Текст книги "Повести и рассказы"

Шиш и трактирщица

По свету гуляючи, забрел Шиш в трактир пообедать, а трактирщица такая вредня была, видит: человек бедно одет – и отказала:

– Ничего нет, не готовлено. Один хлеб да вода.

Шиш и тому рад:

– Ну, хлебца подайте с водичкой.

Сидит Шиш, корочку в воде помакивает да посасывает. А у хозяйки в печи на сковороде гусь был жареный. И одумала толстуха посмеяться над голодным прохожим.

– Ты, – говорит, – молодой человек, везде, чай, бывал, много народу видал, не захаживал ли ты в Печной уезд, в село Сковородкино, не знавал ли господина Гусева-Жареного?

Шиш смекнул, в чем дело, и говорит:

– Вот доем корочку, тотчас вспомню…

В это время кто-то на хорошем коне приворотил к трактиру. Хозяйка выскочила на крыльцо, а Шиш к печке; открыл заслонку, сдернул гуся со сковороды, спрятал его в свою сумку, сунул на сковороду лапоть и ждет…

Хозяйка заходит в избу с проезжающим и снова трунит над Шишом:

– Ну что, рыжий, знавал Гусева-Жареного?

Шиш отвечает:

– Знавал, хозяюшка. Только он теперь не в Печном уезде, село Сковородкино, живет, а в Сумкино-3аплечное переехал.

Вскинул Шиш сумку на плечо и укатил с гусем. Трактирщица говорит гостю:

– Вот дурак мужик! Я ему про гуся загадала, а он ничего-то не понял… Проходите, сударь, за стол. Для благородного господина у меня жаркое найдется.

Полезла в печь, а на сковороде-то… лапоть!

Шиш приходит учиться

Шиш бутошников-рогатошников миновал, вылез на площадь. Поставлены полаты на семи дворах. Посовался туда-сюда. Спросил:

– Тут ума прибавляют?

– Тут.

– Сюда как принимают?

– Экзамен сдай. Эвон-де учителевы избы!

Шиш зашел, котора ближе. Подал учителю рубль. Учитель – очки на носу, перо за ухом, тетради в руках – вопросил строго:

– Чего ради семо прииде?

– Учиться в грамоту.

– Вечеру сущу упразднюся, тогда сотворю тебе испытание.

После ужина учитель с Шишом забрались на полати.

Учитель говорит:

– Любезное чадо! Грабисся ты за науку. А в силах побои терпеть? Без плюхи ученье не довлеет. Имам тя вопрошати, елика во ответах соврешь, дран будешь много. Обаче ответствуй, что сие: лапкой моется, на полу сидяще?

– Кошка!

Учитель р-раз Шиша по шее…

– Кошка – мужицким просторечием. Аллегорически глаголем – чистота… Рцы паки, что будет сей свет в пещи?

– Огонь!

Р– раз Шишу по уху:

– Огонь глаголется низким штилем. Аллегорически же – светлота. А како наречеши место, на нем же возлегохом?

Шиш жалобно:

– Пола-ати.

Р– раз Шиша по шее:

– Оле, грубословия твоего! Не полати, но высота!… На конце восписуй вещь в сосуде, ушат именуемом.

– Вода.

Р– раз Шиша по уху:

– Не вода, но – благодать!

Я тут не был, не считал, сколько оплеух Шиш за ночь насобирал. Утром учитель на улку вышел, Шиш кошку поймал, ей на хвост бумаги навязал, бумагу зажег. Кошка на полати вспорхнула, на полатях окутка зашаяла, дыму до потолка… Шиш на крыльцо выскочил. Хозяин гряду поливат. Шиш и заревел не по-хорошему:

– Учителю премудре! Твоя-то чистота схватила светлоту, занесла на высоту, неси благодать, а то ничего не видать!!!

Сам ходу задал, – горите вы с экой наукой!

Шиш складывает рифмы

Тащился Шиш пустынной дорогой. Устал… И вот обгоняет его в тарантасе незнакомый мужичок. Шишу охота на лошадке подъехать, он и крикнул:

– Здорово, Какойто Какойтович!

Мужичок не расчухал в точности, как его назвали, но только лестно ему, что и по отчеству взвеличили. Тотчас попридержал конька и поздоровался.

– Что, – спрашивает Шиш, – аль не признали?

Мужичок говорит:

– Лицо будто знакомое, а не могу вспомнить…

– Да мы тот там год на даче в вашей деревне жили.

– А-а-а!… Извиняюсь!… Очень приятно-с!

– Как супруга ваша? – продолжает Шиш.

– Мерси. С коровами все… Да вы присядьте ко мне, молодой человек. Подвезу вас.

Шишу то и надо. Забрался в тарантас, давай болтать. Обо всем переговорил, а молча сидеть неохота. И говорит Шиш спутнику:

– Хозяин, давай рифмы говорить?!

– Это что значит рихмы?!

– Да так, чтобы было складно.

– Ну, давай.

– Вот, например, как звали твоего деда?

– Кузьма.

– Я твоего Кузьму за бороду возьму!…

– Ну, уж это довольно напрасно! Моего дедушку каждый знал да уважал. Не приходится его за бороду брать.

– Чудак, ведь это для рифмы. Ну, а как твоего дядю звали?

– Наш дядюшка тоже были почтенные, звали Иван.

– Твой Иван был большой болван!

Шишов возница рассвирепел:

– Я тебя везу на своем коне, а ты ругаться!… Тебя как зовут?

– Леонтий.

– А Леонтий, так иди пешком!

– Дяденька, это не рифма…

– Хоть не рихма, да слезай с коня!

Дядька с бранью уехал, а Шишу остаток пути пришлось пройти пешком. И смешно, и досадно.

Праздник Окатка

Смолоду-то не все же гладко было у Шиша. Ну, беды мучат, да уму учат. Годов-то двадцати пришвартовался он к некоторой мужней жене. Муж из дома – Шишанко в дом.

Собрался этот муж в лес по бревна.

– Жена, с собой чего перекусить нет ли?

Она сунула корок сухих.

– Жена, неужели хлеба нету помягче, с маслицем бы?

– Ладно и так. Не маслена неделя.

Муж уехал, а к ней Шишанушко в гости. Засуетилась, блинов напекла гору, масла налила море, щей сварила.

А у мужа колесо по дороге лопнуло, он сторопился домой. Жена видит в окно:

– О, беда! Мой-то хрен без беды не ездит. Ягодка, ты залезь в кадку, она пустая… Он скоро колесо сменит…

Муж заходит:

– Колесо сменить вернулся… Ишь как у тебя дородно пахнет. Дай закусить.

Жена плеснула щей.

– Я блинка любил бы…

– Блины к празднику.

Взяла миску с блинами и выпружила в кадку спрятанному Шишу.

– Жена! Ты что?!

– Сегодня праздник Окатка – валят блины в кадку…

Муж и догадался. Схватил чугун со щами:

– Жена, ты блины, а я для праздника, для Окатка, щей не пожалею.

И чохнул горячими щами в кадку. Шишанко выгалил оттуда на сажень кверху -да из избы…

Бочка

В каком-то городе обзадорилась на Шиша опять мужня жена. Одним крыльцом благоверного проводит, другим Шиша запустит.

Однажды муж негаданно и воротился. Куда друга девать? А в избе бочка лежит. Туда Шиш и спрятался, да только сапоги на виду.

Муж входит – видит сапоги…

– Жена, это что?!

– А вот пришел какой-то бочку нашу покупать, залез посмотреть, нет ли щелей… Продадим ему, нам бочка без пользы… Эй, молодец! Ежели высмотрел, вылезай, сторгуйся с хозяином!

Муж не только что бочку продал, а и до постоялого двора домой нести Шишу пособил…

Шти

Одна Шишова любушка крепко его к другой ревновала. Бранить не бранила, а однажды с горя шуточку придумала.

Поставила ему шти с огня, кипячие.

Да забылась, хлебнула поваренку на пробу и рот обварила. Не стерпела – заревела.

Шиш дивится:

– Ты чего? Обожглась?

А эта баба крепка была:

– Не обожглась, а эдаки шти маменька-покоенка любила. Как сварю, так и плачу…

А Шишу в путь пора. Ложку полну хватил и… затряс руками, из глаз слезы побежали. Ехидна подружка будто не понимат:

– Что ты, желанный? Неуж заварился?

– Нет, не заварился, а как подумаю, что у такой хорошей женщины, как твоя была маменька, така дочка подла, как ты, дак слезы ручьем!

Тили-тили

Какой-то день прибежали к Шишу из волости:

– Ступай скоре. Негрянин ли, галанец приехал, тебе велено при их состоять.

Оказалось, аглицкой мистер, знающий по-русски, путешествует по уезду, записывает народные обычаи и Шишу надо его сопровождать. На Шише у всех клином свет сошелся.

Отправились по деревням. Мистер открыл тетрадку:

– Говорите теперь однажды!

Шиш крякнул:

– Наш первой обычай: ежели двоим по дороге и коняшку нанять жадничают, дак все одно пеши не идут, а везут друг друга попеременно.

Мистер говорит:

– Ол райт! Во-первых, будете лошадка вы. Я буду смотреть на часы, скажу «стоп».

– У нас не по часам, у нас по песням. Вот сядете вы на меня и запоете. Доколь поете, я вас везу. Кончили – я на вас еду, свое играю.

Стал Шишанушко на карачки. Забрался на него мистер верхом, заверещал на своем языке песню: «Длинен путь до Типперери…» Едут. Как бедной Шиш не сломался. Седок-от поперек шире. Долго рявкал. Шиш из-под него мокрехонек вывернулся. Теперь он порхнул мистеру на загривок.

– Эй, вали, кургузка, недалеко до Курска, семь верст проехали, семьсот осталось!

Заперебирал мистер руками-ногами, а Шиш запел:

 
Тили-тили,
Тили-тили,
Тили-тили!…
 

Мистер и полчаса гребет, а Шишанко все нежным голосом :

 
Тили-тили,
Тили-тили,
Тили-тили!…
 

У мистера три пота сошло. Кряхтит, пыхтит… На конце прохрипел:

– Вы будете иметь окончание однажды?

Шиш в ответ:

– Да ведь песни-то наши… протяжны, проголосны, задушевны!

 
Тили-тили,
Тили-тили,
Тили-тили!…
 

Бедный мистер потопал еще четверть часика да и повалился, – где рука, где нога:

– Ваши тили-тили меня с ног свалили!

Шиш пошучивает у царя

Всех Шишовых дел в неделю не пересказать. Про Шиша говорить – голова заболит. Про Шиша уж и собаки лают. Здесь я от большого мало возьму, от многа немножко расскажу.

Ходил Шиш, сапоги топтал, версты мерял. Надоело по деревням шляться. В город справил. Чья слава лежит, а Шишова вперед бежит. Где Шиш, там народу табун.

Это увидал из окна амператор:

– Что за народ скопивши?

– Это парнишка один публику утешает-с.

– Не Шиш ли?

– Так точно-с.

– Позвать сюда!

Шиша привели. Царь сразу над ним начал сгогатывать:

– Ты в татку ле в матку, в кого ты экой? Сшути-ко мне шутку позазвонисте. Выкради из-под меня да из-под моей супруги перину. Выполнишь задание – произведу тебя в жандармерию и твой патрет – во все газеты. Сплошаешь – в Сибири сгною!…

Только Шиш за двери – амператор своим караульщикам ружья выдал:

– Мы с Шишом Московским об заклад побились. Перину из-под меня придет воровать. Спальну нашу караульте день и ночь!

Шиш выбрал ночку потемнее и в щель дворцового забора стал охрану высматривать. Видит – дремлют под спальными окнами, вора ждут. Людей бы на ум, а Шиша на дело.

Он дунул на огороды, выдернул с гряды пугало, опять к тому же забору примостился, вызнял пугало кверху – и ну натряхивать…

Это караульщики и увидали:

– Ребята, не робей! Вор пришел! Через тын лезет…

– Рота-а, пли!!!

Шиш того сразу пугало удернул. Будто убили. А стража радехонька:

– Ну, ребята, мертвое тело оттуль завтра уберем. А теперь на боковую. Боле некого ждать.

Только они восвояси утянулись, Шиш через забор да в поварню. Стряпки спят. На печи в горшке тесто подымается, пузырится. Шиш с этой опарой да в царскую спальню окном.

Царь с царицей на перине почивают. Царь истолста храпит, царица тихонько носом выводит…

Шиш на перстышках подкрался да как ухнет им опару ту под бок…

Сам с подоконника – и в кусты…

Вот царица прохватилась:

– О-о, тошнехонько! Вставай-ка ты, омморок!… Эво как обделался! Меня-то всю умарал!

– Нет, гангрена! Это ты настряпала!…

До третьих петухов содомили. Тут царица одумалась:

– Давай лучше выкинем перину-то на подоконник, на ветерок, а сами соснем еще часиков восемь.

Только они музыку свою завели – захрапели, Шиш перину в охапку да со двора. На извозчика да домой.

Навстречу бабы-молочницы:

– Шиш, куда полетел?

– У нас дома не здорово! Таракан с печи свалился.

Царица рано вскочила:

– Что я, одичала – сплю! Министры перину увидят – по всей империи ославят… На!!! Где перина-та???

Фрелины Машки, Дашки забегали, заискали.

Царя разбудили… Его и горе берет и смех долит.

– Полковник! Запрягай коня, скачи к Шишу. Он меня в дураках оставил… Ох, в землю бы я лег да укрылся!…

Полковник на добра коня -да пулей в деревню, к Шишову дому. Не поспел наш Шишанушко увернуться. Начальство на дворе.

Людей бы на ум, а Шиша на дело. Он в клеть, достал бабкин наряд: сарафан, жемчужную повязку, ленты – накрутился и – в горницы. Полковник там. Видит -девица заходит, личиком бела и с очей весела.

Шпорами брякнул:

– Вы… видно, сестра?

– Да… сестра Шишова…

Забыл полковник, зачем приехал. Около этой сестры похаживает, похохатывает. Шиш думает – пронеси бог тучу мороком…

– Вы бы по лесу его, прохвоста, искали…

– Хе-хе-хе! Мне и тут приятно-с!

Шиш бутылку откупорил: «Напьется пьян – убежу…»

А тот охмелел, хуже стал припадать:

– Желаю с вами немедленно законным браком.

О, куда от этого жениха деться?…

На шаг не отпускает. Сиди рядом. Стемнело.

Полковник велит постель стлать. Попал гвоздь под молот. Над другими Шиш шуточки шутит, а над собой их не любит.

Только у Шиша уверток – что в лесу поверток. Он давай руками сарафан ухлапывать.

– О, живот схватило! О; беда! На минутку выпустите меня…

– Убежишь?

– Что вы, у нас рядом! Вы даже для верности подол в дверях зажмите.

Полковник выпустил эту невесту в сени, а подолешко в притвор. Сидит ждет.

Шиш того разу из сарафана вывернулся да вместо себя козу и впряг в эти наряды. Сам шубенку на плечи, шапку на голову, котомку в руки -да и… поминай как звали.

Полковник слышит -коза у дверей топчется, думает – невеста:

– Милочка, ты что долго?

– Б-э-э-э!

… Двери размахнул, а в избу коза в сарафане. Полковник через нее кубарем -да на коня, да в город. Потом год на теплых водах от родимца лечился.

Золоченые лбы

На веках невкотором осударстве царь да ише другой мужичонко исполу промышляли. И поначалу все было добрым порядком. Вместях по рыболовным становищам болтаются, где кака питва идет, тут уж они первым бесом.

Царь за рюмку, мужик за стакан. Мужичонка на имя звали Капитон. Он и на квартире стоял от царя рядом.

Осенью домой с моря воротяцца, и сейчас царь по гостям с визитами заходит, по главным начальникам. Этот Капитонко и повадился с царем. Его величию и не по нраву стало. Конешно, это не принято.

Оногды амператора созвали ко главному сенатору на панкет. Большой стол идет: питье, еда, фрелины песни играют. Осударь в большом углу красуется. В одной ручки у его четвертна, другой рукой фрелину зачалил. Корона съехала на ухо, мундер снят, сидит в одном жилету. Рад и тому, бажоной, што приятеля нету.

Вот пир к концу заприходил. Царицы Аграфены пуще всех в голову вином ударило. И как только ейной адъютант Королев в гармонь заиграл, она вылезла середка залы и заходила с платочком, запритаптывала:

 
Эх, я стояла у поленницы, у дров.
По угору едет Ваня Королев.
Отчего далеко видела:
От часов цепочка светила.
Цепочка светила в четыре кольчика,
У милого нету колокольчика.
У милого коробок, коробок,
Я гуляю скоро год, скоро год!
 

Сенаторы, которы потрезве, смеются:

– Хы-хы! При муже кавалера припеват. Вот до чего – и то ничего.

И вдруг это веселье нарушилось. Капитонко в залу ворвался, всех лакеев распехал, увидал, что царица Аграфена утушкой ходит, сейчас подлетел, ногами шарконул и заходил вкруг ей вприсядку, с прискоком, с присвистом. Песню припеват:

 
Разве нищие не пляшут?
Разве песен не поют?
Разве по миру не ходят?
Разве им не подают?
 

А у самого калошишки на босу ногу, у пинжачонка рукав оторван, карманы вывернуты. Под левым глазом синяк. И весь Капитон пьяне вина! Царь немножко-то соображает. Как стукнет по столу да как рявкнет:

– Вон, пьяна харя! Убрать его!

Капитонко царя услыхал, обрадовался, здороваться лезет, целоваться:

– На, пес с тобой, ты вото где? А я с ног сбился, тебя по трактирам, по пивным искавши!

Придворны гости захикали, заощерялись. Это царю неприлично:

– Кисла ты шерсь! Ну куда ты мостиссе?! Кака я те, пьянице, пара? Поди выспись.

Капитонку это не обидно ли?

– Не ты, тиран, напоил! Не тебя, вампира, и слушаю! Возьму батог потяжеле, всех разбросаю, кого не залюблю!

Брани -дак хоть потолоком полезай. Царь с Капитоном драцца снялись. Одежонку прирвали, корону под комод закатили. Дале полиция их розняла, протокол составили.

С той поры Капитона да амператора и совет не забрал. И дружба врозь. Мужичонко где царя увидат, все стращат:

– Погоди, навернессе ты на меня. Тогда увидам, которой которого наиграт.

Судятся они друг со другом из-за кажного пустяка. Доносят один на другого. Чуть у царя двор не убрали или помойну яму запакостили, мужичонко сейчас ко квартальному с ябедой.

Вот раз царь стоит у окна и видит: Капитонко крадется по своему двору (он рядом жил) и часы серебряны в дрова прятат. Уж верно крадены.

Царь обрадовался:

– Ладно, зазуба! Я тебе напряду на кривое-то веретено.

Сейчас в полицию записку. У мужика часы нашли – и самого в кутузку. Он с недельку отсидел, домой воротился. И даже супу не идет хлебать, все думат, на царя сердце несет. Вот и придумал.

У царя семья така глупа была – и жена, и дочки, и маменька. Цельной день по окнам пялятся, кивают, кавалерам мигают, машут. Царь их никуда без себя не пускат в гости. Запоежжат на войну ли, на промысел – сейчас всех в верхной этаж созбират и на замок закроет.

А в окурат тот год, как промеж царем да Капитонком остуда пала, в царстве сахару не стало. Капитонко и придумал. Он в короб сору навалил, сверху сахаром посыпал да мимо царский дворец и лезет, пыхтит, тяжело несет… Царские маньки да ваньки выскочили:

– Эй, мужичок! Откуда эстольку сахару?

– На! Разве не слыхали? Заграничны пароходы за Пустым островом стоят, всем желающим отсыпают.

Ваньки– маньки к царю. Царь забегал, зараспоряжался:

– Эй, лодку обряжай! Мешки под сахар налаживай!

Аграфена с дочкой губы надувают:

– Опять дома сидеть… Выдал бы хоть по полтиннику на тино, в тиматограф сходить. Дома скука, вот так скука дома!

Царь не слушат:

– Скука? Ах вы лошади, кобылы вы! Взяли бы да самоварчик согрели, граммофон завели да… пол бы вымыли.

Вот царь замкнул их в верхнем этажу, ключ в контору сдал, мешки под сахар в лодку погрузили и, конешно, пива ящик на свою потребу. Паруса открыли и побежали за Пустые острова. С царем свиты мужика четыре. Провожающий народ на пристани остался. Все узнали, што царь по сахар кинулся. Капитонко украулил, што царя нету, сейчас модной сертук напрокат взял, брюки клеш, камаши с калошами, кепку, заместо бороды метлу, штобы не узнали. Потом туес полон смолы, пеку черного налил, на голову сдынул, идет по городу да вопит:

– Нет ли лбов золотить?! А вот кому лоб золотить?

К царскому дворцу подошел да как вякнет это слово:

– А нет ли лбов золотить?!

Царева семеюшка были модницы. Оне из окна выпехались, выпасть рады.

– Жалам, мы жалам лбов золотить! Только ты, верно, дорого спросишь?

– По причине вашей выдающей красоты отремонтируем бесплатно. К вам которой затти?

– Мы сидим замчены и гостей к себе на канате, на блочку подымам.

Вот они зыбочку спустили, тот примостился:

– Полный ход!

У Аграфены силы не хватат. Мужик тяжолой, да смолы полпуда. Аграфена девку да матку кликнула. Троима за канат ухватились, дубинушку запели:

 
Эх, што ты, свая наша, стала!
Эх, да закопершика не стало!
Эй, дубинушка, ухнем!
Эй, зеленая, сама пойдет!
 

Затянули Капитона. На диван пали, еле дышут:

– Первой экой тяжелой мужик. Вы откулешны будете, мастер?

– Мы европейских городов. Прошлом годе англиску королеву золотом прокрывали, дак нам за услуги деплом из своих рук и двухтрубной мимоносец для доставки на родину. Опеть францускому президенту, извините, плешь золотили.

– А право есть?

Капитонко им стару квитанцию показыват, оне неграмотны, думают – деплом.

– А, очень приятно. Этого золота можно посмотреть?

– Никак нельзя. Сейчас в глазах ослепление и прочее. Во избежание этого случая, докамест крашу и полирую, глаз не отворять. Пока не просохнете, друг на дружку не глядеть и зеркало не шевелить.

Царицы жалко стало золота на бабку:

– Маменька-та стара порато, уж, верно, не гожа под позолоту-ту… Маменька, ты в позолоту хошь?

– Ась?

– Хошь, говорю, вызолотицце?

– Ась?

– Тьфу, изводу на тебя нету! Вот золотых дел мастер явился. Хошь, обработат?

– Ну как не хотеть? Худо ли для свово умиления к празднику вызолотицца!

Капитон их посадил всех в ряд.

– Глазки зашшурьте. Не моги никотора здреть!

Он смолы поваренкой зачерпнул -да и ну ту, да другу, да третью.

– Мастер, што это позолота на смолу пахнет?

– Ничево, это заготовка.

А сам насмаливает. Мажет, на обе щеки водит. У их, у бажоных, уж и волосья в шапочку слились.

А он хвалит:

– Ах кака прелись! Ах кака краса!

Те сидят довольнехоньки, только поворачиваются:

– Дяденька, мне этта ишше положь маленько на загривок…

Капитон поскреб поваренкой со дна. Потяпал по макушкам.

– Все! Ну, ваши величия! Сияние от вас, будто вы маковки соборны. Сейчас я вас по окнам на солнышко сохнуть разведу.

Аграфену в одно окно посадил, девку в друго, а бабенька на балкончик выпросилась.

– Меня, – говорит, – на ветерку скоре захватит.

Мастеру некогда:

– Теперь до свидания, оревуар! Значит, на солнышке сидите, друг на дружку не глядите, только на публику любуйтесь. Папа домой воротицца, вас похвалит, по затылку свой колер наведет. Ему от меня привет и поцелуй.

Тут Капитон в окно по канату, да только его, мазурика, и видели.

У царя дом глазами стоял на площадь на большу, на торгову. Там народишку людно. Мимо царской двор народу идет, как весной на Двины льду несет. Окна во дворце открыты, как ворота полы. В окнах царска семья высмолены сидят, как голенишша черны, как демоны. Бабушка на балконе тоже как бугирь какой. Народ это увидел и сначала подумали, што статуи, негритянска скульптура с выставки куплена. Потом разглядели, што шевелятся, – россудили, што арапы выписаны ко двору. А уж как царску фамилию признали, так город-от повернулся. Учали над черными фигурами сгогатывать. Ко дворцу со всех улиц бе-жат, по дороге завязываются. Матери ребят для страху волокут:

– Будете реветь, дак этим черным отдаим!

Мальчишки свистят, фотографы на карточку царскую семью снимают, художники патреты пишут…

О, какой страм!

Напротив царского дома учрежденье было – Земной удел. И тут заседает меницинской персонал. Начальники-ти и увидали царску фамилью в таком виде и народно скопленье. Не знают, што делать. И тут ише явились извошшишьи деликаты. На коленки пали и сказали:

– Господа начальники! Бабенька царская, прах с има, в черном виде на балконе сидят, дак у нас лошади бросаются, седоки обижаются, двоих седоков убило. Пропа-а-ли наши головушки! И-и-хы-хы-хы-ы!

Извошшики заплакали, и все заплакали и сказали:

– Пойдемте всенародно умолять ихны величия, не пожалеют ли, пожалусто, простого народу!

Вот запели и пошли всема ко дворцу. Выстроились перед палатами в ширинку, подали на ухвате прошенье. Аграфена гумагой машет да кивает. И бабка ужимается, и девка мигает. Оне думают – народ их поздравлять пришел.

Што делать? Нать за царем бежать. А всем страшно: прийти с эдакой весью, дак захвоснет на один взмах. Однако главной начальник сказал:

– Мне жись не дорога. На бутылку даите, дак слетаю.

Чиновники говорят:

– Ура! Мы тебе ераплан либо там дерижаб даим, только ты его за границу не угони.

Начальник в ераплан вставился, от извошшиков деликат в кучера. Пары розвели, колесом завертели, сосвистели. Ух, порхнули кверху, знай держи хвосты козырем! Пока в городе это дело творицца, царь на Пустых островах в лютой досады сидит. Ехал ни по што, получил ничего. Ехал – ругался, што мешков мало взяли, приехал – сыпать нечего. Ни пароходов, ни сахару; хоть плачь, хоть смейся. Сидит егово величие, пиво дует. В город ни с чем показаться совесно. Вдруг глядит -дерижаб летит. Машина пшикнула, пар выпустила, из ей начальник выпал с деликатом. Начальник почал делать доклад:

– Ваше высоко… Вот какие преднамеренны поступки фамилия ваша обнаружила… Личики свои в томном виде обнародовали. Зрителей полна плошшадь, фотографы снимают, несознательны элементы всякие слова говорят…

Царь руками сплескался -да на дерижаб бегом. За ним начальник да деликат. Вставились, полетели. Деликат вожжами натряхиват, начальник колесом вертит, амператор пару поддает, дров в котел подкидыват… Штобы не так от народу совесно, колокольчик отвязал.

Вот и город видать, и царски палаты. На плошшади народишко табунится. Гул идет. Меницинской персонал стоит да кланеится. Мальчишки в свистюльки свистят, в трумпетки трубят. Царь ажно сбрусвянел:

– Андели, миру-то колько! Страм-от, страм-от какой! Деликат, правь в окно для устрашенья!

Народ и видит – дерижаб летит, дым валит. Рра-аз! В окно залетели, обоконки высадили, стекла посыпались, за комод багром зачалились.

Выкатил царь из машины -да к царицы.

– Што ты, самоедка… Што ты, кольско страшилишшо!

Аграфена засвистела:

– Ра-а-атуйте, кто в бога верует!!

Царь дочку за чуб сгорстал. У ей коса не коса, а смолена веревочка.

Царь на балкон. Оттуда старуху за подол ташшит, а та за перила сграбилась да пасть на всю плошшадь отворила.

Народ даже обмер. Не видали сроду да и до этого году. Еле царь бабку в комнату заволок:

– Стара ты корзина! Могильна ты муха! Сидела бы о смертном часе размышляла, а не то што с балкона рожу продавать.

Вот оне все трое сидят на полу – царица, бабка да дочка – и воют:

– Позолоту-ту сби-и-л, ах, позолоту-ту сгубил! Ах, пропа-а-ла вся краса-а!…

– Каку таку позолоту?!

– Ведь нас позолотили, мы сидели да сохли-и.

– Да это на вас золото??? Зеркало сюда!…

Ваньки– маньки бежат с зеркалом. Смолены-ти рожи глаза розлепили, себя увидали, одночасно их в ом-морок бросило.

Полчасика полежали, опять в уме сделались. Друго запели:

– Держите вора-мазурика!… Хватайте бродягу!

Царь кулаком машется:

– Сказывайте, как дело было.

Вот те в подолы высморкались, утерлись, рассказывают…

Царь слушал и сам заплакал:

– Он это! Он, злодей Капитонко, мне назлил… Он, вор, меня и из города выманил. Не семья теперь, а мостова асфальтова! Ишь пеком-то вас как сволокло… Охота народ пугать, дак сами бы сажи напахали, да розвели, да и мазали хари-ти… Дураки у меня и начальники. Кланяться пришли… Взяли бы да из пожарного насоса дунули по окнам-то. Холеры вы, вас ведь теперь надо шкрапить…

– Ничего, папенька, мы шшолоку наварим, и пусть поломойки личики наши кажно утро шоркают.

Царь побегал-побегал по горнице, на крыльцо вылетел.

Народишко, который ради скандалу прибежал, с крыльца шарахнулся.

Царь кричит:

– Стой! Нет ли человека, кто мужика со смолой в рожу видел?

Выскочили вперед две торговки, одна селедошница, друга с огурцами:

– Видели, видели! Мушшина бородатый в сертуке туда полз с туесом, а обратно порозной.

– В котору сторону пошел?

– А будто по мосту да в Заречье справил.

– Тройку коней сюда! – царь кричит.

Тройку подали. Царь с адъютантом сел, да как дунули-дунули, только пыль свилась да народ на карачки стал. Через мост, к зарецким кабакам, перепорхнули. Катают туда-сюда, спрашивают про Капитонка:

– Тут?

– Нет, не тут.

– Тут?

– Нет, не этта!

Буди в Канской мох мужичонко провалился… А Капитонко ведь там и был. Учуял за собой погоню – бороду, метлу-ту, отвязал, забежал в избушку. Там старуха самовар ставит, уголье по полу месит.

– Ты, бабушка, с чем тут?!

– Чай пить средилась. А ты хто?

– Чай пить?! Смертной час пришел, а она чай пить… Царь сюда катит, он тя застрелит.

– Благодетель, не оставь старуху!

– Затем и тороплюсь. Скидовай скорей сарафанишко да платок, в рогозу завернись да садись под трубу заместо самовара.

Живехонько они переменились. Капитонко уж в сарафане да в платке по избы летат, самовар прячет, бабку в рогозу вертит, на карачки ей ставит, самоварну трубу ей на голову нахлобучил:

– Кипи!

Тут двери размахнулись, царь в избу. Видит – старуха около печки обрежаится:

– Бабка, не слыхала, этта мужик в сертуке мимо не ехал?

А Капитонко бабьим голосом:

– Как не видеть! Даве мимо порхнул, дак пыль столбом.

– В котору сторону?

– Не знай, как тебе россказать… Наша волость – одны болота да леса. Без провожатого не суниссе.

– Ты-та знашь место?

– Родилась тут.

– Бабка, съезди с моим адъютантом, покажи дорогу – найти этого мужика… А я тут посижу, боле весь росслаб, роспался… Справиссе с заданием, дак обзолочу!

Мазурик-то и смекат:

– Золотить нас не нать, а дело состряпам. Сидите, грейте тут самоварчик, мы скоро воротимся, чай пить будем.

Капитонко в платок рожу пуще замотал -да марш в царску коляску. Только в лесок заехали, эта поддельна старуха на ножку справилась, за адъютанта сграбилась да выкинула его на дорогу; вожжи подобрала, да только Капитонка и видели.

А царь сидит, на столе чашки расставлят.

Бедна старуха под трубой – ни гу-гу.

На улице и темнеть стало. Царю скучно:

– Што эко самовар-от долго не кипит?

Его величество трубу снял, давай старухе уголье в рот накладывать… Удивляется, што тако устройство. Потом сапог скинул, бабке рожу накрыл, стал уголье раздувать. Старуха со страху еле жива, загудела она, зашумела, по полу ручей побежал…

Царь забегал:

– Ох-ти мне! Самовар-от ушел, а их чай пить нету. Скоре надо заварить…

Хочет самовар на стол поставить.

– На! Где ручки-те?

Старуху за бока прижал, а та смерть шшекотки боится: она как визгнет не по-хорошему… И царь со страху сревел -да на шкап. А старуху уж смех одолел. Она из рогозы вылезла.

– Ваше величество, господин амператор! Не иначе, што разбойник-от этот и был. Как он нас обоих обмакулил, омманул…

Ночью царь задами да огородами пробрался домой, да с той поры и запил, бажоной.

А Капитонко в заграницу на тройке укатил и поживат там, руки в карманах ходит, посвистыват.