Текст книги "Семь тетрадей. Избранное (сборник)"

Вчерашний вечер

Шуракову Е.Г.

 
Когда в туманной дымке утро снится,
Я, сам не свой (а может быть не я?),
Очнулся от ночного забытья,
Оставив сны за утренней границей.
Я не хотел им верить, не хотел.
В упрямой памяти оставить их, сберечь их.
Но, словно тень, за дымкою темнел
Вчерашний разговор. Вчерашний вечер.
Неслышно за окном спустилась ночь.
Она всегда располагает к откровенью.
Я возвращался к этому мгновенью
Во сне, но чем я мог себе помочь?
Он начинался так же неизбежно,
Тот разговор. И вот он, этот миг,
Когда он мне сказал слегка небрежно,
Что, в общем, к одиночеству привык.
И я не понял или не заметил
В его словах неслышимый намек
И с глупой, ленной важностью изрек:
«Ну, так уж и привык! А как же дети?»
Он помолчал, пожалуй, только миг,
И пауза возникла в разговоре,
Ну а потом он как-то сразу сник,
Когда рассказывал о самом горьком горе.
Я знал давно о том, что он майор,
Что он летал, имел жену и дочку,
И где он жил до этих самых пор,
Пока попал на нынешнюю точку,
Я знал, что в нем едино сведены
И доброта, и детское во взрослом, —
Смешной чудак, не выдавшийся ростом,
На голове барашки седины.
В нем все чудно и все на редкость славно,
И он сказал, ловя в окошке ночь:
«Похоронил, я бляха-муха, дочь
Уж год назад, а кажется, недавно…
Одни с женой остались, – верь не верь, —
А что нам надо с ней, скажи на милость…
Была Маринка… Впрочем, что теперь,
Такая ерунда, брат, получилась.
Все началось-то, главно, с пустяка.
Сначала побелели, вроде б, губы,
К врачу б, Маринка, говорю я ей,
Сводить тебя, да некогда пока…
А тут, опять ученья, тренировки,
Куда-то по заданию лечу,
Когда вернулся я с командировки,
То первым делом, значится, к врачу.
Как раз была весна, растаял снег,
Иду, а солнце, вроде, и не греет,
Врач оказался стареньким евреем,
Душевный был, хороший человек.
И вот мы с ним дорожкою шагаем,
Я слушаю, и все внутри горит:
«Мы, – говорит, – лейкоз предполагаем,
Но случай очень редкий», – говорит.
В ту ночь я так и думал – не засну,
И мысль меня давила, сердце мяла:
«Она ж ведь только-только разменяла
Семнадцатую девичью весну!»
Могли бы, черт возьми, и ошибиться,
Назначили исследований воз,
Пришлось тогда Мариночке ложиться.
Диагноз и на этот раз – лейкоз.
Ну, матери, об этом я молчу,
А то бы в обморок свалилась – и готова.
Мариночке, естественно, ни слова
И – ходом – к знаменитому врачу.
Профессор, генерал, седые брови,
Завел меня в просторный кабинет.
«Я, – говорит, – собаку съел на крови,
Могу сказать, что шанса выжить – нет.
Ну, – говорит, – не буду вас стращать».
Я слушаю, а сердце так и ходит:
«Ну, может быть, еще протянет годик,
А больше не могу и обещать».
И начались лекарства и больницы
И даже дома тщательный уход…
Мне и сейчас нет-нет, да и приснится
Ужасный сон длиною ровно в год.
Я эту тайну год держал со мною,
Скрывал и от нее, и от жены,
Что мы должны расстаться, мы должны…
Не далее чем этою весною.
И так-то жизнь – что луковица сладка,
А тут – и не пожила даже всласть,
Шутила все: «Счастливая я, папка,
Что первого июня родилась».
Счастливая… Семнадцатой весны-то…
Такая, значит, песня, что твой стон…
А памятник из красного гранита
Я сделал сам, поставил на бетон.
А главное, с чего невыносимо —
Я не могу понять: какой лейкоз?
Ведь вроде бы у нас не Хиросима,
Тут не хватают, бляха-муха, доз…
Он потушил замызганный бычок,
Он был спокоен, только боль в глазах сквозила…
Откуда у тебя такая сила,
Смешной, всегда веселый добрячок?
Я был готов на подвиги решиться,
Помочь ему, ободрить, только он
Сказал со вздохом: «Ну, давай ложиться,
А то еще приснится страшный сон».