Текст книги "Испытание воли"

Глава 18

К утру дождь утих; вскоре из-за туч вышло водянистое солнце. Оно светило все ярче и ярче, пока вся округа не покрылась туманной, абрикосовой дымкой, словно согревшей колокольню и окрасившей деревья в золотистый цвет.

Ратлидж вышел из гостиницы и некоторое время постоял, наблюдая, как спешат на базар торговцы – установить лоток или договориться об удачной сделке. Негромкий гул голосов, смех, скрип колес, пешеходы, снующие туда-сюда, – он видел такие базары в сотнях английских городков, мирных и оживленных. Неделю назад в такой вот базарный день здесь погиб человек. А Мейверс в это время выступал перед местными жителями, брызжа слюной от ненависти. Маленькая девочка чего-то до смерти испугалась… Но сегодня человек посторонний, случаем попавший в Аппер-Стритем, не узнает ни о каких ужасах, не будет ими задет. Не почувствует ни трагедии, ни жалости; не увидит скорби и боли.

Ратлидж развернулся и быстро зашагал по тротуару. По пути зашел к доктору Уоррену справиться насчет Хикема. Экономка доктора сообщила, что спал Хикем беспокойно, но хорошо позавтракал и как будто немного окреп.

– Когда силы появятся, он захочет джина, – добавила она. – Сразу видно, бедняга еще не выздоровел до конца! А уж что он будет с собой делать, когда поправится и вернется домой, дело другое.

– Мне говорили, до войны он был краснодеревщиком, – сказал Ратлидж.

Экономка с удивлением заметила:

– А ведь правда! Я и забыла. И ведь хороший краснодеревщик был! А сейчас совсем не то; руки у него дрожат, как листья на ветру. – Не переставая говорить, экономка взяла метлу, прислоненную к стене. – И все-таки сегодня он выглядит лучше. Хороший знак!

Ратлидж поблагодарил ее и, вернувшись к гостинице, направился к машине. Через десять минут он остановился у дома Давенантов.

Впустила его Грейс, и Салли Давенант вышла поздороваться, как только услышала его голос. Она быстро посмотрела гостю за спину, как будто ожидала, что Ратлидж привезет с собой сержанта Дейвиса, и явно испытала облегчение, обнаружив, что Ратлидж один.

– Доброе утро, инспектор! Мы сидим на террасе и допиваем кофе. Присоединитесь к нам?

Следом за хозяйкой он прошел в застекленные двери и очутился на мощенной плитняком террасе, выходящей в парк. Перед террасой раскинулся широкий газон, окаймленный деревьями и обсаженный ухоженным бордюром, изящным и милым, – Ратлидж невольно подумал, уж не сама ли миссис Давенант его придумала. Парк не уступал дому в изяществе. Надо всем царил дух безмятежности. На деревьях пели птицы, негромко жужжали пчелы, перелетая с цветка на цветок.

За балюстрадой виднелись цветочные клумбы, сильно пострадавшие от грозы, но запах штокроз, пионов и лаванды тихо плыл в утреннем воздухе. Кто-то вымел лужи с террасы; кованый стол окружали белые стулья с серыми, розовыми и белыми подушками. Завтрак уже убрали со стола, но посередине ярко сверкал кофейный сервиз.

Уилтон молча стоял у стола, не сводя взгляда с Ратлиджа.

– Грейс, принесите, пожалуйста, еще одну чашку для инспектора, – распорядилась Салли. Обернувшись, она воскликнула: – Инспектор, Марк, да садитесь же! – Все сели. Салли, привычно улыбаясь, налила Ратлиджу кофе. – Вот уж не ожидала, что половина Аппер-Стритема осмелится показаться сегодня утром на базаре! – начала она, умело пряча собственные чувства под плащом иронии. – Я уже говорила вам, Берт Мейверс опасен и для себя, и для всех остальных! Как Чарлз… – Она осеклась и продолжила: – Как кто-то мог столько лет мириться с ним – для меня загадка!

– Вряд ли инспектор пришел для того, чтобы обсуждать Мейверса, – заметил Уилтон. – Ратлидж, вчера вечером вы хотели меня видеть?

Ратлидж отпил кофе и ответил:

– Собственно говоря, да. Но дело подождет. Пока. Вы с Ройстоном и Карфилдом договорились о завтрашних похоронах?

Уилтон посмотрел на парк.

– Да, все решено. Я… собирался утром навестить Леттис, рассказать, как все пройдет, объяснить, чего ждут от нее, кто приедет на похороны. Пришлось разослать множество писем и телеграмм. Ройстон и Джонстон справились бы с делом и сами, но многих людей я знаю лично. Знаю, кто они и что собой представляют. Салли потом поможет Леттис написать благодарственные письма. Ну а поминки… главное – не подпускать ни к чему Карфилда! – На лице Марка отчетливо отразилась неприязнь. – От него спятить можно! Он передал Джонстону, что намерен провести в «Мальвах» почти весь день – руководить приготовлениями и так далее. Ройстону пришлось прямо сказать, что его услуги не требуются и что церковь должна исполнять свои обязанности и больше ничего. А ведь ему и своих забот хватит! Наверное, почти всю ночь не спал, сочиняя заупокойную молитву.

Салли великодушно возразила:

– Марк, намерения у него добрые. Он очень утешает Агнес, справляется о бедной малышке Лиззи. А когда умерла мать Мэри Торнтон, он обо всем позаботился. Но я вполне тебя понимаю; он положил глаз на Леттис с тех самых пор, как она сюда приехала, с 1917 года.

Уилтон покосился на Ратлиджа, но ничего не ответил. Ратлидж допил кофе и встал из-за стола.

– Уилтон, мне бы хотелось переговорить с вами с глазу на глаз, если вы не возражаете:

Салли проворно поднялась:

– Вы оставайтесь здесь, а у меня дела.

Но сад и терраса были открыты чужим взорам, и голоса были слышны издалека. Уилтон положил кузине руку на плечо:

– Прими солнечную ванну, дорогая моя; я скоро вернусь.

Он не мог видеть, как она посмотрела на него, когда он встал, вежливо ожидая согласия Ратлиджа. На ее лице отразились смешанные чувства. Ужас. Любовь. И нерешительность.

Уилтон отвел Ратлиджа в малую гостиную, где они беседовали во время первой встречи, и закрыл за собой дверь. Остановившись спиной к двери, он произнес:

– Я ждал, что вы явитесь вместе с сержантом. И ордером на мой арест.

– Так я и собирался поступить. Но мне пришло в голову, что если я поведу вас в тюрьму на глазах у всех, кто идет на базар, то причиню мисс Вуд и вашей кузине ненужные страдания. Если вы сейчас добровольно пойдете со мной, мы постараемся сделать все как можно тише.

– Значит, все кончено? – Марк подошел к креслу, досадливо махнул Ратлиджу рукой, приглашая садиться.

– Я знаю, из-за чего вы ссорились с Харрисом в воскресенье после ужина и в понедельник утром в переулке. Он отменил свадьбу, и вы пришли в ярость.

– Кто вам это сказал? – довольно равнодушно спросил Уилтон.

– У меня два свидетеля. Думаю, они вполне надежны. Еще один свидетель видел Харриса в переулке… Еще один видел, как вы с ним разговаривали.

– А Леттис? С ней вы говорили?

– Да. Сначала она все отрицала. Потом призналась, что Чарлз по собственному почину передумал насчет свадьбы.

– Понятно. – Уилтон пристально смотрел на Ратлиджа. Угол его рта дернулся. Помолчав, он сказал: – Ну да, все верно. Чарлз передумал. Мне казалось, что он не прав, и я так ему и сказал. Мы с ним поспорили. Я не думал, что всему свету так уж важно знать об этом, вот почему не объяснился с вами. Мне казалось, что пройдет время, и мы с Леттис как-нибудь решим, что делать дальше. Чарлз Харрис оказывал на нее очень сильное влияние, о чем я не должен был забывать.

– И она согласилась с его решением?

Уилтон покачал головой:

– Знаете, я так и не успел ее расспросить. Чарлза застрелили… Уоррен прописал Леттис успокоительное… а свадьбу так или иначе пришлось отменить. Боже мой, она так горевала! Я не мог вломиться к ней и сказать: «Я люблю тебя, по-прежнему хочу на тебе жениться, ты согласна пройти через все и быть проклята обществом?» А потом нужно было заниматься похоронами, едва ли похороны – подходящий фон для выяснения отношений! Ну а теперь… мне, собственно, уже и нечего ей предложить…

Слушая, Ратлидж угадывал правду, прорываясь через ложь. Ему пришлось напомнить себе, что Марк Уилтон целых четыре года провел на войне, в небе над Францией. И выжил он отчасти благодаря уму и сдержанности. Он никому не позволял перехитрить или одурачить себя.

– Она спрашивала вас, не вы ли застрелили ее опекуна?

– Нет, – отрывисто и надменно ответил Уилтон. В нем заговорила гордость.

– Как вы ей ответите, когда она задаст вам такой вопрос… когда вас арестуют?

– Что вы решили, будто Харриса застрелил я. Что я буду бороться в суде и, если мне повезет, оставлю вас в дураках. – Уилтон нахмурился. – И хоть я не адвокат, шанс у меня, по-моему, есть. Против меня только косвенные улики, никто не видел в моих руках ружья. Никто не видел, чтобы я стрелял в полковника. Отмена свадьбы, конечно, бросает на меня тень, но мы еще посмотрим! – Поймав недоуменное выражение в глазах Ратлиджа, он сказал: – Да-да, я все обдумал! Я почти всю ночь не спал. И решил для себя кое-что. Вы, возможно, в конце концов победите; судебный процесс не закончится полным моим оправданием. Меня освободят «за недоказанностью». Но тень сомнения будет висеть надо мной до конца жизни. Убил я Харриса или нет? В каком-то смысле такое положение хуже виселицы. Да и Леттис вряд ли согласится выйти за меня замуж. Вы только представьте, каково ей будет каждую ночь гадать, убил ее муж ее опекуна или нет.

– Значит, сейчас вы не пойдете со мной добровольно и не отдадитесь в руки правосудия?

– Если я добровольно пойду с вами, значит, признаю себя виновным. Так решит большинство. – Уилтон устало потер глаза. – Я не могу себе позволить самого себя осудить. Вам придется меня арестовать. Шума не нужно; обещаю, неприятностей я вам не доставлю. Но без ордера я с вами никуда не пойду.

– Почему Чарлз Харрис вдруг передумал насчет свадьбы? Что такого вы натворили? Почему настроили его против себя?

К удивлению Ратлиджа, в глазах Уилтона сверкнула веселая искорка.

– Этого я вам не скажу! Причина, какова бы она ни была, умерла вместе с Чарлзом Харрисом. – Перестав улыбаться, Уилтон продолжал вполне серьезно: – Ратлидж, окажите мне услугу. Не знаю, способны ли вы на такое, но прошу вас, по крайней мере, подумать. Я хочу пойти на похороны с Леттис. Нужно, чтобы ее поддерживал кто-нибудь, кроме идиота Карфилда и Саймона Холдейна. Саймон парень добрый, но уж слишком изнеженный! Полк пришлет своего представителя, но Леттис его не знает, он для нее чужой. Ей и без того тяжко – опекун убит, жених в тюрьме. Можете сегодня запереть меня в номере гостиницы, если боитесь, что я убегу. Заранее согласен на любые ваши условия. Только пойдите мне навстречу! Я буду вам очень признателен.

– Я не имею права откладывать арест.

– Почему? Думаете, я застрелюсь, как только вы уйдете? Или сбегу во Францию? Да сама надежда, какая у меня есть на нормальную жизнь, служит доказательством того, что я не убивал Чарлза! Судебный процесс для меня не менее важен, чем для вас. Дайте мне двадцать четыре часа!

Ратлидж пытливо смотрел на капитана, пытаясь разгадать его. За красивым лицом таилась необычайная сила. И… может быть, чутье азартного игрока? Высоко в облаках, вступая в смертельную схватку с врагом, где проигравшему грозила смерть, Марк Уилтон одерживал победу в одном поединке за другим и выходил практически без единой царапины. Потрясающее везение! И дух его не сломлен…

Неожиданно ожил Хэмиш, молчавший почти все утро: «Зато твой дух сломлен, и еще как! Вот почему ты утратил свой дар, старина. Ты сломался психически, духовно и физически. Ты больше не охотник, ты – добыча!»

Ратлидж заставлял себя думать, не обращая внимания на Хэмиша. Уилтон ждал, терпеливо наблюдая за ним. Ему очень нужен этот день. А унижаться и просить он не любит.

Ратлидж еще раз все обдумал. И принял решение.

– Что ж, ладно. Даю вам двадцать четыре часа. Но если вы меня обманете, клянусь Богом, я вас распну!

Уилтон покачал головой:

– Я прошу не ради себя, а ради Леттис!

На обратном пути в гостиницу Хэмиш негодовал: «Опять эта ведьма! Она тебя околдовала своими разными глазами, и ты потерял душу…»

– Нет, – сказал Ратлидж, глядя перед собой. – Я начинаю думать… – Он объехал большого рыжего пса, который мирно трусил по дороге. – Я начинаю думать, что я, наоборот, ее обрел.

«У тебя есть подозреваемый, свидетели, есть орудие и причина, по которой твой прекрасный полковник в то утро должен был умереть. Ты сделал дело, старина, не отказывайся от достигнутого!»

– Наоборот, до сих пор я ощупью бродил впотьмах, позволяя другим рассказывать, что случилось. Я был запуган тем, что другие могут увидеть мои страхи и обернуть их против меня. Я боялся неудачи, но почти ничего не сделал, чтобы ее предотвратить. Я был потерян – потерян! – и никак не мог вернуться назад, в 1914 год. Если я не справлюсь, то вполне заслуживаю того, чтобы меня снова заперли в проклятой клинике вместе с другими жалкими калеками. Если я хочу выжить, я должен бороться за выживание…

Весь день он рассортировывал улики, заканчивая отчет. Прежде чем его начать, он позвонил Боулсу в Лондон и сказал:

– У меня достаточно улик, чтобы требовать ордера на арест. Завтра в полдень. Улики сильные, но в деле есть подводные камни. Думаю, хороший королевский адвокат все докажет, и убийцу признают виновным.

Боулс выслушал его и заявил:

– От всей души надеюсь, что вы не собираетесь арестовать Уилтона! Утром мне звонили из Букингемского дворца; они хотят выяснить, стоит ли присылать своего представителя на похороны. Уилтон женится на подопечной Харриса…

– Передайте, пусть пришлют человека, который лично знал полковника Харриса. Он был хорошим солдатом и верно служил королю. Уилтон тут ни при чем.

– Ратлидж, если вы запорете дело, в Скотленд-Ярде вам голову снесут! Вы меня слышите? Не трогайте Уилтона до тех пор, пока не найдете такого бесспорного доказательства его вины, что даже сам Христос не сумел бы его оправдать! В противном случае вы бросите тень на королевскую семью и опозорите Скотленд-Ярд!

– Не опозорю, – ответил Ратлидж гораздо увереннее, чем чувствовал себя на самом деле. – Если же опозорю, утром в среду на вашем столе будет лежать мое прошение об отставке.

– И что толку, старина? Ведь вред уже будет причинен!

– Понимаю. Поэтому я и не спешу.

Ратлидж повесил трубку. Нечего сказать, начальство умеет поддержать в трудную минуту! Он почувствовал себя очень одиноким, брошенным.

В то же время одиночество придавало ему силы. Когда тебе кто-то верит, ты уязвимее. Ты поддаешься. Он давно уже рассказал бы кому-нибудь про Хэмиша, если бы было кому рассказать. Пока он горит в своем отдельном, личном аду, ему во многом гораздо спокойнее. Никто до него не дотянется. Никто не может его уничтожить. Он и без того втоптал себя в грязь.

Вечерело. Ратлидж исписал не один лист бумаги заметками и набросками будущей речи. Довольный результатом, он перечитал написанное. Об искусной работе детектива пока не было речи, да и само следствие еще не завершено, ведь он так и не нашел очевидцев самого убийства.

Кроме девочки и куклы. Лиззи была на лугу. Ничего удивительного; в ужасе от увиденного она едва не лишилась рассудка и поспешила спрятаться в уютный мирок, где нет ни чувств, ни мыслей, ни воспоминаний.

И все же она совсем не испугалась Уилтона, когда тот вошел к ней в комнату. Зато страшно кричит всякий раз, как к ней приближается родной отец…

Ратлидж встал из-за стола и начал беспокойно расхаживать по комнате. Он не любил целыми днями сидеть в четырех стенах. Может быть, именно поэтому не пошел по стопам отца и не стал адвокатом. Но после войны, после того, как его завалило землей в траншее, эта нелюбовь превратилась почти в клаустрофобию. Служа в полиции, он получал возможность много времени проводить на воздухе, а если и находился в помещении, то не ждал, пока стены начнут давить на него… Как сейчас.

Взяв пальто, Ратлидж вышел из номера, спустился по лестнице. Он решил прогуляться до церкви.

День заканчивался; торговцы подсчитывали барыши, сворачивали палатки, грузили их на подводы. Последние покупатели ходили от одной лавки к другой. У витрины модистки Ратлидж заметил Хелену Соммерс; та о чем-то серьезно беседовала с Лоренсом Ройстоном. Она стояла на тротуаре, а Ройстон сидел в одной из машин Чарлза Харриса. И одета Хелена была так же, как в воскресенье, когда Ратлидж видел ее в садике у гостиницы после службы и обличительных речей Мейверса.

Хелена улыбнулась Ройстону, отступила, и он поехал дальше. Заметив идущего навстречу Ратлиджа, Ройстон помахал ему.

Ратлидж подумал: Чарлзу Харрису повезло с управляющим. Немногие так самоотверженно трудятся на благо хозяина, не преследуя собственной выгоды. Возможно, Ройстон тратит на «Мальвы» больше времени и любви, чем способен был дать поместью сам Харрис. Не потому ли, что у Ройстона нет жены, которой он мог бы посвящать любовь и свободное время? Интересное предположение.

Хелена перешла улицу, увидела Ратлиджа и остановилась.

– Добрый вечер, инспектор! – Она показала ему шляпную картонку, которую несла в руке. – Я не захватила с собой черной шляпы. Но думаю, что завтра обязана пойти на похороны. Я не очень хорошо знала полковника, но как-то была у него в гостях… Думаю, я должна пойти на его похороны. Мистер Ройстон любезно согласился прислать за мной машину. – Выглядела она усталой. Словно прочитав его мысли, она добавила: – После вчерашней грозы мы буквально утопаем в грязи. Пришлось идти в город пешком; на велосипеде добраться не было никакой возможности. Энн страшно боится грома, поэтому она почти не спала – и я тоже. Но сейчас, похоже, прояснилось, причем во всех смыслах слова.

– Прекрасный день, – согласился Ратлидж.

– И я почти весь его потратила, угождая себе. Что ж, я пойду.

– Прежде чем вы уйдете, я хотел спросить… в то утро, когда убили Харриса, вы видели на лугу девочку – маленькую девочку, которая рвала цветы? Вы могли встретить ее либо до, либо после капитана Уилтона…

Хелена Соммерс наморщила лоб, припоминая:

– Н-нет. Но это не значит, что девочки не было. Я смотрела в бинокль и вполне могла не обратить на нее внимания. Детей в округе много; обычно я держусь от них подальше, потому что они распугивают птиц, за которыми я наблюдаю. Обычно рядом с лугом гуляют маленькие Пинтеры. Их дочка очаровательна, но ее брат ужасный болтун, даже если ему не отвечать. – Хелена улыбнулась, словно для того, чтобы ее слова не показались собеседнику слишком язвительными. – Не сомневаюсь, в будущем он станет известным политиком… Простите, мне надо идти. Энн, наверное, заждалась меня.

Она зашагала быстрой походкой сельской жительницы. Ратлидж смотрел ей вслед, гадая, в самом ли деле она так интересуется птицами или просто пользуется ими как предлогом, чтобы пореже бывать дома. А может, ее кузина любит оставаться одна? Находиться в безопасной, знакомой обстановке посреди довольно страшного мира. Подменяет реальность выдумкой… Его кольнула жалость. Он-то знал, какой суровой бывает жизнь к таким вот Энн, плохо приспособленным к жизни и созданным лишь для домашних хлопот и мелких житейских радостей.

Посмотрев на часы, он решил, что у него осталось время выпить перед ужином. Он заслужил! И времени для последнего дела, которое он себе наметил, у него еще предостаточно.

На пороге дома Пинтеров Ратлиджа приветствовала настороженная Агнес Фаррелл. Косые солнечные лучи, еще теплые, несмотря на половину десятого вечера, придавали ее лицу мерцание. Она посторонилась, пропуская его в дом. Агнес осунулась после бессонных ночей, глаза запали от тревоги.

– Как девочка? – спросил Ратлидж улыбаясь.

– Неплохо, – с сомнением ответила Агнес. – Ест. Спит. Но все равно страдает. Так крепко прижимает к себе куклу, будто это спасательный круг!

К матери подошла Энн, вытирая руки о кухонное полотенце.

– Инспектор? – встревоженно спросила она.

Болезнь дочки изнурила и ее, отняла уверенность молодости. На ее место пришел страх за ребенка. Лишь иногда страх затмевала слепая надежда на то, что скоро все опять станет как прежде – обычным, уютным.

– Добрый вечер, миссис Пинтер. Я пришел проведать Лиззи, – сказал Ратлидж, как будто навещать больных детей для него было самым обычным делом. – Можно?

– Да… – нерешительно ответила Энн, покосившись на мать.

Обе женщины посторонились, пропуская его. Тед Пинтер еще не вернулся из конюшни Холдейнов. Ратлидж вздохнул с облегчением. Он правильно рассчитал время!

Он зашагал к комнатке Лиззи, говоря что-то о хорошей погоде, которая пришла на смену дождю. Он пытался успокоить хозяек. Женщины следовали за ним по пятам – наверное, боялись оставлять его наедине с девочкой.

На низком столике у кровати горела лампа. Когда он вошел, Лиззи посмотрела на него большими серьезными глазами. Ратлиджу показалось, что девочка его не видит, то есть она видит чужого, незнакомого человека, который ее совершенно не интересует. В ее глазах не мелькнула искра естественного для ребенка любопытства. Она не покосилась на мать проверить, как та относится к гостю. Девочка по-прежнему была вялой, апатичной. Но она хотя бы не кричала, и Ратлидж решил, что это хороший знак.

– Что говорил доктор Уоррен? – спросил он, обернувшись через плечо.

Ему ответила Агнес:

– Сказал, что он на это надеялся, но такого не ожидал. Велел нам следить за ее состоянием… По-моему, сэр, доктор очень боялся, что Лиззи умрет. Она ведь буквально таяла на глазах!

– Она еще не совсем пришла в себя… – подхватила Энн, словно надеясь, что Ратлидж поймет намек и сразу уйдет.

Но Ратлидж подошел к кроватке.

– Лиззи! Я… друг доктора Уоррена. Он попросил меня сегодня зайти и посмотреть на тебя вместо него.

Девочка следила за его передвижениями, наблюдала за ним, но по-прежнему ничего не говорила.

Ратлидж не умолкал. Он рассказал Лиззи, что встретил на рынке женщину с корзиной клубники, а еще видел человека с ученой собакой, которая знает много всяких фокусов. Но девочку, похоже, ничего не заинтересовало.

Ратлидж не привык к детям. Он достаточно повидал печальных, голодных, напуганных, усталых маленьких беженцев на дорогах Франции и понимал: ему самому вряд ли удастся пробить стену ее молчания. Во всяком случае, придется не один день вести подготовительную работу, чтобы завоевать доверие девочки.

Он смотрел в голубые глаза Лиззи и думал, как до нее достучаться. Нет у него нескольких дней.

Хэмиш тихо сказал: «Такие глаза были у твоей Джин; ваши с ней дети могли быть очень похожи на Лиззи: такие же светловолосые и голубоглазые…»

Повернувшись к Агнес, Ратлидж спросил:

– У вас есть кресло-качалка?

Та удивилась:

– Да, сэр, есть; качалка для кормления. Она на кухне.

– Покажите!

Выйдя на кухню, Ратлидж понял, что помешал семье ужинать: на разделочном столе лежала разрезанная на части курица, на обеденном, рядом с половиной батона и блюдом с маринованными овощами, – миска с картошкой. В раковине грязные тарелки, на плите тихо посвистывал большой чайник. У камина стояло потертое, но еще вполне крепкое кресло-качалка без подлокотников, чтобы кормящей матери удобнее было кормить младенца грудью.

Он отнес его в детскую, развернул спинкой к двери и сказал Энн:

– Вам, наверное, надо помыть посуду на кухне? Потом я, если можно, выпью чаю. И задам вам несколько вопросов.

Ей не хотелось уходить, но Агнес распорядилась:

– Ступай, Энн. Я тебя позову, если понадобится.

Энн нерешительно переминалась с ноги на ногу, озабоченно глядя на Ратлиджа. Дождавшись, пока с кухни донесется звон тарелок, Ратлидж обратился к Агнес:

– Я не хочу ни пугать, ни смущать вашу внучку. Но, может быть, вы сядете в кресло, а ее возьмете на руки и немного покачаете? – Агнес кивнула. – Вот и хорошо! Я постою у двери. После того как Лиззи успокоится и привыкнет к новому положению, я скажу вам, что у нее спросить.

– Не знаю, сэр…

– Мои вопросы ей не повредят. Даже, наоборот, помогут. Поймите… мне непременно нужно знать, что она видела на лугу, где убили полковника Харриса!

– Простите, но рисковать ее здоровьем я не хочу! А если она видела… убийство?! Она из-за этого, наверное, так захворала… Мы не хотим ее терять! Особенно сейчас! – Агнес была женщина умная, она понимала, какая опасность грозит ребенку.

– Верьте мне, – тихо сказал Ратлидж. – Позвольте хотя бы попробовать!

Агнес подошла к кроватке, взяла внучку на руки, тихо что-то приговаривая, утешая. Потом осторожно села в кресло. Девочка дрожала, но не кричала. Агнес стала качать внучку, что-то тихо мурлыча себе под нос.

Боясь, что Агнес усыпит девочку, – а может, она именно на это и рассчитывала? – Ратлидж тихо сказал:

– Спросите, видела ли она мужчину с дробовиком.

– Детка, ты видела мужчину, который нес ружье? Большое, длинное ружье, которое очень громко стреляет? Ты его видела, солнышко?

Лиззи не шелохнулась.

– Ты испугалась выстрела, да? Ружье громко бабахнуло?

Молчание.

Агнес повторяла вопросы, переставляя местами слова, пробуя снова и снова, но Лиззи молчала. Правда, и не засыпала.

– Спросите, помнит ли она, как потеряла куклу.

Этот вопрос тоже не повлек за собой ответа, хотя Агнес задала его несколько раз в разных вариациях. Лиззи начала беспокойно цепляться за бабушкин фартук.

– Напрасно вы это затеяли, сэр! – тихо заметила Агнес.

– Тогда попробуем по-другому. Спросите… спросите, не видела ли она большую лошадь.

Агнес заворковала над девочкой, желая ее успокоить, а потом тихо, тем же тоном, спросила:

– А лошадка там была, ягненочек? Большая, красивая лошадка на лугу? Конь стоял тихо или скакал? Ты видела большого коня?

Лиззи перестала сосать палец, широко раскрыла глаза и напряглась, словно что-то припоминая.

Стоя на пороге, Ратлидж слышал, как Энн моет посуду на кухне и с кем-то тихо разговаривает или поет вполголоса, – он так и не понял.

– Кто-нибудь ехал верхом на коне? – Он досадливо вздохнул.

– На большом коне сидел всадник? Высоко в седле, как ты катаешься с папой? Ты видела того человека, солнышко? Как папу верхом на лошади? Ты видела его лицо…

Не успела она договорить, как Лиззи закричала. В тишине ее крик казался особенно громким и страшным. Агнес воскликнула:

– Что ты, что ты, родная, не бойся!..

– Папа! Папа! Папа! Папа! Нет… нет… не надо! – кричала Лиззи, извиваясь на руках у бабушки и крепко прижимая к себе куклу.

Из кухни прибежала Энн, послышались и другие шаги.

Ратлидж подошел к креслу и склонился над ребенком, как вдруг кто-то с силой отшвырнул его в сторону. Он ударился о стену, поцарапал щеку. Сзади загремел мужской голос:

– Не трогайте ее! Оставьте ее в покое! Черт вас побери, оставьте ее в покое!

Круто развернувшись, Ратлидж увидел Теда Пинтера. Тот с искаженным от гнева лицом снова набросился на него. Лиззи застыла у бабушки на руках, зажмурив глаза. Она снова и снова повторяла:

– Нет! Нет! Нет!

Ратлидж пытался вырваться.

Энн кричала:

– Тед! Не надо!

– Чтоб вам провалиться, она и так настрадалась! Я не позволю вам ее мучить! – кричал Тед.

Лиззи замолчала так внезапно, что все, в том числе ее отец, застыли на месте. Глядя через его плечо, Ратлидж увидел лицо девочки: потрясенная, она широко раскрыла рот, забыв о крике. Сначала она крепко зажмурила глаза, потом чуть приоткрыла их… и вдруг распахнула широко и удивленно посмотрела на отца, словно не верила тому, что видит. И протянула к нему руки. На ее заплаканном личике расплылась широкая, сияющая улыбка. Тед шагнул к дочке, а та изумленно спросила:

– Папа?!

Тед издал странный горловой звук, бросился к дочери, схватил ее в объятия, прижал к груди. Лицо его сморщилось от слез. Энн подбежала к мужу и дочери, обняла обоих. Она тоже плакала.

Агнес, прижав обе руки к сердцу, как будто боялась, что оно выскочит из груди, поднялась с кресла и, оцепенев от ужаса, в упор смотрела на Ратлиджа.

Ошеломленный, Ратлидж стоял на месте, не до конца понимая, что же он сделал.

Хэмиш у него в голове снова и снова повторял: «Она ведь всего лишь ребенок… ребенок!»