Текст книги "Дежурный по ночи"

Свет жизни

 
Прожектор в спину.
Тени на стене,
изображающие нас уродливо
злодеями, шутами, нищебродами,
не врущие, однако, вместе с тем.
 
 
На плоском плохо видно в глубину
зато наглядно, где осёл, где – гарпия.
Какая-то смешная томография,
кино, где мудреца придурок пнул.
 
 
Всё как всегда.
Но это не кино —
реальность.
А точнее то, что видимо
(ведь в нас пять входов, в то числе и видео).
Жизнь индивидуальна, как венок,
таких полно на новеньких гробах
(стиш получается весьма весёленький),
но хоть займись стихами, хоть виндсёрфингом —
Прожектор в спину…
 
 
Хочется: бабах(!!!),
взорвалась Лампа, все проснулись и…
А дальше мною больше не придумано,
но чую, где-то там свободой дунуло.
А может это разум мой люсит.
 
 
Сны видимого – сладкие, но сны.
Нам кажется, что видим настоящее,
а настоящее – внутри.
Как бомба в ящике
с картинкой бомбы.
Символы ясны,
 
 
но это символы. Наглядно, но…
что в ящике? И бомба ли там именно?
Рвануло… да не Лампа.
С кислой миною
изображаю тень – другого не дано.
 
 
Из всех семи известных мне путей
(четыре стороны, верх, низ и будущее)
на каждом встретиться Прожектор-чудище
и – тень…
 

Кто кем?

 
Словно хозяин собаку
водит, ей что-то темня,
жизнь проживает меня…
Вот чёрт… а как цветут маки?
 
 
Думаешь, наоборот всё?
Но управляя рукой
вспомни, а ты-то на кой?
Дай ей самой камень бросить…
 

Высокомерно с высоты

 
Маршрут движения
от точки «А» до точки «Б» не важен,
когда отсутствуют
другие требования к нему.
Пусть крутят шеями
ханжи, хапуги, сволочи, но даже
и им без устали
запутывать свой след и ни к чему.
 
 
Не в лабиринте мы,
хотя условности – почти как стены.
Смотрю внимательно
на беготню лабораторных крыс,
работу принтера
по размножению и труд кастетов
по сокращению людской искры:
 
 
не вижу нового, —
и «А» и «Б» незыблемы. А между
всё позастроено,
регулировщикам вот благодать(!) —
везде их логово,
везде возможность обмануть невежду.
Бредут андроиды.
И хочется им сверху – наподдать.
 
 
На высоте ли я,
Бог весть, но то, что лучше видно, – точно
(места над плоскостью
живущим в плоскости и ни к чему).
Наш мозг – изделие,
вскрывать ограничения наточен,
но, чёрт возьми, ведь до смерти
дремуч…
 

Не молчи, а…

 
Не молчи.
Но и не говори,
говорить ведь – занятие глупое.
Не найдёшь ты себя между буквами…
Не молчи – жизнь вот-вот догорит.
 
 
Только слушать не буду тебя,
всё равно не пойму ничегошеньки
(будто поле шуршит мне, нескошенным,
о природе его бытия).
 
 
Да и нужен ли мне твой рассказ?
А вот ты без него дальше двигаться
вряд ли сможешь.
Душа – это пигалица,
приспособленная мир таскать,
 
 
но находим мы массу причин
болтовнёй ей мешать нас заталкивать
в сени к Богу.
Мы там – будто сталкеры,
но крадём у себя.
Не молчи.
 

Процессы

1. Три возраста

 
Подзаправившись картошкой фри
в близлежащем офисе «Макдачной»,
шеф одной из бестолковых фирм
посчитал, что день прошёл удачно.
 
 
……………………………………..
 
 
Бесконечно бедный богатей
(как обычно, вечно одинокий)
стал подозревать, что жил не тем,
может надо… бизнесом на окнах?
 
 
……………………………………
 
 
Умудрённый ложью олигарх
вспоминал про фри с тоской и думал, —
то ли зря прожил, то ли не так.
В форточку роллс-ройса счастьем дуло.
 

2. Процесс

 
Когда что-то рушится,
да с грохотом, скрежетом,
возникнет не лучшее,
но кучи из прежнего.
 
 
Мы ими раздавлены
и прошлым пронизаны…
Процесс созидания
от нас независимый,
 
 
и из-под сегодняшних
обломков материи,
мучительно дохнущих,
живых Бог намеряет,
 
 
отрежет и выдаст им
по боли, по ярости…
забудет – по сытости,
отнимет по радости.
 
 
Пусть рушится внешнее —
опоры не выдержат
ни Бога, ни нежности…
И в этом смысл вижу я.
 

Честь

 
И каждый однажды – один на всём свете,
ненужный, усталый, и страхом оброс…
Религии – это системы ответов
на общий вопрос.
 
 
Не важно, каких ты богов почитаешь,
и сколько молитв, или может быть жертв —
Вселенной плевать, кем её там считают,
живя в мираже.
 
 
Один на один – жутковато.
И дело
здесь в следующем: вера – это не путь
вперёд, а как будто бы шоры надели
(таких проще пнуть).
 
 
Но спрятавшись в веру, как голову – страус,
найдешь только ложь на сакральный «Зачем?»,
богам ты угоден, забыв их (вот радость).
Один на один – это честь.
Открывая, закрывать. Или наоборот (психодел.)
 
 
Нигде.
И я в нём целиком,
никем, но есть. А значит – житель.
Глаза открыть обычно нам легко,
но страшно закрывать, скажите?
 
 
Везде.
В котором нет меня
ни в качестве всего, ни – Бога.
Глаза закрыл, и лучше не менять…
себя. Иначе выйдет боком.
 
 
Ничто.
Обычное ничто.
Охват всего Ничем не важен.
Века, как веки, в виде лёгких штор.
Считаете, глаза не ваши?
 

У окна

 
Апрелевело.
Во дворе
таджики красили заборчики.
Мне параллельно слева дверь
была неразговорчива,
 
 
она представилась окном
и замолчала настороженно,
в нём (в параллельном) дворник-гном
снег слизывал – мороженым…
 
 
Окно – не выход.
Но всегда
под выход запросто подрядится.
Как новый выдох, увидав
простор, застыл орясиной
и думаю, а где милей?
Открыл «дверь» молчаливую —
даль мутная…
Нет, параллель
скупа причинами.
 

Забывчивый слесарь-эстет

 
Спасибо (и в очередной раз), Бог,
за навык стачивать «под ноль» нам память.
Любая нелюбовь, обман, разбой
«самопрощаются».
Лаз в прошлое запаян.
 
 
Чудесный способ не существовать,
а дальше жить, используя напильник
по фактам, оформлять их (как слова
в ложь) – в нэцкэ. Но фигурки накопились…
 
 
Смотрите на людей, перебирать
коллекцию мы где угодно можем:
старик на лавке, спящий аспирант
в метро – гадают над своей.
Что гложет?
 
 
Да всё не вспомнят, из чего любой
из грубо искаженных экспонатов…
Мечтательною дымкой голубой,
как патиною, всё… зачем – понятно.
 
 
Эх, Бог, похоже, что самообман
достался людям от тебя в наследство:
ты тоже крутишь нас, как графоман
свой бред,
впадая в детство.
 

Отсутствие выбора

 
«…Что нужно Господу? Нужно ли ему добро
или выбор добра? Быть может, человек,
выбравший зло, в чем-то лучше человека
доброго, но доброго не по своему выбору?»
 

Энтони Берджесс. «Заводной апельсин»

 
Кто скажет: принуждение к добру —
добро?
Ответил вивисектор:
– Да! Поначалу жутко все орут,
но знаю точно – зло не в сердце;
я, у злодеев вспарывая грудь,
встречал в глазах у них прекрасный
оттенок зла, лучистый, как корунд.
Мешает то, что ведь и сам «ребрастый»…
Но скальпель у меня, и буду крут,
всё зло найду – повырезаю!
Он искренен.
 
 
Стучится по ребру
уверенность, на «доброту» взирая:
он зло под маской Бога… но не труп,
лишённый права делать выбор.
А значит выбор – Бог.
Есть шанс на румб
у рыбака… и нет у рыбы.
 

Самолечение

 
Всё думаю, а может быть душа – болезнь?
Уж очень характерны признаки:
есть – мучаемся, а «прошла» – хрен с ней
(по нашим временам, знать, – выздоровели).
 
 
Всё думаю, а может быть уже «прошла»?
Есть:
пустота там, где положено
болеть, и постоянно тянет пить в шалман
к шалавам.
Блин.
Диагноз сложный.
 
 
С другой ведь стороны есть депозитный банк,
куда сдают их… чтоб всей суммою
пойти обмыть выздоровление в кабак.
Так может я – болезнь?
Всё думаю.
 

Лопата и стрекоза

 
И не многое, в общем, люблю.
Мне, ребёнку субботы, вполне
хватит женщин, вина, книг, «Дор Блю»…
и всего до краёв, пополней.
 
 
Нелюбимого больше стократ,
и на всю жизнь один выдан шанц.
Безнадёжно лопачу дрянь. Смрад…
но ведь каждому нужно дать шанс.
 
 
Кто его нам даёт? Может, змей?
Впрочем, это не важный секрет, —
стрекоза против солнца, заметь,
тоже очень похожа на крест.
 

В «инее»

 
Немного не дотягивая до
прекрасности из-за мороза
искрились: воздух, утро, кромки льдов,
сияя точками из Морзе.
 
 
Не понимаю почерк и нажим,
о чём мне сообщают силы?
Выбрасывая логики ножи:
– о пудре с блёстками и взгляде лисьем(?);
– о вздохе «мне не переделать мир»
пятидесятимиллионном (?);
– о чудесах зимы, когда детьми
мы принимали снег с поклоном?
 
 
Пожалуй, что похож на жизнь мороз:
чем дольше, тем трудней, привычней.
С привычкой как уж только ни боролся…
 
 
Нос лучше спрятать в шарф, чем в иней.
Нас проще спрятать в суету.
Ан, нет(!),
высовываем нос – помёрзнуть —
в толпу искринок, в тишину планет,
в возможность не побыть серьёзным.
 
 
Иду.
Процесс напоминает сон,
замедленная смена кадров…
весь в звёздах… – экспонат мадам Тюссо
и философии Декарта[12]12
  Р. Декарт, «Первоначала философии» (1644 г.) один из главных тезисов:
  – Бог сотворил мир и законы природы, а далее Вселенная действует как самостоятельный механизм.


[Закрыть].
 

Любопытство

 
Дверей не мало.
Многие не заперты,
и демоны (оттуда) шутят с нами,
наш страх реален, и для них – как трапеза…
Но вот дверь в ад мы открываем сами.
 
 
Она находится у нас в сознании,
быть не переставая настоящей,
и мы гуляем перед ней со знаменем
соблазна в состоянии входящих.
 

Кроссвордист

И существую, только если

разгадываю жизнь-кроссворд

(среди людей и мой есть сорт:

болтающиеся на леске

осмысливания реборд).

 
Быть может, праздно любопытство,
но скучно на стремнине.
Край —
достойная людей игра.
На старт…
Внимание…
И – выстрел
вопроса. Мысленный экран
(ну, или что там) заполняю
последовательно фигнёй.
 
 
А жизнь вопросы гнёт и гнёт…
А мне плевать, ведь бог не я ли?
(Других не вижу днём с огнём.)
 
 
Вопрос-ответ… А нет ответа, —
другой вопрос.
На фоне гор
свою судьбу впишу рукой
в песок…
 
 
Барханы сдвинет ветром
«Кроссворд» другой.
 

«Пик-пик» сигналкой (видел днями)

 
Попы на «Бугатти»…
всё правильно, мать их.
Накручено денег
на вере – крест негде
поставить, тавро лишь.
 
 
А в чём наши роли?
Быть стадом, неужто (?),
да поп – пастырь ушлый…
 
 
Откуда наверчен
традиций сонм, свечи,
и прочие траты?
С какой их нам радости
установили?
– Попам нужны виллы.
 
 
А Назаретянин
за всех лямку тянет…
(Но вряд ли – для церкви
себе же, бесценному).
 
 
Вы спросите, что же?
В себя верь – там Боже.
А лишним посредникам
верить – чушь вредная.
 

Модельную, пожалуйста

 
Ливень льёт невероятно слеп,
как новорождённые котята.
Точки-почки зеленью косятся,
на философа, дабы прозрел
и увидел жизнь, презрев изыски
умствований, подтвердив закон:
в мае разуму быть под замком
лучше…
Ливень сослепу обрызгал
блесками и запахом философа,
он – подслеповато:
«Ну и что?
В мире мая Богу дорог дождь —
волос модника…
Стригут и волос».
 

Слишком

 
У человека слишком много тела,
вот и не знает, как распорядиться,
и не летит, но может полететь. А
крылья – атрибут бездушной птицы.
 
 
У человека слишком мало мыслей,
но многим – и не нужно.
Существуя
реально, как вкус чая из мелиссы,
их нет на самом..: «жив, но слишком умер».
 
 
Быть человеком, в принципе, не трудно.
Вопрос открыт, что звать нам человеком:
Оружие? Прибор? Звук? Пальцы?
Струны?..
Ответов много.
Но какой-то – вечен.
 

Утро, вечер, ночь и я

Дежурный по ночи

 
Заколдован оранжевым снегом,
оживал полуночный бульвар.
У меня на ладошках спала
нежно ты – антипод слову «мега».
 
 
Одинаковыми став, машины
превратились в сугробы для тех
из вещей, что внутри.
В темноте
я живу, как перо, – без нажима.
 
 
Тихо в многоэтажных берлогах,
но какой-то безумец не спит:
алкоголик, а может пиит
(всех отличий – в количестве слогов).
 
 
Для пустыни не нужен Египет,
ей достаточно города и
отдалённой сирены ГАИ,
и…
как будто всё завтра погибнет.
 
 
Есть у сказок один недостаток:
все заканчиваются, когда
высыхает в бокале Агдам.
Завитушки воронок на скатах
белых крыш демаскируют ветер.
Никого.
Как в глаголе «люблю»
места нет холодам, февралю
(а февраль – одиночеству деверь).
 
 
Но планируя выжить – с тобою,
сплю, колдую, гоню приживал
(ведь во мне злой февраль проживал),
подбираю слова и обои…
 
 
Я сегодня по ночи дежурный,
охраняю домашний покой,
и часы в тишине городской,
как щенки, бестолковы и шумны.
 
 
Ты проснёшься, а рядом свободно, —
облетаю владения, но
это тоже сон…
В сказках весной
люди счастливы.
Что же сегодня?
 

Два взгляда на один разговор

Место любимое: вечер,

кухня,

темно,

хмарь рябая.

Речи ведёт со мной Вечность.

Мысленно перебираю

все варианты ответов

и дискутирую даже,

но большинство их – отпеты

кем-то уже.

Город жадно

слушает нашу беседу,

в такт небоскрёбы мигают.

Город, увы, не без-«бедный»,

хоть и красив (стать такая).

Видом его наслаждаясь,

далью, огнями, я знаю:

Вечность жизнь не насаждает –

уничтожает, вонзая

время в жизнь…

Жизнь в это время

рядом со мной с табурета

хитро молчит, смотрит вредно,

чаем и счастьем согрета.

 
А если вдруг устану от себя,
оставлю дома жизнь и выйду, будь то:
путь,
место,
время, —
в путешествий вязь,
закутавшись, как в плащ, в чужие судьбы.
 
 
Мне не хватает Бога, колдовства,
мне не хватает даже недостатков,
но двигаясь дорогой большинства,
их не найти…
 
 
Зайду в себя с устатку,
там обнаружу чьи-то сапоги.
Свои не ставлю рядышком с чужими:
сам уходил и, значит, сам – погиб.
По привидению – чужой – слезу не выжмет.
 

Утро-вечер-утро (один-ноль-один)

 
Вставал,
как тысяча, лишенная нуля
(похмелье к длинным цифрам не лояльно).
Со мною солнцу противостояла
исполненная в технике мазков луна.
 
 
Привычно дворники гортанно во дворе
собачились на осень за искусство
сорить ничем, влюбляя в то, что пусто
(как, впрочем, всё, что натворил Творец).
 
 
Ложился,
находя сакраментальный ноль
(ведь обрастаем только ими в жизни, —
не единицами), возможно лишний,
но в этом смысле я на голову больной.
 
 
Есть любопытный вывод:
что нули копить
и что их тратить —
не процессы «анти»,
а то же самое. И так и этак платим
за право – быть.
А это свойство не купить.
 
 
Однажды я не встану – противостоять
с луной на пару солнцу.
Единица
неумолимо в двойке растворится.
Вторые может лучше цифру сотворят?
 

Не в тренде

 
Низкой столик ротанговый,
виски, кола, ночь, облачность.
Все дела были – в штангу, и
оттого вечер обморочный.
 
 
Сильные (не плохие же)
не всего добиваются.
Жаль.
Веранда у хижины
в море выгнулась парусом.
 
 
Все желания – алчные
(требуют, чтоб их радовали).
 
 
Пьяным легче, бывалоча…
Так же верно обратное.
 
 
Умным трудно быть в тренде, и
виски – не бесполезная
штука. Время – на бренди бы,
дабы мрачное – лезвиями
понарезать вдоль дольками,
на закуску лимонную,
никого чтобы только, и
ритм-энд-блюзы с бемолями.
 
 
Грусть – приятная девушка,
пить с ней – высшая грамотность.
Ветер кружится дервишем…
 
 
Все мы (в спирте) со странностями.
 
 
Фразы головоломные
на стихи нарезаются.
Только лавры – лавровые,
в шейкер. Что на них зариться?
 
 
Мы в похмелье не верили,
да с утра умирали, а
вера – верх лицемерия.
Да и грусть – не реальная.
 

Пещерный зов

 
Последствия ночных дождей – бессонница
(в борьбе с собой возможны варианты).
Несносные носки всё не износятся…
брожу, как по пещере питекантроп.
 
 
Не выйти за пределы восприятия,
и колочу по сводам зло дубиной,
но не дозваться никого.
В приятелях
здесь числится один будильник.
 
 
А впрочем, вон ещё раскукарекался.
 
 
Без завтрака со входа сдёрну шкуру, —
там сонный мокрый день.
И вот что редкостно,
не трушу в шуры-муры мокрых куриц.
 
 
Их взгляды развлекают (забывается
процесс неравной битвы по пещере).
Мозги вкусны, но… уж пусть куры варятся
в щах на костре. Не улыбнусь, – ощерюсь.
 
 
В «реальной жизни» (любой им) что ссориться?
Убил, принёс…
пардон, купил поплоше.
Хоть «Порше», хоть «Хёндай», один хрен – лошадь.
И «нежной кожей» – плата. Там. На ложе.
А ночью снова будет дождь.
С бессонницей.
 

Не когнитивное

 
Фосфорицирующий свет тягуче
сочился, словно годы, в комнату,
чуть прибавляя слабых очертаний.
С ним крался новый день. Но в звёздной круче —
пока ещё тьма монохромная,
пока ещё – битком – мечтаний.
 
 
Рукой полупрозрачною пытаюсь
поймать реальность… невозможная
мечта для пограничных состояний.
Не-сон с не-явью совершают танец,
движения легки, но сложные,
и главные ответы стали явью.
 
 
Полмира раздаётся за ответы,
но иногда полмира – мелочи,
когда самим собою быть важнее.
Стекло победно выгнулось от ветра,
куда-то унося тьму.
Немощный
партнёр не-сон расстался с дамой нежной.
 

Оборва…

 
Заверещал будильник-скот,
свой статус не повысив.
Среда парила высоко:
какое счастье – выспаться!
 
 
Коты орали, дворник мёл,
огромная обычность
в окно заглядывала,
мол,
ты мой,
не будь забывчив.
 
 
Набычившись,
переверну
традицию – с утрища
искать на дне душевных урн
себя.
 
 
Чай с корневищами,
плодами, прочей ерундой
готов.
Весь смысл заварки —
найти в потоке мыслей-орд
вчерашнюю, не варвара:
«Рвать…
жилы, или когти? Что?»
Кружась в делах, как дервиш,
остаться им же…
Парус штор
зовёт. Но как-то сдержанно.
 
 
Эх!
N-нолетний
капитан,
шлем
нахлобучив, крикну:
«Еncore!», и солнечный пятак
добуду взмахом кирки.
 
 
Коленки
сбиты.
Кирхи звук
валяется под небом.
Мне лень
идти под бирюзу,
полезу лучше дебрями
замониторных новостей,
не монетарных истин.
Мне хорошо везде…
 
 
И здесь
пора бы точку тиснуть,
но раз
остапа понесло
(зараза!),
то короче
не выйдет. Метры лишних слов
ползут за многоточием.
 
 
Кошмар.
Предграфоманный гэг.
Пошарив
в виртуале,
на шару
сдамся.
«Не в игре».
Рвать жилы, и так дале…..
 

Мёртвое и мертвее

 
«Мудрее вечера» свистало
живых наверх.
Злой шмель, не выспавшись, ревел.
Слегка светало.
 
 
В припадке трясся холодильник
от пустоты,
успевшей с вечера остыть
до абсолюта. Голодило.
 
 
Но чувство голода нормально.
Чего нельзя —
про пустоту у железяк…
Ни дать ни взять без премиальных
и, значит, завтрака остался
мой лит-герой.
Работа – жизни болеро,
и не пожрать, увы, без танцев.
 
 
Шмель в хмеле ел. Герой голодный
лениво мёрз.
Встаёт вопрос – так кто тут мёртв:
венец природ? Безмозглый шкодник?
Шмель, жрущий злобно?
 

Излом и полночь

 
«Ноль-ноль» – «ноль-ноль»,
не верю цифрам:
ушёл мой изверг —
апрель больной.
 
 
Нет в полночь пульса
у подлеца,
да май с торца
скворчит (вернулся).
 
 
Прощай, апрель.
Ты был жестоким.
Почти что сдохнув,
тобой горел,
а в результате:
обман и злость,
прожжённый ост,
рак музы…
хватит!
 
 
Чего-чего,
а идеалов
спалив немало,
закончу гон.
 
 
Во всеоружии
встречаю май:
душа-зима
ни с кем не дружит…
 
 
Благая весть!
Кто полагает,
что не благая, —
юн, в большинстве.
 
 
Излом и полночь.
И новый я
пью майский яд.
И рифмы – чёлкой.
 

00-00 01.05.12

Заблудившийся ответ

 
Скончался тихо запад, скучно-бежев,
как вкус больниц,
как бесполезность падающих ниц.
 
 
Устав от самого себя, иду к себе же.
 
 
Гигантский год – предтеча братьев вящих,
меня почти…
не изменил. А это стоит чтить,
ведь большинство людей – не настоящи,
и, следовательно, пусты, непрочны.
 
 
Невыносим
стал сам себе за… что бы ни спроси.
 
 
Темнит любовь в песочницах-грибочках.
Она всегда темнит, хоть ярко светит.
Луна-рубин
над горизонтом силится убить
банальность, но сама банально в сетях
Земли.
 
 
Всё, впрочем, как всегда… непрочно.
И речь не «о»,
событиях, а «для». Поёт Эол.
Нашёл у оптимизма свойство – «чёрный».
 
 
Ну, например: всё будет хорошо, но
хорош ли план?
Ведь от огня нам хватит и тепла,
но многовато и «теплом» сожжённых.
 
 
Опять к себе, предчувствуя себя же…
Огромный круг,
похожий на игру, но страшно груб.
Хлопок одной ладони жить обяжет.
 

Дуэль

Бессонница.

«Бес» сна.

Без кофеина.

Истерика сознания, когда

мозг борется с собой, как в келье инок,

не сдастся, но и не отступит, гад.

Испуганная рифмочка заглянет

и спрячется со страху между строк.

Ночным чудовищам не нужен глянец,

они и есть – «я».

Жутко.

Нездоров.

Три.

Ветер стих.

Прильну к стеклу-решётке

послушать русский хит – ночных дроздов, –

трещотку в распустившейся грушовке.

Не думать. Нет… нет… даже о простом.

Не выйдет, как всегда.

Пора привыкнуть,

что ночью всё становится важней,

что в целое не втиснуть половинки,

поскольку половинки здесь жадней

и целого всегда мне было мало.

Ночь поломалась, хрустнул вдоль восток.

Вкус у рассвета был солёно-алым.

Отложен бой.

А завтра, злей раз в сто…

Непростая дружба с музой

Коктейль

 
Сегодня немножечко хмуро,
чуть рано и каплю морозно, —
коктейль.
От него муза муркнет
стихами сквозь буднюю прозу.
 
 
Сказал кто-то больно и точно:
искусство высокое – это
надавливать людям на точки,
эмоции.
Счастье поэта
владеть данной акупунктурой…
О чём я?
Ах, да.
Было рано,
и радостно так, что аж дурно,
и муза в белье сен Лорана.
 

Всё снова

 
Эй! Скоро умру.
Как всегда ненадолго.
Моей рифмой – хрум —
вы пока, словом, слогом,
 
 
а после двухсот
сложно сказанных мыслей
вернусь, как муссон,
как музон в баре – быстро.
 
 
Смерть это как спать,
заменив жизнь и имя.
Так будет опять.
С нами, или другими.
 
 
И скоро вернусь,
мне дадут мир и паспорт.
Вы здесь с водкой – хрусть —
моё имя?
Напрасно!
 
 
Вон, рядом сидит
друг – потомственный Ленин,
ему впереди
биллион поколений.
 
 
Ведь эго и есть
мир. Вы – тоже. Прав Гегель.
Несите поесть,
расплачусь мелким кеглем
 
 
и всё расскажу
(смерть – отличнейший повод)…
Другим вам кажусь?
Кто вы? Кто я?
Всё снова?!.
 

Не о чем

 
Так о чем бы ещё? О работе?
Только в ней, как известно, романтик
небогато.
Вот, помню, забортной
било жутко в огонь из гидранта…
 
 
А читателю надо бы – чувства.
Но откуда им взяться в приказах?
Разве… если смотреть на прищур в ствол,
то все цели – приятные глазу.
 
 
Самому что мне нужно? Ответы?
Вряд ли.
Предпочитаю:
– вопросы
сыном заданные;
– чтоб от ветра
разметалась волос твоих россыпь.
 
 
Тем на самом-то деле немного:
отношения,
самооценка
и тоска перед вечным, без логики…
и любовь– как фетиш – в виде нэцкэ.
 
 
Слов ещё меньше.
Косноязыкий,
буду Буддой:
ладошкой, печатью
рот прикрою.
 
 
Поэзия зыбка…
Так о чём бы ещё промолчать мне?
 

Простите

 
И могу написать попроще,
но извечный вопрос «а надо ли?».
Да и совесть обычно ропщет:
«Выйдет лживо, не ври».
Заладила…
 
 
Ну а в самом-то, что за глупость —
плавать мелко и… всё?
С поверхности
глубина пуста, дали скупы,
высота тоже вся похерена.
 
 
Пусть меня порой зарубает,
только знаете… в каждой аховой
забубённости голубая
даль с оттяжкой по мне бабахает.
 

Универсальный разбавитель

 
А стихи мои
недовыжаты,
без воды же ты
слушать Михина
 
 
вряд ли станешь. Я,
будто в прачечной,
век батрачу на
понимание,
 
 
дабы чистые
смыслы капельку
скуку грабили
словом читанным.
 
 
Всё, что сказано, —
жито, пропито.
Жутким роботом
пил прекрасное
 
 
чтобы выделить,
сублимировать
суть – пробирками —
легче лития,
 
 
твёрже мёртвого.
Но вот влажности
из-за важности
в перетётое
 
 
надо бы чуть-чуть,
чтоб ты плакал, а
мне за благо, в кайф:
Слово вынянчил!