Текст книги "Такая короткая вечность. Импровизация на библейские темы"

Глава шестая
Сыновья

1

Небольшой караван спустился в долину и не спеша продолжил движение. Ной, закрыв глаза, покачивался в седле, прикрепленном к спине верблюда. Это медленное, ритмичное покачивание напоминало ему о тех днях, когда огромные волны Потопа наконец улеглись и на горизонте показалась торчащая из воды горная вершина, к которой приближался их ковчег. Он вспомнил, как долго еще боялись они покинуть плавучий дом, страшась, что мир, изменивший свои очертания, не примет их, отторгнет, сбросит опять в толщу воды, отступавшую все дальше и дальше.

Теперь он мог позволить себе мысленно посмеяться над этими страхами. Господь остался милосерден к его семье и даже явил радугу как завет того, что никогда больше не обрушит ни на них самих, ни на грядущее их потомство воды губительного Потопа.

Окружающий мир его уже не пугал. Он вызывал только удивление и острое любопытство: какие еще перемены ждать в этом незнакомом пространстве? К тому, что звезды изменили свое положение на небе, он уже привык, а вот то, что солнце, яркое, как никогда раньше, всходило не оттуда, откуда его обычно ждали, оставалось для Ноя каким-то неразгаданным, но важным знаком. Он силился это понять, но ответа не находил, и только голова его от неимоверного напряжения начинала болеть, как бывало в дни непрекращающегося шторма, когда все они корчились на полу своих кают.

Ной открыл глаза и оглянулся. Чуть отстав от него, ехали бок о бок со своими женами Сим и Иафет. Его жена и жена среднего сына о чем-то переговаривались, наклонившись одна к другой. Хам ехал позади всех, нарочито сохраняя дистанцию между собой и Ноем. Трещину, появившуюся в их отношениях, после того как Хам обнаружил в шатре захмелевшего, сбросившего одежды отца, преодолеть так и не удалось. Никто не хотел сделать первый шаг навстречу, и оттого ситуация становилась безвыходной, а отчуждение все нарастало и нарастало.

2

День становился нестерпимо жарким. Деревья, чьи кроны могли бы дать тень для отдыха, еще не выросли, хотя среди зеленой травы уже пробивались тонкие ростки будущих стволов. Они подъехали к реке с прохладной водой, которая брала свое начало от удивительной белой шапки, что образовалась на самой вершине горы. Ной поднял руку и остановился. Пора было разбивать шатры, чтобы под их защитой укрыться от висевшего в безоблачном небе солнца.

Остановиться на самом деле следовало уже давно. Но он, как мог, оттягивал время привала, потому что прекрасно знал, что будет дальше. Сон, который после трапезы сморит его в шатре, повторялся изо дня в день, и каждый раз он просыпался от собственного крика с ощущением страха и какой-то безысходной тоски.

Наама клала ему на лоб платок, смоченный в холодной воде, и молча ждала, не захочет ли он поделиться тем ужасным, что ему привиделись. Но как он мог рассказать ей о том, чего не понимал сам.

Ной выходил наружу, садился с той стороны шатра, которая отбрасывала тень, и долго тряс головой, словно пытаясь избавиться от увиденного. Но стоило ему прикрыть глаза, как снова вырастала перед ним огромная башня, а по ней сновали люди, поднимали наверх кирпичи, стремительно укладывали их в какой-то черный раствор и понукали подымавшихся с поклажей, чтобы те ни на минуту не прекращали доставку все нового и нового материала.

Случалось, что кирпичи падали и разбивали головы стоящих внизу. Безжизненные тела их тотчас же оттаскивали прочь, словно в этом адском конвейере они были всего лишь никчемными винтиками, на место которых заступали новые, такие же никчемные.

Женщины, привязав к спинам младенцев, таскали наверх ковши с раствором, а если младенцы начинали шевелиться и, случайно развязавшись, летели вниз на груду камней, матери, казалось, не обращали на это ни малейшего внимания.

Какие-то люди, стоявшие вокруг башни, непрерывно натягивали тетиву лука и пускали прямо в небо сверкающие на солнце стрелы. Целый их рой поднимался кверху, а когда они падали обратно на землю, наконечники стрел были обагрены кровью, словно проткнули насквозь чьи-то невидимые в голубом небе тела.

Ной не знал, что за событие предвещал этот сон. Он вопрошал Господа, но ответ, как и во все предыдущие дни, не приходил. Тогда он вставал, стараясь не думать об увиденном, и молча указывал рукой направление их дальнейшего движения.

Маленький лагерь сворачивал свои нехитрые пожитки, грузил поклажу на верблюдов и молодых, едва окрепших ослов, а затем, снова растянувшись небольшой цепочкой, продолжал движение по Земле, на которой, кроме них, не существовало больше ни единого человека.

От сознания того, что они остались на целом свете одни, Ною опять становилось страшно, очень страшно.

3

Возможно, все было именно так, возможно, по-другому или не было вообще. Но если верить каноническому тексту, то движение небольшой группы людей вниз с араратских гор в долину привело в конечном счете к тому, что обновленная после Потопа земля стала заселяться тремя крупными племенами. Каждое племя произошло от одного из сыновей Ноя и по их именам получило свое будущее название.

Потомки Сима заселят Аравийский полуостров, займут все области, прилегающие к нему в северном направлении, не обойдут своим вниманием и район Междуречья. Языки, на которых через некоторое время они заговорят, назовут семитскими. К ним отнесут ассирийский, арамейский, арабский и, конечно, еврейский.

Потомки Хама найдут свое пристанище в Северо-Восточной Африке, в той ее части, которая граничит с Азией. Языки, на которых начнет общаться население этого региона, назовут хамитскими. Свою принадлежность к ним подтверждает коптский язык, на котором говорили в Древнем Египте, а также берберские языки племен, кочевавших по Северной Африке, и языки, принадлежащие отдельным группам населения нынешней Эфиопии.

Потомки Иафета распространятся к северу и востоку от Междуречья. Впрочем, их присутствие обнаружится и в некоторых местах Кавказа, точнее, в северных его районах. Среди ученых принято считать, что корни «яфетического» языка просматриваются в древнеперсидском языке, а «тропинки», идущие от него, ведут еще дальше – к языкам Индии и Европы.

Всего этого Ною, естественно, знать было не дано, хотя после завершения Потопа прожил он еще три с половиной столетия: «Всех же дней Ноевых было девятьсот пятьдесят лет; и он умер» (Быт. 9:29).

Случилось это наверняка до того, как разросшаяся семья Ноя нашла в загадочной земле Сеннар равнину и встала там огромным, шумным лагерем. Исследователи Библии разыскали любопытный мидраш, то есть текст, который за оболочкой притчи скрывает некие зашифрованные истины. В этом тексте указано, что Сеннар (Шеран) – это земля, куда после Потопа относило тела погибших. Иначе говоря, земля мертвых.

Зачем потомки Ноя обосновались там, неизвестно. Но именно на этой земле они сказали друг другу: «…наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести. И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли» (Быт. 11:3–4).

4

Если праведник Ной в каких-либо сновидениях прозревал будущее, то, вполне возможно, самый страшный сон его был связан со строительством этого сооружения.

Господь повелел тем, кто спасся от Потопа, заполнять своими потомками все пространство Земли. Но, вопреки Его приказу, новые поколения решили все сделать по-своему. Собравшись на земле Сеннар, они поставили перед собой грандиозную задачу – возвести башню, способную своей вершиной дотянуться до Божественных чертогов.

Сделаем себе имя, мечтали участники первой в истории «стройки века».

На самом деле они создавали матрицу, которую человечество не раз попытается воплотить в будущем.

Башня отнимет много времени и физических затрат, зато в ней есть пафос коллективного единения ради некой мерцающей вдали цели.

Башня покалечит и истребит многих, но на их место приведут под конвоем колонны отступников, кто, осознав греховность постройки, пытались бунтовать против замысла своих прорабов.

Башня даст авторам проекта ощущение собственного величия, ради которого они без сожаления пожертвуют вначале десятками, потом сотнями, а дальше уже миллионами и миллионами, попавшими под каток их власти.

«И сказал Господь: вот один народ и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого» (Быт. 11:6–7).

Как сказал, так и сделал.

Исследователи Великой Книги отмечают, что вслед за решительными действиями Всевышнего в Библии начинается перечисление 70 имен, за каждым из которых впоследствии будет стоять своя ярко выраженная национальная и духовная сущность.

Эти же исследователи настаивают на том, что правильнее говорить не «смешение» языков, а «увядание» их. То есть строители грандиозного «МЫ» претерпели некий духовный «потоп», когда прежнее взаимопонимание было уничтожено, а на смену ему пришло 70 разных «точек сборки» отдельных человеческих сообществ.

5

Но существовала ли на самом деле такая башня, и если да, то где именно?

Как и в истории с Потопом, исследователи фольклора нашли в разных частях нашей планеты множество легенд, идентичных по смыслу библейскому тексту.

Вот лишь некоторые из них, приведенные безусловным авторитетом в области мифотворчества господином Дж. Фрезером.

Племя, живущее в верховьях Замбези, недалеко от водопада Виктория, сохранило легенду о том, как некогда с небес спустился бог Ниамбе и потребовал, чтобы люди начали поклоняться именно ему. В ответ непокорные земляне обещали убить настырное божество. Ниамбе испугался и поспешил вновь подняться на небо. Но люди решили привести угрозу в исполнение. Они начали воздвигать мачты, крепить их между собой и взбираться по перекладинам на головокружительную высоту. До неба оставалось уже совсем чуть-чуть, но мачты не выдержали напора карабкающихся наверх смельчаков и рухнули, придавив их своей тяжестью.

В Мексике существует предание о том, как некогда жившие на земле великаны решили построить башню, чтобы она достигла той точки неба, где находится солнце. Они нашли глину и смолу, и вскоре работа закипела с такой скоростью, что до неба было уже подать рукой. Тогда Властитель Высот разгневался и велел небожителям не допустить того, чтобы простые смертные могли попасть в заветные чертоги. Недолго думая, небожители собрали все имеющиеся у них молнии, обрушили их на растущее с каждым днем гигантское сооружение и превратили его в прах. Великаны, объятые ужасом, бежали в разные концы земли и больше никогда не помышляли о своем дерзком проекте.

На Тибете героями подобной легенды стали богатыри, потомки великого Рамы. Гордыня их была так велика, что они вздумали завоевать небо, построив для этого огромную башню. Башня поднималась все выше и выше, пока ее не заметили боги и не встревожились по поводу того, что властители земли могут подчинить себе еще и небо. Тибетские боги, в отличие от своих мексиканских собратьев, не стали тратить драгоценный запас молний. Они поступили проще – взяли и в один прекрасный момент смешали языки у тех, кто отчаянно рвался завоевать их вотчину. Богатыри перестали понимать друг друга, работа застопорилась и в конце концов прекратилась совсем. В полном отчаянии горе-строители разошлись по четырем сторонам света, и вскоре люди заговорили на тех языках, которые услышали от них.

Что же касается библейского рассказа, то здесь, похоже, в отличие от остальных мифов, современная наука готова предъявить не один, а несколько реальных прототипов легендарной башни.

Некоторые археологи называют ее аналогом главный храм Вавилона, известный местным жителям как зиккурат, что значит «башня, соединяющая землю и небо».

Когда сравнили раскопки фундамента башни с ее изображением и описанием, нанесенным на глиняные таблички, выяснилось, что сооружение это было весьма массивным, состояло из семи ярусов и достигало девяностометровой высоты. Верхний ярус заканчивался площадкой, на которой располагалась золоченая фигура Мардука – божественного покровителя города.

Впрочем, другая группа археологов настаивает, что в Библии, скорее всего, упоминается башня, построенная приблизительно в 13 километрах к юго-западу от Вавилона. Этот храм был посвящен божеству по имени Нэбо и известен тем, что строительство его так и не было доведено до конца, оставив грандиозное сооружение без завершающего верхнего этажа.

Рассматриваются и другие претенденты на роль памятника человеческой гордыне. На месте прежнего Ура Халдейского – это около 220 километров от Вавилона – найдены развалины зиккурата, сторона основания которого равнялась приблизительно 60 метрам. Стены этого сооружения выкладывались из обожженного кирпича, а пространство вокруг было огорожено массивной стеной, с нанесенными на ней разнообразными надписями.

Надо заметить, что и эта башня, и другие, ей подобные, соединяли два пространства – нижнее и верхнее – не только в своем прямом, «вертикальном» смысле. Зиккуратам еще были приданы функции изучения окружающего космоса, а уже через полученные знания, собственно, и происходило «соединение земли и неба» в одну общую систему.

На верхних ярусах зиккуратов устраивали древние обсерватории, откуда велись наблюдения за звездным небом, за расположением планет и изменениями между ними, рассчитывалась траектория взаимного движения Солнца и Луны, исчислялась продолжительность тропического года, кстати, полученный результат всего на 25 секунд отставал от современных значений.

Жрецы, допущенные к вершинам башен, разделили зодиак на 12 знаков, составили каталог звездного неба, изобрели солнечные часы, научились предсказывать затмения и многие другие «странности» в поведении небесных светил.

Все это могло трактоваться, если не как владение тайнами магических искусств, то уж точно как покушение на прерогативу сокровенного знания Высшего Божества.

6

Находки ученых заставили еще раз внимательно посмотреть на источник библейского рассказа о легендарной башне.

Большинство исследователей считают, что корни этого эпизода надо искать, скорее всего, в том впечатлении, которое произвел огромный город на кочевников, всю свою жизнь прежде проводивших среди безлюдных пейзажей пустыни.

Однажды, забредя в пределы Вавилона, они попросту были оглушены рокотом улиц и площадей, сумятицей звуков на огромных рынках, музыкой красочных шествий, роскошью одежд и, конечно, смешением незнакомых языков и диалектов, на которых общались между собой жители этого загадочного, а потому страшного в своих проявлениях города.

Дети пустыни, привыкшие к небу, распахнутому над головами, здесь, в этом городе, увидели его изодранным на клочки, теряющимся между громадными зданиями и непонятными башнями с золотыми фигурками наверху, которые своим блеском соперничали с солнцем.

Весь уклад их прежней жизни противился тому, с чем они столкнулись. Все, что творилось вокруг, можно было рассматривать только лишь как высокомерный вызов богам. А следовательно, такой разгул, такая пестрота, такая надменность не могла продолжаться вечно. Глас небесный обязан был непременно грянуть, чтобы низвести все эти устрашающие картины до понятного им уровня.

Глас грянул. Глас был грозен и назидателен. Господь воспользовался увиденным Его паствой в городе Вавилоне, чтобы, до неузнаваемости замаскировав источник страхов, объяснить, ЧТО ИМЕННО в конечном счете ждет гордецов, бросивших вызов небу.

7

Впрочем, это лишь одна версия, практически лежащая на поверхности.

Великая Книга потому и называется ВЕЛИКОЙ, что создана вовсе не для того, чтобы, усвоив один только верхний пласт, не попытаться, открыв ее снова, проникнуть в тайну иных смыслов.

Есть направление в мистических учениях, которое считает, что если Всемирный потоп можно принять за аллегорию того, что в момент гибельного разрушения мира все по-настоящему ценное оказывается спасенным в специальном ковчеге, то Вавилонская Башня – это в каком-то смысле Потоп «наоборот».

Спасения в истории с ней не предусмотрено ни на уровне мировой культуры, ни на уровне жизни каждого отдельного человека.

Все мы воздвигаем свою «Вавилонскую башню». Наши мечты, устремления, жизненные цели, все, что с таким трудом строилось в пределах земного существования, в один момент – болезнь, проступок, несчастный случай – может рухнуть, придавив нас своими обломками.

И тогда, считают представители этого направления, оказавшись среди груды развалин, мы начинаем осознавать, что единственно реальная цель всего предыдущего – это Смерть. Она так же неотвратима, как неотвратимо крушение башни нашего личного «Я», в основе которой, пусть неосознанно, заложена мечта раздвинуть отпущенные нам пределы, вплоть до вечного своего существования.

При этом они допускают одну оговорку. Смерть суждена всему тому, что не может в силу своей материальности перейти на другой, новый план бытия. Ковчег, который мы должны построить внутри себя, где, как на музейных полках, будет храниться самое ценное из того, что мы смогли наработать в этой жизни, переживет уничтожение Потопом Смерти и перейдет в иные, высшие формы сознания.

Впрочем, существует попытка и более глубинной трактовки вавилонской катастрофы. Башня, по этой версии, в аллегорической форме выражала астральные секреты допотопной эпохи, которые были уничтожены вместе с разрушением Вавилона.

Тайные знания с тех пор запретили записывать, их стали передавать только из уст в уста и только тем, кто получал право быть посвященным. Фрагменты этих знаний в виде набора определенных символов просачиваются в нашу жизнь и сегодня, но все меньше и меньше остается тех, кто способен понять их смысл. Между так называемой астральной теологией и вошедшей в силу астрономической наукой произошел разрыв, который, к сожалению, оказался непреодолим.

После разрушения мистической Башни народы Земли получили не только различные языки общения, но и собственные конфессии, собственные теологические системы, а также приобрели собственных религиозных лидеров, насаждавших свое личное понимание Божественной Воли. Нескончаемая вражда различных церквей – это тоже результат того, что описано в Библии, как разрушение Вавилонской башни.

Собственно, рассказ о Башне и провел ту самую границу, по одну сторону которой осталась предыдущая историческая эпоха, названная допотопной, а по другую – началась следующая, в которой существуют иные герои, иные символы, иные тайны.

И НАПОСЛЕДОК

Великий Микеланджело закончил роспись потолка Сикстинской капеллы в октябре 1512 года. Почти пятьдесят четыре месяца провел он на верхнем ярусе лесов, имея при себе только посуду для известки, специальное приспособление для разглаживания неровностей, кисти и краски.

Он писал свой Потоп, своего Ноя, а в это время другой гений эпохи Возрождения – Леонардо да Винчи шифровал в своих трактатах, фразы о том, что не верит в библейскую историю всемирной катастрофы. Его не устраивали доказательства, приводимые тогдашними ревнителями Церкви. Он придерживался другого мнения. Потоп – это скорее событие внутреннее, это катаклизм, который назревает в душе человека и либо возносит его к спасительным вершинам самоочищения, либо навсегда скрывает под толщью свинцовых «вод».

Но…

В «Трактате о живописи» вдруг появляется описание Потопа, которое Леонардо да Винчи собирался перенести на холст. Судя по тому, что написано в трактате, это могла быть картина, грандиозная по силе трагического столкновения между стихией и гибнущим миром, картина, которая встала бы в ряд выдающихся шедевров. В силу разных причин замысел осуществить не удалось. И все-таки свой Потоп он написал. Серия рисунков под тем же названием была создана незадолго до его смерти.

Гигантские волны, сокрушающие все, встающее на их пути, беспощадный натиск слепой мощи и в то же время математически выверенная закономерность вихревых потоков бунтующей энергии – вот что было изображено на этих работах.

Возможно, именно так ощущал Леонардо да Винчи в то время свою судьбу, а возможно, прозревал в скрытом за горизонтом будущем разрушительную катастрофу, которую он тщательно зафиксировал, посылая тем самым сигнал далеким потомкам, пытаясь предупредить и спасти.

Встань и иди

Глава первая
Последнее испытание

1

Ранним утром в местности под названием Беэр-Шева (Вирсавия) у входа в шатер, расположенный подле раскидистого дерева, прощались двое – мужчина и женщина.

Никто и никогда не узнает уже, каким было это утро – жарким ли, когда из пустыни, находившейся неподалеку, могла налететь пыльная буря, или наоборот – синее небо над головой было чистым и безмятежным, обещая путникам легкую, без коварных сюрпризов дорогу. А может быть, шел дождь, такой долгожданный в этих краях, и все радовались вымокшей разом одежде и ручейкам, стекавшим со склонов пологих холмов.

Неподалеку от этой пары сидели на корточках несколько человек. Они молча ждали того, кто прощался около шатра.

Один только ослик с навьюченной на него дорожной поклажей нетерпеливо переступал с ноги на ногу, нарушая неподвижность картины. Он как будто торопил томительные минуты прощания, чтобы поскорее наступил момент, когда всё зашевелится, обретёт движение и небольшая группа тронется в путь.

Мужчина наконец отошел от женщины и, ускоряя шаг, словно хотел поскорее покинуть это место, зашагал в направлении известном только ему одному.

Его спутники стремительно поднялись и поспешили следом.

Женщина еще долго смотрела вслед удалявшимся.

Может быть, она ждала, что тот, кто шел впереди, обернется и даст ей какой-либо знак, но время шло, цепочка уходящих людей все уменьшалась и уменьшалась, а предводитель ее так и не обернулся.

Впрочем, он никогда не оборачивался, уходя. И женщина это знала.

Теперь ей оставалось только мысленно хранить его образ да, перебирая в шатре одежду, не взятую в дорогу, ощущать запах этого человека, состоявший из смеси весеннего ветра, зноя летней пустыни и дыма походных костров, к которым так естественно примешивался запах шерсти молодых барашков и аромат упругой струи козьего молока.

Она любила этот запах, любила этого человека, чувствовала, как казалось ей, каждое движение его души.

Женщину звали Сарра, мужчину – Авраам.

Сарра не знала, куда направилась небольшая группа. Она привыкла ни о чем не спрашивать мужа. Все, что надо, Авраам говорил ей сам. Но на этот раз он молчал, и странная печаль, разрывающая сердце, заполняла все ее существо.

Единственное, что успокаивало, это то, что среди отправившихся в путь был их сын Исаак. Она всегда радовалась, наблюдая их рядом. Высокий, красивый, уже не юноша, но мужчина с неотразимой улыбкой, проступавшей сквозь волнистую бороду, Исаак напоминал ей Авраама, каким он был в свои тридцать с небольшим. Сарра была уверена, что сын никогда не бросит отца в трудную для того минуту.

2

От Беэр-Шевы до местности с названием Мориа было трое суток пути.

Авраам знал эту дорогу до мельчайших подробностей. Сколько раз ему приходилось ходить здесь со своими стадами, но никогда еще этот путь не давался ему с таким трудом.

Никто из его спутников не догадывался об истинной цели, заставившей их ранним утром покинуть свои шатры. Знал об этом только он один. И это знание давило на него невыносимо тяжелым грузом.

Три дня пути стоили всех его прожитых лет.

Три дня метаний из одной крайности в другую.

Три дня мучительных раздумий.

В нем все еще звучал голос, который он услышал накануне: «Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе» (Быт. 11:25).

Он знал этот Голос. Он всегда ждал его.

Это ожидание было связано с надеждой на что-то важное, что должно было случиться в его жизни. Одного он не знал – какой страшный приказ прозвучит однажды, приказ, превращающий любящего отца в убийцу.

Ему бы пасть на колени, взмолиться, крикнуть кому-то там на небесах, что это невозможно, что вся его жизнь существует теперь благодаря тому сумасшедшему счастью, которое испытал он однажды, увидев рядом с обессилевшей от родов Саррой маленькое теплое тельце, оглашавшее своим первым криком все прилегающее к шатру пространство.

Он не сделал этого.

Он послушно собрался и двинулся в путь, упаковав в тюки дрова, приготовленные для сожжения собственного сына, и закрепив среди них нож, которым должен был его убить.

За все три дня пути Авраам не проронил ни слова.

Он отказывался от пищи, которую его спутники готовили на коротких стоянках. Он перестал спать и вместо того, чтобы, завернувшись с головой в теплую накидку, копить силы для следующего перехода, бродил как неприкаянный вокруг дотлевающего костра, словно ждал, что снова зазвучит знакомый Голос и произнесет слова, которые освободят Авраама от безумного испытания, выпавшего на его долю.

Но Голос молчал, и, сколько ни вглядывался Авраам в небо, усеянное множеством звезд, не было ни одного намека на то, что там, наверху, слышат его страдания, ни одного сигнала, ни одной попытки выйти с ним на контакт.

С каждым шагом, приближающим Авраама к местности Мориа, становилось все очевиднее: то, зачем они сюда двигались, должно будет непременно произойти.

Его существо словно разделилось надвое. Одна часть Авраама беспрекословно и слепо, как всегда, когда он принимал повеление свыше, готова была выполнить приказанное, другая – всеми фибрами восставала против, туманя рассудок, застилая глаза такой непривычной для него влагой.

Одна его часть соприкасалась с безмолвным небосводом, в котором не было ни малейшего проявления чувств, другая видела то, что должно было произойти: его собственную руку с занесенным ножом над связанным телом, – и к видению этому примешивался хруст разрываемой кожи, сквозь которую лезвие проникало глубоко в сердце сына.

Неотвратимость предстоящего заставляла его судорожно искать варианты развязки.

Он понимал, что вряд ли выдержит зрелище того, как тело умерщвленного им Исаака будет корчиться в языках пламени жертвенного костра. Он уже представлял, как сам вонзает нож в собственное сердце и падает рядом с сыном на горящую поленницу.

И тогда другая мысль приходила в голову – оставить своего наследника в живых, а самому подняться на вершину горы, развести костер, а потом, помолившись, разом покончить счеты с этим бренным миром. Если Всевышний так жаждал жертвы, пусть получит ее. Но жертвой будет не Исаак, а он сам, без робости вверяющий себя на суд и милость Того, чей Голос время от времени он слышал внутри себя.

Авраам перебирал варианты и понимал, какой бы он ни выбрал, в каждом из них таилось его собственное поражение, ибо единственный беспроигрышный вариант, неподвластный ни его чувствам, ни его рассудку, состоял как раз в полном и беспрекословном выполнении приказа.

Воспротивься он ему, и тогда весь смысл жизни, все, ради чего терпел он столько бед и унижений, все, во что он верил вопреки здравому смыслу, превратится в прах и великое чудо контакта с Божественным уйдет от него навсегда.

3

Неизвестно, как на самом деле проходило десятое, последнее по счету испытание Авраама, связанное с жертвоприношением сына. Библия не оставила нам никаких подробностей, она описала лишь суть происходившего. Оттого, наверное, столько мифов и легенд связано с драматическими событиями, случившимися в местности Мориа.

Наиболее подробно разработана одна из версий в так называемом мидраше об Аврааме и Исааке.

Эта версия вводит в повествование еще одно действующее лицо.

Падший ангел Самаэль – вот кто собственной персоной, приняв образ старика, решил поучаствовать в судьбе патриарха.

Когда заканчивался первый день пути, среди безлюдной местности показалась фигура согбенного путника, который медленно приблизился к Аврааму.

– Куда идешь, почтеннейший? – прошамкал беззубым ртом старик.

– Молиться, – хмуро ответил Авраам, не желая вступать в разговор.

– Разве для молитвы нужны дрова и нож? – не унимался старик.

– Наш путь неблизок, придется готовить еду, – так же хмуро ответил Авраам.

– Сумасшедший, – прошипел старик, – я знаю, ты собираешься убить Исаака, которого с таким трудом родила твоя жена.

– Поди прочь, – закричал Авраам. – Я делаю то, что велел мне Господь.

– Ну, ну, – засмеялся старик, – только знай, что после этого Всевышний подвергнет тебя еще более страшному испытанию. Он скажет: вот убийца, зарезавший собственного сына.

– Я делаю то, что мне велено, – сказал Авраам, отстраняя старика.

– А люди? – спросил старик, снова становясь перед ним. – Что скажут те, кого ты убедил в существовании Господа? Они поднимут на смех все твое учение, когда узнают, что ради него ты вместо овцы положил на жертвенник собственного сына. Возвращайся домой, еще не поздно.

Авраам обошел старика и молча продолжил свой путь.

Самаэль произнес какое-то заклинание и растаял, как тает мираж в пустыне.

Авраам оглянулся – похоже, никто, кроме него, не видел этого странного путника и не слышал их разговор. Но если никого не было, то не говорил ли бедный отец сам с собой? Впрочем, в мидраше подобное предположение не рассматривается.

4

На третий день пути, утверждает легенда, Авраам увидел гору, она сияла в лучах огня, который поднимался от земли до небес, и Облако Славы покоилось над ней.

Библия фиксирует: «И сказал Авраам отрокам своим: останьтесь вы здесь с ослом; а я и сын пойдем туда и поклонимся, и возвратимся к вам. И взял Авраам дрова для всесожжения, и возложил на Исаака, сына своего; взял в руки огонь и нож, и пошли оба вместе».

Очевидно, только здесь Исаак почувствовал неладное.

«И начал Исаак говорить Аврааму, отцу своему, и сказал: отец мой! Он отвечал: вот я, сын мой. Он сказал: вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой. И шли далее оба вместе».

Мидраш утверждает, что некоторое время, поднявшись на гору, отец и сын молча сооружали жертвенник. А то, что Облако Славы висело именно над этим местом, авторам мидраша было понятно: когда-то здесь свой первый жертвенник построил Адам. Потом Ной заново построил его, как только спали воды Потопа. Теперь пришел черед Аврааму восстановить то, что после разрушения Вавилонской башни было сметено разъяренной толпой.

В какое-то мгновение Исаак понял, что самые мрачные предположения не обманули его.

– Отец, – сказал он, – мое тело дрожит, предчувствуя конец. Прошу тебя, свяжи мне руки и ноги, а после того, как ты исполнишь волю Всевышнего и сожжешь на огне мое тело, принеси пепел моей матери, чтобы всякий раз, взглянув на него, она могла вспомнить своего сына.