Текст книги "Тропы песен"

17

На воротах лагеря Скалл-Крик висела табличка, грозившая штрафом в $2000 каждому, кто пронесет спиртное на территорию аборигенского поселения. Поверх этой надписи кто-то накорябал белым мелом: «Чушь собачья!» Мы заехали сюда, чтобы забрать старейшину кайтиш по имени Тимми. Он приходился родственником по материнской линии Алану Накумурре и знал все Сновидения вокруг станции Миддл-Бор.

Я снял цепь с ворот, и мы подъехали к беспорядочному скоплению блестящих жестяных крыш, проглядывавших сквозь выбеленную траву. На окраине поселения ребятня скакала на батуте, а неподалеку стояла большая коричневая металлическая коробка без окон – по словам Аркадия, местная лечебница.

– Потом ее кто-то назвал «Машиной смерти», – сказал он. – Теперь к ней никто и близко не подходит.

Мы припарковали машину под двумя эвкалиптами-призраками, рядом с маленьким беленым домиком. В ветвях щебетали певчие птицы. Две полногрудые женщины – одна в просторном зеленом платье – лежали на крыльце и спали.

– Мэвис, – позвал Аркадий.

Ни одно из толстых храпящих созданий не шевельнулось.

За деревьями, выстроившись вокруг рыжего земляного пустыря, стояло около двадцати хибар: это были полуцилиндры из волнистого листа, открытые с одной стороны, как загоны для свиней. Там, в тени, лежали или сидели на корточках люди.

Ветер швырял туда-сюда обрывки картона и пластмассы, вся территория сверкала осколками стекла. Там и сям скакали блестящие черные вороны, моргали желтыми глазами и клевали старые консервные банки из-под тушенки; потом их прогнали собаки.

Один малыш, узнав Аркадия, закричал: «Арк! Арк!» – и уже через несколько секунд нас со всех сторон обступила толпа голых ребятишек, оравших: «Арк! Арк! Арк!» Их светлые волосы смотрелись как стерня на черноземном поле. Уголки глаз у них были облеплены мухами.

Аркадий взял двоих мальчишек на руки. Третий запрыгнул ему на спину, а остальные цеплялись за ноги. Он трепал их по головам, пожимал протянутые руки. Потом, распахнув багажник «лендкрузера», он принялся раздавать детворе напитки и леденцы.

Одна из толстух приподнялась, села, отбросила с лица спутанные космы, зевнула, протерла глаза и сказала:

– Это ты, Арк?

– Привет, Мэвис! – ответил он. – Как дела сегодня?

– В порядке, – она снова зевнула и встряхнулась.

– А где Тимми?

– Спит.

– Я хочу взять его в буш.

– Сегодня?

– Сейчас, Мэвис. Сейчас!

Мэвис с усилием встала и, неуклюже переваливаясь, отправилась на поиски мужа. Но Тимми сам услышал шумиху на улице и уже стоял на пороге лачуги.

Это был бледный, костлявый, немного смахивавший на черта старик с бородой как дым. Один глаз у него был затянут трахомой. На голове у него была коричневая фетровая шляпа, надетая набекрень, а вокруг шеи повязан красный платок. Он был таким тощим, что штаны постоянно сваливались и ему приходилось то и дело подтягивать их. Он помахал пальцем Аркадию и испустил сдавленный смешок.

Аркадий поставил детей на землю и достал из машины фотоальбом со снимками, сделанными в прошлой экспедиции. Потом уселся на ступеньках рядом с Тимми, и Тимми принялся листать альбом с неистовой сосредоточенностью ребенка, с головой погрузившегося в сказку.

Я сидел позади них и глядел по сторонам. Приставучая белая сука, больная маститом, настырно совала морду мне в промежность.

Аркадий обнял старика и спросил:

– Ну, так ты едешь с нами сегодня?

– Гостинец есть? – спросил Тимми.

– Гостинец есть.

– Хорошо.

Мэвис плюхнулась рядом с нами. Она снова опустила космы себе на лицо, так что теперь виднелась только выпяченная растрескавшаяся нижняя губа.

Аркадий перегнулся к ней и спросил:

– А ты тоже едешь, Мэвис? С нами будут Топси и Глэдис из Кертис-Спрингз.

– Не-а! – недовольно пробурчала она. – Я теперь никуда не езжу. Тут сижу все время.

– Без выходных и праздников?

Она фыркнула.

– Ну, иногда мы ездим в Теннант-Крик. У меня родня там. Моя мать оттуда. Там еще большая скважина возле речки. Знаешь это место?

– Пожалуй, – неуверенно сказал Аркадий.

– Земля людей Билли-Боя, – сказала Мэвис, поднявшись с видом изможденного достоинства, будто утверждая свое право на существование. – Прямо рядом со станцией Мак-Клуэн.

– Так ты не поедешь с нами в Миддл-Бор?

– Не могу, – фыркнула она.

– А что тебе мешает?

– У меня нет шлепанцев, – она выставила босую ногу, предлагая Аркадию осмотреть ее мозолистую, в трещинах, подошву. – Никуда не могу пойти без шлепанцев. Нужно найти шлепанцы.

– Возьмите мои! – предложил ей я. – У меня есть запасная пара.

Я пошел к машине и достал свою единственную и последнюю пару зеленых резиновых шлепанцев. Мэвис выхватила их у меня так, словно это я украл их у нее. Она надела их, тряхнула головой и потопала за котелком и одеялом для Тимми.

– Благодетель сэр Уолтер! – проговорил Аркадий и усмехнулся.

Тимми тем временем посасывал из картонной пачки яблочный сок. Он отставил пачку, поправил на себе шляпу, потом снова присосался к соку и наконец задумчиво спросил:

– А как насчет Большого Тома?

– А он здесь?

– Конечно здесь.

– А он захочет поехать?

– Конечно захочет.

Мы подошли к хибаре с навесом и подпорками, где росли дыни-пади. Под ним спал Большой Том. Рубашки на нем не было. Его мерно дышавшее пузо покрывали завитушки волос. Собака залаяла, и он проснулся.

– Том, – обратился к нему Аркадий, – мы сейчас едем в Миддл-Бор. Хочешь поехать с нами?

– Конечно поеду, – улыбнулся тот.

Он выполз из своего убежища, нацепил коричневую рубашку, шляпу и объявил, что готов ехать. Его жена Руби, высокая худая женщина со смущенной улыбкой, покрыла голову зеленым крапчатым платком и тоже объявила, что готова отправиться в путь.

Я еще никогда не видел, чтобы двое женатых людей так быстро собирались в дорогу.

Теперь нас стало шестеро, и внутри «лендкрузера» воцарился сложный и странный запах.

По пути к воротам мы проехали мимо долговязого юноши со светлыми волосами, заплетенными в крысиные косички, и рыжеватой бородой. Он лежал, вытянувшись во весь свой рост, на красно-бурой земле. На нем была оранжевая футболка, линялые красные джинсы, а на шее – раджнишевские четки. Вокруг него на корточках сидели четыре или пять чернокожих женщин. Похоже, они массировали ему ноги.

Аркадий нажал на гудок и помахал ему рукой. Тот почти кивнул в ответ.

– Это еще кто? – спросил я.

– Это Крейг, – ответил он. – Он женат на одной из этих женщин.

18

Возле отеля «Бёрнт-Флэт»[15]15
  Название «Burnt Flat» можно перевести и как «Выжженная равнина», и как «Сгоревшая квартира».


[Закрыть], где мы остановились, чтобы залить бак бензина, патрульный полицейский снимал показания о человеке, найденном мертвым на дороге.

Жертва, сообщил он нам, – белый мужчина лет двадцати с лишним, отщепенец. Многие автомобилисты видели его последние три дня – он то слонялся вдоль шоссе, то куда-то пропадал.

– А теперь от него одно кровавое месиво осталось. Пришлось лопатой от асфальта отскребать. Дальнобойщик принял его за дохлого кенгуру.

«Несчастный случай» произошел в пять утра, но тело – вернее, то, что оставил от него автомобильный поезд, – к тому времени уже часов шесть как было холодным.

– Похоже, кто-то подбросил его на шоссе, – заключил полицейский.

Он был подчеркнуто вежлив и любезен. Адамово яблоко ходило вверх-вниз в вырезе его рубашки цвета хаки. Он просил нас войти в его положение: задать нам пару вопросов – его долг. Задави кто-нибудь черномазого в Алис-Спрингс – и хоть бы кому дело. Но белого человека!..

– Так где вы были вчера в одиннадцать вечера, ребята?

– В Алис, – ответил Аркадий ровным голосом.

– Большое спасибо. – Чиновник коснулся краешка своей шляпы. – Нет необходимости вас дольше задерживать.

Все это он говорил, глядя внутрь машины и не сводя глаз с наших пассажиров. Пассажиры, в свой черед, делали вид, что его не существует, и неотрывно смотрели в окно на равнину.

Полицейский направился к своей машине с кондиционером. Аркадий нажал на звонок, чтобы его вышли обслужить. Позвонил второй раз. Потом третий. Никто так и не вышел.

– Похоже, нам придется немного подождать, – заметил Аркадий.

– Похоже на то, – согласился я.

Было три часа дня, и все постройки плавились от зноя. Отель был выкрашен в ирисочный цвет, а на волнистой крыше жирными, но уже осыпающимися буквами было написано: БЁРНТ-ФЛЭТ. Под верандой размещался вольер с волнистыми попугайчиками и розеллами. Окна номеров были заложены досками, а вывешенная табличка гласила: «Заведение продается».

Хозяина звали Брюс.

– Прибыли резко упали, – пояснил Аркадий, – после того как он лишился права торговать спиртным.

Раньше Брюс зарабатывал золотые горы, но потом законы о торговле спиртным изменились: теперь торговцам запрещалось продавать аборигенам крепкие напитки.

Мы стали ждать.

Подъехала пожилая пара на караване, и, когда муж нажал на звонок обслуживания, дверь бара распахнулась, и вышел мужчина в шортах с тяжело дышащим бультерьером на поводке.

У Брюса ноги были чудовищного размера, рыжие волосы, отвислые ягодицы и овальный подбородок. На предплечьях у него красовались татуированные русалки. Он привязал собаку, которая затявкала на наших пассажиров. Он смерил взглядом Аркадия и пошел обслуживать пожилую пару.

После того как мужчина из каравана расплатился, Аркадий обратился к Брюсу очень вежливым тоном:

– Будьте любезны, канистру бензина.

Брюс отвязал собаку и вразвалку зашагал туда, откуда пришел.

– Свинья, – сказал Аркадий.

Мы снова стали ждать.

Полицейский наблюдал за происходящим из своей машины.

– Рано или поздно нас должны обслужить, – сказал Аркадий. – Этого требует закон.

Десять минут спустя дверь снова отворилась, и по ступенькам спустилась женщина в синей юбке. У нее была короткая стрижка и ранняя седина. Она только что готовила пирог: к ногтям пристало тесто.

– Не обращайте внимания на Брюса, – вздохнула она. – Он сегодня как бешеный.

– Только сегодня? – улыбнулся Аркадий. Женщина сгорбила плечи и глубоко вздохнула.

– Зайди внутрь, – сказал мне Аркадий, – если хочешь ознакомиться с местным колоритом.

– А у нас есть время?

– Можем подождать, – сказал он. – Ради расширения твоего кругозора.

Женщина закусила губу и издала неловкий смешок.

– Может, купить им чего-нибудь выпить? – вызвался я.

– Купи, – сказал Аркадий. – А мне пива.

Я просунул голову через окно и спросил наших спутников, что они будут пить. Мэвис заказала апельсиновый сок, но потом передумала и попросила апельсин с манго. Руби выбрала яблочный, Большой Том – грейпфрутовый сок, а Тимми – кока-колу.

– И «Фиолетовую Крошку», – прибавил он. «Фиолетовая Крошка» – это большая конфета в шоколадной глазури.

Аркадий расплатился с женщиной за бензин, и я последовал за ней в бар.

– Когда будешь выходить, – крикнул он мне вдогонку, – погляди направо от выключателя.

Внутри группка дорожных строителей играла в дартс, а работник станции, выряженный в западную одежду, скармливал монетки музыкальному автомату. На стенах красовалось множество поляроидных снимков: изображались там голые толстяки и множество длинных воздушных шаров. Надпись гласила: «Кредит – как секс. Одним он достается. Другим – нет». На «средневековом» свитке изображался карикатурный силач, а «древнеанглийским» шрифтом было начертано:

Да, хоть я прохожу

Долиной Смертной Тени,

Я Зла не убоюсь,

Ибо я, Брюс, есмь

Подлейший сукин сын в Долине.

Рядом с бутылками «Саузерн-Камфорт» стояла старинная бутыль, доверху наполненная желтой жидкостью и снабженная ярлыком: «Настоящая С.-Т. Джиновая Бормотуха».

Я стал ждать.

Я услышал, как Брюс сообщает кому-то из посетителей, что он купил себе местечко в Квинсленде, где «еще можно называть черномазого черномазым».

В бар вошел механик-телеграфист, с которого ручьями лился пот, и заказал два пива.

– Я слышал, у вас тут авария на дороге произошла, и виновник скрылся?

– Ага! – Брюс оскалил зубы. – Свежее мясо!

– Что-что?

– Я говорю, свежее съедобное мясо!

– Съедобное?

– Белый человек. – Брюс высунул язык и грубо расхохотался. Я с удовольствием отметил, что механик нахмурился и ничего не ответил.

Потом дверь снова открылась, зашел товарищ механика и сел на барный табурет. Это был худощавый молодой абориген-полукровка с веселой, самоуничижительной усмешкой.

– Черным сюда нельзя! – Брюс повысил голос, чтобы перекричать игроков в дартс. – Ты меня слышал? Я сказал: «черным сюда нельзя!»

– Я не черный, – ответил полукровка. – У меня просто проблемная кожа.

Брюс рассмеялся. Дорожные рабочие тоже рассмеялись, а полукровка стиснул зубы и продолжал улыбаться. Я наблюдал за тем, как крепко сжимают его пальцы банку с пивом.

Потом Брюс обратился ко мне тоном принужденной вежливости:

– Вы так далеко от дома. Что прикажете?

Я перечислил напитки.

– И «Фиолетовую Крошку», – вспомнил я.

– И «Фиолетовую Крошку» для английского джентльмена!

Я ничего на это не сказал и расплатился.

По дороге к выходу я поглядел направо от выключателя и увидел в обоях дырку, пробитую пулей. Вокруг отверстия красовалась позолоченная рамка с небольшой латунной бляшкой – такие бляшки обычно прибивают под трофеями вроде оленьих рогов или засушенных рыб, – с надписью: «Майк – 1982».

Я раздал аборигенам напитки, и они взяли их, даже не кивнув.

– Ну, и кто был этот Майк? – спросил я, когда мы снова тронулись.

– Майк и сейчас есть, – сказал Аркадий. – Раньше он был барменом у Брюса.

Был такой же, как сегодня, знойный летний день, и четверо парней-пинтупи, возвращаясь из миссии Балго, остановились здесь, чтобы купить бензина и выпивки. Они были очень уставшими и возбужденными, и старший парень, увидев бутылку с «Джиновой Бормотухой», сказал что-то оскорбительное. Майк отказался обслуживать их. Тогда тот парень схватил пивной стакан, прицелился в бутылку, но промахнулся. Майк взял 22-калиберную винтовку Брюса – Брюс всегда держал ее наготове под прилавком, – и стал стрелять поверх голов парней.

– Так, во всяком случае, – сказал Аркадий, – он утверждал на суде.

Первая пуля вышла из основания черепа задиристого парня. Вторая пробила стену справа от выключателя. Третья, для полноты картины, угодила в потолок.

– Естественно, – продолжал Аркадий тем же бесстрастным тоном, – соседи пожелали внести вклад в судебные расходы бедняжки бармена. Они устроили гала-концерт и пригласили топлес-шоу из Аделаиды.

– А Майк вышел сухим из воды?

– Самозащита.

– А как же свидетели?

– Со свидетелями-аборигенами, – сказал Аркадий, – не всегда легко найти общий язык. Например, они отказываются слышать, как покойника называют по имени.

– Они что – вообще отказываются давать показания?

– Они очень затрудняют судебное преследование.

19

На развилке с указателем на Миддл-Бор мы повернули направо и поехали на восток по пыльной дороге, которая тянулась параллельно скалистому эскарпу. Дорога вздымалась и опускалась, проходя сквозь чащу кустарников с серыми листьями, а светлоперые ястребы сидели на кольях ограждений. Аркадий старательно объезжал глубокие колеи и ямы.

Недалеко от дороги, справа, показалось обнажение породы – выветренная глыба песчаника с отдельно стоящими остроконечными «башнями» высотой метров в шесть с половиной. Я понял, что это – место Сновидения, и ткнул Большого Тома в ребра.

– Кто это тут? – спросил я.

– Маленький такой. – Он согнул указательный палец, изображая шевелящуюся личинку.

– Древесная моль?

Он энергично замотал головой и, жестом показав, что отправляет личинку себе в рот, сказал:

– Меньше.

– Гусеница?

– Да! – просиял он и, в свой черед, ткнул меня в ребра.

Дорога вела к белому дому в зарослях деревьев, за которыми были разбросаны другие постройки. Это и была станция Миддл-Бор. На поле, поросшем белой, как скелет, травой, паслись гнедые лошади.

Мы вывернули налево и поехали по более узкой дороге, пересекли ручей и остановились у ворот моего второго по счету аборигенского лагеря. Это место выглядело менее мрачным, чем Скалл-Крик. Здесь было меньше битых бутылок, меньше собак с гноящимися ранами, да и у детей был куда более здоровый вид.

Хотя была уже добрая середина дня, большинство людей в лагере все еще спали. Под деревом сидела женщина и перебирала какие-то плоды или ягоды. Когда Аркадий поздоровался с ней, она опустила голову и уставилась на свои пальцы ног.

Мы стали пробираться мимо лачуг, двигаясь зигзагом между порослями колючек к бесколесному корпусу фургона «фольксвагена». Над дверью был натянут зеленый брезент, а из пластмассового шланга сочилась вода на участок, засаженный арбузами. У фургона на цепи сидела остромордая охотничья собака.

– Алан? – громко позвал Аркадий, пытаясь перекричать собачий лай.

Никакого ответа.

– Алан, ты здесь? …Боже мой, – чуть слышно пробормотал он, – надеюсь, он не ушел опять.

Мы еще немного подождали, и из-за края брезента высунулась длинная черная рука. Через некоторое время вслед за рукой показался жилистый седобородый мужчина в светло-сером котелке, грязных белых штанах и малиновой рубашке с узором из гитар. Он был бос. Он шагнул на солнечный свет, поглядел сквозь Аркадия и величаво склонил голову.

Собака продолжала лаять, и он пнул ее.

Аркадий заговорил с ним на уолбири. Старик выслушал его, опять склонил голову и ушел обратно за брезентовую занавеску.

– Похож на Хайле Селассие, – заметил я, когда мы отошли от вагончика.

– Только еще благороднее.

– Гораздо благороднее, – согласился я. – Он поедет, да?

– Наверное.

– Он умеет говорить по-английски?

– Умеет, но не любит. Английский – не самый любимый его язык.

Народ кайтиш, рассказал Аркадий, имел несчастье жить вдоль Сухопутной телеграфной линии и потому рано вошел в контакт с белым человеком. Они быстро научились изготовлять ножи и наконечники копий из фарфоровых изоляторов. Чтобы положить этому конец, им решили преподать хороший урок. И кайтиш отомстили своим убийцам.

По пути сюда мы проезжали мимо придорожной могилы телеграфиста, который, умирая от раны, нанесенной копьем, успел отбить прощальную записку жене в Аделаиду. Это случилось в 1874 году. Полицейские репрессии продолжались до 1920-х годов.

Когда Алан был еще юношей, у него на глазах расстреляли его отца и братьев.

– Ты говорил, он один остался в живых?

– Из его клана – да, – сказал Аркадий. – В этой части страны.

Мы сели спиной к спине, прислонившись к стволу эвкалипта, и стали наблюдать за тем, как лагерь пробуждается. Мэвис и Руби отправились в гости к своим подругам. Большой Том задремал, а Тимми сидел, скрестив ноги, и улыбался. Земля здесь была высохшей и растрескавшейся, и в сантиметрах от моих башмаков плотным неуклонным ручейком ползли муравьи.

– Где же Мэриан, черт возьми? – вдруг сердито сказал Аркадий. – Она уже несколько часов назад должна была приехать. Ладно, давай чаю выпьем.

Пока Аркадий распаковывал чай и кое-какую снедь, я принес из чащи хвороста и разжег костер. Он вручил Тимми булочку с ветчиной, тот мгновенно проглотил ее и попросил еще одну, а потом, с видом человека, привыкшего к тому, чтобы ему прислуживали, протянул мне свой котелок.

Вода уже почти закипала, когда в лагере внезапно начался страшный переполох. Женщины завизжали, собаки и дети попрятались, и мы увидели, как в нашу сторону несется столб малиново-бурой пыли.

Приближаясь, этот ураган ревел и трещал; засасывал листья, ветки, ошметки пластмассы, бумаги и кусочки металлического листа, вихрем поднимая их в небо, а потом снося над лагерем в сторону дороги.

Миг или два паники – и все снова успокоилось.

Через некоторое время к нам подошел мужчина средних лет в голубой рубашке. Шляпы на нем не было. Жесткая седая щетина на голове была одинаковой длины с щетиной на подбородке. Своим открытым, улыбчивым лицом он напомнил мне моего отца. Он присел на корточки и стал ложками сыпать сахар в свою кружку. Аркадий говорил. Мужчина все выслушал, потом что-то ответил тихим шепотом, одновременно чертя какие-то рисунки пальцем на песке.

Потом он ушел куда-то в сторону жилого фургончика Алана.

– Кто это? – спросил я.

– Племянник старика, – ответил Аркадий. – Он же – его «ритуальный ассистент».

– Чего он хотел?

– Проверить нас.

– Мы прошли проверку?

– Думаю, он еще наведается к нам.

– Когда?

– Скоро.

– Хотел бы я понять, что это за «ритуальные ассистенты»!

– Это непросто.

Дым от костра летел прямо на нас, зато отгонял мух.

Я достал блокнот и положил себе на колени.

Вначале, сказал Аркадий, нужно усвоить еще два аборигенских понятия: кирда и кутунгурлу.

Старик Алан – кирда: иначе говоря, он является «владельцем», или «боссом», той земли, которую мы собираемся осматривать. Он отвечает за ее сохранность, за то, чтобы ее песни пелись, а нужные ритуалы совершались вовремя.

А мужчина в голубом – кутунгурлу Алана, его «ассистент» или «помощник». Он принадлежит к другому тотемному клану и приходится Алану племянником – настоящим или «символическим», не важно – с материнской стороны. Само слово «кутунгурлу» означает «утробный родственник».

– Значит, у «ассистента», – уточнил я, – и у «босса» всегда разные Сновидения?

– Всегда.

Каждый из них пользуется соответствующими обрядами гостеприимства в земле другого, и оба, условно говоря, работают в одной команде, стремясь сохранить эти обряды. То обстоятельство, что «босс» и «ассистент» редко бывают людьми одного возраста, обеспечивает преемственность ритуальных знаний, которые продолжают рикошетом переходить от поколения к поколению.

В прежние времена европейцы думали, что «босс» и впрямь – «босс», а «ассистент» – его подчиненный. Оказалось, что это весьма ошибочное представление. Сами аборигены иногда переводили слово кутунгурлу как «полицейский»: это куда точнее определяло характер его взаимоотношений с кирда.

– «Босс», – продолжал Аркадий, – ни шагу сделать не может без разрешения «полицейского». Возьмем, к примеру, Алана. Племянник сказал мне, что они оба очень озабочены тем, что строительство железной дороги разрушит важное священное место – место, где навеки почил Предок-Ящерица. Но решать, стоит ли им ехать вместе с нами или нет, будет не Алан, а он.

Волшебство такой системы, добавил он, состоит в том, что ответственность за землю возложена в конечном итоге не на ее «хозяина», а на представителя соседнего клана.

– И наоборот? – спросил я.

– Разумеется.

– Значит, война между соседями становится делом крайне затруднительным?

– Она обречена на крах, – сказал он.

– Как если бы Америка и Россия вдруг согласились обменяться своими внутренними политиками…

– Тсс! – прошептал Аркадий. – Они идут.