Текст книги "Испытание воли"

Усталый, Ратлидж вышел из усадьбы и, терпя ворчание Хэмиша, снова направился в сторону луга. Ему хотелось еще раз осмотреть живую изгородь и переулок, где он более двух часов назад оставил свою машину.

Издали он заметил Мэгги, тихоню Мэгги Соммерс, которая вешала на веревку скатерть. Ратлидж помахал ей рукой, но женщина его не заметила. Их разделяла высокая, до уровня груди, стена, заросшая плетистыми розами. Ратлидж услышал гусиный гогот. Очевидно, птицу заперли, чем она была очень недовольна. Инспектор улыбнулся. Поделом сварливой гусыне!

Вернувшись на луг, где нашли Чарлза Харриса, Ратлидж мысленно разделил все пространство на квадраты и стал тщательно его обследовать. Бормотания Хэмиша он старался не слушать. На что он надеялся? Ничего необычного или интересного он не нашел. Он сосредоточенно, терпеливо шел по лугу, глядя себе под ноги, рассматривая каждую травинку, каждую пядь земли. Потом перешел в рощицу, где полковника мог подкарауливать убийца.

По-прежнему ничего. Раздосадованный, Ратлидж посмотрел на дорогу, по которой пришел. Он обращал внимание на все кочки и выбоины. Бросил взгляд на колокольню вдали. Хэмиш ворчал все громче, требуя к себе внимания, но Ратлиджу не хотелось его слушать.

Ничего. Ни-че-го…

Погодите-ка…

Под самой живой изгородью, рядом с тем местом, где они с сержантом стояли в первый раз, мелькнул какой-то серый, невзрачный, почти сливающийся с землей клочок. Ратлидж ни за что не увидел бы его с другого места… Что там такое?

Он подошел к живой изгороди, присел на корточки. Что там? Как будто клочок материи… Не обращая внимания на ветки, которые хлестали его по лицу, он пополз вперед, к непонятному клочку. На него смотрели широко раскрытые глаза.

Раздвинув ветви, он ухватил странный предмет и потянул к себе.

Кукла! Маленькая деревянная кукла в заляпанном грязью выцветшем платьице, которое когда-то было голубым в цветочек, – такую материю можно купить в любой лавке. Дешевый ситец. Из него матери шьют дочкам летние платьица. Из остатков получилось и платьице для дочкиной любимой куклы.

Кажется, Уилтон что-то говорил о девочке, которая потеряла куклу?

Ратлидж вертел куклу в руках.

Скорее всего, суд не сочтет Хикема надежным свидетелем. А ребенка? Ратлидж вполголоса выругался. Только ребенка ему и не хватало!

Продравшись сквозь заросли, он широким шагом направился к машине, не обращая внимания на высокую траву и ветки. Он думал, как теперь быть с неизвестной девочкой – и с Уилтоном. Хэмиш молчал, но Ратлидж по-прежнему ощущал его присутствие.

Добравшись до машины, оставленной на заросшей дорожке, Ратлидж снова выругался – на этот раз громко и с чувством.

Кто-то проткнул покрышку. И не просто проткнул – злобно раскромсал ножом или гвоздем. Специально и со злобой.

Не нужно быть сыщиком, чтобы понять, чьих это рук дело.

Мейверс, чтоб его!

Глава 13

Ратлидж попросил местного кузнеца отогнать машину в городок, а сам отправился искать инспектора Форреста. Но инспектора на месте не оказалось – его вызвали в Лоуэр-Стритем, где произошла авария с участием грузовика.

«Очень кстати», – в досаде подумал Ратлидж и вернулся в гостиницу.

Время обеда давно прошло. Наскоро перекусив, он заглянул к доктору Уоррену, чтобы справиться о Хикеме. Хикему не стало лучше; хотя он проснулся, его глаза тупо смотрели в одну точку на потолке крошечной комнатки. Судя по всему, Хикем ничего не понимал и не испытывал ни боли, ни горя.

С доктором Уорреном Ратлидж столкнулся в дверях.

– Видели его? – спросил доктор. – По-моему, чудо, что он еще жив. Я достаточно повидал на своем веку, но круглые сутки над ним стоять не могу. Если хотите, попросите священника помолиться за него… – Доктор презрительно фыркнул. – По правде говоря, больше-то он ни на что не годен!

– Скажите, рядом с тем лугом, где нашли Харриса, живут дети? – спросил Ратлидж.

– Дети?! – переспросил доктор Уоррен.

– Точнее, девочки. Маленькие, которые еще играют вот с такими куклами. – Он показал доктору заляпанную грязью деревянную куклу.

Доктор Уоррен удивленно воззрился на предмет в руке у Ратлиджа.

– В «Мальвах» живет семь или восемь девочек – дочери арендаторов и слуг. И у окрестных фермеров есть дочери. Правда, девочки поблагороднее играют фарфоровыми, а не деревянными куклами… как правило. А что?

– Вот это я нашел под живой изгородью на краю луга. Капитан Уилтон вспомнил, что в то утро, когда произошло убийство, он видел девочку, которая потеряла куклу.

– Так спросите капитана, пусть он ее найдет! У меня тяжелые роды – ягодичное предлежание, а после этого надо ехать к фермеру, у которого топор выскользнул из рук и едва не отхватил ему ступню. Чудо будет, если удастся спасти ногу! А спасти надо: в армии он не служил, так что бесплатного протеза ему не положено.

Ратлидж пропустил доктора в небольшую приемную; Уоррен положил все необходимое в докторский саквояж и поставил его на выщербленный стол.

– Надеюсь, вы понимаете, если даже Хикем выживет, с мозгами у него совсем плохо. Во всяком случае, ни о каких свидетельских показаниях в суде и речи быть не может! Скорее всего, все, что случилось, совсем стерлось у него из памяти.

– Да, понимаю, – ответил Ратлидж. – Вы почти всю жизнь служите местным жителям. Как по-вашему, кто мог убить Чарлза Харриса?

Уоррен пожал плечами:

– Мейверс, конечно! Я бы в первую очередь подумал о нем. Капитана я знаю недостаточно хорошо и судить о нем не могу… И все же Леттис собралась за него замуж, а Чарлз всегда трепетно относился к своей подопечной. Он бы ни за что не допустил, чтобы какой-нибудь негодяй сломал ей жизнь.

– А Кэтрин Тэррант?

Уоррен покачал головой:

– Хотите сказать – из-за того немца? Не будьте идиотом. Не представляю себе Кэтрин за деревом с дробовиком… И потом, если бы она хотела убить Харриса, она бы пришла к нему в «Мальвы» в первый же день, как полковник вернулся с войны. Зачем ждать так долго? Впрочем, мне платят вовсе не за поиск преступников. Найти убийцу – ваше дело. Кстати, по-моему, вы продвигаетесь чертовски медленно!

Хэмиш в голове у Ратлиджа довольно захихикал: «От тебя осталось полчеловека, вот в чем дело. Лучшую половину ты оставил в окопах, в грязи и страхе, а назад привез только обломки. И в Лондоне об этом знают!»

Ратлидж круто развернулся и вышел, по-прежнему сжимая в руке куклу.

Уилтона он застал в гостиничном баре; тот пил виски, угрюмо глядя на бокал. Ратлидж присел за угловой столик и осведомился:

– Не рановато ли для виски?

– Нет, если пришли от гробовщика, – ответил Уилтон, снова и снова вертя бокал. – Вообразите, раньше этому дураку ни разу не приходилось хоронить человека без головы. Он и боится, и взбудоражен. Не хотим ли мы, чтобы полковника хоронили в военной форме? Давайте обсудим покрой рубашки… Воротник стойка или отложной? Может быть, накрыть… останки шелковым шарфом? Не желаем ли мы положить в гроб подушку? Вы только подумайте: подушку! Спрашивается, для чего ему подушка? Чтобы на ней лежали плечи, разумеется. Не хотим ли мы осмотреть… м-м-м… покойного до начала службы? – Капитана передернуло. – Боже правый! – Он посмотрел на Ратлиджа. – Когда умер Давенант, еще был жив прежний приходской священник, и он вместе со мной ходил договариваться обо всем. Камердинер Давенанта заранее вручил нам коробку с подходящей одеждой. Вот и все. Цивилизованно и просто…

– Обычная смерть. – Увидев, что к ним направляется Редферн, Ратлидж покачал головой, давая понять, чтобы им не мешали. Неожиданно он положил на стол куклу.

Марк Уилтон пристально посмотрел на нее и нахмурился:

– Это что еще за чертовщина?

– Детская кукла.

– Кукла?!

– Вы говорили, что в то утро, когда убили Харриса, вы наткнулись на девочку, потерявшую куклу. Она сидела на дороге у самого луга.

– Ах да, припоминаю. Кажется, она рвала цветы. Она потеряла куклу и никак не могла ее найти. Значит, все-таки нашла…

– Куклу нашел я. А теперь хочу найти девочку.

Уилтон устало улыбнулся:

– Чтобы спросить, не держал ли я в руках дробовик, когда наши с ней пути пересеклись? Сначала пьяный безумец, теперь ребенок… Боже правый!

– И тем не менее…

– Понятия не имею, кто она и как ее зовут. Маленькая, хорошенькая, улыбчивая… одним словом, ребенок. Я с детьми дела почти не имел. Даже не уверен, что узнаю ее, если снова увижу.

– Надеюсь, вы не возражаете против того, чтобы обойти вместе с сержантом всех арендаторов в «Мальвах» и фермеров, которые живут неподалеку от церкви.

Поняв, что инспектор не просит, а приказывает, Уилтон некоторое время молча смотрел на него.

– Вы серьезно?

– Совершенно серьезно.

– Что ж, ладно, – вздохнул Уилтон.

– По словам Леттис Вуд, вечером в прошлое воскресенье, перед тем как она оставила вас с Харрисом в гостиной, вы обсуждали вашу свадьбу. О чем вы с полковником говорили потом? Заходила ли речь о Кэтрин Тэррант?

– О Кэтрин?! – удивился Уилтон. – С чего бы нам говорить именно о ней… тем более ссориться из-за нее? Мы с Чарлзом ею восхищались!

– Если не о Кэтрин Тэррант, тогда, может быть, о миссис Давенант?

Уилтон рассмеялся:

– Вы в отчаянном положении, как я погляжу! Решили, будто я застрелил Харриса, защищая доброе имя своей кузины? Она-то чем привлекла ваше внимание?

Ратлидж пожал плечами:

– Хватаюсь, так сказать, за соломинки… – Он понял, что повторяет слова Леттис Вуд. Неужели она так задела его за живое? – Свидетели не выстраиваются в очередь, чтобы поделиться с нами ценными сведениями об убийце Харриса. Невольно начинаешь подозревать, что у местных жителей созрел заговор, цель которого – не дать мне найти то, что спрятано очень надежно.

Уилтон посмотрел на него в упор. Худое, усталое лицо инспектора казалось непроницаемым. Из-за чего он выглядит таким больным – из-за туберкулеза? Может, военные раны? Люди больные часто умеют посмотреть в самый корень вопроса, как будто близость смерти обостряет их чувствительность.

Последние слова Ратлидж выпалил от досады, злясь и на Уилтона, и на себя. Но реакция последовала совершенно неожиданная.

«Твой красавчик и герой совсем не такой, каким кажется, – буркнул Хэмиш. – В любви ему не везет; он ничего не умеет делать, только убивать. И последнее ему удается очень, очень хорошо…»

– Какой заговор? С целью убийства Харриса? – спросил Уилтон.

– Заговор с целью скрыть правду. Какой бы она ни была, – уточнил Ратлидж.

Уилтон допил виски.

– Я думал, вы человек опытный, лучший специалист из Лондона. Так сказал нам Форрест. Если вы сумеете отыскать во всем Уорикшире хотя бы одного человека, который хотел бы смерти Харриса, – кроме бедняги Мейверса, разумеется! – я охотно отправлюсь в самые глубокие бездны ада! А пока я найду сержанта, и мы обойдем Аппер-Стритем в поисках девочки, которая потеряла куклу. Правда, вам от наших расспросов, скорее всего, не будет никакого толку!

Уилтон отошел от столика и поднял руку, привлекая к себе внимание Редферна. Ратлидж остался сидеть; он смотрел капитану вслед. Тот вышел с прямой спиной, расправив плечи.

«В любви ему не везет», – повторил Хэмиш.

Ратлидж задумался. Немец Кэтрин Тэррант. Опекун Леттис Вуд. И Салли Давенант, которая, возможно, не забыла, куда девался дробовик ее покойного мужа…

Если бы Чарлз Харрис умер от яда, Ратлидж охотнее поверил бы в простую ревность. Но дробовик? Для такого убийства требуются ярость, ненависть, желание уничтожить, стереть с лица земли, как выразилась Леттис.

Он чувствовал, как на него наваливаются усталость и одиночество. И страх. Оглянувшись в поисках Редферна, Ратлидж увидел, что он остался в баре один. Впрочем, вскоре в зал вошел Карфилд. Приходской священник сразу направился к Ратлиджу.

– Инспектор, я только что говорил с Марком Уилтоном, – сказал он, подходя к столику. – Мы договорились, что похороны пройдут во вторник. Насколько я понимаю, доктор Уоррен еще не отменил запрет на посещение Леттис. Будучи ее духовным наставником, я считаю своим долгом навестить ее, предложить ей утешение, подготовить к суровому испытанию, каким, безусловно, является присутствие на похоронах. Не могли бы вы оказать мне услугу и убедить доктора, что для молодой леди, у которой нет родственников, способных ее поддержать, уединение сейчас хуже всего?

Ратлидж улыбнулся. Слова «напыщенный болван» оказались слишком слабыми для описания этого служителя церкви.

– Я не имею права оспаривать решения врача, если они не имеют отношения к моим обязанностям, – ответил он, вспомнив, как ужаснулась Леттис, представив, что ей придется иметь дело с Карфилдом.

– И еще остается вопрос… о поминках, то есть о приеме после похорон. Его следует провести в «Мальвах». Я искренне полагаю, что так желал бы сам Чарлз. Естественно, подготовкой займусь я; я хорошо знаю тамошних слуг, и они выполнят мою просьбу.

– Почему не устроить поминки в доме приходского священника? – возразил Ратлидж. – После того как мисс Вуд поприветствует гостей, она может тихо уйти домой. Об этом позаботятся Уилтон или Ройстон.

Не дожидаясь приглашения, Карфилд подсел к столу.

– Милейший, поминки по такому человеку, как Чарлз Харрис, не подобает устраивать в жалком доме приходского священника, тогда как у покойного имелся собственный дом, величественный и красивый! А что касается всего остального… Знаете ли, для этого и нужны слуги – они выполняют самую тяжелую работу. Нельзя ожидать, чтобы милая Леттис взвалила себе на плечи такую тяжкую ношу.

– Вы предлагали Уилтону устроить поминки в «Мальвах»?

Карфилд поднял брови:

– «Мальвы» не его дом, верно? И решать здесь предстоит не капитану Уилтону, а другим.

– Ясно. – Ратлидж некоторое время молча смотрел на него. – Кто рассказал жителям Аппер-Стритема, что мисс Тэррант влюблена в немца-военнопленного и хочет выйти за него замуж?

Вульгарно красивое лицо священника превратилось в неподвижную маску.

– Понятия не имею. Я старался убедить всех, что она не сделала ничего дурного, что возлюбить наших врагов призывал сам Господь. Но иногда в таких вопросах люди проявляют узколобость. Почему вы спрашиваете?

– Могла ли она убить Чарлза Харриса?

Карфилд улыбнулся:

– Почему вы не спросите, не убила ли его миссис Давенант?

– Отлично. Значит, его убила миссис Давенант?

Священник перестал улыбаться.

– Неужели вы серьезно?

– Убийство – дело серьезное. Я пытаюсь его раскрыть.

– Да-да, прекрасно понимаю ваши затруднения, ведь Уилтон – любимец королевской семьи! – оживился Карфилд. Впрочем, выражение лица у него сделалось довольно злорадное. – Ни за что бы не подумал, что женщина способна убить из дробовика.

– Я бы тоже. Но это не значит, что убийцей не могла быть женщина. Или что она не стояла за всем, пусть даже сама и не нажимала на спусковой крючок.

Тряхнув головой, Карфилд ответил:

– Женщины бывают всякие, но выстрелить человеку в лицо с близкого расстояния… на такое даже не каждый мужчина способен. Ни Кэтрин, ни миссис Давенант, ни Леттис не похожи на фермерш, которые глазом не моргнув топором отрубают голову петуху.

– Кэтрин Тэррант управляла отцовским поместьем во время войны.

– Да, управляла… но ведь это не значит, что ей лично приходилось забивать скот или ощипывать птицу!

– А если она не предполагала, каким кровавым будет результат? Может, она целилась ниже, но из-за отдачи выстрел пришелся в лицо…

Карфилд пожал плечами:

– Тогда вы, наверное, должны принять во внимание и то, что последние три года войны Салли Давенант добровольно ухаживала за ранеными в доме своей подруги в Глостершире, который превратили в госпиталь. Разумеется, миссис Давенант не получила никакой профессиональной подготовки, но она ухаживала за мужем во время его последней болезни, и… так сказать… интимные подробности болезни были ей знакомы. Она перевязывала раны, меняла окровавленное постельное белье, видела, как врачи снимают швы или обрабатывают раны антисептиком. Уверен, когда приходится столкнуться с тяготами, учишься со многим мириться.

Ратлидж выругался про себя, досадуя, что никто не упомянул о таком важном факте, в том числе и сама Салли Давенант!

– Впрочем, вряд ли военный опыт подтолкнул ее к убийству! – продолжал говорить Карфилд. – Да и зачем ей желать смерти полковнику, скажите на милость?

– А зачем убийца пожелал его смерти? – возразил Ратлидж.

– Ах, мы снова вернулись к вопросу «зачем». Какой бы ни была причина, осмелюсь предположить, что она была глубоко личной. Глубоко личной! Способны ли вы так глубоко проникнуть в душу другого человека, чтобы отыскать такую причину?

– Вы хотите сказать, что, будучи священником, выслушали от одного из своих прихожан признание, которое дает вам ответ на вопрос, кто убийца?

– Нет, люди редко признаются в самых черных своих злодеяниях, и реже всего священникам. Да, они охотно признаются в мелких грехах, глупых грехах. Им хочется снять с себя бремя вины, наслаждаться чистой совестью. Мои прихожане признаются в супружеской измене. В зависти. Гневе. Скупости. Ненависти. Ревности.

Карфилд жалко улыбнулся и сразу стал совсем некрасивым.

– Но иногда люди действуют в приступе ярости – слепой ярости. Они делают что-то не думая. Мысли приходят потом, а с ними и раскаяние. Иногда преступления совершают из страха, когда времени на размышления не остается. Иногда действуют в целях самозащиты, спасаясь от нападения например. О таких грехах рассказывают на исповеди. Я знаю, что один мой прихожанин избил соседа из-за сломанного тележного колеса. Одна женщина запустила в своего пьяного муженька утюг, не дожидаясь, пока тот изобьет ее до бесчувствия. Мальчик ударил своего обидчика хлыстом и разбил ему нос. Иногда подобные истории приводят даже к убийству. Да вы ведь всякого повидали, не мне вам рассказывать! Но то, что глубоко въелось в душу, то, что похоронено под тонким слоем цивилизованности, гораздо страшнее. Часто человек даже не догадывается, что таится у него внутри. И священник ни о чем не подозревает.

Ратлидж не ожидал от приходского священника такой проницательности.

– Однако, – продолжал Карфилд, не давая Ратлиджу ответить, – я здесь не для того, чтобы решать ваши проблемы. У меня и своих хватает… Таким образом, мы возвращаемся к «Мальвам».

– На вашем месте я бы все-таки поговорил с Ройстоном или с Уилтоном. А мисс Вуд лучше избавить от подобных забот. Если они с вами согласятся, то сами ей все передадут.

– Я ее духовный наставник!

– А доктор Уоррен ее лечащий врач. Решение принимать ему, а не вам.

Карфилд встал, пытливо вглядываясь в усталое лицо Ратлиджа.

– Вы ведь тоже несете собственное тяжкое бремя? – тихо спросил он. – Тогда я вам не завидую. Видит Бог, не завидую! Но позвольте сказать вам вот что, инспектор Ратлидж. Вы рано или поздно уедете в Лондон, а я по-прежнему останусь пастырем здешнего прихода и должен буду и дальше смотреть в глаза местным жителям. Поминки все же пройдут в «Мальвах». Это я вам обещаю!

Он развернулся и зашагал прочь. Редферн, хромая, подошел к Ратлиджу.

– Вот с кем мне бы не хотелось поссориться, – сказал он, глядя вслед священнику. – Уж я бы скорее в баптисты подался или в другую какую секту, чем признался ему, что у меня на душе!

Ратлидж понимающе улыбнулся. Интересно, подслушал ли Редферн часть разговора или просто нечаянно подтвердил слова Карфилда?

Редферн убрал пустые бокалы и вытер стол тряпкой.

– Вам тоже несладко приходится. Вы ведь из Лондона и знать не знаете, что здесь происходит. Но вот что я вам скажу: вряд ли полковника Харриса подстрелил кто-то из наших. Если, конечно, его не убил Мейверс. Он прирожденный смутьян! Служил в нашем полку один такой, из Глазго, тоже всем был недоволен. Вечно мутил воду! Не давал нам ни минуты покоя, пока его не убили немцы. Я потом слыхал, что карету скорой помощи, что везла его в госпиталь, атаковали с бреющего полета. В живых не остался никто. Мне, конечно, жаль было ребят, а с другой стороны, я радовался, что Сэмми уже никогда не вернется. Язык у него был острый как бритва, провалиться мне на месте!

– Насколько я понял, во время войны миссис Давенант была медсестрой. Это правда?

Редферн смущенно рассмеялся:

– Помню, как увидел ее в нашей больничной палате… Я тогда был слабый – как говорится, ветром сдувало. И голова еще кружилась – столько всякой дряни в меня влили перед тем, как делать операцию на ноге. Я толком не понимал, где нахожусь. Знаете, когда я ее увидел, мне вдруг показалось, что я каким-то чудом оказался дома! На следующий день она снова пришла, чтобы сделать мне перевязку. Но я пожаловался дежурной сестре. Сказал, что не хочу, чтобы она меня трогала! Сестра велела мне не говорить глупостей. И все-таки, наверное, они обо мне поговорили, потому что миссис Давенант ко мне больше не приходила.

– Вы ее узнали?

– Ну да, конечно, узнал. А почему нет? Я ведь вырос в Аппер-Стритеме!

– И она так ничего вам и не сказала? Ни тогда, в госпитале, ни потом, когда вы оба вернулись домой?

– Нет, и вот что я вам скажу: после того как она прошла мимо меня по Хай-стрит и даже глазом не моргнула, мне сразу полегчало. Конечно, с тех пор мы с ней не раз обменивались двумя-тремя словами. Она ведь тоже заходит к нам пообедать. Мы, конечно, не беседуем. Так, здравствуйте, хорошая погода, что вам принести, спасибо – вот и все. Не больше и не меньше, чем требуется.

– Она чаще помогала в хирургии или отправлялась туда, где была нужнее?

– Я спросил про нее одну из молодых сестричек. Она сказала, что миссис Давенант умеет очень хорошо обращаться с самыми тяжелыми больными, и врачи часто просили, чтобы на операции прислали именно ее. Тилли говорила: она не пугается и в обморок не падает. Лучше всего миссис Давенант управлялась с летчиками, она легко находила с ними общий язык. А летчиков у нас хватало. Конечно, раз ее двоюродный брат летчик, она, естественно, тянулась к летчикам…

– Неужели она присутствовала при ампутациях, обрабатывала ожоги, ухаживала за больными с гангреной и так далее?

– Ну да, она ни от чего не уклонялась; во всяком случае, я ничего подобного не видел. Правда, она и не из тех, с кем ребята будут охотно болтать и смеяться – как с Тилли, например. Шутили-то добродушно, ничего такого, но не с такими, как миссис Давенант!

– А летчики как к ней относились?

– Замечательно. Она, бывало, спросит, нет ли вестей от капитана, и они сразу начинали беседовать с ней, как с родной…

«Она, бывало, спросит, нет ли вестей от капитана…»

В очередной раз все свелось к капитану. Но Ратлидж успел понять: какими бы ни были чувства Салли Давенант к Марку Уилтону, ему вряд ли удастся вытащить их на поверхность.

Он поднялся на второй этаж и зашагал по коридору к себе в комнату. Яркие солнечные лучи высвечивали протертые пятна на ковровой дорожке. Когда он проходил мимо окон, то видел, как на свету пляшут пылинки. Огород снова стал похож на огород, а не на море побитых стебельков. Ратлиджу показалось, что зеленый лук немного подрос с его приезда. Даже цветы в обсаженном кустами маленьком садике между гостиницей и переулком больше не были плоскими и поникшими после дождя, они выпрямились и распустились. Особенно пышно расцвели люпины. Ратлидж вспомнил, что люпины особенно любила его мать; она заставляла ими дом, как только они зацветали. Мама умела обращаться с цветами, от ее природного дара распускались все растения. Сестрица Франс, наоборот, и в горшке цветок не вырастит. Зато она славится на весь Лондон своими искусными и пышными букетами. Подруги умоляют Франс составить им цветочные композиции для приемов, свадеб и балов.

Дверь в его номер была приоткрыта; горничная заканчивала перестилать постель. Она застенчиво извинилась, когда он вошел, объяснив, что днем посетителей было так много, что ее позвали помочь на кухне.

– Ничего страшного, – сказал Ратлидж, но горничная торопливо разгладила покрывало, подхватила метлу и стопку грязного белья и, выходя, чуть присела в подобии книксена. Ратлидж сел у окна, гадая, что скажет Боулсу в понедельник.

Догадки – еще не доказательства. Догадки – еще не признание. С Боулсом случится припадок, если он узнает, как мало удалось выяснить.

Интересно, сумел ли Уилтон найти девочку, потерявшую куклу? Ратлидж положил куклу на подоконник и посмотрел на нее. Жаль, что игрушку не вызовешь свидетелем преступления. Что скажет деревянная кукла? И видела ли она что-нибудь, лежа под живой изгородью? А может, она что-то слышала? Ратлидж поморщился. Хороши у него свидетели! Контуженный пьяница, ребенок и кукла против героя войны, награжденного крестом Виктории! То-то будет шумиха во всех газетах!

Ему нужен мотив… повод для убийства. Почему полковник, который ясным летним утром поехал кататься верхом, должен был умереть? Что послужило причиной его смерти? Что-то случившееся сейчас или во время войны, в другой жизни, которую он провел большей частью за пределами Европы? До сих пор подобные вопросы ни к чему не приводили.

Ратлидж откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Ему нужно найти в Скотленд-Ярде какого-нибудь молодого сержанта – способного, надежного парня – и обучить его. Он попросит Боулса дать ему список подходящих людей. Ему нужен кто-то, способный с ним работать. Здешний сержант Дейвис откровенно старается не попадаться ему на глаза. У Дейвиса своя работа в Аппер-Стритеме; ему, как и приходскому священнику, придется еще долго жить здесь после того, как Ратлидж уедет. Всех можно понять. Но ему нужно с кем-то поговорить об этом деле. Посоветоваться с человеком, который не связан с местными жителями, чьей единственной целью станет поиск убийцы. С кем можно разделить одиночество…

«А что ты скажешь своему славному сержанту обо мне? – проворчал Хэмиш. – Признаешься или нет? Я-то никуда от тебя не уйду, меня ты не вычеркнешь из своей жизни, как свою несчастную Джин! Я твоя совесть, приятель, и не пройдет много времени, прежде чем твой славный молодой сержант поймет, кто ты есть на самом деле!»

Ратлидж вскочил с кресла. Ну и ладно, он будет действовать один. Но главное – действовать!

Выйдя из гостиницы, он увидел Лоренса Ройстона. Ройстон кивнул и собрался уже пройти мимо, как Ратлидж спросил:

– Вы поговорили с викарием?

Ройстон остановился:

– Ну да, мы с ним поговорили. Вот ведь дурень! Но, к сожалению, он прав. Чарлзу наверняка хотелось бы, чтобы поминки устроили в «Мальвах». Я сказал ему, что всю подготовку беру на себя и позабочусь, чтобы все было пристойно. Незачем ему беспокоить Леттис… то есть мисс Вуд.

– Скажите, Салли Давенант действительно работала медсестрой во время войны в госпитале?

– Да, работала. В доме своей подруги в Глостершире. Чарлз один или два раза сталкивался с ней там, когда навещал своих штабных офицеров. Он очень ее хвалил, говорил, что она очень способная.

– Как по-вашему, почему она пошла работать медсестрой?

– Если честно, она советовалась со мной насчет этого, прежде чем написала миссис Карлайл, – ответил Ройстон. – Я предупреждал ее, что работа тяжелая и она вряд ли справится. Ну, мне тогда казалось, что, скорее всего, так и будет и что лучше заранее ее подготовить. Она ответила, что не создана для того, чтобы управлять хозяйством, как Кэтрин Тэррант. И еще сказала: она скорее умрет, чем будет скатывать бинты или сервировать чай для военных поездов, которые отправляются из Лондона. Такие занятия она называла «дамской ерундой». Зато она не сомневалась, что пригодится в госпитале, где выхаживают раненых. И еще она тревожилась за своего кузена. У летчиков, всем известно, жизнь короткая; по всему, Уилтона должны были убить в первый год войны – год-полтора, не больше. Наверное, она думала, что если займется делом, то не так тяжело воспримет известие… когда ей сообщат…

Мимо с криками пронеслись двое мальчишек. Они гнались за собакой, которая тащила в пасти кость размером почти со свою голову. Женщина с другой стороны улицы крикнула:

– Джимми! Только попробуй взять эту тварь в дом!

Ройстон проводил мальчишек взглядом.

– Отец погиб на Сомме. Растут, как сорняки… Так о чем я говорил? А, о миссис Давенант. Меня в армию не взяли, – тихо продолжал он. – У меня всего одна почка, как я уже вам говорил. Такие, как я, армии не нужны – наверное, это и к лучшему. Хотя и тяжело оставаться в тылу, когда другие на фронте, даже женщины. Чарлз сказал, что я исполняю свой долг, управляя «Мальвами» и поместьем Давенантов.

– Вы, значит, управляли и владениями миссис Давенант?

– Да, ее управляющий уехал перед Рождеством 1914 года. Ему ужасно хотелось драться, ужасно хотелось успеть до того, как вся заваруха закончится… Назад он так и не вернулся. А прежний управляющий был уже слишком стар и не мог работать. Вот я и взялся присмотреть за землей соседей, а старик иногда подменял меня.

– Вы хорошо знали Хьюго Давенанта?

Ройстон кивнул:

– Достаточно хорошо. Хью Давенант испортил жизнь своей жене. Он был бездушным эгоистом; такие идут по жизни, оставляя за собой только горе, но ничего не желают замечать.

– Она когда-нибудь была влюблена в своего кузена?

Ройстон нахмурился:

– Я и сам часто об этом думал… Что, наверное, вполне естественно. Но догадки так и остались догадками. Она очень тепло к нему относится.

– Чем собирался заняться Уилтон после женитьбы на Леттис? Он хотел поселиться здесь, в «Мальвах»?

– Нет, у него есть свой дом в Сомерсете – я там был. Красивый дом, большое поместье, много земли.

– Как-то не представляю, чтобы капитан мирно выращивал салат и пшеницу.

Усмехнувшись, Ройстон ответил:

– Его отец был архитектором, родня по линии матери – банкиры в Сити. Даже если капитан никогда не поднимется больше в небо, вряд ли он согласится выращивать салат! Когда капитан приезжал погостить в Уорикшир, он останавливался в «Мальвах», а не у кузины…

Ратлидж посторонился, пропуская женщину с коляской. Та наградила Ройстона приветливой улыбкой и пошла дальше, в последний миг покосившись на Ратлиджа.

Ройстон дождался, пока женщина отойдет подальше.

– Значит, у вас пока никаких успехов? – Он покачал головой. – Я все время думаю об убийстве… нельзя же застрелить человека в упор и исчезнуть без следа. Разве что убийца уехал из Уорикшира. Но, если он еще здесь, ничто в его поведении не изменилось, ничто не выдает его. Инспектор, человек совершил ужасное, кровавое преступление. И как будто совсем не изменился. Убийство не порадовало и не разозлило его. Почему-то именно это мне кажется самым страшным. А вам? Кто-то способен убить – и не нести на себе следа убийства!