Текст книги "Тропы песен"

15

На следующее утро тучи рассеялись, а поскольку завтрак в мотеле подавали не раньше восьми, я решил устроить пробежку до ущелья.[12]12
  Ущелье Симпсонс-Гэп.


[Закрыть] Воздух уже накалялся. В утреннем освещении горы выглядели бурыми и складчатыми.

По пути я прошел мимо вчерашнего толстяка, который пузом кверху плавал в бассейне. На животе у него виднелся шрам, очертаниями напоминавший отпечаток рыбьего скелета.

– Доброе утро, сэр!

– Доброе утро, – ответил я.

На другой стороне улицы на муниципальном газоне расположилось табором несколько аборигенских семей. Они освежались водой из распылителя для газонов, сидя на таком расстоянии от него, чтобы брызги долетали до них, но не тушили им сигарет. Вокруг слонялись сопливые дети, вымокшие с головы до ног.

Я поздоровался с бородатым мужчиной, который ответил: «Здорово, приятель». Я кивнул его женщине, которая в ответ сказала: «Ступай соси яйца!», прикрыла глаза и засмеялась.

Я прошел мимо бестолковых молодых тел, качавших мускулы в «Развлекательно-оздоровительном центре», потом свернул направо, пошел вдоль реки и остановился прочесть табличку, вывешенную около эвкалиптов-призраков:

Зарегистрированный Священный участок

Сновидения Инджалка (Гусеницы)

Проезд воспрещен

За нарушение штраф $2000.

Там и глядеть-то было не на что – во всяком случае, белому человеку: порванная изгородь из колючей проволоки, беспорядочно лежащие ломкие камни, куча битых бутылок на жесткой траве.

Я пробежался еще немного, добежал до ущелья, но для бега стало уже слишком жарко, и я пошел обратно шагом. Толстяк все еще плавал в бассейне, а рядом с ним плавала и его жена. Волосы у нее были в бигуди, поверх них была натянута розовая морщинистая шапочка.

Я принял душ и уложил вещи. Я брал с собой стопку своих старых записных книжек. Там были записи для моей «кочевнической» книги: ее рукопись я сжег, а вот блокноты сохранил. Некоторые записи я не просматривал уже лет десять. Там была мешанина из почти неразборчивых конспектов, «мыслей», цитат, кратких бесед, путевых заметок, черновиков рассказов… Я взял их с собой в Австралию, потому что надеялся спрятаться где-нибудь в пустыне, подальше от библиотек, от чужих трудов, и свежим взглядом просмотреть все, что там записано.

Когда я вышел из номера, меня остановил светловолосый лохматый юноша в заплатанных линялых джинсах. Лицо у него было красное, он, похоже, очень волновался. Он спросил, не видел ли я паренька-аборигена:

– Такого паренька с растаманской прической?

– Нет, – ответил я.

– Если увидишь, скажи ему: Грэм ждет около фургона.

– Ладно, – сказал я и пошел завтракать.

Я допивал уже вторую чашку отвратительного кофе, когда в столовую вошел тот второй Брюс. Он плюхнул свою каску на мой столик. Я сообщил ему, что уезжаю из города.

– Ну, значит, мы больше не увидимся, Брю, – сказал он угрюмо.

– Может быть, и нет, Брю, – сказал я.

– Ладно, прощай, Брю!

– Прощай! – Я пожал ему руку, и он отправился за своей овсянкой.

Аркадий приехал в девять часов на коричневом «лендкрузере-тойота». На багажной полке лежали четыре запасных колеса и целая батарея канистр. На Аркадии была свежевыстиранная рубашка цвета хаки со следами оторванных капральских нашивок. Он благоухал мылом.

– У тебя щегольской вид, – заметил я.

– Это ненадолго, – ответил он. – Уверяю тебя, это ненадолго.

Я бросил свою сумку на заднее сиденье. Зад машины был заставлен ящиками с прохладительными напитками и «эски». «Эски» – сокращенно от «эскимоса» – представляло собой полистироловый контейнер со льдом, без которого путешествие по пустыне немыслимо.

Мы проехали уже пол-Тодд-стрит, как вдруг Аркадий притормозил, нырнул в книжный магазин «Пустыня» и вскоре вышел, держа в руках пингвиновское издание «Метаморфоз» Овидия.

– Это тебе подарок, – сказал он. – Будет что читать в дороге.

Мы выехали на окраину города, мимо пабов «Bed Shed» и «Territory Wrecking», и остановились возле лавки мясника-ливанца, чтобы купить мяса. Когда мы вошли, сын мясника поднял голову, а потом продолжил точить нож. В течение следующих десяти минут мы до отказа забивали наши «эски» кусками мяса и сосисками.

– Гостинец для моих стариков, – сказал Аркадий.

– Да это же чертова прорва!

– Погоди, – ответил он. – Вот увидишь: они целую корову могут на ужин слопать.

Купили мы мяса и для одного старого «буши» по имени Хэнлон, который жил бобылем за глен-армондским пабом.

Мы поехали дальше, мимо поворота на телеграфную станцию в Олд-Алис, и наконец оказались среди голой, поросшей низким кустарником равнины Бёрт-Плейн.

Дорога представляла собой прямую ленту асфальта, а по обе стороны от нее тянулись полоски рыжей грязи, в которой росли дыни-падди. Дыни эти были размером с крикетные мячи. В Австралию их привезли афганцы – на корм своим верблюдам. Иногда Аркадию приходилось сворачивать в дынные посадки, чтобы уступить дорогу автомобильному поезду, мчавшемуся на юг. У этих поездов было по три трейлера. Они не снижали скорости, а выскакивали прямо из знойно-миражной дали и нахально лихачили прямо посреди шоссе.

Каждые несколько километров мы проезжали мимо ворот скотоводческой станции или мимо насоса с ветряным двигателем, вокруг которого паслась скотина. Нам попадалось много дохлых животных, валявшихся копытами вверх: вздутые от газа трупы клевало воронье. Дожди запоздали на два месяца.

– Маргинальные земли, – пояснил Аркадий.

Почти все лучшие арендаторские участки были скуплены иностранцами – Вестиз, Банкер-Хант и тому подобные. Неудивительно, что жители Северной Территории чувствовали себя обведенными вокруг пальца!

– Страна против них, – продолжал Аркадий. – Политики против них. Многонациональные компании против них. Аборигены и те против них. Пожалуй, только для аборигенов эта земля и хороша?

Он рассказал, как однажды, когда они следовали вдоль песенной тропы неподалеку от Маунт-Уэджа, хозяин выехал им навстречу и, потрясая дробовиком, проорал: «Убери их с моей земли! Убери этих черномазых с моей земли!» Тогда Аркадий, который уже написал пять писем этому человеку, не получив ни одного ответа, изложил ему постановления Закона о земельном праве, согласно которому «традиционным землевладельцам» позволялось посещать свои исконные священные места.

Скотовода это взбесило.

– На моей земле нет никаких священных мест!

– Еще как есть, – возразил один из присутствовавших при этом аборигенов.

– Нет их здесь!

– Да ты сейчас прямо на нем стоишь, приятель.

Дорога делала поворот, огибая русло реки, и на ее дальнем берегу, ближе к востоку, Аркадий показал мне причудливую цепочку светло-коричневых холмов. Они казались картонными декорациями, сооруженными над плоской равниной.

– Видишь вон тот маленький холм? – спросил он.

– Да.

Там виднелся конический холм поменьше, соединенный с остальными низким скальным уступом.

– Там, – сказал он, – железнодорожники хотели прорыть тоннель. Он позволил бы сократить пути по крайней мере на 3 км.

Эти холмы лежали у северного края земли аранда; однако, когда Аркадий разослал сообщения по привычным каналам связи, никто так не заявил о своих правах на этот участок. Он уже был готов заключить, что «владельцев» нет, и тут вдруг к нему в контору заявляется большая толпа аранда… и сообщает, что владельцы – они. Он отвез пятерых из тех людей к холмам, и там они встали с безучастным и жалким видом, выпучив глаза от страха. Он снова и снова спрашивал их: «Что здесь за песни?», или: «Какое здесь проходило Сновидение?» Но они только плотнее сжимали губы и ни слова не говорили.

– Я никак не мог понять, что с ними, – рассказывал Аркадий. – Тогда я объяснил им про тоннель, и это вызвало настоящий переполох. Они все наперебой залопотали: «Черный умрет! Белый умрет! Все люди умрут! Конец Австралии! Конец света! Гибель!»

– Да, ясно было, что тут кроется что-то серьезное, – продолжал Аркадий. – Тогда я обратился к старейшине, который трясся с головы до ног: «Ну что же у вас тут такое?» И он приставил ковшиком руку к моему уху и прошептал: «СИЛА ЛИЧИНОК!»

Песня, которая проходила вдоль линии этих холмов, рассказывала о Предке из Времени Сновидений, которому не удалось совершить правильный обряд, который поддерживал бы цикл размножения мух в буше. Полчища личинок наводнили равнину Бёрт-Плейн, лишив ее растительности – и она остается голой по сей день. Предок согнал личинок в одно место и снова затолкал их обратно, придавив горным уступом, и с тех пор они продолжили плодиться и плодиться там, под землей. Старик сказал, что, если прорезать в том месте склон, то произойдет гигантский взрыв. Целое облако мух взовьется вверх, накроет всю землю и убьет всех людей и животных ядом.

– Бомба? – догадался я.

– Бомба, – угрюмо кивнул Аркадий. – Кое-кто из моих друзей очень многое узнал о Бомбе. После того, как ее взорвали.

Перед испытанием британской водородной бомбы в Маралинге[13]13
  11 октября 1956 г.


[Закрыть] армия выставила остерегающие знаки с надписью на английском языке. «Прохода нет!», предназначавшиеся для аборигенов. Не все увидели эти знаки, не все умели читать по-английски.

– Они прошли через него, – сказал Аркадий.

– Через Облако?

– Да, через Облако.

– Сколько же людей погибло?

– Никто не знает, – ответил он. – Все это замяли. Попробуй расспросить Джима Хэнлона.

16

Спустя примерно час мы проехали мимо глен-армондского паба, свернули влево с асфальтированного шоссе, затряслись по грунтовой дороге, а через некоторое время остановились около бывшей скотобазы.

Поблизости, за тамарисками, служившими чем-то вроде заграждения, стояло старое некрашеное жестяное бунгало: серые стены кое-где рыжели ржавчиной, из середины торчала кирпичная труба. Это и был дом Хэнлона.

Во дворе перед входом была выставлена куча пустых бочек для нефтепродуктов и еще куча армейского хлама. Дальше, под скрипучим ветряным насосом, стоял издохший «шевроле», сквозь который росла серебряная трава. К входной двери был приклеен выцветший плакат с призывом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Дверь со скрипом приоткрылась сантиметров на пятнадцать. За ней стоял Хэнлон.

– В чем дело, а? – трескучим голосом проговорил он. – Никогда голого мужика не видели, что ли? Ну, входите, парни!

Для человека, которому перевалило за семьдесят, Хэнлон выглядел очень даже неплохо. Он был костляв, с подтянутыми мышцами. Короткая плоская голова росла на журавлиной шее. Он то и дело поглаживал свои седые волосы, остриженные ежиком. У него был перебитый нос, очки в стальной оправе и громкий гнусавый голос.

Мы сели, он остался стоять. Он серьезным взглядом уставился на свои гениталии, почесал в паху и похвастался нам, что недавно переспал с аптекаршей в Теннант-Крике.

– Неплохо для семидесяти трех лет! – он снова оглядел себя. – Причиндалы в рабочем состоянии! Полон рот зубов! Что еще нужно старику?

– Ничего, – сказал Аркадий.

– Верно, – самодовольно ухмыльнулся Хэнлон.

Он обмотал себе пузо полотенцем и достал три бутылки пива. Я заметил, что правая рука у него сухая.

Внутри домика было жарко, как в печке. Зной беспрепятственно проникал через крышу, и скоро рубашки на нас взмокли от пота. Наружная комната представляла собой Г-образный коридор, в конце которого стояла старая эмалированная ванна. Была еще кухня и стол со стульями.

Он показал нам газетные вырезки, пришпиленные к стенам: забастовка в Калгурли, череп Ленина, усы дядюшки Джо, красотки из «Плейбоя». Он поселился здесь тридцать лет назад с женщиной, которая потом ушла от него. Он продал свою землю и жил теперь на пособие.

Стол был застелен красной клеенкой. Полосатая кошка облизывала тарелку.

– Брысь, дрянь такая! – Хэнлон занес кулак, и кошки след простыл. – Какими судьбами, ребята?

– Едем в земли кайтиш, – ответил Аркадий. – С людьми Алана Накумурры.

– Землемерный отчет, да?

– Да.

– Священные места, да?

– Да.

– Священная чушь собачья! Организация – вот что нужно этим ребятам!

Он подбросил вверх пробки от пивных бутылок, потом высморкался в руку и тщательно размазал сопли по низу своего стула. Заметил, что я смотрю на него. Тоже стал смотреть на меня.

Он ударился в воспоминания о Калгурли, о том, как он был официальным членом партии перед Второй мировой войной.

– У него спроси! – он ткнул в Аркадия. – Спроси у этого парня, и он тебе расскажет мою биографию!

Он прошлепал в дальнюю комнату, где стояла кровать, и, порывшись среди старых газет, откопал книгу в тускло-красном клеенчатом переплете. Он снова сел рядом с нами, поправил очки и прислонился спиной к спинке стула.

– А теперь, – возгласил он, делая вид, что раскрывает книгу наобум, – теперь почитаем Евангелие от Отца Нашего Маркса. Уж простите старику богохульства! На сегодня – что за день сегодня, черт побери? Четверг… Так я и думал! Число не имеет значения… Страница 256… Ну, и что же тут написано?

В чем же тогда состоит отчуждение труда? Во-первых, в том, что труд является внешним по отношению к работнику, т. е. не принадлежит его жизни: своим трудом он не утверждает, а отрицает самого себя; чувствует себя не довольным, а несчастным; не развивает свои физические и умственные способности, а, напротив, разрушает свое тело и губит свой ум…

– Нет ничего лучше, чем несколько строчек из Маркса перед едой! – улыбнулся Хэнлон. – Подстегивает интеллект и улучшает пищеварение! Вы ели, ребята?

– Ели, – ответил Аркадий.

– Ну, тогда еще раз поедите вместе со мной.

– Нет, Джим, правда. Мы не можем.

– Еще как можете.

– Мы опоздаем.

– Опоздаете? А что такое «поздно» и что такое «рано»? Важный философский вопрос!

– Мы опоздаем на встречу с девушкой по имени Мэриан.

– Вот это уже не философский вопрос! – сказал он. – А кто, черт возьми, эта Мэриан?

– Моя давняя приятельница, – ответил Аркадий. – Работает в Земельном совете. Она поехала за женщинами кайтиш. Мы договорились встретиться в Миддл-Боре.

– Мэриан! Девица Мэриан! – Хэнлон зачмокал губами. – Спускается в Миддл-Бор со свитой прекрасных дам. Знаешь что – они могут и подождать. Ступай-ка, неси мясо, парнишка!

– Только если быстро, Джим, – смягчился Аркадий. – У нас есть час, но не больше.

– Дай мне… дай мне… лишь час… лишь час… с тобою…

У Хэнлона сохранились остатки приличного баритона. Он взглянул на меня.

– Да не смотри на меня так! – огрызнулся Хэнлон. – Я в настоящих хорах пел.

Аркадий пошел вынимать мясо из машины.

– Значит, ты писатель, да? – спросил меня Хэнлон.

– В некотором роде.

– Ты хоть один день в своей жизни честно вкалывал, а?

Его голубые глаза слезились. Глазные яблоки были опутаны сплошной красной сеткой.

– Стараюсь, – ответил я.

Он выбросил вперед свою сухую руку. Она казалась багровой и восковой одновременно. Мизинец отсутствовал. Он поднес эту руку к моему лицу, будто клешню.

– Знаешь, что это такое? – спросил он.

– Рука.

– Рука труженика!

– Мне приходилось работать в поле, – сказал я. – И рубить лес.

– Лес? Где же это?

– В Шотландии.

– Какой лес?

– Ель… Лиственницу…

– Очень убедительно! А какой пилой?

– Электрической.

– Какой марки, болван?

– Уже не помню.

– Совсем неубедительно, – заключил он. – Что-то я тебе не верю.

Аркадий протиснулся через дверь, он нес куски мяса. Белый полиэтиленовый пакет был закапан кровью. Хэнлон взял пакет, открыл и понюхал.

– Ага! Вот так-то! – усмехнулся он. – Наконец-то настоящее красненькое мясцо!

Он встал, зажег газовую конфорку, вылил на сковороду немного масла из старой банки из-под краски и положил жариться три куска.

– Эй, ты! – обратился он ко мне. – Подойди сюда, потолкуй с поваром.

Жир уже зашкворчал, и он начал ворочать мясо лопаткой, чтобы не пригорало.

– Значит, книжку пишешь?

– Пытаюсь, – ответил я.

– А почему бы тебе не писать твою книжку прямо здесь? Мы бы с тобой вели поучительные беседы, а?

– Почему бы нет, – неуверенно произнес я.

– Арк! – крикнул Хэнлон. – Последи-ка минутку за мясом, а, малыш? Я покажу этому книжнику квартиру. Эй! Пойдем-ка со мной!

Он сбросил полотенце на пол, натянул шорты и всунул ноги в шлепанцы. Я вышел вслед за ним на солнечный свет. Ветер усилился, теперь он взметал вдоль дороги рыжие клубы пыли. Мы прошли сквозь заросли тамарисков и подошли к скрипучему эвкалипту, под которым стоял караван.

Он открыл дверь. Внутри пахло какой-то дохлятиной. Окна были опутаны паутиной. На постели лежало скомканное рваное и грязное белье. Кто-то пролил томатный соус на стол, и вокруг пятна роились муравьи.

– Уютное гнездышко! – защебетал Хэнлон. – Умеренная плата! А дерево можно смазать, если тебе скрип будет мешать.

– Очень мило, – сказал я.

– Но все-таки недостаточно мило, да?

– Я этого не говорил.

– Зато подумал! – прошипел он. – Конечно, здесь можно все обеззаразить. Можно и тебя заодно обеззаразить!

Он с шумом захлопнул дверь и поплелся обратно в свой дом.

Я некоторое время послонялся по двору, а когда снова вошел в дом, бифштекс был готов. Хэнлон вдобавок пожарил шесть яиц и уже собирался подавать все это на стол.

– Обслужи сначала Его Светлость! – сказал он Аркадию.

Он отрезал три ломтя хлеба и поставил на стол бутылку с соусом. Я ждал, когда он сядет. Стояла невыносимая жара. Я поглядел на кусок мяса и на яичные желтки.

Хэнлон, казалось, целую минуту буравил меня взглядом, а потом сказал:

– А ну-ка запускай свои паршивые клыки в этот бифштекс!

Мы ели молча.

Хэнлон придерживал свой бифштекс сухой рукой, а здоровой рукой нарезал его на кубики. У его ножа было зазубренное лезвие и пара загнутых зубцов на кончике.

– Да что он о себе воображает? – обратился он к Аркадию. – Кто просил его совать сюда свой сопливый аристократский нос?

– Ты и просил, – сказал Аркадий.

– Я? Ну, тогда я совершил ошибку.

– Никакой я не аристократ, – сказал я.

– Но все равно слишком аристократичен для моего маленького ленча! «Ленч»! Так это называют у вас в Померанглии! Ленч у королевы! А? Что?

– Джим, прекрати, – сказал Аркадий. Ему было явно не по себе.

– Ну, я же лично его не хотел обидеть, – сказал Хэнлон.

– Уже что-то, – заметил я.

– Да уж, – согласился он.

– Расскажи ему про Маралингу, – попросил Аркадий, чтобы сменить тему разговора. – Расскажи ему об Облаке.

Хэнлон поднял здоровую руку и щелкнул пальцами, как кастаньетами.

– Облако! Да-да, сэр! Облако! Облако ее Величества. Облако сэра Энтони-вознесшегося-в-Рай! Бедный сэр Энтони! Он так мечтал о своем облаке! Чтобы потом говорить русскому в Женеве: «Гляди, старина, у нас тоже есть Облако!» Забыв, разумеется, о том, что существуют такие вещи, как климатическая переменчивость…! Даже в Австралии! Забыв о том, что ветер может подуть не в том направлении! И вот он вызывает Боба Мензиса[14]14
  Роберт Мензис – премьер-министр Австралии в 1949–1966 гг.


[Закрыть] и говорит ему: «Боб, мне нужно мое Облако прямо сейчас! Сегодня!» «Но ветер…» – возражает ему сэр Боб. «Да что ты мне про ветер, – упирается сэр Энтони. – Я же сказал – сейчас!» И вот они запускают это устройство – как мне нравится слово «устройство»! – и Облако, вместо того, чтобы улететь в море и отравить рыб, прилетело вглубь суши и отравило нас! А там они его потеряли! Потеряли эту хрень над Квинслендом! И все-таки сэр Энтони потолковал-таки потом с товарищем Никитой, мило так поболтал с ним об Облаке: «Да, товарищ, это правда. И у нас тоже есть, есть-таки Облако. Правда, мои люди там ненадолго потеряли его из виду! Ну, распылили при этом горсточку аборигешек…»

– Хватит, – твердо сказал Аркадий.

Хэнлон понурил голову.

– А, черт! – сказал он, потом воткнул вилку в очередной кусочек мяса и отправил его в рот.

Все молчали до тех пор, пока Хэнлон не рыгнул и не сказал:

– Прошу прощения!

Он отпихнул от себя тарелку.

– Не могу доесть эту хрень, – сказал он.

Его лицо приобрело гипсовый оттенок. Рука затряслась.

– Тебе нехорошо? – спросил Аркадий.

– У меня загиб кишки, Арк.

– Тебе нужно ко врачу.

– Был я у врача. Меня хотят резать, Арк.

– Сочувствую, – сказал я.

– Я не дам себя резать. Верно, а?

– Нет, – сказал Аркадий. – Пожалуй, тебе лучше согласиться.

– Ну, может, я и соглашусь, – жалобно всхлипнул Хэнлон.

Прошло еще пять минут. Аркадий поднялся и бережно обнял старика за плечи.

– Джим, – сказал он с нежностью, – прости, но, боюсь, нам уже пора. Тебя никуда не надо подвезти?

– Нет, – ответил тот. – Я здесь остаюсь.

Мы уже двинулись к выходу.

– Останьтесь еще ненадолго, – попросил Хэнлон.

– Нет, нам правда пора ехать.

– Жаль, ребята, лучше бы вы еще остались. Мы бы хорошо время провели.

– Мы еще приедем, – сказал я.

– Приедете? – Хэнлон оживился. – Когда?

– Через пару дней, – сказал Аркадий. – Когда с делами управимся. А потом мы поедем в Каллен.

– Извини, что я на тебя так налетел, – сказал мне Хэнлон. У него дрожала губа. – Вечно на помов налетаю!

– Ничего страшного, – сказал я.

Снаружи зной только усилился, а ветер почти стих. В загоне перед домом парил орел с клиновидным хвостом, слегка касаясь колышков ограды. Увидев нас, эта красивая, блестящая птица с бронзовыми перьями улетела прочь.

Я сделал попытку пожать Хэнлону руку. Он не отнимал ее от живота. Мы сели в «лендкрузер».

– Вы могли бы сказать мне спасибо за бифштексы, – крикнул он нам вдогонку.

Он пытался вернуться к своему прежнему колкому тону, но видно было, что он напуган. По щекам у него текли слезы. Он отвернулся. Ему было невыносимо видеть, как мы отъезжаем.