Текст книги "Ошибки мозга. Невролог рассказывает о странных изменениях человеческого сознания"

Когда шесть месяцев спустя Арвен пришла в амбулаторную клинику, ее речь стала намного лучше, но все еще была удручающе ограниченной, а зрение так и не восстановилось полностью.

Ее состояние улучшалось очень медленно.

– Что вы думаете о происходящем? – спросил я ее.

– Хреново все это.

– Вы верите, что вам станет лучше?

– Ага.

– Можете ли вы сказать мне, что вы думаете о своем опыте пребывания в больнице?

– У меня такое чувство, что я никогда отсюда не уходила. Бывают дни, когда я просыпаюсь и говорю: «О, это будет очень хороший день». А потом – все равно полный отстой.

– Каким человеком вы были до всех этих инсультов и каким человеком вы стали сейчас?

– Я… Я всегда была в движении. Спала по четыре часа. На подъеме. Танцевала… Да. Я любила гулять. Теперь перед глазами все размыто.

– Это потому, что вы не видите правую половину мира. Вы можете не осознавать этого, но ваше зрение справа ослаблено из-за одного из самых ранних инсультов. Вы теперь другой человек?

– Когда я дома, все нормально. Я просто…

Она запнулась.

– Вы очень сентиментальная?

– Вроде того.

– Я думаю, все уляжется, и наступит новая точка равновесия, когда вам будет лучше, чем сейчас. И я понимаю, что головокружение сводит вас с ума. Я знаю, что это раздражает, но в подобных случаях стандартного решения не существует, иначе мы бы все уже решили.

– Это непросто, – говорю я Гилберту, студенту-медику третьего курса, – почти каждый раз случается что-то новое.

Если в нужный момент у тебя получится объединить опыт, логику и полет фантазии, то сможешь довести своих пациентов до цели.

Это все, что я могу сказать. До конца года Гилберт должен определиться с выбором специальности, и на этом мои попытки заманить в мир клинической неврологии заканчиваются. Ему либо понравится то, что он увидел во время обхода, либо нет. Это не для всех. Среди наших ординаторов, выбравших неврологию, некоторые сосредоточатся на исследованиях и попытаются найти причины и способы лечения болезни Паркинсона, Альцгеймера или рассеянного склероза. Другие займутся детской неврологией. Третьи станут специалистами по эпилепсии или инсультам, часть уйдет в психиатрию. И лишь парочка особенных вроде Ханны продолжит клинические традиции, разбираясь с каждым новым пациентом по отдельности.

Вернемся в отделение. Я стою с ординаторами и студентами у сестринского поста, и Ханна подходит ко мне со списком пациентов в руках.

– Элиот решил, что вам стоит сначала увидеть эту пациентку, прежде чем мы начнем обход, – говорит она мне. – Ее зовут миссис Г., и я всерьез за нее переживаю.

– Почему?

– Это та женщина с гидроцефалией.

Другими словами, у нее слишком много воды в полостях мозга, что является серьезной проблемой.

– Ведите, – отвечаю я. – Я к вашим услугам.

2
Словно дырка в голове
Когда бейсбол и неврология объединяются, чтобы вырвать победу

Во вторник на собрании старших врачей – еженедельном ритуале, когда мы встречаемся в библиотеке отделения и обсуждаем всех пациентов, – Элиот вручил мне два билета на матч «Ред Сокс» – «Маринерс», начало в 19:30. Как и на все домашние матчи, все билеты на этот были распроданы, однако у Элиота есть сезонные абонементы. Хотя температура уже перевалила за плюс тридцать, к началу матча она должна была опуститься до двадцати пяти, а к концу – приблизиться к двадцати. Ясное небо с ярким полумесяцем над головой – именно о таком идиллическом бостонском вечере мечтаешь в середине февраля, а к концу июля чувствуешь, что заслужил его.

Элиот – тот еще крендель. В отделении больше никто не носит рубашки с вышитой монограммой и запонками, часы Patek Philippe и не знает столько о ставках на тотализаторе. Он начинал в частной практике и был настолько хорошим неврологом, что мы взяли его к нам на кафедру, где он стремительно поднялся от обычного преподавателя до профессора. Не будучи сплетником, тем не менее всегда в курсе всего, что происходит в больнице. Элиот знает, чем занимаются ординаторы, что замышляет администрация, кого следующим уволят. Он настоящий классический красавец в стиле журнала GQ: сорок с лишним, квадратная челюсть и крепкое телосложение. Учился в государственном университете и малоизвестной медицинской школе, и его нынешняя принадлежность к Гарвардскому университету ему чуть ли не безразлична. Элиот приходит и уходит, словно у него есть дела поважнее, и, видимо, дела поважнее действительно были, потому что, когда я повернулся, чтобы поблагодарить за билеты, его уже не было. Места располагались в трех рядах от скамейки запасных команды гостей.

«К пяти часам освобожусь, – думал я, – если только не случится что-то ужасное». Случилось.

Дело близилось к вечеру, и я толкал перед собой тележку с медкартами пациентов по нашему отделению на десятом этаже, огибая полукруглый сестринский пост. Я уже вносил последние детали в последнюю запись в последней карте, как вдруг из сорок первой палаты западного крыла выбежала медсестра и спросила меня, не собираемся ли мы проведать миссис Г., женщину, поступившую к нам вчера вечером из отделения интенсивной терапии, – ту пациентку, о которой так беспокоились Ханна и Элиот. Миссис Г. звали София Гифтопулос, и состояние – гидроцефалия, она же водянка мозга, с менингитом – было серьезным, но не критическим.

– Нет, мы видели ее час назад во время последнего обхода, – ответил я, – ее состояние было нормальным, не считая головной боли. Хотите, чтобы я снова ее проверил?

– Да, мне кажется, у нее затруднено дыхание.

Если бы не необычайно большое число новых пациентов для праздничных выходных, я был бы уже дома, отдыхая перед предстоящим матчем. Это стало бы проблемой Ханны, а не моей. Но ничего не поделаешь – я всегда пойду туда, где во мне нуждаются.

Я вошел в палату и поздоровался с мужем миссис Г., Ником, который сидел у изножья ее кровати и читал Entertainment Weekly. На вид он был совершенно спокоен. Миссис Г. тоже не выражала особого беспокойства, правда, она была без сознания и дышала через трубку. Я позвал ее по имени и потряс за плечо, но она не очнулась. Я проверил ее пульс – он нитевидный и едва различим, а когда приоткрыл ее правое веко, то увидел, что зрачок расширен и не реагирует на свет.

Расширенный зрачок, не реагирующий на свет, – это неврологический признак того, что мозг вот-вот откажет. «Вызывай бригаду!»

Через две минуты в палате была уже дюжина людей, понятия не имеющих, что именно происходит в голове миссис Г. и почему структуры ее мозга отключаются одна за другой. Пока реанимационная бригада занималась другими вещами, такими как поддержание работы сердца и легких, моей задачей было выяснить причину проблемы и устранить ее. Что касается «Ред Сокс», то им придется начинать игру без меня.

Оглядываясь назад, я понимаю: то, что произошло с миссис Г., было полностью ожидаемо – с самого утра все вело к тому, что случится какая-то непредвиденная катастрофа. Прямые предпосылки начались с утреннего доклада, когда Ханна сообщила мне, что за ночь в отделение неврологии поступило тринадцать человек, а выписалось только три. Двоих пациентов направили в отделение интенсивной терапии; одного трижды за ночь реанимировали, а список больных, обычно занимающий не более полутора страниц, на этот раз растянулся на целых три. Флавио, ординатор второго года и ключевой участник учебной группы[11]11
  Учебная группа – условное название. Такая группа включает и опытных врачей, и ординаторов, и старших ординаторов, у которых по несколько лет практики за плечами.


[Закрыть], застрял в Мадриде из-за проблем с визой. В довершение всего в то утро в больницу должна была прибыть стареющая рок-звезда, наследие бумеров, чтобы расположиться под вымышленным именем в вип-палате на шестнадцатом этаже, вдали от любопытных глаз прессы. Она захочет заполучить все наше внимание. Таким образом, у нас не хватало персонала, оставалось слишком много пациентов, и еще необходимо было принять у себя рок-звезду. Это потенциально опасная ситуация – не для рок-звезды, а для некоторых наших пациентов с самым большим риском возникновения проблем, таких как миссис Г. И кроме самого себя винить во всем происходящем мне было некого.

Вот уже несколько лет подряд я добровольно заступаю «на вахту» в первые две недели июля и в последние две недели декабря, то есть я выхожу на работу в качестве старшего врача стационара и палаты интенсивной терапии отделения неврологии, отчасти в качестве одолжения тем, кто предпочитает не работать в дни больших праздников – на Рождество и в День независимости, – и отчасти чтобы их пристыдить. Мне это в радость, хотя в отделении в это время, как правило, много пустых коек. Чтобы компенсировать это, я призываю ординаторов принимать как можно больше новых пациентов. «Присматривайте что-нибудь интересненькое! – говорю я им. – Пройдитесь по тротуару перед Au Bon Pain. Может, заприметите кого-то, кто не может стоять вертикально».

На дворе было третье июля – третий день, как я вышел на работу. Я сменил Элиота, который теперь проводил консультации по неврологии в приемном покое. Я был несказанно рад узнать, что моим старшим ординатором будет Ханна. Она заступила на работу неделей ранее, поэтому была в курсе ситуации по большинству пациентов. Что касается остальных членов учебной группы, то я никогда заранее не знаю, кого именно поставят, пока они не появятся. Из-за ситуации с Флавио мы были вынуждены прибегнуть к помощи двух ординаторов первого года из детской больницы, которых пришлось учить пользоваться нашей кривой электронной системой, написанной на DOS еще при администрации Форда[12]12
  Джеральд Форд занимал пост президента США в 1974–1977 гг. – Прим. ред.


[Закрыть].

Не стоит удивляться тому, что повседневная жизнь университетской больницы мало похожа на тщательно продуманные сериалы про медиков, которые постоянно крутят в прайм-тайме по ТВ. Пациентов много, одни поступают, другие выписываются – по медицинским причинам, а не потому, что так прописано в сценарии, – в результате чего время, которое мы можем уделить каждому из них, сильно ограничено, и наше внимание несколько рассеивается. За эти две недели я часто слышал от Ханны, что, будь у нее время, она могла бы разгадать некоторые из наших самых запутанных случаев. Если бы не приходилось так много времени тратить на заполнение документов и бюрократию, возможно, у нее бы это действительно получилось.

Время – это непозволительная роскошь, и порой кажется, что наша основная работа – это просто проставлять галочки в бесконечном списке незавершенных задач.

Как я сказал одному новому ординатору: «У тебя может возникнуть чувство, будто мы без конца пытаемся высушить болото».

В то утро, как обычно, учебная группа неврологии собралась в конференц-зале на десятом этаже больницы – в тесном захламленном помещении без окон, где различные медицинские группы собираются, чтобы обсудить своих пациентов, заказать лабораторные анализы и консультации, а иногда и просто вздремнуть. Комната представляет собой этюд в грязно-белых тонах: непривлекательное, освещенное флуоресцентным светом, исключительно рабочее пространство. Столешницы с меламиновым покрытием и компьютерные станции вдоль правой стены, белые маркерные доски – на левой и длинный стол для совещаний со стульями, втиснутый между ними. На дальней стене висит плоский пятидесятидюймовый экран, на который выводятся снимки и результаты анализов. Здесь едва хватало места для нас восьмерых и еды, которую мы принесли с собой: бубликов, пончиков, кексов, слоек и кофе, которых должно было хватить для поддержания уровня сахара следующие восемь часов.

Передавая мне список пациентов, Ханна сообщила, что одного пациента, мистера Уильямса – того самого, что трижды за ночь пришлось реанимировать, – вообще не следовало к нам переводить и Елена с ним просто намучилась. У Елены, дежурившего ночью ординатора, не было ни минуты покоя, она явно измотана, и через девяносто минут заканчивалась ее максимально дозволенная по закону четырнадцатичасовая смена. За следующие полтора часа ей нужно завершить «пересменку» – занудный, продиктованный правилами ритуал, в ходе которого врач, знающий больше всего о пациентах, – единственный, кто с ними успел познакомиться и провести осмотр, – рассказывает заступающим на смену врачам всю необходимую медицинскую информацию, а затем просто уходит, зачастую против собственной воли. Если все складывается хорошо, эстафетная палочка передается без проблем и мы не сбиваемся с ритма. Иногда же кто-то оступается или чертова палочка и вовсе летит на землю. В это утро на то, чтобы пройтись по списку пациентов, у нас ушло более двух часов, и за это время нужно было успеть провести экспресс-обход, чтобы Елена могла отправиться домой и отдохнуть. «Только новости, – без конца повторял я ординаторам, – опустим погоду».

Из новых пациентов меня беспокоил один: миссис Гифтопулос, пятидесятилетняя мать троих детей. Было ли ее состояние достаточно стабильным, чтобы она могла здесь оставаться? Я так не думал. Когда мы отправились на обход, я сказал Ханне: «У нас слишком много пациентов. Это чревато».

Еще в нашем стационаре лежала миссис Ньюлин, девяностолетняя бабуля, голова у которой болела так сильно, что Элиот предложил внести ее в список террористов. Одну из палат делили два наркомана – один совсем прожженный, с гнилыми зубами (он выкинул зубную щетку, потому что она напоминала ему о жене, которая бросила его полгода назад), другой, двадцати с небольшим лет, в попытке получить опиаты так корчился в поликлинике от боли, изображая защемление седалищного нерва, что его направили к нам, и я не видел другого выхода, кроме как его принять. Позже Элиот сообщил мне, что видел этого парнишку в коридоре – он ел нарезанные фрукты из стаканчика, сидя на краешке стула. «Никаких явных признаков того, что ему больно», – доложил мне Элиот. Чтобы избавиться от этого пассажира, нам пришлось изрядно поднапрячься и даже пойти на подкуп в виде укола гидроморфона.

Стареющую рок-звезду разместили в люксе вместе с его небольшой свитой, которая включала личного тренера, ароматерапевта и телохранителя (что шло вразрез с правилами больницы). Я, в свою очередь, привел собственную свиту из ординаторов и студентов-медиков, которые по большей части никогда и не слышали об этой знаменитости, будучи рожденными намного позже выхода его последнего, ставшего золотым, альбома. В стационаре на десятом у нас лежал доктор Вандермеер с опухолью размером с лимон в лобной доле. У этого человека ушедшей эпохи была очаровательная аристократическая манера (или раздражающая привычка, в зависимости от того, как на это смотреть) никогда ничего не говорить напрямую, если это можно было выразить заумным и уклончивым оборотом речи. Когда Ханна спросила у него, не нужно ли ему что-нибудь для большего комфорта, он ответил: «Нет, но мое самообладание и вспомогательные навыки, похоже, основательно подорваны, и я был бы несказанно рад вернуть себе свою прежнюю жизнь». Мне было уже очевидно, что прежняя жизнь ему особо не светит, если мы только не удалим эту опухоль, причем даже тогда ничего нельзя гарантировать.

Рядом с ним лежала неугомонная леворадикальная экономистка и активистка, которая была убеждена, что у нее развивается боковой амиотрофический склероз. В соседней палате лежал бостонский пожарный, пытавшийся осознать тот факт, что у него глиобластома – быстрорастущая, неизлечимая и неоперабельная опухоль мозга, которая убьет его в течение полугода. Дальше по коридору мнимый эпилептик демонстрировал театральные припадки, которые не регистрировались на ЭЭГ. Тут и там были разбросаны различные ишемические и геморрагические инсульты, как катастрофические, так и относительно безобидные, один случай афазии Вернике и один – афазии Брока, при первой трудно подобрать слова, при второй – их произнести.

Еще у нас была миссис Г. собственной персоной. На утреннем собрании Кэлли, ординатор второго года и одновременно доктор медицины и доктор наук из Йеля, подробно изложила ее ситуацию. Кэлли разговаривала с приподнятой мелодичной интонацией, а историю болезни пациентов описывала, самым причудливым образом сочетая заумную медицинскую терминологию и лос-анджелесский уличный сленг:

– Женщина, сорок девять лет, хронический базилярный предоминантый лептоменингиальный воспалительный синдром, который размотал ее по самые гланды. В норме она может кое-как шаркать ногами. Периодически наблюдается диплопия и дизартрия, также возникли трудности при ходьбе, и еще у нее жесть какая окципитальная головная боль. Ходить теперь может только при помощи двух людей. Последние шесть дней ей приходилось стараться гораздо больше обычного. Помимо лептоменингиального воспалительного синдрома, у нее также хроническая гидроцефалия.

Проще говоря, у миссис Г. были очень серьезные проблемы со здоровьем. Она постоянно попадала в больницу, и дело постепенно близилось к катастрофе. Снимки ее мозга, выведенные Ханной на плоский экран, выглядели пугающе необычно.

– И что тут у нас происходит? – спросил я.

Очевидно, случай был чрезвычайно сложным, и нам только предстояло с ним разобраться. Меня сразу же насторожила грушевидная форма желудочков – заполненных жидкостью полостей в центре мозга. Ранее я видел такое у пациентов, чья спинномозговая жидкость находилась в мозге под очень высоким давлением. Группа, похоже, обратила внимание, что желудочки увеличенного размера, однако не уловила тот факт, что они находились под сильным давлением. А из этого следовало, что, когда мы наконец увидим пациентку, нужно будет внимательно присмотреться к тревожным симптомам.

– Ей место не в стационаре, а в интенсивной терапии, – сказал я. – У нее сильнейшая гидроцефалия. Скоро она вообще не сможет ходить.

– Значит, сразу к делу?

– Точно. Нет времени на диагноз. Ей нужно как можно скорее поставить шунт.

Шунт – это внутренний односторонний дренажный клапан, который будет снимать и контролировать внутричерепное давление спинномозговой жидкости.

– Нейрохирургии нужно было куда-то ее положить, пока они со всем разберутся, – сказала Кэлли.

– Я могу решить это за них: отправить ее обратно в отделение интенсивной терапии, поставить временный внешний шунт, взять спинномозговую жидкость на анализ, поставить ее на ноги и уже потом установить постоянный шунт. Нам нужно не допустить повреждения мозга, иначе она может остаться прикованной к инвалидному креслу. Понимаю, что это нестандартный подход, но нам нужно сосредоточиться на самом главном.

Когда-то у меня был профессор, который говорил, что нельзя шутить с пациентами и нельзя поддаваться их шутливому настрою. Он говорил, что это очень большая ошибка. Я никогда не следовал этому совету, хотя, может, для ординаторов это правило действительно будет нелишним. Оглядываясь назад, я понимаю, что должен был все-таки прислушаться к профессору. Вместо этого я спросил, не было ли у миссис Г. каких-то необычных контактов.

– У нее греческая фамилия. Может, она работает в каком-то особом месте? Последний раз нечто подобное я видел у охранника египетского зала в Музее изящных искусств. Он подхватил нокардию от мумии.

Нокардия – это бактерия, встречающаяся в почве, которая при попадании в легкие может вызывать вялотекущую пневмонию.

В редких случаях она может спровоцировать воспаление менингов, защитной оболочки мозга, и привести к гидроцефалии. Этот музей располагался на соседней с больницей улице. Случай действительно был любопытный, только на нашу проблему он не пролил никакого света.

– О, это просто потрясающе, – отозвалась Кэлли. – На самом деле я не знаю, какие у нее были контакты. Контакты с мумиями.

Какой бы она ни была забавной, рассказанная мной история отвлекла внимание учебной группы от той мысли, которую я хотел до них донести: что эту женщину следует вернуть в палату интенсивной терапии, а лучше – отправить прямиком на операционный стол. Нам нужно было за ней присматривать, чтобы не допустить катастрофы из-за нарастающего в мозге давления. Проблема в том, что, когда у нас два часа на тридцать пациентов, ни одному из них мы не можем выделить больше пятнадцати минут, в связи с чем нам особенно важно сосредоточиться только на главном. Вместо этого я отвлекся от темы, да еще и увлек за собой остальных.

Когда в то утро мы наконец добрались до палаты миссис Г. во время обхода, я был впечатлен странным образом сочетающимися у нее психологической заторможенностью и сильной головной болью. Заторможенность дала мне понять, что из-за гидроцефалии жидкость сдавливала изнутри ее лобные доли, тем самым замедлив работу нервной системы. Боль, из-за которой она то и дело хваталась за голову и шею, говорила о том, что и без того высокое давление внутри ее черепа продолжает нарастать.

Черепная коробка подобна контейнеру с жесткими стенками. При неравномерном внутричерепном давлении мозг не выдерживает и ныряет вниз, сдавливая ствол мозга. Именно это и случилось, когда после обеда у миссис Г. сильно расширился зрачок, в результате чего была вызвана реанимационная бригада. Так совпало, что я оказался прямо у двери ее палаты в коридоре, когда эта проблема всплыла.

После вызова реанимационной бригады всего за пару минут со всего отделения и из интенсивной терапии, что этажом ниже, в палату прибегают врачи.

Сестринский персонал реагирует обычно первым, не теряя времени. Три медсестры бросились помочь переложить пациентку из кресла на кровать. Прежде чем перекатить ее на специальную доску для СЛР, я вытер пот с ее спины, чтобы ничто не мешало электродам дефибриллятора, после чего надел ей на рот и нос треугольную маску от мешка Амбу.

– Нужно будет ввести ей маннитол, – сказал я и, выйдя из палаты, наткнулся на Ханну, которая, казалось, искренне удивилась, когда я сообщил ей, что у миссис Г. расширился и не реагирует на свет зрачок. – Этой женщине нужно дать маннитол! – снова крикнул я медсестре на посту, и Ханна направилась в палату помочь.

Маннитол – препарат, вводимый внутривенно, – представляет собой сахарный спирт, который используется для выведения избыточной жидкости из мозга, чтобы снизить внутреннее давление. В данном случае это была лишь временная мера. Одним маннитолом тут не обойтись.

Реанимационные мероприятия – это тщательно скоординированное действие, исполняемое в тесном пространстве размером примерно два с половиной на четыре метра. У каждого из дюжины людей, которые ворвутся в палату за следующую пару минут, будет своя конкретная задача, которую он должен выполнить, подобно музыканту, играющему свою партию в оркестре. Как правило, в роли дирижера выступает ответственный за СЛР – старший ординатор в смене, – однако миссис Г. была моей пациенткой, так что я сам занял позицию у изголовья ее кровати и «дирижировал» СЛР, в то время как старший ординатор ее «исполнял». В каком-то смысле я назначил себя приглашенным дирижером. Я должен был там находиться, чтобы позаботиться о ее мозге, потому что для реанимационной бригады он был на втором месте. Их главной задачей было восстановить дыхание и кровообращение – поддерживать работу сердца и легких.

Случайного прохожего можно было бы понять, если бы он принял СЛР за нападение. Младший ординатор стояла на коленях на кровати, с силой сдавливая грудную клетку пациентки, прогоняя кровь через камеры сердца. Когда она надавила в третий раз, послышался хруст ребер, который говорил о том, что ординатор приложила достаточную силу. Это была ее работа. Моя задача заключалась в том, чтобы сказать ответственному за СЛР, что мозг в данном случае не может быть на втором месте, оказывая давление на ствол мозга, отключая тем самым нервные клетки, ответственные за дыхание и сердцебиение, и что единственный способ ее реанимировать – это снять давление и вернуть мозг на место.

На второй минуте СЛР был введен маннитол, однако я больше не мог нащупать пульс на сонной и лучевой артериях и попросил одну из медсестер позвонить в палату интенсивной терапии неврологического отделения и немедленно вызвать нейрохирурга. Ханна, которая только что установила катетер для введения маннитола, позже призналась мне, что было у нее на уме в тот момент – пустота, она совершенно растеряна. Недели спустя она терзала себя мыслями, смогла бы она, не будь меня рядом, успокоиться, чтобы понять, почему у пациентки остановилось сердце и что с этим делать. Миссис Г. же в тот момент буквально нуждалась в том, чтобы ей в голове просверлили дыру. И вставили в мозг трубку для выведения избыточной жидкости из находящихся под критическим давлением желудочков. Эта процедура под названием «наружный желудочковый дренаж» проводится с помощью ручной дрели, которой в черепе высверливается отверстие, чтобы вставить через него похожую на соломинку трубку. Оба этих предмета принес в лотке нейрохирург – молодая американка китайского происхождения ростом чуть выше полутора метров.

Тем временем ответственный за СЛР взял на себя командование и приказал всем замолчать. Пока одна медсестра вводила миссис Г. внутривенно эпинефрин, другая, встав на колени на кровати, сдавливала ее грудную клетку. Дежурные медсестры, подобно муравьям, облепили несчастную старушку миссис Ньюлин, ту самую девяностолетнюю пациентку, у которой разрывалась от боли голова. Она делила с миссис Г. палату, и ее поспешили перевести в другую. Люди все прибывали, и на полу уже образовался слой мусора сантиметров в пятнадцать. Под ногами повсюду валялись колпачки от шприцев, полиэтиленовые пакеты, картонные коробочки и марлевые тампоны. Дефибриллятором было произведено два разряда, и у миссис Г. ненадолго восстановились пульс и давление, однако затем снова пропали. Последовал третий разряд.

Пока хирург готовился к операции, я вышел из палаты, чтобы поговорить с Ником, мужем миссис Г., и отвел его к дальней от сестринского поста стене, но оттуда все еще было видно происходившую в палате суматоху. Он был явно потрясен. Я хотел сказать ему, что, как мне кажется, мы сможем ее спасти. Я спросил, в порядке ли он, на что последовал машинальный ответ. И дальше Ником занялся подоспевший социальный работник.

Когда я вернулся в палату, ассистент хирурга уже выбрил и обработал большой участок на правой половине головы миссис Г. Волосы клочьями валялись на полу, а обнаженная кожа переливалась оранжевым оттенком от нанесенного йодного раствора. Ординатор нейрохирургии быстро надела маску, халат и перчатки и, подняв руки вверх, ловко сделала пируэт, чтобы я мог намотать и завязать вокруг халата бумажный пояс. Вылив еще полпузырька йода на голову пациентки, она взяла сантиметровую ленту и принялась наносить стерильной ручкой метки на скальпе. Она провела линию вверх от переносицы, отмерила пять сантиметров в сторону и поставила там большой крестик. Она взяла в руки скальпель, и словно из ниоткуда на черепе появился двухсантиметровый разрез. Вставив маленький ретрактор, она разместила над черепом ручную дрель и навалилась на нее сверху. Когда она повернула ручку, из-под сверла начала подниматься костная стружка. После десяти оборотов сверло застряло.

Потом Ханна всем рассказывала, что реанимацией руководил я, но это было не так. Я лишь пару раз по ходу дела поправил ординатора, а затем подбадривал нейрохирурга. Когда застряло сверло, я было уже собрался надеть халат с перчатками, чтобы помочь, но она не сдавалась. Эта миниатюрная женщина сгруппировалась, подобно игроку в регби в замесе вокруг мяча, и всем своим телом навалилась на череп этой дамы – зрелище было еще то. Стало жарко, и я вспотел. Ординатор потела еще больше. Она напряглась для последнего рывка, и дрель прошила череп. Я сказал ей, что нет необходимости вводить катетер по идеальной траектории, потому что желудочки в мозге пациентки раздулись до огромного размера и она без труда могла попасть в них под любым углом. «Не нужно вводить его под кожу, – сказал я, – у нас нет на это времени, просто протолкните его прямиком внутрь». Но она была на своей волне и, как ее этому учили, аккуратно провела трубку под кожей, словно время нас вовсе не поджимало.

Внезапно мимо моего левого уха фонтаном пронеслась струя спинномозговой жидкости.

Я прямо услышал, как она просвистела мимо меня. Все, кто стоял рядом, с недоумением смотрели на мокрые разводы, стекающие по стене у меня за спиной. Не прошло и пяти секунд, как у миссис Г. появился пульс и она снова задышала самостоятельно.

* * *

С северной стороны десятого этажа больницы Бригам открывается вид на Бруклин-авеню, уходящую в сторону Фенуэй-парка[13]13
  Бейсбольный стадион.


[Закрыть] и расположенного в километре с небольшим знаменитого знака CITGO. В 1970–1980-е годы Дуайт Эванс патрулировал аутфилд[14]14
  Бейсбольная терминология, «внешняя» часть поля.


[Закрыть] на Фенуэй-парке. Для большинства фанатов «Ред Сокс» Эванс был величайшим правым филдером всех времен, и во многом это мнение связано с его игрой в шестом матче Мировой серии 1975 года.

Матч близился к завершению, Кен Гриффи на первой базе, Джо Морган отбивает. Эванс помнит, как обдумывал все, что может произойти дальше. «Так делают хорошие филдеры, – позже сказал он. – Именно так куются великие победы». Морган отбил мяч высоко вправо, что было чревато катастрофой. Как вспоминал Эванс: «Я повернулся к линии, потому что обычно мяч тоже поворачивает к линии. Этот мяч, однако, не повернул. Он продолжал лететь по прямой, и можете спросить у любого игрока: потерять мяч из виду – это самое страшное, что может случиться. Никто не был удивлен больше меня. Я подпрыгнул, заведя руку за голову, и мяч попал в перчатку. Слава богу, я поймал мяч, потому что иначе он бы полетел на трибуны. Для меня это был самый важный пойманный мяч в карьере. Да, я поймал его не самым красивым образом, я сделал это неуклюже, но на то была причина – на долю секунды я потерял мяч из виду».

После того как Эванс поймал этот мяч, он бросил его на первую базу, но промахнулся на семь метров, из-за чего пришлось сильно поднапрячься шорт-стопу и игроку на первой базе. Никто не запомнил ошибок, совершенных Эвансом в том сезоне. Все помнят только великие моменты. Мало кому выпадает шанс поймать такой мяч.

Умерла бы миссис Г., если бы я ушел домой раньше? Есть стандартный список причин остановки сердца.

Чаще всего реанимация проводится в результате катастрофичной, но вполне обычной проблемы: сердечного приступа, эмболии легочной артерии или разрыва аорты.

Реанимационная бригада должна была пройтись по этому списку, чтобы рассмотреть все возможные причины. В конце концов ответственный за СЛР должен был понять, что если ничего из списка не подтвердилось, то проблема носит неврологический характер. Ханна это знала. Она наверняка бы все сложила. Хватило бы у нее духу взять ситуацию под свой контроль и начать раздавать людям приказы: «Вызовите нейрохирурга, дайте ей маннитол»? Что ж, это было бы для нее испытанием, но она бы справилась с ним, и это стало бы ее великой победой. Я лишь сделал это за нее, возможно немного ускорив процесс.