Текст книги "Дежурный по ночи"

Перегазовка

 
Родился бульдозером.
Мной прорубают
дороги другим,
иногда ремонтируют.
Всегда – чьим-то козырем
в прикуп. В Дубаи
игравшие сгинули.
Армией пирровой,
 
 
хозяином проданной,
надоедает
когда-то ведь быть.
Есть простое решение:
в коллайдер адронный
всех слать! И вандалить
остатки судьбы,
а нахлебников – в шею.
 

Отчий

 
Скрипучий диван и цветы политы,
по-прежнему всё. Меня кроме…
Когда-то давно я здесь жил молодым,
в уютном родительском доме.
 
 
Давно не бывал (даже слишком давно)
среди старых снов и тарелок
всё тех же. И стены всё те же.
Да, но
родители как постарели…
 
 
Опять хорохорится бравый отец,
и вечно заботлива мама.
Пусть в памяти многое, как в темноте,
не видно. Но там же – упрямо
 
 
хватается за выключатель рука,
и не уезжал ведь как будто…
Так вот.
Ты бы тоже себя поругал,
забыв, что тебя не забудут.
 

Забавный дым

 
Отстегнув в прихожей с ног колодки,
слышу звуки.
Вот дела! Не глюки?
Фея ворожит со мной, голодным.
Дивный запах жареного лука
возбуждает зверский аппетит, а
красться сзади – просто возбуждает
(в этом я специалист маститый —
родинка на шее вынуждает).
 
 
Шебуршат наушники,
а значит
ты меня «как будто» не услышишь.
Дети в зале, но у нас в заначке
спальня… Снова падать из-за двери лыжам,
снова дочке дым гонять на кухне
(папа в доме – дым надёжный признак).
 
 
Знаете…
Когда жизнь в бездну ухнет,
дым останется, – наш добрый призрак.
 

Возраст – сволочь

 
Мой одноклассник – дедушка,
а я – почти ребёнок:
интересуют девушки
и звёздная щебёнка.
 
 
Ну да, не первой свежести,
ну да, на грани внуков…
Но вслух о том – не вежливо,
да и жене – ни звука(!),
 
 
она-то не стареет ведь,
какой была – осталась.
Как соловей на дереве,
пою ей: «Лучше стала».
 
 
Не понимаю только я,
откуда в нашей дочке
возможность (под футболкою)
дать жизнь?
Мой возраст – сволочь.
 

Любовь – это просто

Отсутствие навыка отказывать

 
Глаза раскосые роскошные
когда-то каждому ведь встретились,
и прошлое рубилось в крошево
и из-за них мы новым бредили,
но в результате разрушения
хорошего не факт, что лучшее
мы создавали.
 
 
В отрешении
роскошные теперь – потухшими.
 
 
………………………………………
 
 
Ты смотришь на меня, и, кажется —
сейчас всё бросишь ради…
Нетушки,
я не твоя судьба (эх!..).
Граждане,
влюбиться помешайте девушке…
 

Парадоксальная логика

 
А согласитесь, в парадоксах
есть удивительная красота!
И с ней всегда светло, где темнота.
Темнело.
Грустно распустились флоксы,
хотя грустить не могут.
Птах свистал.
 
 
А логика одновалентна,
амбивалентность ей не по зубам.
Поэтому в сознании бузят
причины и последствия.
Я, бледный,
в прекрасном парадоксе прозябал:
 
 
ты чересчур шикарной грудью
меня легко сумела обольстить,
взорвался мозг (как будто в нём пластид).
Пусть путь в постель извилист, да и труден,
логично – в путь!..
Но – не хочу.
Прости.
 
 
А, собственно, и нет дилеммы,
поскольку оба хода хороши,
хотя взаимоисключающи.
Но отчего как будто – в лоб поленом?!
Вот парадокс.
Красив.
Неразрешим.
 

Чистка архива

 
Что-то нынче избыток
дивных женщин с цветами,
а духов кавитация —
гормональная пытка!
 
 
А инстинктов ансамбль
высшим разумом вертит,
как невкусным – васаби
(с ним всё вкусно, проверьте).
 
 
Загляделся я что-то,
заболтался (что тоже
есть «не гуд»). Мысль-скриншот, и
лишний файл уничтожу.
 

Нудные песни о том же

 
Всё ещё «крутится шар голубой»,
мы на нём белками крутимся.
Бог по пыли чертит прутиком:
«Радость приносит не секс, а любовь».
 
 
Только едва ли доходит до всех
эта нехитрая истина.
Бог, измудрившись в поэте, в офсет
вставит её же.
Но – мистика —
не принимается даже тогда!
Радуются лженаместники
(править толпой интересно им),
Бог слишком прост, вот он и прогадал.
 

Банальная интерлюдия:

Вкусной еды и потешить инстинкт,–

в принципе, многим достаточно.

Ну а кто нам о душе тарахтит,–

Бог их там знает, припадочных.

 
Песни и время иные…
Но вот
что ключевое – как будто бы.
Бог в нас, как мы в нём, запутанный,
думает:
«Может они все «того»?
Я им – любовь, а они – «qu’est – ce que c’est?»…
 
 
Мудрый, усталый, расстроенный,
Бог потому терпит в нас март и секс,
что сам однажды «утроился».
 

О павлинах среднего возраста

 
Посмотрев на погоду,
апрельское детское солнце,
понимаю, что у
настроения – вверх градиент,
но… зачем (?): нет прохода
к любви молодых (не червонец),
хоть кричи караул,
я для них – будто в бане одет.
 
 
В запрещённой реальности
нет у меня незнакомцев,
ведь с избытком – в обычной – есть
непонимание всех.
Как всегда Боливар нести
двух вряд ли сможет, проклоцав
без меня. В небе вычислил
новую линию стерх.
 
 
У него научусь расстояния
мерить годами,
по полоскам рассвета
не финиши определять.
Осужденный на жизнь. И проявлена
слабость Адама,
вожделение-стерва
достанется мне по делам.
 
 
Удила закусив, всё же
радостен, иль не весна ли?!
Единиц измерения
возраста сто сороков.
Возраст свой тайно съёжив
на пару размеров, сигналю,
как павлин опереньем, —
хочу. Но в ответ: «Варикоз…»
 
 
Настроение швах, может —
солнце, а может – стал лишним.
Не смотрю сверху вниз, так как
чувствую, что – снизу вверх —
это правильней. Кожей
ловлю воздух страшный, столичный,
вспоминая атаку
на смерть, что провёл в небе стерх.
 

Охотницы на снежных принцев

 
Холодно, мартово, лужево,
тает сугробное крошево.
Выложен город запруженный
женщинами.
Много брошенных.
 
 
Как на горошине каждая.
И, по-хорошему, принцами
необеспеченность кажется —
несправедливостью.
Рыпаться
в принципе в принцы – затейливый
способ витка эволюции
выбрать дев больше. Как сделали
наоборот?!
И – плюются.
 
 
Принц, бедолага, обманутый
очередной алиментщицей,
горькую пьёт, блага с дамами
больше не ищет, не мечется.
 
 
Как-то всё сложно придумано
слишком уж просто до сложного:
принцем быть – штука недурная,
но миру их не положено.
 
 
А самозванцев… да что уж там:
цвета сначала все снежного,
а почернел, значит – прожитый,
как под сугробом подснежники.
 

Неудовольствие

 
Сдался снег аж по самый декабрь,
и черпая любовь в марте ложкой,
я растаю в твоём взгляде, как
карамель в тёплой детской ладошке.
 
 
Есть нюанс, что нет сил.
Да и ты
вроде не посвежела за зиму,
но пока дым любви не остыл,
буду изображать ассасина,
одурманенного до того,
что готов за тебя на убийство…
 
 
Не принять ли нам секс-метадон —
заменитель обманов и истин?
И в процессе (а важен процесс)
мы поймём, что весна всё же штука,
создающая принцев, принцесс…
из ошмётков людей.
Вот ведь шутка.
 

Разнонаправленные устремления

 
Так что же такое – снежинки
в твоих волосах-снах запутавшиеся?
Смахнув на потёртых в хлам джинсах
снег, понял: все – чистые души.
 
 
Куда ж мне до них, идеальных…
Но в качестве вниз устремляющихся
мы с ними, как лампы в гирлянде.
 
 
Любовь в январе где-то шлялась.
 
 
А ты страстно и бестолково
её занимаешься поисками.
А я – нет, и… смотришь ты волком
(причина отсутствия коитуса).
 
 
Снежинки растают на пошлом —
уж слишком чисты.
Грязь перчаточную
размажу (ведь только что ожил,
как ярость, тобою початая).
 

Попурри популярных «пулек»

 
«Ты всем хорош, но малость юн», —
врала любовь.
Не убедила, —
ведь чем хорош разъём блудильный?
Унифицированностью.
 
 
«Ты всем хорош, но слишком стар», —
на этот раз любовь не врала.
Причём тут рожа, друг Шарапов,
когда сам от любви устал?
 
 
Таким вот образом.
Так что
единственный критерий телу?
Всё порознь,
когда «хотелка»
«оденет старый макинтош».
 

Кривые зеркала
(зеркало инстинктов)

стикер в уголке

Ты ещё здесь, но тебя

мне уже не хватает.

1. Образ
Игра по правилам

 
Поток обид иссяк, затих.
но взгляд по-прежнему насуплен…
Я напишу тебе стихи
из шоколада и глазури,
нарежу дольками под чай…
печаль не держится на сладком,
и ты забудешь про печаль
под конфитюровые ласки, —
игра по правилам.
Вполне —
основа наших отношений…
 
 
Но кто во мне придумал снег
холодный будто слово «женят»?
 

2. Зеркало
Тем не менее, осёл

 
Мда-а-а… чуть-чуть тупы мужчины,
словно ножик перочинный,
даже карандаш —
душу женскую не могут
обнажить, при этом долго
«трутся»: «Может, дашь?»
 
 
Идиоты, что поделать.
Не лететь им нужно – тело.
О последствиях
думают потом. Ан поздно:
жизнь воспалена крупозно
фразой «я твоя».
 
 
В ход идет всё: лжи припарки,
внутрь «организьму» – «Старка»
(страшно – без любви),
но болезнь неизлечима
как и тупость у мужчины,
будь он бомж иль VIP…
 
 
Что же остаётся? Шутка,
лёгкий флирт, тяжёлый жутко,
и… пожалуй, всё.
Получая smail-ов метры
от девиц, не будь «немедленн»,
ты же не осёл…
 

3. Отражение
Каждому своё

 
В конфликте ноля с единицей,
секунды с судьбой, смысла море:
конфликт – и есть смысл.
Ну а кроме
него ничего.
Это длится
по вечностным меркам всю
вечность.
И нечего мир людям корчить.
Ему – «я хочу», ей – «он хочет»:
всем нужно своё.
Что плачевно,
развитие – только в конфликте.
Движение – в потенциалах…
Я – ноль.
Ты меня целовала
воинственно,
дерзостно,
в лифте.
 

Сообщающиеся

 
У мальчика подпрыгнул гормональный фон,
и, как прыщи, полезли «рифмы» да «круженья».
Смешно: дурные вирши прут, пока не женят,
хорошие – потом, когда всё комильфо.
 
 
У девочек с гормонами наоборот:
хорошенькие – сразу, даже без усилий.
Но тухнет красота, как пламя в керосинке…
 
 
Так вот откуда стих величие берёт!
 

Нелегко

 
Любимыми быть нелегко,
как – стоптанными сапогами,
как пальцами в сверхсложной гамме…
Но нас застают ведь врасплох,
 
 
и некогда думать. С испугу
большие слова оттолкнуть —
инстинкт.
Отчего ноет грудь
потом, как в зарплату прислуга?
 
 
В любовь лучше бы не болтать,
как в дождь,
как случайный сообщник,
случившийся в дырке замочной.
Любимым к лицу бледнота.
 

Уютное

 
Завитушку скрутит злую
(дульку в бересте)
август-мастер, глаз балуя.
Буквы на холсте:
«Если женщина целует —
будущее есть».
 
 
Домик.
Лес.
Издох мобильный
(им здесь не места).
Тишину на тайны пилят
здесь те, кто устал.
Одиночество могильней,
чем погост в крестах,
 
 
только это не грозит нам.
Под сосной качель
скрип – под нами. Звук резинов.
Спит какой-то чел
с удочкою, утру слитно,
как шпиль – каланче.
 
 
Мироздание в покое,
или только мы, —
Бог весть (тот, который в коме).
Словно две кумы,
две сороки.
Лето.
Кроме:
пруд, рассвет, камыш.
 
 
Поцелуи – это вроде
тоже пахлава,
их в округе много бродит,
кругом голова,
и забыл, какую родинку
не целовал.
 
 
Сообщив «люблю» на ушко,
приоткрою плед
взять с берёзы завитушку —
чудный комплимент.
Кто куда, а мы – с катушек…
Лучше есть?
Да… нет!
 

Та

 
Разлетался цвет черёмух снежищем,
время быть собою, быть без грима,
жить, пять раз на дню встречая женщину,
ту, которая всегда проходит мимо.
 
 
Знаю – это только отражение
самого себя в фантомной леди,
но привычно зуб любви прорежется,
ведь инстинкт дремуч, что тут поделать?
 
 
Ускользающие… и прекрасные
потому все лица незнакомки.
Замираю каждый раз орясиной
(веселится зуб – болит и ломкий).
 
 
Невзирая на людей, последствия,
вдруг, воспринимая мир тюрягой,
удираю к ней…
К кому?
Естественно,
к той, которая всегда со мною рядом.
 

Гражданин России

Хина

 
А в патриотизм путь не гладок.
Как чаю положен лимон,
прикладом, конечно прикладом
воспитывается любовь
 
 
к отчизне… и ведь непременно
великой (не любят иных).
Амбиции непомерны
у власти.
Как будто хины
съев, морщусь, когда вспоминаю
что власть предержащих рабов
суть не изменилась: не знают
они, что такое – любовь.
 

Приёмный

 
Что изменить мне в двадцать первом веке
(от рук отбился, требует войны)?
Ругать, прощать – приёмы не новы,
и действуют на парня слишком редко.
 
 
Оставить всё как есть не мудрено,
но с совестью тогда что буду делать (?):
характер не простой у этой леди,
и перед ней всегда стою бревном,
 
 
мужланом неотесанным.
Не много
дано мне: пару строчек воспитать
в известные (задачка не проста,
да и не факт, что можно что-то – слогом…).
 
 
Нет.
Раз дано, то надо не молчать,
как не молчит крестьянин на комбайне,
рабочий у станка…
 
 
В великой тайне
воспитывается инстинкт меча:
убить (не важно – где, важнее – кем). И
они – как мы… с отсутствием добра.
В природе человека брать и брать,
но силой – дар особый в данной схеме.
 
 
Какой-то воспитатель-изувер
вшил ненависть рождённому недавно,
но, как восьмидесятилетний даун,
себе опасен двадцать первый век.
 
 
Сказал. А дальше… не моя забота?
Бог весть. Слова есть – поострей мечей.
Ребёнок зол, когда растёт ничей.
Примите век в семью, – учить работать.
 

Принципы и их проверка

 
В жизни всякого попробовал,
часто не смиряя норова,
понял накрепко и здорово:
то не бизнес, что воровано…
но иначе ведь не сделано
ничего!
С улыбкой бледною
совесть то и дело бредила:
«Правда – штука трансцендентная.
Сила есть в законах физики —
правды нет. А Бога признаки
не нашли. У денег кирзовый
запах…»
Что же.
Очень жизненно.
 
 
Но мне наплевать.
По гравию
обгоню подонков, вплавленных
в принцип «деньги – это правильно».
Пусть проверят после, прав ли я.
 

Мысль независимости

 
У рабов на галерах мозоли
окровавленные – до костей,
даже не заживают от соли
(всё равно ведь костям – блестеть).
 
 
У рабов на галерах в колодках
песня пенится злостью, кипит:
«Разве время раскачивать лодку,
если время – топить?»
 
 
У рабов плетка – странное дело —
помогает себя не забыть,
петь…
Пою. А внутри леденело:
«Кто мы? Может быть тоже рабы?»
 

Проценты

 
Крепкий чай с ароматом жасмина
под негромкое Моцарта…
Здесь, похоже, Ливан или Смирна…
Милль пардон (!), термин «проценты»
в свете, может быть и неприличен, —
в данном случае тонко, лирично
объяснит смысл жизни в России.
 
 
Здесь живут на проценты от чьих-то
бед, удачек и счастьюшек,
не спеша. А спешащим – вслед: «Их-ты!»
По субботам на завтрак оладышки.
Не Европа, – страны всем хватает,
места, воздуха, музыки… Стаи
птиц, нирвана и прочие пихты.
 
 
У кого-то есть всё… – это счастье?!
Мысль простая, банальная:
человек, как дыра, – не серчайте, —
будет хапать всегда…
 
 
Платье бальное
вот и всё, что душе прикупить бы,
и отечественный – телу – китель,
мудрость книг, звёздный мир – для сетчатки.
 

ЖЭК Истории

 
Ну что ты, Правда, выкаблучиваешься?
История не переделывается, —
переписать себя в улучшенную
желающих жуть запределовая.
 
 
Похоже, вы – несуществующие.
Так… мнения не устоявшиеся.
 
 
Между сезонами воюющими
метёт двор Дворник распоясавшийся,
Он, вспоминая «досихпорошное»,
сам к будущему не прислушивается…
 
 
В подъездах сгнили крепи поручневые,
мы в доме Правдой не обслуживаемся.
 

Искуственн…

 
Новое десятилетие, каркнув
ненастоящим, но очень реальным,
режет искусственный камень «болгаркой»…
Время искусственных материалов.
 
 
Трудно найти что-то – из настоящих,
даже любовь излучает токсины…
Боль, правда, выглядит очень бодрящей,
невыносима
не наполовину.
(Только не понял – за что. Но знать это —
даже не знаю, чья прерогатива).
 
 
Души – не биодобавки в котлеты,
но ведь – похоже, да так, что противно.
Что характерно: ладонью тронь пластик
куртки, – там бьётся тревожно и грустно…
Тело уже не «сосуд для», а кластер
(слишком опошлено слово «искусство»).
 
 
Мир изменился, но я всё надеюсь, —
лишь бы не в главном. Оно, как пылинка…
золота в горной породе. Бесценна.
Мы без него – просто шлак, инвалиды.
 
 
Время искусственных материалов,
в сущности, – обыкновенное время,
не параллельно и не радиально.
Мы в нем себе лицемерим линейно,
будто действительно альтернативу
можем создать.
Можем.
Из акварели.
 
 
Но под покрытием из дермантина
будет болеть.
Вам видны параллели?
 
 
Часть, половина, пылинка —
не важно.
Камень искусственный пилится,
время
катится, ка… будто пятка на влажном,
но падать – нам.
А хотите, проверим?
 

+68 лет

 
Перекрыта «Ленинградка»
и Тверская перекрыта, —
техника идёт к параду.
Май.
Корреспонденты прытко
«освещают» это дело,
в пробке сетует водитель…
 
 
Лёг на амбразуру телом
рядовой… День удивителен
был для рядового тоже:
он с утра смотрел на небо,
брился, спорил (с небом, может).
И погиб.
Нет в рай билетов.
 
 
Занят планами на лето,
город.
Выросла ракита.
Вся в георгиевских лентах
«Ленинградка» перекрыта.
 

Запах жизни

 
А вы знаете, как пахнет жизнь?
Как серёжки берёзы в грозу,
как моя дочь.
Её, егозу,
вижу редко… большая – держись!
 
 
Запах жизни похож на луну,
отражающуюся в глазах,
если в них заглянуть.
Кто сказал,
что «смотреть» – не синоним «кольнуть»?
 
 
Пахнет жизнь свежей краской оград,
обновлённых на праздник святой…
 
 
Никогда мой дед не был седой, —
воевал.
Но сейчас был бы рад.
 

Не получилось

 
А я забыл про буйство
вечерних соловьёв,
про окна настежь, гомон
гуляющих компаний.
 
 
А в битве под Бобруйском
мой дед мечтал всерьёз
дожить до майских громов…
Не получилось, парни.
 

Спор(т)

 
На маленькой кухне, как в кубрике,
мы употребляем под спор
холодное пиво со скумбрией
(пусть и алкогольный, да спорт).
 
 
Стаканными, мелкими бурями
эмоций полны вечера
России. Быть трудно культурными.
Но, впрочем, по Сеньке и врач,
 
 
ведь мы же не пьём, просто лечимся…
 
 
А спор о теории струн,
Делёзе, анапесте, вечности…
и слёзах, что дал нам Бог-трус.
 
 
Под утро рождается истина,
а с ней умираем в салат,
и в сердце сбивается систола
души, что Россия дала.
 

Э-э-эх!

 
Когда-нибудь я, под басы благовеста,
с оттаявшего только-только пригорка,
ещё раз крестившись, повыгоню бесов
по-русски в округе да посвистом гордым,
 
 
и, по-молодецки расправив душищу
аж до беспредельности, пробовать вечность
на зуб буду словом.
А рифму подыщут
 
 
просторы и воздух, и счастье, конечно,
 
 
простое исконное счастье, что – русский,
и что нахожусь в самом центре Вселенной.
 
 
Злодейку-судьбу обнимая до хруста,
никак не пойму, как я встал на колени…
 

Сто лиц столицы

Бедный поклонник

 
Обожаемая мной мадам Москва,
вы в вечернем платье бесподобны!
Кутюрье-ноябрь – парень подлый —
взял подол забрызгал мокрой грязью вам.
 
 
Труднообъяснимо, но и в этом шарм
обнаруживается, как будто
Сити возле чебуречной будки.
 
 
У метро я для себя вопрос решал:
что могу вам дать, отчаянный босяк?
Может быть – стихи? В них – странность чувства
вседозволенности на причудства,
плоховыговаривающееся.
 
 
И… пошёл пешком, по слякоти, искать
то ли музу, то ли рифму, дабы
с вами побродить, минуя пабы.
Пусть мне люди крутят пальцем у виска.
 

Нулевой

 
Люблю чай и – нет – колу вспененной,
и не откликаюсь на «брат»,
в обед посещаю Арбат,
москвич в нулевом поколении.
 
 
Так мой православный шайтан
совместно с его оппонентами
решили. А мне ль трансцендентному
перечить?!
 
 
Любимый каштан
у кафешантана любимого
то снегом трясёт, то листвой
(и ведь не стремился, но твой
давно я уже, пусть безыменем…).
 
 
Есть звук в повороте ключа,
решительнейше изменяющий
жизнь. И в борозде направляющей
пью чай и ращу москвичат.
 

Дышу

 
Бывает иногда,
что задыхаясь от
(а от чего – гадать
всю жизнь мсьё),
 
 
как будто бы скребу
гроб изнутри ногтём,
и вдруг на встречу бур, —
есть воздух!
Как дитё,
 
 
не сноб и не аскет,
и, может быть, не шут,
я не живу в Москве —
я ей дышу.
 
 
Она не город, но
для тела кислород,
а для души – родной
папаша-лорд,
любимейший добряк….
прошедший кучу войн
и вешавший мразь в ряд
на бельевой.
 
 
В ней не найти угла,
чтоб был не знаменит…
Москва, мне твой ГУЛАГ
незаменим!
 

Крошка

 
Сияет московский
оскал горизонта,
как в фильмах Тарковского,
сонной зевотой
гигантского Зверя —
Земли.
 
 
А я в пасти.
Отсюда б – да сверзиться
в звёзды…
Опасно,
но крыша-то едет,
как новый Ленд Крузер,
как сэр на мопеде —
красиво конфузясь.
 
 
В клыках-небоскрёбах
застряла Венера
как крошка.
От трёпа
устал я, наверно,
и лишь наблюдаю
паноптикум снобов,
забавно: взлетают
не те же, но снова.
 
 
И их результат
до изжог одинаков:
на месяц – султан,
а потом как все – бяка…
точней, – разглядели
(всё надоедает).
 
 
Толпа многотелая
недоедает.
Кого жрать – не важно,
важней – сколько пищи.
Есть пасть – нужно фарша,
и ищет, и ищет.
 
 
Я в брюхе гиганта
устроился как-то:
в наушник – бельканто,
в окно – мощь заката,
в душе мироточит
(душа ведь – заноза),
её прижгу строчками,
вынуть-то поздно.
 
 
Жгу, вер…
нет, надеюсь,
что зверь
любит ласку
и всё, что содеял,
простит, как зло – назгул.
 

На входе (стихография)

 
Бегут машины,
гуляют люди,
крик петушиный…
(А что?! Пусть будет!
Для «так сказатей»
и антуража.)
 
 
Столица сзади
в октябрь окрашена,
в цвет габаритов
и прочей охры.
Мой взгляд парит, но
чего ж не охнуть?
 
 
Легко влюбиться
в столицу в ходе
прогулки-блица.
Зима на входе.
 

Запутавшись в кольцах (стихография)

 
По не проснувшейся Москве лететь,
немного превышая скорость, —
нет проку в бестолковой ерунде,
да только удовольствий море.
 
 
Голубоглазый город в шесть утра
субботы как-то не столичен,
пропарывая облачный матрас
Останкинской. Руль эластично
 
 
все три кольца кладёт под колесо…
(кольцо кольцу толкает кольца —
не закольцованный ли это сон,
и если да, то где в нём лоцман?)
 
 
Смывает с улиц вечер водовоз
струёй воды, сердито-пенной.
И пусть мне выспаться не удалось,
но, как во сне, здесь офигенно.
 

In natura

 
Проблема городов остра,
но между них царит, в пижаме,
Москва, как старшая сестра,
удачно вышедшая замуж.
 
 
Вальяжна, искренне добра
(с чужими-то легко деньгами),
что не поможет ей убрать
за пазухой у прочих камень.
 
 
И выходов, пожалуй, нет.
Так человечий мир устроен:
богатым – понт,
стихи – луне,
свет – мудрым,
глупость, жадность – строем.
 

Тоннельная пробка

 
Десятки сотен двигателей
в тоннеле безобразничают,
дымят и фары выкатили
от воздуха не праздничного.
 
 
Кишка асфальтно-каменная
черна, не вентилируется…
Да ведь в утробе Кракена мы
за что-то изолированы!
 
 
И не прелюбодействовали,
трудились, не хапужничая,
но всё же в неестественные
места чёрт взял разбуженный.
 

Тактика и стратегия домино

 
На третьем транспортном кольце
шипы дотачивала пробка,
и хамы, и водитель робкий —
стояли все.
Не эту цель
преследуя в своей дороге,
скучал немного.
Ей же Богу,
не знаем, что концом – в конце!
 
 
Ведь, философски говоря,
в стратегии нелепа спешка.
Осознавая, что мы – пешки
(а пешки хорошо горят),
ходы выстраивать – искусство;
и пусть сейчас мне в пробке грустно,
но не сдаюсь ей, как «Варяг».
 
 
Кручу бессмысленно верньер
и не могу нигде остаться, —
дающих тишину нет станций,
а прочие тревожат нерв,
похожий на зубной, но резче.
Терпение смешать мне не с чем,
вот и тревожу интерьер.
 
 
Еда философов скудна:
из нематериальной пищи, —
не выжить. И другую ищем…
и тоже – яд, когда – одна.
Спят небоскрёбы в перспективе,
как горы в облаках. Мотивы
прожить, «как все», проходят над.
 
 
Газ-тормоз, тормоз-газ… вот так
и жизнь, обычно, протекает:
роль наша, в общем, никакая —
давить педали, закатав
губу на прочий выбор.
Машинками поставить «рыбу»,
как в домино, Творец мастак.
 
 
Я – просто выпавшая кость
в одной из непонятных партий.
Но зная это, всё ж азартен,
мухлюю в тактике, прохвост,
и еду, еду… Очевидно,
роль кажется вам незавидной.
Смеюсь, живу, – при чём тут злость?