Текст книги "Жизнь вдребезги"

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Дюваль говорил и говорил, как бы желая доказать Фабиане, что ему все известно. Он хотел отнять у нее даже само желание возражать, хотел подавить ее, подчинить себе. Чем дальше продвигался он в своих доказательствах, тем лучше видел, где именно был обманут, предан. Наконец, он не смог удержаться от смеха.

– Я смеюсь потому, что все-таки существует справедливость. Твой любовник потерял все и сверх того подарил мне тебя. Не правда ли замечательно!? Бедняга, все его ставки биты. А теперь…, если только захочу…, я могу позвать жандармов…

В ее глазах появилась мольба.

– Ты думаешь, что я для тебя палач. Ты меня не знаешь… Тебе на все плевать. К тому же твой любовник имел над тобой власть… Боже мой! Но это не прошло! Да, именно это! Что в нем такого, что вы обе ему подчинялись? Достаточно ему было сказать: „Нужно убрать с дороги Дюваля", – и ни одна из вас не возразила. И вы все втроем месяцами были начеку. Он спал то с одной, то с другой… Словно какой-нибудь султан.

Она быстро задвигала рукой, пытаясь поймать ножку столика.

– Хочешь написать что-нибудь? Замечательно.

Он придвинул столик. Она начала выводить свои неверные каракули.

– Н…Е…Т.

– Что это значит – нет? Я ошибаюсь? В чем именно? Он не спал с вами двумя? Брось! Не обманывай! Нужно написать: „ДА", причем на все, что я рассказал, тогда, может, я все предам забвению. Пиши!

Она снова взялась за карандаш и что-то начертила:

– Н…Е.-…Т.

– Как? Ты хочешь сбить меня с тольку? Я уверен в своей правоте.

Она упрямо опять вывела „Н". Он вырвал бумагу, и столик укатился на середину комнаты.

– Только не это, слышишь, только не это! Проще всего сказать „нет". А твое фальшивое удостоверение – тоже нет? Или все эти шмотки, помеченные моими инициалами, чтобы обмануть домработницу, тоже нет? Фабиана, я согласен на все, кроме того, чтобы меня дурачили… Возможно, я погорячился, но не надо доводить меня до этого. Держи… вот стол… Раз я ошибаюсь, объясни мне в чем… не спеши… я вернусь немного погодя.

Он вышел, сжав в кармане кулаки, внезапно осознав всю свою жестокость. Что она может сделать с этим листком? Нет, надо терпеливо ее расспросить, каждую мелочь, не упуская и скабрезностей… спокойно так побеседовать. Может, где-то в его рассуждениях и есть брешь, раз она говорит: „нет"? А вдруг она хочет его предупредить?

Нужно приготовить список покупок для мадам Депен. Он совсем об этом забыл! Впрочем, ему все равно, есть ли масло, печенье… Он открыл дверцы буфета, осмотрел банки, думая о Фабиане. Сможет ли он теперь с ней жить, когда между ними тайна, которую он никогда не узнает до конца!?

Ладно… оливки…, колбаса…, макароны… она так любит рубленое мясо. Он достал бумажник. Давно пора пойти в банк, и как можно скорее. Купить любовь Фабианы! Любой ценой, которая никогда не будет слишком высока! Купить, пусть не другую Фабиану, но хотя бы ту, что была в начале их знакомства, у которой при его приближении в глазах вспыхивал яркий свет. Мадам Депен придет только к десяти, он сможет заскочить в банк. К тому времени бедняжка сможет что-то сделать с листком бумаги.

Он тщательно закрыл за собой калитку. Шагая к центру городка, он испытывал физическое наслаждение. Ведь уже несколько дней он не выходил из „Гран Кло". Жизнь его была ужасной. Избранный им путь был не из лучших. Необходимо решительно покончить с прошлым, и как можно быстрее. Уехать! В Италию, Швейцарию… На берег озера. Новые впечатления, новая жизнь, новая любовь.

Дюваль уже сочинял новую историю. Если он не сочинит ее и не увидит утопающего в цветах домика на берегу озера; он бросится в Луару.

Он пришел немного раньше открытия банка и ему пришлось подождать. Он снял 500 франков. Ему нравилось получать небольшие суммы, как это делают расчетливые рантье. На обратном пути Рауль купил кучу журналов. Сегодня нужно забыть все ссоры, постараться жить как обычно, поговорить об Италии, о Великом озере… Он купил еще „Голубой путеводитель". Раз ей очень хотелось быть богатой любыми средствами, можно создать иллюзию богатства, прекрасный парк с кипарисами…, мраморная лестница, спускающаяся к воде, лодка из красного дерева. Забыть, что она никогда не пойдет, всегда будет лишь свертком в руках безразличных слуг. Он открыл запертую на ключ калитку.

Его внезапно поразила мысль, что тот, другой, наверное, владеет ключом тоже, ведь он собирался здесь жить. Он, должно быть, и приходил, когда калитка оказалась открытой. Думал найти здесь Веронику, а увидел Фабиану. Как он отреагировал? Что ей сказал? Нужно спросить об этом Фабиану. Только не теперь. Прогулка успокоила его. Ему захотелось сказать Фабиане что-нибудь ободряющее. Еще не поднимаясь на лестницу, он крикнул:

– Это я! Мне пришла в голову интересная мысль.

Он поднимался, улыбаясь. Она лежала, повернув к нему удивленное лицо.

– Как тебе понравится Италия? Я принес путеводитель. Он остановился в дверях комнаты.

– Изучим его вместе… Ты что, еще дуешься на меня? Одеяло сползло, плед упал.

– Фабиана! Ты что, пыталась встать?

Он подбежал к постели. Фабиана лежала на боку. Лицо ее было лиловым.

Дюваль все понял. Красноватые пятна на шее не оставляли сомнений: ее задушили.

Он опустился перед ней на колени. Говорить ему не хотелось. Вместо нее был лишь неодушевленный предмет, а сам он тоже в него превратился. Дюваль пришел в отчаяние. Он не шевелился, не думал. Не существовало больше ни времени, ни усталости. Вдруг он вспомнил о приходе мадам Депен. Нет, он не хочет ее видеть! Никого! Он спустился в сад и медленными шажками пошел к калитке, чувствуя холод и стеснение в груди. Ни малейшего нетерпения, он должен быть как всегда.

Мадам Депен вскоре появилась, как всегда глупо улыбаясь и чрезмерно жестикулируя, с букетом в руках. Вот смех!

– Не сегодня, – сказал он.

– Что, мадам Дюваль плохо?

–Да.

– У вас такой вид!… Ничего страшного?

– Не знаю.

– Я вот принесла…

– Потом, потом.

– Не скрывайте ничего от меня, месье Дюваль!

Он держался за решетку двумя руками в таком напряжении, словно по ней пропустили электроток.

– Уходите, – закричал он, – вам же говорят! Вы больше не нужны!

Она, дрожа, отступила, сразу подурнев.

– Ах! Извините. Но я хочу знать, что я такого сделала.

– Мадам, уходите, – повторил он. – Уверяю вас… Так будет лучше.

Она покраснела. Может, так у нее проявлялся страх.

– Не сердитесь, – сказала она, – я вам больше не нужна, хорошо, но зачем же так гневаться?

Он повернулся к ней спиной и пошел назад. Она пойдет теперь болтать, что он сбрендил, что болезнь жены свела его с ума! Но ему все было безразлично. Он хотел остаться с Фабианой, запереться с ней наедине. Когда он останется с ее телом, то узнает с удручающей силой, что все его попытки оказались тщетными, боль бесполезна, жизнь остановилась.

Он сел на пол у постели, взял ее за руку, но то была уже не рука, а какой-то посторонний предмет с пальцами, которые он машинально перебирал словно бусины четок. Временами в его сознании возникало желание позвать на помощь… Все это должно было плохо кончиться, в любом случае она все равно бы умерла, а он бы осиротел…

Оставался еще шанс – бегство. Любимая женщина навсегда осталась в неподвижности с гримасой ужаса на лице, которую так часто он видел и при жизни.

Рауль поднялся. Да, он, вероятно, смешон… снял с камина вазу с цветами, бросил на мрамор. Осколки разлетелись в разные стороны. Ударом ноги он отбросил цветы к постели. Голова его кружилась, он вышел, держась за стены. Он заходил по гостинной как зверь в клетке. Да, тот, другой, точно рассчитал свой удар! Небось, теперь он уже далеко… с тем самым злополучным письмом. Он, наверняка, теперь даст ему ход. Дюваль рассмеялся про себя и прислушался к этому смеху… Если, предположим, он все расскажет в полиции, кто будет его слушать? Он заставил поверить в то, что Фабиана и есть его жена, а ведь настоящая-то утонула. Чтобы пролить хоть какой-нибудь свет на эту историю, нужно представить письмо в полицию… но, с другой стороны, оно ухудшит его положение, поскольку из него узнают, что он хотел убить свою жену, которая в конце концов погибла от аварии. Говорят, что скорпион, попавший в огненный круг, умервщляет себя собственным жалом. Его круг замкнулся, вокруг бушует пламя. Обличить убийцу? Но на основании чего? Бежать? Чтобы тебя искал Интерпол?… Бедная Фабиана! У нее не было времени страдать, он же обречен на медленную и мучительную смерть.

Дюваль опрокинул в себя добрый стакан коньяка, отчего на глазах выступили слезы, но немного вернулось хладнокровие. Потом он поднялся в спальню, чтобы привести Фабиану в порядок. Испытывая страшное отвращение от прикосновения к трупу, он уложил мертвую на спину, скрестил ее руки на груди, как делали соседи, когда умерла его мать. Одна из соседок быстро провела по лицу покойницы, опустив веки на глаза. Рауль попытался сделать то же с Фабианой, но ничего не вышло. Он умел обращаться лишь с живыми телами. Необходимо было принять какое-то решение, но все они казались абсурдными.

Телефонный звонок раздался в тишине дома так громко и неожиданно, что Дюваль чуть не закричал. Он тотчас подумал: мадам Депен, она ждет объяснений. Ну, погоди, сейчас он поставит на место эту чертовку! Звонок был похож на крик, он настаивал и пугал. Рауль резко сорвал трубку.

– Месье Дюваль?

Послышался незнакомый глухой голос.

– Не кладите трубку. С вами будут говорить.

Звуки шагов, дверей. А если это тот, другой, звонит из гостиницы?

Руки у Дюваля вспотели, и трубка задрожала.

– Алло! Месье Дюваль? Это из жандармерии Блуа. Мы задержали одного подозрительного типа и думаем, что он устроил аварию на дороге, жертвой которой оказалась ваша супруга…

Дюваль почувствовал, как мышцы его расслабились, он сел на ручку кресла… Авария… Они теперь будут говорить ему об аварии! Все это фарс!

– Мы хотели опросить мадам Дюваль. Дюваль положил трубку на рычаг.

„Пошли вы к чертям", – пробормотал он и пошел за коньяком…

Боже мой, почему они не хотят оставить его в покое! Земля, может, еще и вертится, но для других, для него нет. Застыв посреди кухни, он сделал большое усилие над собой и заставил себя снова рассуждать… Забрать деньги, пока это еще возможно… при условии не зарываться и не брать слишком много, чтобы не задавали лишних вопросов… не просили об отсрочке… Десяток миллионов… вполне сойдет… чтобы уехать в Италию… В конце концов его арестуют, но какое-то время он сможет поиграть в свободу, ему так необходимо ее почувствовать, чтобы думать о Фабиане, посетить те места, где они могли бы быть счастливы… Нужно сделать ей могилу. Он похоронит ее… да, он похоронит ее здесь… за домом… без мещанской могилы, как она, наверное, хотела бы. А когда он придет на берег озера, она будет с ним… Он ей покажет ту виллу, где они должны были бы жить… Да, Фабиана, ты увидишь…

Рауль заплакал, вытер глаза рукавом. Хватит! Нельзя терять ни минуты. Он пошел в гараж за лопатой, обогнув дом. У самого забора земля была мягче всего. Он начал копать, намереваясь сделать глубокую яму. Рауль копал неистово, но работа продвигалась медленно. Он вынесет тело ночью, завернув в одеяло… Потом… Сначало ему нужно снова после полудня пойти в банк. Он возьмет столько, сколько дадут… После похорон он будет до утра ехать в машине, переедет горы…

Зазвенел входной звонок. Еще чего! Он решил, что пока лучше не вызывать подозрений. Если он пойдет посмотреть с лопатой в руках, как садовник, никто не подумает, что… Звонок прозвенел снова.

– Сейчас! – закричал он. – Сейчас!

Схватившись за поясницу, он направился к углу дома. Пе– -ред калиткой стояла машина с длинной антенной. Нужно вернуться назад. Он попался. У жандарма, который звонил, было добродушное лицо. Дюваль подошел, сжимая в руке лопату.

– Месье Дюваль? Нам бы нужно поговорить с мадам Дюваль. Вам сегодня звонили, но связь прервалась.

– Моя жена больна.

– Мы ее не утомим… всего несколько вопросов.

– Посещения запрещены.

– Но мадам ведь выписалась из больницы уже с месяц назад.

– Ну и что?

Внутренний голос в нем взывал: „Успокойся, успокойся. Смени тон".

– Послушайте, месье, если я настаиваю, то только в интересах следствия. У нас есть распоряжение. Лучше бы вам нас впустить.

Второй жандарм вышел из машины и тоже подошел.

– Месье Дюваль не соглашается, – сказал первый.

– Я здесь у себя и не позволю беспокоить жену.

– Мы сами этого не хотим…, но ваша жена – единственный свидетель в этом сложном деле.

– Очень сожалею.

Оба жандарма смущенно переглянулись.

– Вы делаете ошибку, – сказал второй, – но, может, нам удастся все уладить… Может, вы сами зададите интересующие нас вопросы мадам Дюваль? Это избавит ее от волнений.

Дюваль понял, что он не сможет отказать. Открыл калитку. Жандармы тихо переговаривались. Первый вошел в дом, а второй вернулся к машине. Дюваль пошел впереди жандарма, оставив по дороге лопату, воткнув ее в кучу земли. Он проводит полицейского в кухню и поставит перед ним стакан вина.

– Располагайтесь здесь… Садитесь. Хотите чего-нибудь?

– Нет, спасибо… Всего два слова. Человек, которого мы арестовали, цыган, который довольно давно живет здесь, в старом „Додже" с прицепом. Он только что устроил еще одну аварию. Вот мы и пришли узнать, не толкнул ли он машину… Это первый вопрос.

– Хорошо. Подождите меня здесь.

Дюваль быстро поднялся по лестнице и остановился перед дверью в комнату. Тут он услышал шаги и скрип ступенек, отчего он повернулся взбешенный.

– Я ведь не кончил, – сказал жандарм.

Он решительно поднимался по лестнице, держа в руках фуражку. У него была коротко стриженная голова, на которой фуражка оставила красную полосу. Дюваль вдруг с болезненной отчетливостью увидел все эти детали. Он весь сжался, как когда-то в детстве, перед ударом. Жандарм тяжело дышал, сапоги его скрипели, он заполнил собой всю лестницу.

– Нет, – сказал Дюваль, – я запрещаю.

При этом он неожиданно с силой лягнул жандарма. Удар пришелся на грудь, жандарм, потеряв равновесие и опору и тщетно пытаясь удержаться за перила, упал назад с грохотом, от которого зашатался дом. Оглушенный, он повернулся на спину, но его рука нащупывала ремень и кобуру, где поблескивал пистолет.

– Дерьмо! – крикнул Дюваль.

Он перемахнул через ступеньки и подскочил к ружьям, выхватив одно из них.

– Убирайтесь отсюда!… Вы придумали все заранее, не так ли?

Жандарм приподнялся на одном колене, лицо его было пугающе бледно-зеленым.

– Ты сейчас же уберешься отсюда, – рычал Дюваль.

– Не стреляйте!

Человек уже стоял, вытянув руки вперед, как будто хотел поймать налету пулю. Он попятился к стене и пошел к двери прихожей неверной походкой, как будто двигался по краю крыши. Одно его ухо было выпачкано чем-то красным. Дюваль поворачивался вслед его движениям, держа на прицеле.

– Вы меня не получите, – сказал он, выплевывая слова словно кровь.

– Поторопитесь! Жандарм открыл дверь.

– Руки вверх!

Жандарм побежал словно под грозой. Когда он очутился за оградой, Дюваль выстрелил. Послышался звук подпрыгнувшего гравия на дорожке, который молоточками застучал по железной двери. Дюваль одурело установился на дымящееся ружье. Он потер ушибленное отдачей плечо, плохо понимая случившееся. На крыльце стоял какой-то человек с ружьем в руках. На дороге послышался звук отъезжающего, автомобиля… Что все это значит? Что произошло?

От пороха шел острый и теплый запах, заслонивший ароматы сада. Это война. Нет пути к отступлению. Нужно сражаться. Вот что вдруг осознал Дюваль. Через полчаса они будут здесь, окружат, все в касках, с гранатами, ружьями. Дюваль вошел в дом и заперся на ключ. Потом закрыл ставни. Ненадежная защита. Он взял другое ружье, набил карманы патронами и поднялся наверх. Оттуда легче следить за садом. Они, безусловно, придут оттуда, поскольку войти лучше всего через входную дверь. Они должны действовать осторожнее. Итак…

– Прости, Фабиана, – бормотал он, проходя через комнату покойной.

Он открыл окно и закрепил одну из ставен. Бойница была широковата, он прикрыл часть ее одеялами. Теперь все готово. Он даже не удивился своим действиям, настолько они ему казались логичными.

Есть жизни, похожие на траектории: они неуклонно мчатся к концу для того, чтобы разбиться на месте, которое давно им уготовлено. Напрасно хитрить, изощряться. Он уже сделал попытку тогда, на шоссе… шоссе не захотело его принять. Ему предназначалось стрелять в жандармов.

Зазвонил телефон. Он сделал пару шагов, засомневался, затем призвал в свидетели Фабйану.

– Они бы хотели схватить меня внизу, но просчитались.

От звонков он задрожал как зубное сверло. При каждом звуке его руки сжимали ружье. Он взглянул на Фабйану, покачал головой.

– Они хотят убедить меня… Знаю я это! Ты вот тоже пыталась… и Вероника тоже… Они готовы рассказывать мне невесть что, лишь бы обмануть меня. Но это не пройдет!

Телефон умолк, и наступила головокружительная тишина. Дюваль на цыпочках отправился к своей засаде в углу окна. Был почти полдень, но тени оставались по-утреннему длинные, медленно летали паутинки. В воздухе чувствовался сентябрь.

Дюваль прикурил от золотой зажигалки. О том, что жандармы здесь, он догадался по едва заметному шороху. Они, должно быть, оцепили квартал и приближались, преодолев стены сада.

Дюваль представил себе баррикады, любопытных с вопросами. „Да тут один псих забаррикадировался". Неправда! Он совсем не псих! Он никогда не был спокойнее, чем сейчас. Он просто не нужен никому, вот и все. У него отняли имя, деньги, жизнь и даже право защищаться. Хорошо, раз так, он готов стрелять. Рауль пристроил второе ружье в пределах досягаемости, зарядил первое. Вдруг за калиткой возник человек в штатском. Он был в нерешительности, затем толкнул калитку и вошел в парк.

– Дюваль! Покажитесь… Я пришел с вами поговорить… Я комиссар полиции. Мы вам не сделаем ничего плохого.

Дюваль вскинул ружье.

– Убирайтесь отсюда! – закричал он. – Я…

В углу калитки что-то блеснуло. Рауль пригнулся, послышались раскаты и верх ставни отвалился, с потолка на Фабиану посыпалась известка. Дюваль подскочил к кровати и тщательно стряхнул нашлепки извести, потом, нелепо тронув Фабиану за плечо, сказал:

– Спи, я с тобой.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Мужчина исчез. Спрятавшиеся стрелки прикрыли его отступление. Дюваль увидел, что в аллее никого нет. Они нарочно стреляли высоко, чтобы сохранить живьем, бросить в тюрьму. Может, они забавлялись, хотели задержать его на тот срок, пока не придумают что-нибудь похлеще. Рауль на четвереньках дополз до „мертвого угла" и проник в свою комнату, из которой были видны поля. Он не стал открывать окна, поскольку не сомневался, что они там, прислушался. Они ведь могут подставить лестницу, влезть на крышу набросить слезоточивую гранату в трубу. Но нет. Все было спокойно. Во избежание неожиданного нападения он старательно забил заслонку камина тряпками и полотенцами, после чего вернулся на прежнее место к углу окна. Вдали слышался какой-то рокот и иногда звук хлопающей дверцы. Виднелись два знака: полицейской машины и передвижного лазарета, который привезли сюда на всякий случай. Дорога за калиткой была по-воскресному безлюдной. И так же, как в воскресенье, часы текли светло и грустно. Они, видно, ждут ночи для атаки.

Около пяти телефон снова зазвонил. „Я вижу вас насквозь, вы хотите отвлечь меня от окна. Но я не такой уж идиот", – подумал Дюваль. На этот раз звонок звучал очень долго. Дюваль заткнул уши пальцами, как делал это в детстве, чтобы не слышать грозы. Снова настала тишина. Ему захотелось есть и пить. Он прошмыгнул в ванну и долго пил. Ожидание подтачивало его силы. Он уже не знал, какую лучше занять позицию для удобства наблюдения. Если встать на колени, начинали болеть суставы. Если сесть, не увидишь парка. Стоя он был весь на виду, умелый стрелок мог его запросто подстрелить. Рауль очень устал и хотел сдаться, но вспомнил о яме позади дома и задушенной женщине, все это могло навести на подозрение, что убийца – это он. Вдруг в саду раздался крик:

– Месье Дюваль!

Он рискнул выглянуть. Это был доктор Блеш, он стоял посреди аллеи раскинув руки, чтобы показать, что у него нет оружия.

– Убирайтесь! – завопил Дюваль.

– Сдавайтесь!… Нет смысла сопротивляться. Вы же знаете, что последнее слово не за вами. Бросайте ружье. Вы выйдете под моей защитой. С вами ничего не случится, даю вам слово!

– Бесполезно!

– Будьте благоразумны.

Он сделал шаг вперед. Дюваль взял его на мушку.

– Ни шагу дальше… Еще один, и я уложу вас.

– Что же вы хотите, в самом деле? – спросил доктор. -Можно ведь поговорить. Вы же не какой-то там бродяга. Дайте мне войти. Я ведь не враг вам, вы же знаете меня.

Он сделал еще шаг. Дюваль выстрелил в край дороги. Взметнулась земля, и доктор отскочил в сторону. Со стороны дороги рванул ветер. Стекло разбилось. Осколки засыпали спину Дюваля. Он выстрелил вторично. Из левой руки текла кровь. Болело бедро. Он почувствовал резкий удар хлыста, и ему обожгло поясницу. Он быстро выглянул наружу. В парке никого не было. Под ногами хрустнуло. Стекло. Рауль пополз к кровати. Ружье выпало из его рук, хотя он не хотел этого.

Ему хотелось сражаться из нескольких понятных и множества неясных соображений. Небо хмурилось. Он сел на края постели. Силы оставляли его. Сильно болели бока. Наверное, его задела пуля, пущенная ниже других. Он стал ощупывать себя под рубашкой. Пальцы его слиплись. Рана поверхностная. Ничего страшного. Легкий туман принялся размазывать очертания окна, проник в комнату.

Уже ночь! Невероятно! Он попытался встать: голова закружилась, и он упал. Нет времени раскисать! Они не замедлят атаковать. У них тысячи способов подступить к крыльцу. Они могут спрятаться за щитами, могут пройти через огород, прокрасться вдоль стен… Их не остановит какое-то жалкое охотничье ружье. К тому же общественное мнение на их стороне. Наверное, по радио уже сообщили: „Один сумасшедший забаррикадировался после того, как убил свою искалеченную жену". Этого уже достаточно, чтобы миллионы слушателей требовали его смерти.

Жаль, что здесь нет ни радио, ни телевизора… Сумасшедший Дюваль!… Миллионер-убийца. Они уже, небось, и об этом знают. И не только в Амбуазе… в Канне, Ницце.

Наверное, уже выступал директор банка, нотариус, адвокат, полицейские и журналисты роются в его прошлом… прослеживают его путь от Марселя до Парижа, от Парижа до Канн, от Канн до Блуа. Они, небось, уже выстроили истину на потребу обывателю, жадному до кровавых историй. Наверное, из него сделали злодея, молчаливого, в тайне мятежного, на которого свалилось неожиданное наследство, который готов сражаться за справедливость.

Дюваль медленно склонился набок, как задок из песка, подмытый морем, оперся на локоть, медленно перевернулся на спину. Наверное рана была тяжелой, а может, это кровотечение отняло у него силы. Кто это лежит рядом? А!… Фабиана!… Он открыл глаза. Откуда этот свет? Выходит, он потерял сознание? Но сейчас оно прояснилось, он, например, сразу понял, что свет в комнате исходит от прожектора, который они, наверное, притащили сюда, готовясь к последнему удару. Как больно делать даже малейшие усилия! Боль еще переносима, но ноги… ноги. Раздался громовой голос, заполнивший собой ночь. Казалось, он шел со всех сторон.

– Дюваль… есть кое-что новое… Вы ничем не рискуете… Бросьте оружие и выходите…

– Сочтемся на небесах, – сказал он.

Рауль оторвался от кровати и, шатаясь, приблизился к окну. Ружье! Где же оно?

Он нашел его и пристроился к амбразуре, сделал выстрел, в ночь, в голос, в мир… рухнул на колени… Им удалось убрать его. Теперь в этом не было сомнений… Я умираю, Фабиана. Он заметил неподвижный длинный силуэт на постели, лоб Фабианы бледнел в луче света словно белый камень… Я иду к тебе, Фабиана… Он пополз на коленях по битому стеклу. Он услышал что-то вроде звука икоты и вопрошающий, тот самый, страшный, напыщенный голос, который на ярмарках обещает чудеса и диковины…

– Дюваль… Вы невиновны… Виновный только что сознался…

Они готовы на всякие уловки, чтобы захватить его. Он направился к постели, но прежний голос вновь остановил его.

– Дюваль… Выходите… Вы свободны… Фарлини сдался… Это он задушил свою любовницу в приступе ревности.

Фарлини! Как забавно! Фарлини! Добрый, смелый, честный нотариус. Конечно, ему не нужен был Чарли… Как только он узнал… Фабиана, ты слышишь… как только его предупредили… он все это устроил с тобой, Фабиана.

Руки его согнулись, он скользнул вперед щекой по полу, на губах выступила пена. Губы его зашевелились:

– Можно умереть от смеха… умереть…