Текст книги "Такая короткая вечность. Импровизация на библейские темы"

Глава вторая
Соломон

1

Под утро Соломону приснился отец.

Царь Давид лежал на постели раздетый, тело его было исхудавшим и желтым, как лист пергамента. Он поманил сына рукой, Соломон подошел, но отец только внимательно смотрел на него и молчал. С ощущением этого взгляда Соломон проснулся.

Светильники в дальнем углу спальни перемешивали пятна темноты с неровным светом колеблющихся огоньков. Соломон повернулся на другой бок и снова попытался уснуть. Но сон в эту ночь оставил его окончательно, а жаль.

Ему так хотелось как следует выспаться перед сегодняшним днем, что он вопреки многолетней привычке остался в постели один, запретив входить на царскую половину кому бы то ни было из многочисленных жен или наложниц.

Никто не должен был делить с ним ложе накануне освящения Храма. Одиноким пришел он в этот мир, одиноким должен был встретить день своего триумфа, чтобы в конце отпущенных Господом лет так же одиноко удалиться к истокам народа своего.

2

Втайне Соломон надеялся, что сегодня ночью его посетят какие-то необыкновенные видения, но все, что он запомнил, проснувшись, был только взгляд отца, который хотел сказать ему о чем-то важном, хотел, но почему-то не сказал.

Отец не снился Соломону уже давно. Последний раз это было, когда он приказал военачальнику Ванее убить своего единокровного брата Адонию, старшего сына Давида.

Возможно, он поступил чересчур жестоко, но ведь и наглость Адонии перешла всяческие границы. Соломон простил ему попытку захватить трон и даже торжественно при свидетелях обещал, что ни один волос не упадет с его головы, если тот прекратит плести интриги против нового царя.

Какое-то время Адония держался в тени, направив свой пыл на финикийских женщин и породистых скакунов. Но потом начал вдруг проявлять интерес к красотке Ависаге, той самой Ависаге, которая совсем молоденькой согревала в постели уже немощного, теряющего последние связи с миром царя Давида.

Ависага по праву наследства принадлежала Соломону точно так же, как принадлежали ему трон, государственная печать, царский дворец, и прочее, и прочее. Отобрать у него Ависагу значило отобрать крохотную, но все же частицу той самой власти, которая после смерти Давида перешла в его руки.

Мог ли Соломон позволить, чтобы цельная, с таким трудом возводимая им конструкция государства была уязвима, пусть даже в самой малой своей малости?

– За любовь не убивают, – бросила тогда Соломону его мать Вирсавия.

Она готова была пойти на частичные уступки старшему сыну Давида, рожденному от другой женщины, а потому приложила немало усилий, уговаривая нового царя передать Ависагу в собственность Адонии.

– Только за нее и убивают, – усмехнулся тогда Соломон.

И какая разница, была ли то любовь к женщине или к власти, к роскошным нарядам или породистым лошадям?!

Любовь – это страсть, а страсть может лишить головы и в прямом, и в переносном смысле. Разве царь Давид, воспылав любовью к случайно увиденной Вирсавии, не послал на смерть ее мужа?

Недоброжелатели Соломона до сих пор смакуют историю, как его отец, однажды вечером прогуливаясь по крыше своего дворца, увидел в распахнутом окне дома напротив юную женщину. Та скинула одежды, готовясь войти в приготовленную служанкой ванну. Ее обнаженная фигура показалась Давиду такой прекрасной, что он был не в силах оторвать глаз от открывшейся ему картины.

Когда женщину по его приказу доставили во дворец, одного взгляда их друг на друга было достаточно, чтобы вспыхнула страсть, ставшая столь же глубокой, сколь и безрассудной.

Вирсавия к тому времени была замужем за Урием Хеттеянином. Он состоял на службе у царя и весьма успешно командовал одним из воинских подразделений. Давид знал, что закон запрещал отбирать жен у тех, кто, рискуя жизнью, воевал за интересы Израиля. Но любовь к Вирсавии оказалась настолько сильной, что он, не задумываясь, перешел границы дозволенного.

В народе поговаривали о каком-то письме на имя главнокомандующего Иоава, где Давид якобы приказал послать Урия во время боя на такую позицию, чтобы тому пришлось принять неминуемую смерть.

Так это было или не так, но Урия в битве с гарнизоном осажденной крепости Раввы проткнули копьем, Вирсавия, переждав дни положенного траура, переехала в царский дворец, чтобы никогда более не выезжать оттуда.

Вирсавия считала, правда, что Бог покарал за тот поступок и ее, и Давида: их первый сын, плод вспыхнувшей внезапно страсти, сумел прожить всего несколько дней. Зато потом, ответив на ее молитвы, Господь смилостивился и позволил не только войти в мир второму ребенку, названному Соломоном, но и распластал над ним крылья своей благодати.

3

Соломон не любил эти разговоры. То, что он стал сыном царя благодаря поступку Давида, преступившего закон, бросало тень на все его грандиозные планы. А потому стена отчуждения между ним и отцом, которую он в последнее время ощущал все более остро, как ни странно, проникла даже в его сны.

В последний раз, сразу после убийства Адонии, отец приснился ему стоящим на вершине какой-то скалы. Когда Соломон, рискуя сорваться вниз, все же взобрался на вершину, его удивило, что лицо Давида скрыто под непроницаемой черной накидкой. Он попытался сорвать ее, но накидка, несмотря на все его усилия, оставалась на месте. Вдруг отец поднял руку и сам снял ее с себя. К ужасу своему, Соломон увидел, что под ней было лицо какой-то старухи, беззубое, сморщенное лицо с пустыми глазницами, сквозь которые проступало ночное небо.

Он так и не смог расшифровать этот сон.

4

Любил ли он отца? Трудно ответить на этот вопрос. Скорее он испытывал к нему любопытство и некое почтение, похожее на то, которое испытывает ученик к своему учителю, будучи в глубине души уверенным, что он сумеет править страной более разумно, нежели его предшественник.

Точно так же трудно ответить на вопрос: любил ли он хоть одну из своих многочисленных жен и наложниц?

Он наслаждался ими – стройными и не очень, высокими и маленькими, пухлыми и худыми.

Он мог подолгу любоваться родинкой на бедре или вызывающе торчащим розовым соском.

Он одинаково умело ласкал девичью, едва наметившуюся грудь или пышные формы очередной красавицы.

Он погружался в их чресла и испытывал неизъяснимое блаженство, чувствуя, как напрягаются их тела, готовые достичь вершины наслаждения.

Он находил необыкновенные слова, чтобы выразить им свое восхищение, но, выделяя в тот или иной период какую-то одну из них, осознавал, что это лишь взметнувшаяся ввысь волна того бесконечного потока, который сродни потоку самой жизни, где любая внезапная остановка означает смерть.

Соломон относился к ним либо как к некому божественному дару, либо, если это были знатные чужестранки, как к символу очередного союза с властителями сопредельных земель, союза, который обеспечивал безопасность и процветание его государства.

Государство – вот что составляло истинный предмет его любви. Не власть как таковая, а именно государство.

5

Соломону государство представлялось живым существом, имеющим прекрасные формы в виде соблазнительных вершин и впадин. Он чувствовал его дыхание, знал, как пульсируют его дороги, то наполняясь многочисленными путниками и караванами, то замирая в беспокойном их ожидании.

Он заботился о его процветании, наполняя закрома запасами, он украшал его стенами крепостей, придавая его облику черты прекрасного воина, он вслушивался в биение его сердца, состоящего из биения множества сердец. Он был влюблен в него той единственной любовью, которую, по мнению Соломона, не заслуживал ни один мужчина, ни одна женщина, какими бы замечательными качествами не наделил их Господь.

И теперь ему предстояло одарить свою любовь самым драгоценным подарком – Храмом, в сокровенном пространстве которого должна была храниться душа государства, его высший смысл, его оправдание во веки веков – Ковчег Завета со скрижалями, переданными Предвечным Моисею.

Осознав, что уснуть больше не удастся, Соломон накинул на себя халат из тончайшего шелка – подарок, присланный египетским фараоном, – и через длинный извилистый проход направился в тронный зал.

Огромная комната, до потолка отделанная кедровыми панелями, удивительным образом сохраняла прохладу гор, где росли эти деревья, привезенные в Иерусалим мастерами тирского царя Хирама.

Огонь факелов рассеивал полумрак комнаты. Блики их отражались на приподнятом над полом тронном месте, выполненном из слоновой кости, и оттого казалось, что сам трон извергал из себя тончайшие язычки пламени.

Соломон медленно одолел шесть высоких ступеней, по бокам которых стояли отлитые из золота фигуры львов, уселся на своем привычном месте и возложил руки на две другие львиные головы, расположенные по обеим сторонам трона.

По поводу этих фигур ему пришлось выдержать долгий и нудный спор с пророком Нафаном. Тот считал, что подобные украшения противоречат установкам, данным Моисею на горе Синай.

Пророку вообще не нравилась пышность, которую Соломон намеренно создавал вокруг своего дома. В последнее время, незадолго до своей смерти, он начал выражать недовольство публично.

Чаще всего это происходило, когда царь совершал прогулки по улицам Иерусалима в сопровождении юных красавцев, гарцевавших на белых, специально подобранных скакунах.

Юноши были все как один – высокие, стройные с длинными до плеч волосами, которые перед каждым выездом посыпались золотым песком. Их прически, как и золотая шапочка на голове Соломона, сияли под голубым небом Израиля так, что, завидев этот кортеж издалека, народ склонял головы перед царем, как перед посланником самого неба, на котором лежала солнечная благодать.

Пророк же Нафан грозил пальцем вслед проносившемуся мимо царскому выезду, потом садился на землю и при всем честном народе посыпал голову пеплом. Так он выражал свое отношение ко всей той блестящей мишуре, которая, по мнению Соломона, относилась к непременным атрибутам власти.

6

С пророком Нафаном у него были сложные отношения.

Этот высокий костистый старец был неприятен Соломону. Завидев его в пределах дворца, царь спешил удалиться в отдаленные покои, где любовными утехами с какой-нибудь из наложниц старался вытеснить из себя раздражение, вызванное одним только видом Нафана.

Но иногда он ощущал непреодолимую потребность в присутствии пророка рядом с собой. Правда, и здесь он зачем-то пытался вызвать его заведомое недовольство, а потому, готовясь к приходу гостя, облачался в самые дорогие одежды, уставлял стол изысканными блюдами, хотя прекрасно знал, что Нафан, кроме горстки фиников, ничего не брал с роскошного царского стола.

Все, что проделывал Соломон, на самом деле не было ребячеством, как могло показаться кому-нибудь из придворных. В беседах с Нафаном царь пытался нащупать некую истину, которая, как он полагал, находилась посередине между интересами его власти и суровыми в своей простоте законами Израиля, от имени которых говорил пророк.

Этот маленький театр, устраиваемый Соломоном, должен был зримо обозначить два разных полюса предполагаемого спора: с одной стороны, великолепие и мощь царского дома, с другой – протертые до дыр звериные шкуры, прикрывавшие кожу да кости сидящего напротив собеседника.

В последнее время они говорили исключительно о строительстве Храма. Пророк с непреклонностью старого упрямца утверждал, что возведение Храма создаст иллюзию того, что Предвечный «привязан» теперь к одному только месту, в то время как переносной шатер скинии больше отвечает самой идее вездесущего Бога.

Соломон же горячился, пытаясь объяснить Нафану, что, когда народ Израиля сформировал наконец свое собственное государство, надо окончательно и навсегда – это были его любимые слова: «окончательно и навсегда» – установить единое для всех место поклонения Господу.

Пророк, не слушая Соломона, продолжал твердить, что Предвечный не является Богом одной страны или одного города, что ему можно и нужно поклоняться везде, а значит, служить и приносить жертвы в любом месте, поскольку Он не обладает телесной оболочкой и не воплощен ни в образе, ни в предмете.

Соломон вскакивал из-за стола, метался по трапезной и с нескрываемой неприязнью смотрел на неподвижную фигуру старца.

Он не знал, как объяснить Нафану то, что давно уже понял: чтобы объединить народ, ему надо дать общую для всех святыню, способную заменить разбросанные по Израилю великое множество племенных жертвенников.

Эту задачу и должен был решить возводимый им Храм. Здесь будут храниться главные ценности нации. Здесь человек, совершивший паломничество к Дому Господа, сможет ощутить то благоговение перед Всевышним, какое ощутил каждый, пришедший до него, и будет ощущать каждый, пришедший после. Здесь окончательно и навсегда возникнет то общее, что соединит воедино народ и государство.

В середине спора пророк внезапно поднимался и уходил, ступая по позолоченным плитам паркета так, словно попирал их своими босыми ступнями. И только у самых дверей, обернувшись, произносил, глядя поверх головы Соломона: «Ковчег Завета, в котором душа Израиля, – вот что ты должен уберечь от преступных рук и озлобленных сердец».

Как ни странно, но почему-то именно в Тронном зале Соломон чаще всего вспоминал о пророке. И сегодня накануне завершения главного дела своей жизни он вдруг остро ощутил пустоту, которую старик оставил, покинув этот мир.

Что бы сейчас, в эти самые минуты, произнес пророк? Соломон дорого заплатил бы за то, чтобы вызвать из потустороннего мира тень ушедшего в небытие старца.

7

Погладив гривы поставленных по бокам трона золотых львов, он попытался было представить, как будет происходить освящение Храма, но бессонная ночь давала о себе знать.

Мысли путались – он вдруг то начинал повторять какие-то места из речи, приготовленной для тех, кто соберется на эту торжественную процедуру, то вспоминал имена старейшин, приехавших со всех концов Израиля, то перед его внутренним взором, как отражение в зеркальной глади воды, появлялись лица, олицетворявшие собой власть в сопредельных государствах.

В этих государствах правители сами провозглашали себя богами, и лишь в его стране Бог был выше любого царя.

В отличие от других божков Владыка Вселенной запретил делать свои изображения на дереве, камне, на золотых или серебряных пластинах.

Он предпочитал оставаться невидимым, хотя везде и всюду следовал за своим народом, поучая его, карая или являя милость.

В клубящейся мгле восседал Он на троне, каким был для Него Ковчег Завета, и простому смертному надо было иметь огромное мужество, чтобы приблизиться к этому священному атрибуту, грозившему покарать смертью за малейшее прегрешение.

Идея о том, чтобы укрыть Ковчег Завета в потаенном месте пришла не сразу. Но когда Соломон вспоминал о бедах, которые обрушивались на израильтян во время утраты своей святыни, эта идея постепенно принимала все более реальные формы, а уверенность в ее правоте крепла по мере того, как приближался день открытия Храма.

Слова пророка Нафана были тому причиной или же знание истории своего народа, которую он скрупулезно изучал на протяжении всей своей жизни, но мысль о судьбе Ковчега не покидала его в течение всех последних месяцев.

Соломон убедил себя, что государство будет тем надежней ограждено от всяческих невзгод, чем в большей безопасности будут находиться Ковчег и помещенные в нем скрижали – документальное подтверждение союза, заключенного его народом с Творцом Вселенной.

Сокрытие истинного Ковчега Завета в никому не известном, тайно подготовленном хранилище стало вторым по значимости делом, которое Соломон должен был решить одновременно с открытием Храма.

Выполнить эту секретную миссию он поручил командующему над войском и его личной гвардией Ванее, сыну Иодаеву.

Соломон вздохнул – Ванея оставался единственным человеком в его окружении, на которого после смерти пророка Нафана можно было полностью положиться.

Случись с ним что…

Соломон даже не стал додумывать эту мысль до конца.

Глава третья
Ковчег завета

1

Никто не знает точно, в какой именно день Господь отдал распоряжение о строительстве Ковчега Завета. Одни исследователи Библии сходятся на том, что такие указания Моисей получил в свое первое сорокадневное пребывание на вершине горы Синай. Другие утверждают, что, спустившись с горы со скрижалями и увидев свой народ, поклоняющийся золотому Тельцу, Моисей в сердцах разбил о землю свою нелегкую ношу и снова отправился искать контакт со Всевышним.

В своей новой «командировке», по версии одного из мидрашей, он пробыл сорок дней, а затем еще сорок, то есть то время, которое якобы требовалось для искупления греха, связанного со злополучным Тельцом. И только на десятый день месяца Тишрей Всевышний решил вопрос со Скинией и Ковчегом Завета.

В традиции еврейского календарного года месяцу Тишрей (сентябрь – октябрь) соответствует созвездие Весов. Созвездие очень похоже на две чашечки точнейшего прибора провизора, а потому считается, что в это время Всевышний судит весь мир, взвешивая поступки его обитателей.

Завершение процесса обычно совпадает с десятым днем месяца Тишрей, известного как «День Искупления». Именно тогда, настаивает мидраш, Всевышний произнес: «Пусть сделают мне святилище, и я буду пребывать постоянно среди своего народа».

Сказано – сделано, тем более что инструкции даны были весьма подробные, да к тому же, как сообщает мидраш, посвященный этому событию, Моисею на всякий случай показали огненную копию будущего изделия.

Итак: «Сделайте ковчег из дерева ситтим: длина ему два локтя с половиною, и ширина ему полтора локтя, и высота ему полтора локтя; и обложи его чистым золотом, изнутри и снаружи покрой его; и сделай наверху вокруг его золотой венец» (Исх. 25:10–11).

По поводу дерева «ситтим» или «шиттим» у библиистов возникают некоторые сложности, поскольку никто точно не знает, какое именно растение называли этим словом древние израильтяне. Большинство настаивает, что имеется в виду древесина ствола акации, но и здесь есть мнение одного из мидрашей, утверждающего, что Ковчег Завета был сделан из кедра.

Обоснование более чем веское: «Кедр шиттим был выбран Всевышним, потому что он не приносит плодов. Б-г хотел показать людям пример. Им следовало рассуждать так: «Если даже Царь Царей построил Свой дворец из дерева, не приносящего плодов, мы тем более не должны использовать для строительства древесину плодовых деревьев!»».

Размеры Ковчега легко представить, переведя меру из так называемых локтей на привычные для нас сантиметры. И тут обнаружится, что длина его была всего лишь 125 см. А ширина и высота равнялись каждая 75 см.

Обычный, казалось бы, сундук, если не считать, что снаружи и изнутри стенки его были покрыты листами чистого золота.

Но и здесь вмешались составители мидраша, которые предложили несколько иную версию конструкции Ковчега Завета. Очевидно, им был известен более точный и почему-то скрытый от чересчур любознательных план Всевышнего относительно Своей святыни.

По версии этого мидраша, Ковчег состоял из трех ларцов, помещенных последовательно один внутри другого. Такая вот своеобразная матрёшка. Самый меньший был выполнен из золота и располагался внутри чуть большего по размеру ларца, сделанного целиком из дерева. Этот деревянный ларец в свою очередь помещался внутри внешнего ларца, изготовленного, наподобие первого, из золотых пластин. Таким образом, Ковчег, как и повелел Всевышний, был покрыт драгоценным металлом и по внутренней, и по внешней своей поверхности.

Мудрецы утверждали: такая конструкция Ковчега, кроме всего прочего, должна была символизировать собой Великую Книгу. Внешний и внутренний ларцы делались из чистого золота, потому что Великую Книгу напрямую олицетворяли с благородным металлом. Средний же был сделан из дерева, поскольку эту Книгу называли еще «древо жизни».

2

Определенные разногласия среди исследователей Библии образовались вокруг того, что же на самом деле хранилось в Ковчеге.

Лишь одно мнение не вызывало никаких споров – это две каменные доски, полученные Моисеем во время «командировки» на вершину горы Синай.

Вспомним, каменные доски являлись СКРИЖАЛЯМИ ЗАВЕТА, заключенного между Богом и Его народом. Десять Заповедей, начертанные на них, стали условиями союза отныне и на века.

В древности, когда составляли письменный договор, каждая из сторон получала и хранила у себя его текст. Естественно предположить, что надписи на обеих скрижалях были идентичны друг другу, как две копии одного документа. Противоречие в уровне сторон – народ и Бог – разрешалось тем, что скрижали предписывалось хранить вместе в едином «архиве», каким стал сооруженный специально для этого ларец, названный Ковчегом Завета.

Впрочем, есть и иное мнение. Скрижали полностью соответствовали принципу парности.

На одной из них оговаривались взаимоотношения человека со Всевышним: «Да не будет у тебя других богов перед лицем Моим…»

А на другой – правила, которые должны выполняться на обычном, бытовом уровне: «… не убивай… не прелюбодействуй… не кради…»

3

Есть еще одна группа библиистов, которая считает, что в Ковчеге, помимо Скрижалей, хранились так называемая манна небесная, не давшая умереть с голоду странствующим по пустыне, и посох (или жезл) Аарона, родного брата предводителя израильтян.

По поводу посоха Аарона в тексте Библии имеется четко разработанная версия.

Во время странствия по пустыне начало расти недовольство среди отдельных предводителей израильских колен. Они посчитали несправедливым, что служение Всевышнему осуществляли исключительно левиты, то есть люди из клана Аарона. «Семейственность, кумовство», – все громче и громче роптали мятежники, заявляя свои права на такой же доступ к общению с Владыкой Вселенной, каким пользовались родственники Моисея.

Чтобы не дать разгореться конфликту, решили прибегнуть к суду Самого Владыки, для чего собрали жезлы у всех предводителей колен и поместили их на ночь в скинию.

Когда утром пришли за «оглашением приговора», то увидели, что жезл, принадлежавший Аарону, дал ростки и расцвел наподобие миндального деревца.

«И вынес Моисей все жезлы от лица Господня ко всем сынам Израилевым. И увидели они это и взяли каждый свой жезл. И сказал Господь Моисею: положи опять жезл Ааронов пред ковчегом откровения на сохранение, в знамение для непокорных, чтобы прекратился ропот их на Меня, и они не умирали. Моисей сделал это; как повелел ему Господь, так он и сделал» (Чис. 17:8–11).

Фраза «положи опять жезл Ааронов пред ковчегом откровения на сохранение…» (в другом переводе уточнялось: «… не перед ковчегом, а в ковчег») была той самой, которая навела исследователей на мысль о еще одном предмете внутри священного атрибута.

Кстати, эта история с «неоплодотворенным плодоношением» стала причиной того, что гораздо позже, в средние века уже нашей эры миндаль стали считать символом девственной чистоты. А что касается посоха Аарона, то он, случалось, являл чудеса и покруче, например превращался в змею, чтобы отразить нашествие других пресмыкающихся.

4

Как попала в Ковчег Завета манна небесная, ни одна из версий не дает убедительного ответа. Вроде бы положено было хранить ее в золотой чаше непосредственно в Святая Святых скинии, то есть рядом с Ковчегом, но, по мнению некоторых мудрецов, чаша эта оказалась внутри него.

Другой важный вопрос: что все-таки представляла собой пресловутая манна, питавшая в пустыне беженцев из Египта? Ученые, занимавшиеся этой проблемой, выдвинули несколько гипотез.

Одна из них утверждает, что в некоторых частях Синайского полуострова до сих пор встречается смолистое вещество белого цвета, распространяющее вокруг себя приятный аромат. Сочится это вещество из некоторых разновидностей кустарника тамариска в основном в мае – июне. Именно в эту пору сладковатая жидкость, соприкасаясь с воздухом, быстро застывает в виде горошин, напоминающих град.

За один день бедуины собирают до полутора килограммов белых шариков. А на рынках торговцы с успехом продают этот «нежданный подарок», который на местном диалекте называется «манн».

Противники этой версии считают, однако, что подобные шарики не способны утолить голод, а тем более прокормить длительное время три миллиона человек.

В качестве своей гипотезы они выдвигают лишайник, названный «аспицилия». Скопления съедобной разновидности этого растения встречаются в пустынных местах Азии и Северной Африки. Сильные ветры переносят комочки лишайника на достаточно далекие расстояния, и тогда на землю обрушивается град, бурый снаружи и абсолютно белый внутри.

Народы регионов, которым по воздуху сбрасывалась подобная «гуманитарная помощь», научились готовить из нее массу вкусных и разнообразных блюд.

Не это ли есть искомая манна небесная?! – вопрошают, а скорее утверждают сторонники лишайника «аспицилии».

Не вдаваясь в тонкости аргументации тех и других, следует отметить только, что, если символ Божественного дара действительно поместили в Ковчег Завета, значит, люди, отдавшие подобное распоряжение, были уверены в таких его свойствах, которые обеспечивали полную сохранность манны на долгие, бесконечно долгие времена.

5

Ковчег полагалось накрыть особой крышкой, которая называлась «капорет», что в переводе означало «искупление» или «чистилище». Такое название, по преданию, было дано потому, что крышка символически означала искупление греха израильтян, собиравших золото для пресловутого Тельца.

«Сделай также крышку из чистого золота: длина ее два локтя с половиною, а ширина ее полтора локтя; и сделай из золота двух херувимов: чеканной работы сделай их на обоих концах крышки; сделай одного херувима с одного края, а другого херувима с другого края; выдавшимися из крышки сделайте херувимов на обоих краях ее; и будут херувимы с распростертыми вверх крыльями, покрывая крыльями своими крышку, а лицами своими будут друг к другу…» (Исх. 25:17–21).

Насчет расположения херувимов существует узаконенное веками мнение: два «персонажа», располагаясь по коротким сторонам крышки, были обращены лицом друг к другу для того, чтобы распростертыми своими крыльями прикрывать Ковчег от любопытного взгляда.

В тексте распоряжения подробное описание херувимов по неизвестной причине отсутствует, говорится только, что они обладают крыльями и лицами. А из книги «Бытие» известно, что подобные существа были поставлены охранять вход в Эдемский сад. Так что опыт их, проходящий по линии «охранного ведомства», вполне мог пригодиться и при защите Ковчега Завета от всевозможных напастей.

На важность их присутствия указывает и тот факт, что статуи или любое другое изображение ангелов израильтянам были запрещены. Но для херувимов на крышке Ковчега сделали исключение. Не это ли в конечном счете подтверждает таинственную суть священного атрибута. Ведь именно между двумя херувимами собирался Господь открываться Моисею и давать свои наставления народу Израиля.

Существует красивое предание о том, как реагировали херувимы на разные обстоятельства жизни избранного народа. Если все шло согласно Высшему предписанию, то во время праздничной службы посетители Храма могли видеть сквозь раздвинутую завесу Святая Святых удивительное зрелище: херувимы обнимали друг друга своими крыльями. Если же гармония в отношениях между Владыкой Мира и Его народом была нарушена, херувимы стояли на крышке Ковчега, отвернувшись в разные стороны.

Такой вот своеобразный «навигатор» правильности выбранного пути.