Текст книги "Ночь пяти псов"

Глава 7
Петля

Все дети были в масках. Никто не держал сценарий. На пятачке, с которого отодвинули парты, лежал Семин, изображавший завалившегося на бок Боксера. Классная руководительница наблюдала за детьми из дальнего уголка.

Первый голубь. Боксер упал!

Животные окружают Боксера. Боксер пытается поднять голову, но не может. Изо рта у него сочится кровь.

Кашка. Боксер, как же так?

Боксер. Не беда. Я надеюсь, вы закончите мельницу и без меня.

Кашка. Нам понадобится помощь. Пусть кто-нибудь позовет Стукача.

Второй голубь улетает по ее поручению. На сцене появляется поросенок Стукач.

Стукач. Мы решили отправить нашего лучшего труженика на лечение.

Боксер. Не надо в больницу. Я хочу остаток жизни провести на пастбище, повышая свой культурный уровень. Хочу освоить наконец алфавит.

Стукач. За мной, за работу! Мельница сама себя не построит!

Все уходят вслед за Стукачом, а на сцену ввозят фургон. Двое работников набрасывают на шею Боксера петлю и затаскивают его внутрь. Появляется осел Вениамин. Увидев, что происходит, он зовет животных.

Вениамин. Быстрее, быстрее! Они увозят Боксера!

Животные (их голоса доносятся из-за сцены). До свидания, Боксер! Счастливого пути!

Вениамин. Дурачье! Посмотрите, что написано на фургоне! «Торгуем шкурами, костьем. Снабжаем псарни». Вы понимаете, что это значит? Боксера отправляют на живодерню!

Вне себя от ужаса животные голосят за сценой.

– Стоп! – Семин вышел вперед, снимая маску.

Классная руководительница, которой пришло сообщение на смартфон, воспользовалась паузой, чтобы отойти по важному делу.

– Вы ведь помните, что в масках мы должны говорить громче? – спросил Семин.

Ему никто не ответил. Семин незаметно вздохнул и облизал пересохшие губы. После дня рождения Чуи одноклассники его игнорировали: сначала в классе распространился слух, будто Семин колдовством заставил кролика выскочить в окно, а затем и дети, и родители стали поговаривать, что добрейший мастер Квон не мог убить мальчиков по собственной воле, и на него тоже действовала черная магия альбиноса. Однако известие о гибели кролика больше всех поразило самого Семина. Он сразу же узнал обо всем, потому что в день происшествия брал смартфон матери и заходил в родительский чат. Как такое могло случиться с кроликом, Семин не понимал. Устроенный им сеанс магии, естественно, был шуткой – он просто воспользовался случаем, чтобы позлить Анбина, испугать того хоть на минуту. Но кролик выпрыгнул из рук Анбина в раскрытое окно, под дождь. «Что произошло? – недоумевал Семин. – Я владею магией? Неужели это мое первое чудо? Значит, я в самом деле мессия?»

– Я решил переделать сцену прощания с Боксером. Раньше все животные подходили к фургону, но получалось много толкотни, так что теперь голоса будут раздаваться издалека. Мы можем заранее сделать запись и включить ее во время спектакля, как вам такая идея?

Все по-прежнему молчали. Скрывая замешательство, Семин опустил голову и сделал вид, будто изучает сценарий.

– Тогда переходим к следующей сцене. Наполеон, твой выход.

Развалившийся на стуле Анбин развязно ответил:

– Будем считать, уже вышел. Можешь репетировать дальше.

Семин посмотрел на Анбина и хмыкнул, поражаясь его наглости. Анбин же стукнул по парте ладонью, словно ему в голову только что пришла прекрасная идея, поднялся и подошел к доске. Взяв мел, он написал: «Пак () Семин».

– Что ты делаешь? У нас спектакль на носу, – нахмурился Семин.

– Можно и передохнуть пару минут. Заодно придумаем тебе полное имя.

– Что-что?

– Ты же любишь, когда героев книг называют полными именами. Почему бы тебе тоже не обзавестись полным именем? Сейчас придумаем покруче, чем у Джонатана Ливингстона, – Анбин стряхнул с ладони мел и обратился к одноклассникам. – Что мы добавим в скобки?

Анбин еще не закончил, как подняла руку Чихо:

– Пак Дурак Семин!

Дети захихикали.

– Слишком коротко. Чем длиннее полное имя, тем лучше. Пак Последний Дурак Семин.

– Пак Последний Из Альбиносов Дурак Семин!

С каждым новым словом школьники веселились все больше.

– По-моему, наоборот, чем короче, тем эффектнее. Как насчет Пак Инцест Семин?

– Отлично, Учжу, я в тебе не сомневался! – Анбин показал приятелю большой палец. – Добавим к полному имени: Пак Последний Из Альбиносов Дурак Жертва Инцеста Семин!

Анбин трясся от смеха.

– Так, а теперь все вместе, хором! – скомандо– вал он.

Анбин взмахнул руками, как дирижер. Дети проскандировали написанное и захохотали, от восторга стуча руками по партам.

– Еще раз!

Хохот стал громче. Семин наблюдал за всеобщем весельем, отойдя в сторону и заложив руки за шею. «Чем не спектакль, – думал он про себя. – Мне, разумеется, предназначена роль испуганного ребенка». Семин хотел пренебрежительно улыбнуться, но когда попытался сложить губы в улыбку, нервно дернулась щека.

– Если все насмеялись, давайте продолжим репетицию. У нас мало времени, – сказал он.

– Тебе не нравится имя? Мы старались, но ты, я вижу, не рад. – Анбин театрально пожал плечами.

– Сойдет. Можно было по-другому расставить слова, но и так ничего. Эй, ты куда? – Семин вытянул руку в сторону Анбина.

Тот намеревался сесть на прежнее место, но остановился:

– Чего тебе?

– У нас репетиция. Сейчас твоя сцена.

– Я же сказал: проехали, двигай дальше.

Анбин тяжело уставился на Семина и еле слышно, одними губами выругался. Их взгляды скрестились.

– Пытаешься меня заколдовать? Чтобы я тоже прыгнул из окна и разбился? – Вздернул подбородок Анбин.

– Страшно? – Семин сложил на груди руки и криво усмехнулся.

– Размечтался. В дерьмо не наступают не потому, что его боятся. А ты настоящее дерьмо, урод недоделанный, грязный ублюдок. – Анбин сплюнул на пол.

Лицо Семина стало ярко-красным. Казалось, еще мгновение, и прилившая кровь прорвется наружу. Он всегда сильно краснел, стоило даже немного разволноваться.

– В Средние века тебя бы давно сожгли на костре, – не унимался Анбин.

– Выродок! – выкрикнула Чихо.

Семин опять усмехнулся, переводя взгляд с Анбина на Чихо и обратно.

– Ну, хорошо, – наконец сказал он. – Допустим. Но что не так с вашими матерями, раз у них родились такие дебилы, как вы?

– Заткнись, сволочь! – Чихо рванулась к нему, но Анбин ее удержал.

– Просиживаете ночи над учебниками, но ни разу не превзошли «жертву инцеста». Поправьте меня, если я ошибаюсь. – Семин подошел на пару шагов к Анбину. – Что должно быть вместо головы, если целый год ты тащишься позади меня?.. Сказать тебе, чего я хотел бы на самом деле?

Анбин молчал.

– Один день пожить в твоей шкуре, чтобы понять, каково быть тупым.

Анбин выдавил из себя смешок, но тут же отбросил притворство.

– Хватай его! – взглянув на Чихо, приказал он.

Чихо и Учжу подскочили к Семину и схватили его за руки. Анбин набросил на шею Семину веревку с петлей из реквизита – ту самую, которую в спектакле использовали, чтобы перетащить Боксера. Но не успел Анбин зажать в кулаке конец веревки, как Семин вывернулся из рук державших его одноклассников и бросился вон из класса. С веревкой на шее он побежал на крышу. Все дети кинулись вслед за ним, по знаку Анбина никто не издал ни звука. Семина тоже не было слышно. Он успел подумать, не позвать ли на помощь, но отказался от этой мысли – плохо, если погоню увидят другие школьники или учителя, ему достаточно унижения перед одноклассниками.

На крыше было жарко – последняя тяжелая жара перед наступлением осенней прохлады. Петля развязалась, и веревка скользнула под ноги. Семин дошел до самого центра крыши. За ним двигались одноклассники во главе с Анбином. Когда Анбин остановился, Чихо и Учжу снова схватили Семина. Остальные полукругом встали чуть поодаль. «Чем не спектакль», – опять подумал Семин. Спектакль продолжался, и Семин внутренне делал заметки.

Анбин кладет руки на бедра Семина. Семин отвечает пинком в голень. Анбин скачет на одной ноге, потирая ушиб, а затем бьет кулаком в грудь. Семин покачивается и плюхается задом на крышу.

Семин поднялся, растирая грудь. Одноклассники следили за каждым его движением, и он не хотел выглядеть слишком жалким. Он закрыл глаза. Под ярким солнцем пощипывало кожу лица и шеи. Через полчаса он получит ожоги, и на коже вздуются волдыри. Именно так и случилось несколько месяцев назад, когда Санхун и его шайка поймали его, раздели и привязали к дереву неподалеку от заброшенного дома. Тогда из-за ожогов возникла угроза инфекции, и Семин неделю провел в больнице. Так Санхун подписал себе смертный приговор. Семин взглянул на своего врага. Если бы Иоанна не арестовали, третьим обнаруженным трупом был бы труп Анбина.

Противник приблизился.

– Чего ты добиваешься? – спросил Семин.

– Хочу сфотографировать тебя без штанов. Сам напросился.

В ожидании поддержки Анбин глянул на Чихо и Учжу, а затем повернулся к одноклассникам. Несколько человек одобрительно закивали.

– Ты хочешь, чтобы я снял одежду?

Анбин злорадно рассмеялся. Семин в свою очередь обвел взглядом одноклассников. На него смотрели холодные и безразличные лица. Никто за него не вступится. В лучшем случае он один против троих, в худшем – один против двадцати четырех. Раз шансов вырваться все равно нет, не стоит попусту тратить время. Семин чувствовал, как горит кожа на кистях рук.

– Я разденусь, если ты не будешь фотографировать.

– Пак Семин, тут не переговоры. Ты сделаешь все, что я захочу.

– Хорошо, сделаю, но не надо фотографировать.

– Хорошо, не болтай и снимай штаны, – Анбин удачно скопировал голос Семина, и дети захихикали.

Анбин сказал уже своим голосом:

– Считаю до десяти. Не снимешь – тебе же хуже. Один! Два! Три!

Семин начинает раздеваться. Когда он снимает рубашку, Анбин выкрикивает: «Четыре!» Семин расстегивает ремень. Анбин произносит: «Пять!» Семин снимает брюки, и Учжу делает снимок смартфоном.

– Удали! – закричал Семин.

– Шесть! – Анбин продолжал счет на второй руке, загибая большой палец.

– Удали фотографию! – Семин топнул ногой.

– Семь! – Еще громче провозгласил Анбин.

– Пожалуйста, удали!

Семин прикусил губу. Как вырвалось у него это «пожалуйста»? Он часто чувствовал отчаяние, но еще ни разу никого не умолял. Внезапно навалилась усталость. Он устал быть жертвой, устал от бессмысленной борьбы, в благополучный исход которой никогда не верил. Устал от жары, от раскаленной под ногами крыши. От всего.

– Восемь!

Не загнутыми оставались всего два пальца. Держа смартфон перед собой, Учжу сделал шаг к Семину.

– Подонки! – заорал Семин.

Глаза Анбина вспыхнули ненавистью.

– Подонки? А чего ты ожидал от людей без мозгов?.. Но ты еще не видел настоящее дно. Тебе показать?

Семин вдруг пробормотал, точно во сне: «Будут травить и преследовать». Есфирь говорила, что такова участь мессии. Он закрыл глаза, чтобы дать им передохнуть от слепящего солнца. Едва это сделал, ему представилось – отчетливо, как наяву – что Анбин достает из кармана складной нож. Вслед нарисовалась картина: Учжу пытается остановить Анбина, но тот выдергивает руку и ранит ладонь приятеля. Когда Семин открыл глаза, Анбин нажимал кнопку на серебряной ручке ножа, выпуская лезвие. Чихо запротестовала и схватила его за руку, Анбин дернулся и полоснул ее по ладони. Пострадала Чихо, а не Учжу, но в остальном сцена повторилась в точности так, как увидел Семин секундами раньше. Вопящая Чихо бросилась обратно в здание, одноклассники поспешили за ней. Несмотря на происшествие, Анбин, уходя, не забыл прихватить одежду Семина и запереть дверь со своей стороны.

Семин остался на крыше один. Спрятаться от солнечных лучей было негде, смартфон лежал в школьной сумке, кожа на всем теле горела. Однако Семина переполняла радость. «Чудо, я сотворил чудо! Я и в самом деле мессия. А значит, на мне нет ни капли грязи. Мое рождение не грех, а исключение из правил». Ему хотелось закричать, чтобы услышал весь мир: «Я чист!»

Возбуждение не давало стоять спокойно. Семин быстро зашагал по периметру крыши. На четвертом или пятом круге дверь на крышу приоткрылась, Чуи бросила ему одежду и сразу исчезла. Семин оделся и спустился в класс. Там он первым делом достал смартфон и снова вышел в коридор.

– Похоже, вы были правы. Я сотворил чудо.

Семин торопливо рассказал Есфирь о гибели кролика и о случившемся на крыше. О том, что пострадать должен был Учжу, а не Чихо, он решил не говорить. Он и сам уже не был уверен, кого из них видел. Возможно, именно Чихо. Да, в видении точно была она.

– Я думала, случится что-то совсем необычное, но раз ты уверен, скажу своим.

Есфирь уже собиралась положить трубку, но Семин неожиданно для себя воскликнул:

– На мне нет грязи!

– Что?

– Все так, как вы говорили. Мое рождение не позор. Я чист.

После этого Семин позвонил матери. Затем вернулся в класс забрать сумку и столкнулся с классной руководительницей.

– У Чихо порез на руке, что случилось? – спросила учительница, обращаясь к Семину и стоявшему там же Анбину.

Анбин понуро молчал.

– Мы хотели, чтобы сцена, когда забирают Боксера, выглядела убедительнее… – Семин потер пальцем нос, пытаясь придумать, что сказать дальше.

– Чихо говорит, это случилось на крыше. Что вы там делали?

– Появилась идея провести Боксера между рядов зрителей, а в классе мало места, так что решили порепетировать на крыше, – ответил Семин, глядя прямо в глаза учительнице.

Он понимал, что ему не удалось ее обмануть. Но пусть лучше считает его вруном, чем слабаком и нытиком, которого гоняют по школе. Классная руководительница долго не сводила с него взгляда, а потом вышла из класса, уводя Анбина.

Семин забрал сумку и отправился на спортивную площадку. Сел в тени дерева и глядел, как играют в мяч школьники. Ему вспомнилось аниме «Чудесные задумки Пола» – раньше он любил смотреть этот сериал вместе с мамой. Один из персонажей аниме, плюшевая игрушка Паккун, умел останавливать время, и когда все вокруг замирало, только Пол и его друзья могли свободно передвигаться и делать все, что угодно. Сейчас Семин чувствовал что-то похожее: ему казалось, что мир заснул, и бодрствует только он один. Подумалось, что и в момент восхищения будет так же.

Машина матери подъехала к школьным воротам. Семин встал и отряхнул брюки. Лицо и шея болели, но Семина это не беспокоило: едва сделав первый шаг, он почувствовал, что отныне он другой человек. Семин выпрямил спину. Он избран Богом. В груди его с грохотом взрывались петарды.

* * *

Я вся дрожу, не знаю, с чего начать. Сегодня Семин… Или сначала о клинике?.. Нет. Начну с самого главного, не могу дольше держать в себе. Я вернулась! Мои блуждания окончены, и я, Есфирь, вернулась преданной дочерью Иеговы. Аллилуйя!

Не понимаешь, о чем я говорю? Ах, Иоанн, столько всего случилось, что я не знаю, как обо всем рассказать. Будь ты рядом, положил бы мне сейчас руки на плечи и нежно произнес мое имя, как делал всегда, когда я волновалась и нервничала. Твоя шестипалая рука нежно сжала бы мое плечо; несколько глубоких вдохов, и тревоги оставили бы меня… Даже воспоминание о твоей руке приносит мне облегчение… Да, теперь я готова рассказывать.

Сегодня я позавтракала позже обычного, а после завтрака потихоньку ушла. Я ничего не сказала крестной и крестному, потому что хотела поговорить с Семином. Пока я ждала у школьных ворот, когда закончатся уроки, я разглядывала здания на противоположной стороне улицы и заметила вывеску клиники гинекологии рядом с торговым центром. Я проходила мимо почти каждый день, но до сих пор не знала о клинике – разве это не очевидный знак? Ты всегда говорил, что деяния Иеговы в глазах людей предстают как случайные совпадения.

До конца уроков еще было время, и я зашла в клинику. Утренняя тошнота не такая уж большая проблема, но у меня несколько раз сильно тянуло живот, и это меня беспокоит. Будь ты рядом, твои руки могли бы меня исцелить, но ты далеко.

Ждать приема пришлось недолго. Меня вызвали, но я не сразу поняла, что обращаются ко мне – слишком давно никто не называл меня Ким Чанми. В кабинете меня встретила медсестра, она сказала снять нижнее белье и лечь на кушетку, раздвинув согнутые в коленях ноги. Все это было так непристойно, что я действительно почувствовала себя прежней Ким Чанми, обыкновенной женщиной. Мне стало грустно, но в то же время я испытывала облегчение. Облегчением было осознавать себя собой впервые за долгое время; грустно же было от того, что я поняла, как многое успела забыть. Эти странные ощущения захватили меня, и я подумала, раз Ким Чанми вернулась, Есфирью мне уже не бывать. Но стоило мне прийти к этой мысли, как доктор сообщил свое заключение. Он сказал, что я не ношу ребенка, что я не беременна. Я смотрела на него, не зная, как реагировать на эту бессмыслицу. Он сказал, будто думая, что утешает: «Иногда у женщин, слишком сильно мечтающих о ребенке, появляется утренняя тошнота, и они даже чувствуют движение плода в утробе».

Я молчала. Начни я объяснять, он бы не понял. Люди редко смотрят за пределы того, что видят глаза. Гинеколог обследовал лежавшую на кушетке Ким Чанми, не Есфирь. Но даже если Ким Чанми не беременна, Есфирь все равно носит ребенка. Он был зачат в нашу последнюю ночь. В ту ночь я увидела, как свет, открывшийся мне в нашу первую встречу, покинул тебя и поселился во мне.

Я вышла в приемную, присела на стул и неожиданно задремала. Меня опять позвали по имени, чтобы я смогла заплатить за визит. Пытаясь стряхнуть сон, я поднялась и направилась к окошку, и в этот момент на меня обрушился голос: «Не ты избрала Меня, но Я призвал тебя, Есфирь».

И тогда я упала и распростерлась на полу. «Я Есфирь, Есфирь, рабыня божья Есфирь», – сами собой полились слова. На меня снизошло озарение, что ради ребенка я вынуждена оставаться Есфирью, иного мне не дано. По воле Иеговы я пришла в клинику, именно для того, чтобы это понять. Он призвал меня, чтобы избавить от всех сомнений, чтобы заставить выбрать Есфирь навсегда. О, Всемогущий!

Вот почему я отказалась от мысли поговорить с Семином, и сразу вернулась домой. Только я положила сумку, как мальчик позвонил сам. Он уверял, что ему удалось сотворить чудо, говорил, что больше не сомневается в своей избранности. Мне казалось, что я разрыдаюсь, если буду слушать его и дальше, поэтому быстро закончила разговор, пообещав передать новости крестной. Если бы я не пошла в клинику, а дождалась Семина у школы, я бы прижала его к себе и сказала, что россказни про мессию и восхищение – это обман, то есть, получается, сама бы его обманула. Но Иегова не допустил, чтобы это случилось, Всевышний видит и знает все.

Бьют часы. Уже пять, а я и не заметила, как пролетело время. Наверное, ты в своей камере тоже приступаешь к молитве. Я вернусь после службы и продолжу рассказ. Сегодня мне о многом надо сказать. Не хочу ничего утаивать. Если промолчу, опять всю ночь проведу без сна.

Иоанн, я проплакала всю службу. Как только преклонила колени, ожило воспоминание о прозвучавшем для меня гласе Божьем, и ручьем хлынули слезы. «Не ты избрала Меня, но Я призвал тебя, Есфирь». Помню, и ты однажды сказал подобное: «Не ты выбрала меня, но я выбрал тебя, Есфирь».

Теперь мне все ясно. Как поется в песнях, наша встреча была не случайной. Таков божественный план: ты был послан ко мне Иеговой, чтобы с моей помощью проявился твой удивительный дар. Я не по воле случая стала единственной, кто увидел нимб над твоей головой – только я и должна была его увидеть. Тот ослепляющий свет, окружавший твое лицо в снежную ночь, когда ты вошел в ворота приюта… И ужасные дни, когда жар полыхал во мне так, что казалось, умру, и я из последних сил добралась до твоей постели, так как верила: твои руки меня исцелят… О, Всемогущий! Вера меня спасла. Именно тогда и проявилась способность исцелять, дарованная тебе Иеговой. По моему совету директор приюта пришел к тебе и исцелился от шейной грыжи, когда ты возложил на него руки. А потом пришли и другие, и вскоре люди, следовавшие за тобой, окружали тебя, точно облако.

Это сравнение меня немного смешит, но они и в самом деле казались огромным облаком. Доведется ли мне опять пережить столь волнующие моменты? Каждый день я следила за порядком в очереди, которая выстраивалась с восходом солнца. Оттого, что мы всегда были рядом, твой свет передавался и мне. Я рассказывала ждущим больным, как ты исцеляешь возложением рук, и, к моей радости, им становилось лучше уже от одних этих слов.

В трудах незаметно пролетели несколько лет. Когда тебе исполнилось семнадцать, Иегова впервые заговорил с тобой и повелел привести избранных в горы. Он назвал и день восхищения. Вслед за тобой мы поднялись на гору Сонсан и двадцать один день провели в молитвах. Но в назначенное время восхищения не случилось. И через неделю, и через две не произошло ничего. Тогда ты сказал, что Всевышний испытывал нашу решимость и веру. Когда Он снова заговорил, мы опять взошли на Сонсан, и опять все оказалось напрасно. Самые близкие люди знали, что только наша вера спасла человечество, что только наша вера отодвинула последний день, но большинство не могли это понять и покинули тебя. А те, кто остались, ушли после третьей попытки. Тогда же начала иссякать твоя необыкновенная сила целителя.

Я боялась, что поражение сломит тебя, но ты оставался прежним: не упал духом, когда все отвернулись, как раньше не возгордился, когда все боготворили тебя. Как обычно, ты возлагал на больных руки, а потом лесной тропой спускался в пещеру, которая стала твоим новым домом.

Ах, Иоанн, я помню все. Запахи, каменистые тропы, пение птиц и жужжание насекомых. Всю дорогу до твоего убежища. Как я могла бы забыть? Почти двадцать лет я поднималась и спускалась с горы дважды в день.

Ты укрылся от мира в пещере, чтобы предаваться молитвам, а я носила тебе пищу. Ты всегда благодарил меня, но произносил лишь: «Спасибо», даже не глядя в глаза. Что бы я ни принесла, всегда только: «Спасибо», словно нет других слов. А потом настал день, не похожий на все остальные. Нет, ты был таким, как всегда, однако я изменилась. Помню, немного задержалась и торопилась, боясь, что тебя мучает голод. Однако, когда добралась до пещеры, ты мирно спал. Я села рядом и долго смотрела, как ты спишь, чувствуя, как теплеет на сердце. И вдруг ты заговорил во сне: «Мама, я все сделаю, мама, пожалуйста, только не бей меня». Это был голос ребенка – напуганного, несчастного ребенка.

И тогда я многое поняла. Всю правду о твоем детстве, якобы в точности повторявшем детство старшего брата. Если говорить откровенно, я подозревала, что что-то не так – с момента, как увидела фотографию старшего брата, которая хранилась у крестной в сумочке. Крестная утверждала, что ты был копией брата, если не считать шестипалой руки, однако мальчик на фотографии был настолько на тебя не похож, что человек посторонний мог бы усомниться в вашем родстве. Тонкими чертами лица ты обязан отцу, а черты твоего брата были гораздо крупнее – он родился похожим на мать.

Раз призналась, что тайком разглядывала фотографию, есть ли смысл скрывать остальное? Правда в том, Иоанн, что в тот день, когда я нашла фотографию, я хотела бросить вас и уйти. Даже третье предсказание не сбылось, а твоя сила целителя истощилась. Каюсь, меня охватили сомнения. А еще я устала впустую надеяться – за все годы, что мы были знакомы, ты ни разу не дал понять, что я тебе дорога. Но у меня совсем не было денег, и я не придумала ничего лучше, чем залезть в сумочку крестной. Я нащупала тайное отделение, но вместо денег там оказался снимок… Я смотрела, и меня душили рыдания. Нет, я не злилась на крестную за обман – я испытывала к ней безграничную жалость. Никогда еще мое сердце так не болело. Я видела несчастнейшую из женщин, которая смогла справиться со страшной потерей, лишь поверив, что ее умерший сын возродился в другом ее сыне. Чувствовала ее одержимость, заставлявшую прибегать к любым средствам, чтобы поддержать созданную иллюзию… Разве можно было оставить ее одну?.. Так что, Иоанн, если в первый раз я последовала за вами из-за тебя, то во второй – из-за женщины, которая была твоей родной матерью и стала моей крестной.

Стоило вспомнить, и сердце вновь готово вырваться из груди… Однако возвращаюсь в тот день, когда смотрела на тебя, спящего. Ты бормотал и метался во сне, а потом вдруг открыл глаза и посмотрел мне прямо в лицо. В твоем взгляде была бесконечная грусть. Точно так ты смотрел на детей в приюте, терпя их насмешки. Я сняла одежду. Я не знала другого способа утешить тебя. Кроме собственной грусти, ничем не могла поделиться. Я придвинулась ближе, взяла твою руку и положила себе на грудь. Шестипалую руку, в которой больше не было целительной силы. Мы слились воедино. Ты любил меня, обнимая мою печаль своей печалью, а я ласкала своею печалью твою печаль.

На следующий день, как обычно, я поднималась по горной тропе, чтобы принести тебе пищу, но ты поджидал меня на полпути к пещере. Несмело улыбаясь, ты взял меня за руку и отвел к ручью. Там совершил обряд крещения и нарек меня Есфирью, во имя Отца и Сына и Святого Духа. «Аминь», – ответила я дрогнувшим голосом. Мне было восемнадцать, и с тех пор я забыла имя Чанми. Тот день был самым счастливым в моей жизни. Если бы Бог дал мне выбор: вознестись на небеса или вернуться в то лето, я бы, наверное, выбрала второе – вот насколько дорого мне то время.

Однако длилось оно недолго. И месяца не прошло, как ты перестал улыбаться и с каждым днем становился мрачнее. Ты едва притрагивался к еде, почти не выходил из пещеры и молился дни напролет. Еще месяца через два объявил, что не был мессией. Наступили безотрадные времена. Ты задался целью найти настоящего мессию, а для этого требовалось выйти в большой мир. Поэтому ты принялся изучать тхэквондо, но, если не считать тренировок в спортивном зале, твоя жизнь оставалась прежней: ты возвращался в пещеру, молился, читал священные тексты, опять молился…

Так пролетали годы. Если бы мы знали, что унылое ожидание растянется на двадцать лет, то никтоиз нас бы не выдержал. Но мы просто жили день за днем, и лишь оглянувшись, увидели, сколько времени убежало. В утро, когда ты пришел, я подметала двор после службы. Ты сказал, что во время молитвы ясно увидел место окончательного, последнего восхищения. Вслед за тобой мы отправились в Сеул. Восхищение должно было случиться в заброшенном доме на небольшом холме, окруженном новостройками. В ожидании мессии ты устроился работать учителем тхэквондо, и как только увидел Семина и его маму, впервые пришедших в спортивный зал, сразу понял, что ожидание окончено.

Когда ты сообщил, что нашел мессию, все мы упали на колени и разрыдались. Двадцать лет! Целых двадцать лет мы ждали этого дня. Но вскоре радость сменилась тревогой: никто из нас и подумать не мог, что мессия будет так юн. Восхищение, Судный день… Как объяснить это мальчику, и, что еще труднее, – как его убедить? Можно было бы обучать его постепенно, однако мы боялись, что не успеем: каждый раз, когда ты молился, перед твоими глазами вспыхивали одни и те же строки из «Откровения»: «…ибо время близко»[20]20
  Откр. 1:3


[Закрыть]. Требовалось поторопиться, но из-за спешки ты допустил ошибку. Ты сказал Семину: «Подумай, чего ты хочешь больше всего. Не говори об этом вслух, никому. Если желание исполнится, ты поверишь мне, правда?» О, если бы только Семин возжелал чего-то другого, а не смерти обидчикам! Любую вещь, любое занятие для себя. Но больше я не виню тебя. Теперь понимаю, что это был промысел Божий.

Иногда мне приходит в голову, не нарочно ли ты сдался полиции, лишь бы не обагрять руки кровью Семина. Без тебя жертвоприношение агнца должна совершить крестная, а убедить и подготовить Семина стало моей задачей. Но я так и не смогла рассказать ему правду, даже когда он спросил, что должен делать. Не смогла открыть, что мессия и есть жертвенный агнец, подобный Иисусу, отдавшему жизнь на кресте. Не смогла объявить мальчику, что ему суждено умереть. Но не переживай, Иоанн. Теперь у меня достаточно сил и решимости полностью его посвятить.

Горло пересохло. Подожди минутку, я выпью воды…

Крестная опять курит на улице. Я беспокоюсь, она стала заметно больше курить. После того, как ты не захотел нас видеть, она ничего не сказала, только курила одну сигарету за другой. Она почему-то всегда курит сидя, опираясь на поднятое колено. Сейчас, увидев ее со спины, я вспомнила историю, которую она когда-то мне рассказала. Раньше она скрывала привычку от крестного и прятала сигареты в тайнике на улице. Каждое утро она привязывала ребенка покрывалом к спине, как делали тогда женщины, шла к тайнику, который был далеко от дома, пряталась и курила. Только подумай: крестная с ребенком на спине курит тайком от всех! Мне грустно, когда я рисую эту картину в воображении. Не могу объяснить, почему, но грустно. Признаюсь, Иоанн, с какого-то момента я представляю, что спрятавшаяся женщина с ребенком на спине – не твоя мама, а я сама. Если подумать, скоро и я смогу открыто сидеть перед молодыми женщинами и затягиваться сигаретой, приговаривая, что даже с божьей помощью не смогла бросить дурную привычку… Да, знаю, это богохульные мысли – раз я представляю такое будущее, значит, не верю в скорое восхищение.

Пора спать. Из-за тошноты почти ничего не ем, только пью чай, так что сил совсем не осталось. Какой же длинный был день. Кажется, длиннее наших с тобой тридцати лет вместе взятых. Когда молюсь перед сном, твое отсутствие ощущается особенно сильно. В душе пустота и страх, стоит подумать о том, что теперь я должна все сделать сама… Я любила слушать, как твой голос звучит в унисон с моим в вечерней молитве. Наши голоса нежно касались друг друга, словно протянутые навстречу руки любовников… Нет, нет, не буду об этом думать. Сейчас необходимо быть сильной и твердой… Извини, я зеваю. Все, молюсь и ложусь спать.

…Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе… Иоанн, только почему Он всегда остается на небесах? Когда же воля Его будет на земле, как на небе? В день последнего восхищения? Ответь мне, Иоанн…

* * *

– Расскажи, что произошло до моего рождения.

– Ты же знаешь: белый тигр…

– Нет, не сон. Что произошло на самом деле?

Молчание.

– Я хочу задать вопрос. Только обещай, что не будешь сердиться.

– Что за вопрос?

– Сначала пообещай.

– Хорошо, обещаю, что не буду сердиться.

– Мой отец был альбиносом?

Молчание.

– Он был альбиносом?

– Ты… Ты только мой. Пак Семин, сын Пак Хечжон.

– Верно, я твой сын, и этого достаточно.

– Да.

– Все, что с тобой происходило до моего рождения, не случайно. Мне было суждено родиться особенным. Так я думаю и хочу, чтобы ты это знала.