Текст книги "Семь тетрадей. Избранное (сборник)"
Автор книги: Борис Щербаков
Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Шрифт:
-
100%
+
К «Поэме о числах»
Вся наша жизнь – случайнейший набор
Ничтожных чисел или чисел важных.
Из чисел-дат, как сказочный узор,
Сплетается судьба за день вчерашний.
В немом числе – грядущих дел исход
И будущей судьбы определенность.
На данный час, на данный день и год
И данных звезд учитывая склонность.
Весь скрытый мир, запретный наш предел,
Познания рубеж, глубины смысла,
Явлений суть, порядок наших дел,
Всему судья, за все в ответе числа.
«Этот август пришел незаметно…»
Этот август пришел незаметно,
Как приходит внезапная старость.
Земляника с землею срасталась,
Уходя из грядущего лета.
Август с летом еще не простился,
Позже листья, умаявшись, лягут
На засохшие крапинки ягод,
На которых никто не польстился.
«Утрами сосновый наш дом…»
Утрами сосновый наш дом
Немыслимым полнится светом,
Янтарными каплями с веток,
Холодным осенним дождем.
Не ливнем, а так – моросящим,
Безветренным шепотом чащи
Сосновый наш полнится дом.
Нам зябко в тесовой террасе,
Где дождь проверяет стекло.
Нам холодно стало и разве
Когда-нибудь было тепло?
Жизнь
Неспешной жизни пилигримы,
Когда-нибудь
Мы встанем у черты незримой,
Чтоб подытожить путь.
Вот он, мой срок —
Что жил, что не жил.
Мелькнула ты —
Всю жизнь потом
Я благодарно нежил
Лишь тень несбыточной мечты.
Ревизор
Я шел пустынным коридором,
Родимым третьим этажом,
И вдруг скопленьем белых стружек
Был неприятно поражен!
Как видно, здесь работал мастер.
Он был, наверно, приглашен
Врезать замок на фирме «Обувь».
Его он врезал. И ушел.
А сор остался. Если б, скажем,
Случись, явился ревизор,
Сказал бы он, увидев это:
«Теперь внесут на фирму сор».
Ода помидору
Увы, пожух наш помидор,
Бессильно ветвь его обвисла,
Уж осень просится во двор,
Свербя безрадостною мыслью.
А помидор почти зачах,
Не зацветя, не плодонося.
Стоит он в меркнущих лучах,
Напоминая всем про осень.
Но мы отвергнем этот вздор!
Мы верим в жизнь, и нам наградой —
Цвети, расти, наш помидор
И нас младым побегом радуй.
«Ничего не бывает потом…»
Ничего не бывает потом…
Запоздалое кружево вишни —
И весна вдруг покажется лишней,
Ничего не бывает потом…
И уходят, не оглянувшись,
Потому что потом – не уйти.
И в глазах – не тоска и не ужас,
А вчерашнее только «прости»…
Пусть судачат и спорят о том,
Пусть не так уж, действительно, мудро —
Ничего не бывает потом,
Там, где теплится новое утро.
Где рождается новая жизнь,
Но не лучше, чем нынче и прежде,
И сияет зарница надежды,
Где рождается новая жизнь.
В этой жизни не сыщется броду,
Как в реке – берега далеки.
Каждый камушек, брошенный в воду,
На воде оставляет круги.
Но они разбегаются, тают,
Мимолетную рябь не догнать —
Лишь холодная и пустая
Расстилается водная гладь…
Хоть и не по моей это части,
Верю в самый восторженный бред.
В жизни нет мимолетного счастья,
Существует обычное счастье —
Либо есть оно, либо нет.
Плаванье
Корабль плыл. И музыка играла,
На палубе – шампанское и смех.
Корабль плыл. Корма волну взбивала.
Вперед. Без остановок и помех.
В ночной волне сияло отраженье —
Волшебный свет среди кромешной тьмы.
Уверенное, верное движенье —
Его как будто чувствовали мы.
На палубе, на этой шаткой тверди
Мы чувствовали сладостный прилив,
И мы совсем не думали о смерти,
Простор широт, как в песне, покорив.
Не думали о гибельности шквала,
Которым кто-то смыт вчера за борт.
Корабль плыл. И музыка играла,
Подхватывая радостный аккорд.
Не думали о том, что в море кто-то,
Остатки сил собрав в который раз,
Кричит до хрипоты, кричит до рвоты,
Кричит, зовя и умоляя нас.
И машет онемевшими руками,
Но снова тонет в бездне черных вод.
И молча ждет, когда, блеснув огнями,
Корабль наш из вида уплывет.
Ах, если б знать тогда, что в отдаленье
Он, провожая нас, дрожит от слез,
Я б сам собой в машинном отделенье
Застопорил вращение колес.
Сам капитан тогда пролил слезу бы,
Народ бы подивиться прибежал.
Но я лишь плыл, до боли стиснув зубы,
И ваш корабль взглядом провожал.
Бег
Как я устал. Как мне хочется сесть?!!
Камни впиваются в ноги, как бритва,
Перед глазами кровавая взвесь,
Сердце дрожит, но не чувствует ритма.
Ничего, по сторонам не гляди,
Не остановишься и не остынешь.
Если ты знаешь, что нет впереди
Ленточки, бегу дарующей финиш.
Бег нескончаем, когда на бегу
Спину тебе обжигает дыханье
Тех, кто не думает: я не могу…
Тех, кто способен работать ногами.
А за компанию легче бежать,
Как удивительно, феноменально
Мы научились легко провожать
Те километры, что пройдены нами.
Мы убегаем от прожитых дней,
Первого солнца… первого снега.
Мы научились держаться тесней
В клубе любителей вечного бега.
И без оглядки, в пылу и в тщете
Совесть спортивную ставя на карту,
Рвемся по кругу к заветной мечте,
Только всегда возвращаемся к старту.
Муха
(шутка)
И вот ежегодное чудо свершилось:
Я вновь неподвижность надежно обрел.
Лежу я – а муха, сорвавшись с вершины,
Со шкафа вершины, парит как орел.
Парит неподвижно, одна в вышине,
Холмами, наверно, меня полагая
И место уже выбирая на мне.
И снова, и снова по мне пробегает
Зловещая тень слюдяного крыла.
Как ангел возмездия, муха витает.
Но вот она села – на кромку стола —
Недаром я ждал этой встречи, недаром.
Кавказ надо мною, он верит в меня.
И старой газетой, прицельным ударом
Я разом кончаю с поэзией дня.
Монолог
(набег, или алекто)
Да. Ты вошла, и я тебя узнал.
Ты все и ничего. Ты миф. Ты некто.
Как жуткий сон, тебя не раз я гнал,
Но возвращалась ты, моя Алекто.
Ты помнишь день, навеки сведший нас,
Мы брали город к вечеру устало.
Бродила смерть, от радости пьяна,
Еще живым грозя своим оскалом.
Короткий бой был делом наших рук,
Но как была безрадостна победа!
Я засыпал и просыпался вдруг
От сладкого, но тягостного бреда…
В ту ночь, когда погибший город тлел,
Как тлеет жизнь, покорно угасая,
Хмельное войско в сотню тысяч тел
Еще бурлило, сталью потрясая.
Но скоро тот, кто мог заснуть, заснул,
И тишина казаться стала мертвой.
Я чувствовал, как пот катил со скул,
Я слышал крови ток в плену аорты.
Я слышал сердца яростный набат,
Отчаянный, безумный, отрешенный.
Но он не мог вернуть меня назад,
В мой город, так безжалостно сожженный.
Забудь, как в дом ворвалась солдатня,
Как я нашел спасенье нам обоим.
Прошу тебя, забудь, забудь меня,
Мне нет нужды считать себя героем.
Всего лишь ночь – но не было греха,
Была любовь, – я так к ней в жизни рвался!
И длился этот век… до петуха,
Который где-то чудом жив остался.
Очнулись мы, друг друга не найдя,
Разнесены внезапный ураганом.
И лишь потом, полсвета обойдя,
Я понял: миг надежно в вечность канул.
Сейчас я знаю: мне тебя спасти
От глупой смерти так непросто было!
Но если на земле и есть пути,
То ведь не все они ведут в могилу!
Я должен был остаться навсегда
В том омуте, кипящем нежной страстью,
Ласкающим, не чувствуя стыда,
Дарящим нам несбыточное счастье.
Ты помнишь день – тебя не стало вдруг.
Я кинулся к тебе, но холод смерти
Остановил меня, а мой испуг
Растаял вновь в походной круговерти…
Прошли года, я начал забывать
Твои черты. Назад закрыты двери.
Я перестал тебя ночами звать
И плакать по немыслимой потере.
Ты обрела с годами ореол,
Оставшись там, за жизненной чертою.
Казалось мне, я наконец обрел
Покой, однажды отнятый тобою.
Я знал: тебя не смог я уберечь,
Кровавый пир надежды не оставил.
Но дарит жизнь надежду новых встреч,
И я стал жить законом новых правил.
Сгорать в пылу безудержных забав,
Победы почитая за отвагу,
И, всех друзей бесчисленных собрав,
Со стоном пить спасительную брагу.
И так я жил, неузнанный герой,
На грани жизни, в ощущеньи краха.
Как вдруг однажды утренней порой
Разбужен был неясным чувством страха.
Мне показалось, я тебя зову,
И вдруг увидел я, – но нет, вернее, —
Почувствовал тебя как наяву,
Обнял тебя, от страха леденея.
Да. Ты пришла, и я тебя узнал.
Ты встала вдруг – и все кругом поблекло.
И если бы мог я – я б застонал,
Так на нее похожа ты, Алекто.
Сейчас ты здесь, я чувствую – ты есть.
Мгновенье – ты пропала, – что же, браво!
Но кто, скажи, придумал эту месть,
Кто дал тебе, Алекто, это право
И совесть, и рассудок истязать,
Являясь мне? Пусть Бог тебя рассудит…
Но что бы ты смогла в ответ сказать,
Узнав, отведав нашей бренной сути,
Когда бы ты узнала чувства, боль,
Бессилие и горькую разлуку,
Бесславие победы? Но изволь, —
Откуда фее знать сию науку?
Да, ты пришла – легко тебя узнать.
Ты все и ничего – ты мир! Ты некто,
Ты есть, чтоб лишь о ней напоминать,
Да, жалок твой удел, моя Алекто…
Магнолия
Не знаю я беды, не знаю боли я,
Когда займется утренний Восток
И зацветет под окнами магнолия —
Волшебный, но дурманящий цветок.
Сплетает ветви дерево забвения
С ухоженной лоснящейся листвой.
В ней по утрам не слышно птицы пения,
Роса не стынет в чаше восковой.
А на ветвях змея, и та не нежится,
Отсчитывая годы, будто дни.
И в зной полдневный путник не задержится
В густой, дурманом споенной тени.
А тот, кого напоит и окутает
Того цветка волшебный аромат,
Забудет все, день с ночью перепутает
И не найдет к себе пути назад.
Забудет боль, и в собственном безволии
Найдя себе спасение от слез,
Он будет вечно жить в плену магнолии,
Вдыхая этот сладкий запах грез.
Униженный да сыщет здесь спасение
И радость обездоленный найдет.
Какое это все-таки везение,
Когда она под окнами растет!
У нас в краю ее не замечали мы,
Да и вобще, не верит большинство,
Что может быть цветок с такими чарами,
Что может быть такое волшебство.
Но, говорят, – придумал это что ли я? —
Зарею ранней теплится Восток,
И зацветает белая магнолия —
Волшебный, но дурманящий цветок.
«Не троньте музыку, ребята…»
Не троньте музыку, ребята,
Какой, ей богу, вам резон?
Она ни в чем не виновата,
Она здесь гостья на сезон.
Ах, как она попалась глупо!
И в ней хорошие слова.
А вы ее безбожно, грубо
Зачем-то в лес – и на дрова.
Ах, эти песни, саги, руны —
Работы непочатый край.
Постой, солист, не трогай струны
И похоронку не играй.
А вам ведь только стоит взяться —
Как ток – с катода на анод —
Польется песня, – лезет, братцы! —
Как беспощадный фарш из нот.
Андалусия
Много солнца и яркие краски,
Вечно благоухающий сад.
Андалусия – это не сказки,
Это мир золотых серенад.
Только нам туда ехать не надо:
Там, где нынче находишься ты,
Выплывает моя серенада
На волне семиструнной мечты.
Вспоминай этот сладостный вечер,
Хоть и много воды утечет.
Только наши нечастые встречи
Буду помнить я наперечет.
Теплый вечер мне кудри ласкает.
Эта песня не спорит с судьбой.
Эта песня взлетит, и растает,
И поманит меня за собой.
И я брошусь за ней без опаски,
Пусть звенят ее звуки, звенят.
Андалусия – это не сказки,
Это мир золотых серенад.
По материалам текущей прессы
Искали корень зла. Нашли покуда спесь.
Безмерной славы зуд, что юность часто гложет.
Инстинкт сказал: «Я чувствую, он спрятан где-то здесь».
Но опыт возразил: «Нет, здесь он быть не может».
Искали по углам. Нашли еще болезнь —
Пройдя, учуяв спирт мурашками по коже.
Рефлекс сказал: «Да, да, я чувствую, он здесь».
И здравый смысл сказал, подумав: «Что ж, похоже».
И только я молчал. Пускай себе пылят.
Мне было все равно, хотя искали дружно.
Но я-то точно знал, где спрятан этот яд,
Ведь корень зла лежит в молчаньи равнодушном.
Суть
Как мы нежны!
Как чувства наши хрупки.
В какой-то миг, мне кажется вот-вот, —
Не вынесем духовной мясорубки,
Снесет теченьем в омут черных вод.
Мы ищем смысл бытия земного,
Но под дождями лжи
Лежим, дрожим.
Боимся сделать шаг,
Боимся взгляда, слова —
И смысл уходит,
Он недостижим.
Но, может, правда в том, —
и дело тут не в лени,
Не в страхе в черных водах утонуть, —
Что идеал – вершина всех стремлений —
Не может быть доступной?
В том и суть?
После тридцати
Закрыв глаза, я вижу пустоту,
Отчетливо и, как в кино, объемно.
Река течет, и, стоя на мосту,
Я черные ее считаю волны.
Я чувствую их мерный перекат
По выпуклой моей дрожащей тени.
Они бегут куда-то наугад,
Не чувствуя ни страха, ни смятенья.
Все кончено. Мне нужно быть собой
И слиться с безучастною рекою.
Все кончено. Я должен стать волной —
Иначе мне не обрести покоя.
Эпитафия
А будет время – вернусь домой,
Как странствовать надоест.
Сыщу в погосте дубовый мой
Тяжелый фамильный крест.
Прильну к нему, не тревожа сон,
И вдруг захочу присесть,
Подумать крепко поможет он,
Зачем я на свет этот был рожден,
Зачем я и кто я есть.
А после дома взберусь на печь
И буду лежать, вспоминать:
А что я в жизни сумел сберечь,
А что сумел растерять?
И только ветер в печной трубе
В ненастную зимнюю стыть
Напомнит вдруг, что в моей судьбе
Не кто-то где-то, а сам себе
Не все я смогу простить.
Гитара
Как на ином балконе стеклотара
(Все некогда! Старинный наш недуг) —
Давно стоит в моем шкафу гитара,
Мой так и невостребованный друг.
Годами я откладываю встречу,
А почему, спроси? Я не отвечу.
Давно бы петь баллады, саги, руны,
В прекрасный мир окно приотворив,
Давно бы пальцы жечь об эти струны,
Сжимая уходящий влево гриф.
И пел под грудью мир бездонных звуков,
Рыдал романс, и шлягер шел вразнос.
Я взял аккорд, но – вот какая штука! —
Его до сердца так и не донес.
Все некогда! Спеша, в пылу угара
Земным утробу грешную набить,
Все забываю – есть в шкафу гитара,
Хотя теперь уж нету, может быть…
Все забываю, в двух шагах отсюда
Мой старый, неотчаявшийся друг.
Где силы взять на маленькое чудо?
Как разорвать порочный этот круг?
Как вспомнить мне в бегах, в пылу, запарке,
Что жизнь не бесконечна, как ни жди,
И что судьба, скупая на подарки,
Мне рай не обещает впереди.
Мой опыт. Пусть он будет мне опорой,
Мои друзья, и да простят меня
За то, что иногда задерну шторы —
И не видать в моем окне огня.
За то, что некогда, простят недуг мой старый.
Зачем же я себе когда-то врал?
Но до сих пор стоит в шкафу гитара,
А я на ней ведь так и не сыграл…
Очередь
Страшно. Такая тишь несусветная.
Жутко. И сил подняться нет.
И вот она, дорожка заветная,
Ведет в кабинет.
Дверь, до блеска умытая лаком,
Ручка, окислившаяся от потных рук,
От страха за то, что недоговорил, недоплакал
И просто от человеческого «а вдруг?».
Очередь готова к победному маршу,
Если не считать одеревеневших ног, —
Внимание! – слушает секретаршу, —
Связь с центром – трещит звонок.
Глянец трубки невольно манит,
Притягивает, как жестокий дверной проем,
Особенно как услышишь: «Иван Петрович занят.
Занят. Занят. У него утром прием».
Машинка принимается резко,
Каретка вскачь, дзинь – поля!
Очередь успокаивается пулеметным треском,
Волнение падает до нуля.
Прижав портфель, до смешного строгий,
Мужчина, который сидит с утра,
Под стул старается спрятать ноги,
Чтобы не пачкать кромку ковра.
Женщина, уверенная в победе,
Губы алые, и в глазах – сталь.
Нога на ногу. Выбор, конечно, беден,
Но это не лучшая ее деталь.
Женщина – в глазах испуг, удивленье
Вошедшего в заколдованный круг.
Сумочка на худых коленях —
Спасение для беспокойных рук.
Товарищ, не в состоянии сосредоточиться,
«Литературка» свернута узкой трубой.
И хочется, и одновременно не хочется
Просто остаться самим собой.
Женщина, откинувшись на спинку стула,
Вспоминает необходимые слова.
Она думает, она не заснула,
Она уверена, что она права.
И все уверены, что они правы,
Иначе в сиденье смысла нет.
Внимание – на одного линейного, справа,
Строго по очереди – в кабинет!
Puzzle
Замысловатая паутинка,
Домик, вдали голубая гора.
Который день собираю картинку —
Увлекательная игра…
Складываю осколок к осколку —
Один от другого не отличить.
Как эта схожесть сбивает с толку!
Рвется здравого смысла нить.
Логики мало, тут правит случайность,
А глаза все тревожней болят.
Мечется выбор из крайности в крайность
В поиске верного слепнет взгляд.
Стерпит картон – как любая бумага,
Стерпит, что я, не оставив следов,
В поисках этого верного шага
Опробываю десяток ходов.
Не бесконечен направленный поиск,
Когда-нибудь, наяву ли, во сне,
Я соберу ее и успокоюсь,
Пусть себе висит на стене.
Замысловатая паутинка,
Домик, вдали голубая гора.
Тридцать лет собираю картинку —
Увлекательная игра…
Рифмы
Мы катимся споро, но все же должны
Разбиться о смысла и логики риф мы.
Мы – пена поэзии честной волны,
Мы – ритма каноны, размеры и рифмы.
Еще одна песня
А раньше мы были честней, и упорней,
И много надежней (славяне в роду!),
Мы свято и зло берегли наши корни
И, зубы сжимая, встречали беду.
А раньше мы были чуть-чуть веселее
И в хоре могли до усталости петь.
И верхние ноты мы брали смелее,
А раньше… да полно о прошлом скрипеть.
Так хочется завтра с улыбкой проснуться,
Забыв о надуманной скорби пера.
А тот, кто захочет, сумеет вернуться
В ушедшее вдаль золотое вчера.
Наследник
Не родилась еще птица вещая,
Чтобы дать мне конечный расчет,
И наследство мое не завещано,
Не родился наследник еще.
А родится – так, время не ведая,
Будет долго и долго расти,
И бороться с невзгодами-бедами,
И нелегкие сети плести.
Чтоб ловить ее, истину разума,
А поймает – поди разберись,
До того она жутко разная,
Эта наша спокойная жизнь.
До того она неухожена,
Неизучена – целина!
Не про каждую песни сложены,
И не каждая жизнь видна…
Нет у жизни течения плавного,
Все, что главное – не на виду.
А когда он дойдет до главного?
Я, наверно, и сам дойду.
На конкурс детского рисунка
Мы нарисуем недетский плакат —
Атомный дом в Хиросиме,
Балки обуглены… Купола скат…
Очень доходчивый символ.
Купол, от взрыва оставшийся нам, —
Вернейшая из декораций
К любой из поставленных временем драм
На сцене народов и наций.
Тянется в небо, тревожа года,
Символом воскресения
Белых журавликов череда,
Белая нить спасения.
Пусть будет красками небогат,
Грубо, штрихами косыми,
Мы нарисуем недетский плакат —
Атомный дом в Хиросиме.
Вспомните, глядя на атомный дом,
Августа жаркое утро,
Вспомните то, что случилось потом,
Глядя на черную груду.
Детская мудрость – летят и летят
Птицы в заоблачной сини.
Мы нарисуем недетский плакат —
Атомный дом в Хиросиме.
Белый цвет
Палитра бывала воспета,
Но время – остановись! —
Отчаянье белого цвета
Рисует упрямая кисть.
Завидное в нем постоянство —
Мазок на мазок положи —
Удобней не будет пространства
Для боли, смятения… лжи?
Любому другому подкладка,
Мой белый… а время – вели!
Фатой расстилается сладко,
Но саваном пляшет вдали.
Открыта для всякого ветра
Пустыня его пустоты.
И где-то в загадочных недрах
Однажды появишься ты.
Как слово чьего-то завета,
Случайности, вспышкою сна —
Из небыли белого цвета,
Где вечная белизна…
Отчаяние белого цвета
Рождает другие цвета,
Какими лучами согрета
Земная моя суета?
Земная палитра безбрежна,
И в этом, пожалуй, ответ…
Но в белом своя неизбежность,
Ведь все-таки Белый же Свет!
Исповедь недоброго человека
Кругом одни опасности,
Кругом такая страсть,
Не знаю как, удастся ли,
Пройти и не упасть?
А потому, товарищи,
С рожденья и до гроба
Смотрите в оба!
Обдумайте решение
На каждый малый ход,
Мир полон искушения,
И всюду дьявол ждет.
Бывает, даже ближнему,
Протягивая длань,
Его ухмылку вижу я,
И значит – дело дрянь.
И значит, что не стоило,
Напрасен сердца зуд.
Ухмылка эта подлая
К нулю мой сводит труд.
Мир полон лжи и хитрости,
Свой выбирая путь.
Наивность сразу выбросьте —
Полегче будет чуть.
Где зависть чумородная
Цепляется, как клещ,
Там честность – вещь негодная,
Бессмысленная вещь.
И благородство мнимое,
И – смех подумать – честь!
Вот так струятся дни мои,
Бегут куда невесть.
Кругом ловушки злобные,
Вперед – почти нельзя,
И хоть и смотрим в оба мы,
Все застит нам глаза
Плевела недоверия,
Иных давно уж нет.
Привет, товарищ Берия,
Привет тебе, привет…
Нельзя нам чахнуть в праздности,
И плохи, брат, дела —
Кругом одни опасности,
И столько в мире зла.
И чтоб не перекинулась
На ближних наша злоба,
Внимательней, товарищи,
Смотрите в оба.
Исповедь поэта
«Я ни дня не жил без строчки,
Охватил я сотни тем,
Я затычка в каждой бочке
И, поверьте, горд я тем.
Рано, рано ставить точку
И назад не повернуть,
Где найти такую бочку,
Чтоб как следует заткнуть?
Чтобы век она служила
И взнесла на пьедестал, —
Где ж моя златая жила?
Как я в поисках устал.
Я пишу про жизнь чужую,
Как у них, и как у нас.
И притом всегда гляжу я
В самый корень, глаз – алмаз.
Про парад, про леса шелест,
Про Бродвей и вишни цвет,
Про Кижи, про рыбий нерест
И про камерный балет.
И про «летом, жарким летом»,
И про ОСАВИАХИМ…
Ох, не просто быть поэтом,
И к тому же неплохим»!
Возвращение
Оставь надежду стать умнее предков.
Я в их миры всегда гляжу с тоской.
Но сам так редко, так преступно редко
Бегу сюда от пыли городской.
Переверни страницу в пыльной книге,
Расскажет капля с мокрого стекла
О том, что дождь, сырой, холодный флигель,
И летний день не ведает тепла.
И кажется, что снова день потерян.
И кажется, не в том мечта моя.
Как скучен ритм, но как же он размерен,
Как вымерен по складу жития.
А лишь вчера, поверив в силу лета,
Кругом и цвел, и пел закатный рай,
И солнце уплывало до рассвета,
И в воздухе висел ленивый лай.
Качнулась в позднем сне сирени ветка,
А дождь вздохнул и замер на бегу.
Как редко, боже мой, безумно редко
Я возвращаться в этот мир могу!
Час пик
Пропахло все вокруг тревожным потом,
Вот чей-то голос зазвенел и сник.
Мгновенье замешательства – и вот он
По рельсам дня летит час пик.
Летит, сминая жалкие кордоны
Уставших тел.
Автобус, как коробка из картона,
Трещит по швам, найдя себе предел.
Для каждого суровая проверка,
Безжалостный и вечный маховик,
Изображенье атомного века —
Час пик.
В толпе, от карусели озверевшей,
Мелькает строй и слышится «ура».
В ней не пробить и самой малой бреши
Тяжелой артиллерией добра.
Не время для добра и откровенья,
Весь город в спешке – выжить, миновать —
Постой, остановись, мое мгновенье,
И разреши… тебя поцеловать.
Но в том-то и секрет, что этим часом
Ты лишь мгновенье – образ существа.
И пусть он чист, но он безбожно смазан,
С тобою нет ни сходства, ни родства.
И в двух шагах – не верите? – не вспомню,
Что это было – образ? Строгий лик?
Еще не раз столичное метро мне
Подарит ощущенье часа пик.
И жаркое дыханье нашей встречи —
Итог перемещенья тел,
Случайностью весь путь земной отмечен,
Чего же ты хотел?
И нет у карусели остановки,
Вопрос – ответ. «Выходите?» «Да – нет…»
Так, без игры, бесхитростной уловки,
Простой, обычный, пиковый ответ.
Я отступаю времени в угоду,
Как птичку выпускаю этот миг.
И длится час, – не час, а год… и годы…
Хотя и называется «час пик».
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?С этой книгой читают:
