще смеяться над этим здоровенным дурнем. И главное, что в это время можно не думать о надобности принимать какие-то решения. Главные решения. Сиди себе да пей, и пусть все идет по накатанной, пусть ничего не меняется. И к черту попов и сеньоров, пусть сами разбираются. А Волков и так проживет. Землица у него есть какая-никакая, людишки есть, хоть и мало, рожь растет, овес и ячмень, слава богу, тоже. Ну, если, конечно, Ёган не врет. А зачем ему врать, он вообще говорит, что большие амбары нужны, мол, урожай будет славный. Горцы за проводку плотов худо-бедно, но платят, и у солдат, что кирпич затеяли жечь, вроде как дела налаживаются. И на кой ему черт нужно волю попов исполнять? Лучше вот так пиво пить, о былых славных делах вспоминать да жить помаленьку, хорошо себя чувствовать.

Так и просидели до полудня, а там Мария бобов с жареной свининой и луком подала. Поели и продолжили пить. Да еще стали и песни петь. Пиво после обеда закончилось, так кавалер велел вина нести, чего уж.

А тут и вечер подошел, вернулись те, кто в Мален ездил.

– О-о! – сказала Брунхильда, появившись на пороге. – Залили, значит, зенки?

Сестра с племянниками, все в обновках, тоже стояли в дверях.

– Душа моя, – закричал красавице Волков, – изволь идти к столу! Мы вас заждались. И вы, сестра, идите сюда!

– Да вы никак весь день сидите? Уже и в уме у вас от хмеля потемнело. – Брунхильда явно не собиралась присоединиться. Она повернулась к Марии: – Это что за ведра? Они что, целыми ведрами хлебают? – Служанка только кивала головой. Ей, между прочим, тоже пива перепало, ее даже за стол с господами добрый господин Рене пытался усадить, да она побоялась. Мало чего пьяные господа с ней сотворить могут. – Устроили кабак! – злилась красавица.

– Дорогая моя… – начал было Роха на свое несчастье.

– Не дорогая я тебе! – зашипела Брунхильда. – Забирай свою деревяху и прочь убирайся! И вы, ротмистр Рене, тоже спать ступайте. Нагулялись, и хватит.

– Сию минуту ухожу, – заверил ее Рене.

– И борова своего забирайте! – Красавица ткнула пальцем в присмиревшего от такой свирепости Александра Гроссшвулле. – А то расселся тут, сидит, на дармовых харчах бока наедает.

Громыхая деревянной своей ногой, Роха стал поспешно вылезать из-за стола, и Рене не стал рассиживаться, молодой увалень тоже.

– Ступайте-ступайте, ишь, бражники, устроили кабак! А здесь теперь и женщины приличные живут, и дети! – вслед увещевала их Брунхильда.

Когда все ушли, Волков поймал ее за руку и с пьяной улыбкой начал:

– Душа моя, как ты прекрасна. Я так рад…

– Спать идите! – прикрикнула на него красавица. – Рад он, поглядите на него. Идите спать, говорю. Не по душе мне с вами с пьяным разговаривать. Мария, ужин подавай, проголодались мы с дороги.

Волков еще раз попытался заговорить с ней, да все без толку. Только разозлил ее еще больше. Злобная баба, своенравная. Зараза.

Утром он мылся, натаскали ему воды полную деревянную ванну, Мария грела, выливала в ноги, чтобы не обжечь. Он сидел не злой, скорее насупившийся, но не от дурноты пивной, а больше от той мысли, что завтра граф к нему в гости будет. Зачем едет, какого черта ему тут надобно? А еще Брунхильда злая как собака. Не говорит – лает. Спозаранку уже и Марии досталось, и Ёгану, и монахам, что приходили к нему. Сестра Тереза дышать боялась, детей с утра на двор отправила, там они с братом Ипполитом начали буквы учить.

Как вылез Волков из ванны, так жизнь и пошла своим чередом. Монахи привезли молодого архитектора, досок с брусом и пару мастеров. Архитектор первым делом спросил у Волкова, как ему дом поделить. И пока кавалер размышлял, пришла Брунхильда и все всем объяснила. И началось: Ёган еще мужиков прислал и солдат нанял, чтобы второй этаж в доме пристроить. И непременно с большими окнами, но при этом теплый. Архитектор так заломил за все сто тридцать талеров. Волков и слова сказать не успел, даже не поторговался.