Текст книги "Ночь пяти псов"

Глава 5
Сценарий

– Он написал это всего за два дня! Потрясающе, правда?

Судя по всему, матери Чхэён не требовалось многого, чтобы признать человека талантливым. Добрых двадцать минут она восторгалась сценарием Семина, как ни пыталась госпожа Со повернуть разговор в другое русло. «Надо же с таким жаром расхваливать чужого ребенка!» – недоумевала про себя госпожа Со. Раздражавшее поначалу воодушевление собеседницы теперь вызывало настоящее отвращение. «Она продолжает о нем говорить, потому что не понимает, как на меня это действует, или именно потому, что понимает?» – гадала она.

– Нет, вы только посмотрите: «Адаптация – Пак Семин». Адаптация! Откуда одиннадцатилетний мальчик знает такие слова?

– Ты просто ангел во плоти, но хватит уже, – произнесла госпожа Со и подбородком указала на распечатку, давая понять, чтобы мать Чхэён убрала бумаги.

Женщина с заметным сожалением положила сценарий в сумочку и принялась вертеть в руках бумажный стаканчик с водой. Госпожа Со сидела, скрестив на груди руки, и внимательно рассматривала приятельницу. «И даже у этой бесцветной дурочки квартира больше моей».

– Где же она? Сколько можно ждать! – Госпожа Со бросила взгляд на настенные часы.

Точно услышав ее слова, появилась мать Чуи. Все посетители как по команде повернули головы: на женщине было облегающее белое платье, будто она собралась на обед в дорогой ресторан, а не зашла в простую столовую, где главным блюдом был суп из свиных ребрышек и овощей.

– Еще не заказывали? – Мать Чуи уселась рядом с матерью Чхэён.

Госпожа Со готова была спросить, не хочет ли мать Чуи извиниться за опоздание, но вовремя спохватилась. Задай она вопрос, болтушка начнет в подробностях расписывать, что ее задержало, а госпожа Со была не в настроении слушать рассказы из жизни богатых – вряд ли в этом одеянии мать Чуи забегала на рынок поторговаться за осьминога.

– Похоже, у вас была важная встреча? – вместо нее задала вопрос мать Чхэён.

Госпожа Со едва не выругалась. Худшую напарницу трудно было вообразить. Увидев, что мать Чуи собралась отвечать, госпожа Со торопливо хлопнула в ладоши и позвала официанта к столику.

– Вы что будете? – пододвинула она меню сидящим напротив женщинам.

– Мне все равно.

– Мне тоже.

Госпожа Со вернула меню официанту и попросила фирменное блюдо на троих. Не давая возможности вернуться к начавшейся было беседе, она заговорила о погоде, а потом – о школьных новостях. Скоро принесли заказ. Хотя никто не просил, официант также оставил для матери Чуи гостевой фартук, чтобы та не испачкала платье. Мать Чуи не торопилась его надевать – она вдруг щелкнула пальцами, точно о чем-то вспомнила.

– Вы прочли сценарий? – спросила она.

Мать Чхэён оживленно откликнулась:

– Замечательно написано, правда?

– Не люблю хвалить чужих детей, но сейчас не могу удержаться. Прекрасная работа. Чуи сказала, что уже выучила все свои реплики.

– Она играет Молли?

– Да, легкомысленную кобылку.

– Чхэён хотела получить эту роль, теперь завидует Чуи.

– А какая роль ей досталась?

– Она будет играть ворона Моисея. Того, что рассказывает байки о далеких краях. – Мать Чхэён отпила немного воды. – Никак не могу поверить, что Семин сам все это написал. Как у него так хорошо получается? Я, конечно, знала, что его хвалят учителя, но такого не ожидала. Вчера сравнила сценарий с книгой, и оказалось…

Госпожа Со, до сих пор не принимавшая участия в разговоре, холодно заметила:

– Другие дети в его возрасте пишут не хуже.

Мать Чхэён несогласно затрясла головой и выудила из сумочки сценарий:

– Чхэён так хорошо не сможет. Даже если бы пришлось писать обычное изложение, она бы, наверное, не справилась.

Госпожа Со подавила новый приступ отвращения. Ей никогда не понять таких матерей, она не хочет даже пытаться. Где это видано, чтобы мать принижала собственного ребенка!

– А Чхэён выучила роль?

– Да, вчера. У нее не так много реплик. Как вы думаете…

Опять вмешалась госпожа Со:

– Тебе давно пора перейти на «ты» с матерью Чуи. Она говорит «ты», хотя младше тебя на год, а ты продолжаешь обращаться на «вы», – сказала она матери Чхэён.

– Действительно, говори мне «ты», – дружелюбно предложила мать Чуи.

Мать Чхэён смущенно улыбнулась:

– Мне привычнее обращаться к другим на «вы». Люди легко переходят на «ты», а я не могу, даже если человек младше. Но вы, конечно, обращайтесь ко мне, как вам удобнее.

– Тебе мешает хорошее воспитание. Вот меня никто не воспитывал, так что и проблем в общении не возникает, – игриво заметила госпожа Со.

Она рассчитывала, что женщины рассмеются, однако ошиблась. Да ей и самой было не так уж смешно. Если откровенно, ей было горько. Родись она в доме чуть побогаче, люби ее мать чуть сильнее, сейчас у нее была бы другая жизнь. Мать оплачивала обучение старшей сестры и младших братьев, но на нее, вторую дочь, денег у нее не нашлось, и будущая госпожа Со поступила не в тот университет, о котором мечтала, а в скромный вуз, где ей предложили стипендию. Однажды она спросила мать, почему та так мало о ней заботилась, и мать ответила, что всегда знала: ее вторая дочь в состоянии позаботиться о себе сама. Будущую госпожу Со ответ не устроил, и мать, вздохнув, сказала: «Станешь матерью – поймешь». Однако и рождение Анбина не примирило госпожу Со с прошлым. Пусть она могла о себе позаботиться, разве она не заслуживала чуть больше родительского тепла? Госпожа Со считала, что делала для родной семьи больше, чем сделала бы любая другая дочь. Это она всегда исполняла роль старшей, а вовсе не ее легкомысленная сестра-эгоистка. Это она трудилась наравне с матерью, когда пришлось закрыть магазин отца и для семьи настали тяжелые времена. Она была не только дочерью, но и верным товарищем, на которого мать могла положиться. Из-за этого было еще больнее. Ей казалось, что ее предали, она тяжело переживала и в конце концов отдалилась ото всех… Позабыв о своих собеседницах, госпожа Со грустно вздохнула. К счастью, женщины, увлеченно обсуждавшие сценарий Семина, ничего не заметили.

– Как он смог это придумать? – Теперь над сценарием склонилась мать Чуи.

Госпожа Со пожалела, что назначила им встречу. Для матери Чхэён было естественным не понимать простейших вещей, но мать Чуи была совсем другой, и если она продолжала восхищаться Семином, значит, у нее была определенная цель.

– Он всего лишь немного изменил уже написанный текст, что в этом сложного? – в голосе госпожи Со звучало неприкрытое раздражение.

Закипел суп, стоявший на встроенной в стол плите. Госпожа Со достала несколько ребрышек и передала наполненные тарелки. Она очень надеялась, что хотя бы еда заставит их замолчать.

Однако мать Чхэён не унималась:

– Вы ошибаетесь. Многое придумал он сам. Я специально сравнила с книгой. Сейчас, подождите минутку. – Она послюнявила палец, прежде чем листать сценарий. – Вот, смотрите.

Наполеон. Молли, любовь моя!

Молли. Отстань! Все утро делал вид, будто меня не знаешь!

Наполеон. Но я же тут главный, должен держать лицо перед товарищами! Постарайся меня понять!

Молли. Мне все равно! Отстань! От-ва-ли!

Наполеон. От Вали? От какой Вали? Для меня существует только моя детка Молли.

Молли. Кстати, дорогой, а если у нас родится ребенок, он будет жеребенком или поросенком? А может, жересенком? Поробенком?

Наполеон (про себя). Размечталась. Я подберу себе хорошенькую свиноматку, в детях вождя должна течь чистая кровь.

– Этот диалог и заставил меня свериться с книгой, потому что я такого не помнила. И точно, в «Скотном дворе» ничего похожего нет, даже тема не поднимается. По-моему, очень смешно получилось: «Отвали – от какой Вали?», – захихикала мать Чхэён.

Это переходило границы разумного. Мать Чхэён совершенно не знала меры.

– Ты считаешь, что это смешно? Маленький бесстыдник!

– А мне понравилось про жересёнка и поробёнка, ловко придумано.

– Да, очень. И это тоже сочинил он сам.

Женщины со смехом продолжали разговор, пропустив мимо ушей восклицание госпожи Со. Та разве что не кипела от злости. Вчера вечером она тоже прочла сценарий Семина, а затем выпила несколько бутылок пива. Она даже не ответила старшей сестре, когда та позвонила: госпожа Со чувствовала себя настолько несчастной, что не хотела ни с кем разговаривать. Сценарий был не просто хорошо написан – Семин придумал неповторимый голос для каждого персонажа, где-то сократил, где-то дополнил сюжет, да так умело, что не нарушил ни общего хода действия, ни смысла книги. Приходилось признать: для Анбина такая задача была бы невыполнимой. Но одно дело – предаваться размышлениям в одиночку, и другое – слышать, что остальные думают так же. Госпожа Со глотнула холодной воды и внутренне себя одернула. С тех пор, как сценарий попал ей в руки, она чувствовала себя словно спортсмен, у которого вырвали победу на финишной прямой. Но этому не бывать. Никогда. Она ни за что не проиграет.

– Вы слишком к нему добры. У него полно орфографических ошибок, у меня глаза разболелись, пока читала, – госпожа Со постаралась говорить безразлично, но ничего не получилось, слова прозвучали резко, как хлыст.

– А я ничего не заметила. Кстати, Анбин получил роль коня-тяжеловоза, верно?

– Ого, Боксера? Одна из главных ролей!

Обе женщины выжидающе смотрели на госпожу Со.

– Скажете тоже, одна из главных. Давайте уже есть, суп выкипает.

Госпожа Со наконец достала ребрышко и для себя. В то же мгновение дверь столовой раскрылась, и вошли мужчина и двое женщин. Одна из них была сравнительно молода, вторая раза в два старше, а мужчина выглядел совсем древним. Госпожа Со замечала их несколько раз на улицах, и всякий раз, проходя мимо, чувствовала необъяснимое напряжение. Рядом с другими людьми она ничего похожего не ощущала, но эту троицу как будто окружало что-то зловещее, способное ей навредить. Вошедшие заняли столик в углу и заказали кровяную похлебку; со своего места госпожа Со хорошо их видела. Для обеда время было уже позднее, для ужина еще слишком рано.

– Прочтите этот диалог, – протянула ей сценарий мать Чхэён.

Наполеон. Без тебя ферма бы не справилась.

Боксер. Я всего лишь делаю свое дело.

Наполеон. Твоя скромность выше всяких похвал.

Боксер. Вы слишком добры. Мне стыдно за то, что я долго сплю. Буду вставать еще раньше и работать еще упорнее.

– Все сцены с Боксером очень трогательные и производят большое впечатление. Кстати, этого диалога тоже нет в книге.

Госпожа Со знала об этом и сама. Причина, по которой Семин вставил диалог, казалась ей очевидной: он хотел, чтобы Анбин в роли Боксера на сцене как можно чаще преклонялся перед ним, выбравшим роль Наполеона. Хитрый маленький мерзавец. Но она этого не допустит. Анбин не станет играть Боксера. Госпожа Со достала смартфон и украдкой, чтобы никто не заметил, набрала сообщение Пак Семину: «Позвони, пожалуйста, нам надо поговорить». Нет, так он вообразит, что она просит об одолжении. Госпожа Со стерла написанное и набрала новый текст: «Мне надо кое-что тебе сказать. Позвони». Результат опять ее не устроил, но ничего лучше в голову не приходило. Со смутной тревогой она отправила сообщение.

– Чуть не забыла! Приглашение в загородный дом отменяется, – объявила мать Чуи. – Дочь заупрямилась, хочет собрать на день рождения всех одноклассников. А так как времени на репетиции мало, предлагаю совместить. Я сниму зал неподалеку, устроим праздничный обед, а после обеда там же порепетируем.

На столик, за которым сидели старик и двое женщин, официант поставил плошки с заказанной похлебкой. Трое помолились и приступили к еде. Видеть их жующими и глотающими пищу было непередаваемо странно – они выглядели не от мира сего, почти фантастично. Госпожа Со старалась не смотреть, но взгляд вновь и вновь возвращался к их столику. Пожилая женщина вдруг отложила ложку и, повернувшись, посмотрела прямо на госпожу Со. Их глаза встретились, и госпожа Со невольно дернула головой, отводя взгляд.

Завибрировал смартфон, лежавший у нее на коленях: звонил Семин. Она поднялась и торопливо вышла на улицу.

– Слушаю.

* * *

Иоанн, прошлой ночью мне приснился сон. Очень странный сон. А может, я вовсе не спала, и меня посетило видение? Когда открыла глаза, он не стерся из памяти, я помню все от начала до конца, будто посмотрела кино.

Мне снилось убежище «банды верных», чьи злодеяния потрясли страну – то самое убежище, в котором была печь для сжигания трупов. С тех пор прошло более сорока лет, это случилось до нашего рождения. Все знают об этом ужасном деле: бандитам удалось раздобыть список самых богатых клиентов одного из дорогих магазинов, преступники похищали людей из списка, убивали их, а тела сжигали[10]10
  Вымышленное преступление, близко описывающее известное в криминальной истории Южной Кореи дело «банды августейшего» (지존파; «августейший» – кличка главаря банды), в 1993–1994 гг. совершившей несколько изнасилований и убийств, однако не успевшей приступить к реализации плана похищения богатых людей из имевшегося у них списка. Для своих целей бандиты создали «фабрику», где находились инсинератор и камера заключения.


[Закрыть].

Так вот, во сне я очутилась в их логове. За решеткой было пять человек, а шестеро бандитов сидели в ряд перед тюремной клеткой. Бестелесная, я наблюдала, плывя над ними по воздуху. О нет, эти сцены оживают перед глазами, словно я нажала кнопку повтора… Я не хочу видеть, я закрываю глаза, но это не помогает…

Посередине зарешеченной камеры стоят четыре стула, и пятеро человек обходят их по кругу. Я вижу среди них твоих отца и мать – моих крестных, они еще совсем молоды. Маленький мальчик, который идет между ними, должно быть, твой старший брат. Кружа вокруг стульев, люди поют детскую песенку: «Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, ну-ка, посторонись, дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, велика поберегись…» Самый молодой из бандитов поднимает руку и кричит: «Стоп!» Люди в камере занимают стулья, но одному пожилому мужчине не хватает места. Бандиты вытаскивают его из камеры, открывают дверцу печи – печь находится рядом – и бросают мужчину в огонь.

Двое сообщников поднимаются по каменной лестнице, и я следую за ними. Оказывается, до сих пор мы находились в огромном подземном подвале, а снаружи это обычный дом. Вышедшие во двор бандиты как ни в чем не бывало разводят огонь и жарят кусочки свинины. Им даже хватает духу позвать проходящих мимо сельчан присоединиться к трапезе. Запахом жареной свинины они перебивают запах сжигаемой человеческой плоти.

Я возвращаюсь вниз. Видимо, успел пройти еще один раунд – теперь в камере всего два стула и трое заключенных. Крестный, крестная и твой брат ходят вокруг стульев. Когда бандит подает знак, мальчик не успевает занять место. Крестный и крестная, усевшиеся на стулья, смотрят друг на друга в шоке, отказываясь понять, что именно произошло. Бандиты хватают мальчика – ему не больше шести – и швыряют в печь. На лицах убийц нет ни малейшего сожаления или сомнения.

На этом кошмар прервался. Ты очень мало говорил о том трагичном дне, когда погиб твой брат, а отцу и матери удалось выжить, но ты считал гибель брата событием, с которого начинается отсчет времени до Судного дня, и рассказанная тобой история во сне обросла чудовищными подробностями. Теперь я понимаю, почему за все тридцать лет ни разу не видела, чтобы крестный и крестная весело рассмеялись или, напротив, разгневались: им довелось ступить в царство смерти. Вернуться сквозь узкую брешь они смогли только потому, что скинули с себя весь ворох человеческих эмоций.

Из ваших рассказов мне известно, что было дальше. Крестный и крестная выжили, но жизнь их была разбита вдребезги. Они перестали ходить в церковь и погрузились в дурман. Каждый из них ненавидел себя, потому что не умер вместо сына, но в пьяном или наркотическом угаре можно было перекладывать вину друг на друга. И они это делали. Если бы все случилось, как в моем сне, можно было бы сказать, что каждый желал, чтобы на стульях остались он сам и твой брат. На пагубные увлечения они истратили все имевшиеся у них немалые деньги и в конце концов решили покончить с собой.

Но в то утро, когда они легли бок о бок и, вдыхая угарный газ, оказались на пороге смерти, им явился сам Иегова. Он вознес крестную мать на небеса, и она собственными глазами увидела Судный день. Увидела, как будут вознесены избранные, и как всепожирающий огонь уничтожит тех, кто остался. И Господь ей сказал: «Отворю твое иссохшее чрево, и умерший сын вернется. С тебя начнется спасение избранных».

Так и сбылось. В сорок пять лет мать родила тебя. В твоем теле вернулся в мир умерший брат. Ты получил его знания и его память: хотя никто об этом не упоминал, ты знал, что в пятилетнем возрасте брат нашел в зоопарке у загона со слоном потерянную кем-то туфлю, знал, что в первый день в детском саду брат заметил почти оторванную пуговицу на красном пальто приятеля… И, конечно, внешне ты был копией брата. Только на твоей правой руке было шесть пальцев.

До шести лет твоя жизнь в точности повторяла жизнь брата. Но в начале осени, когда ты достиг возраста, в котором погиб старший брат, все изменилось. Хотя никто тебя не заставлял, ты избрал путь аскета. Крестная неизменно подчеркивала, что это был твой собственный выбор, что никто на тебя не давил. «Я проснулась на рассвете, чтобы вознести молитву, и увидела коленопреклоненного Иоанна, – говорила она. – Он так усердно молился, что по лицу струился пот. Так все и началось». Я помню, как рассказывая эту историю, крестная с прищуром изучала мое лицо, проверяя, верю ли я ее словам.

Я старалась, чтобы лицо не выдавало сомнений, но на самом деле не верила. В речах крестной всегда было много бессмыслицы, но история с перерождением старшего брата казалась мне самой нелепой и с каждым разом звучала только абсурднее. О, нет, конечно, сейчас я верю. Разумеется, верю. Ты подтвердил, что так все и было, поэтому не осталось причин сомневаться. Когда я спросила, правда ли это, ты ответил, что каждую ночь чувствуешь невыносимую боль, словно огонь пожирает тело и плавит кости. Ты сказал, что ложась в постель, оказываешься в печи «банды верных». Но ты никогда не винил Бога за посланные страдания. Боль ты называл благословением, которое говорит об избранности и позволяет сохранять веру в восхищение на небеса. Ты хотел, как Христос, принять мученическую смерть, исполняя волю Всевышнего.

Ах, Иоанн. Подумать только, мученическая смерть. Все это мне сейчас отвратительно. Отвратителен ты, говоривший таким обыденным тоном, будто мучения в порядке вещей, отвратительная я сама, слушавшая тебя с благоговением… Каждый день мы обсуждали мученичество, восхищение, конец света, словно все это совершенно нормально. Ты учишь, что Иегова не создавал ад, но ты ошибаешься. Время за теми разговорами было именно адом. Теперь я понимаю, что твое учение просто-напросто противоречит логике. Не может быть рая, если нет ада, потому что у всего есть своя противоположность. И мы пребываем в аду. Мы намеренно в нем остаемся, ради мечты о небесах. Беспредельно, отчаянно, яростно мечтать о небесах можно только из ада. Разве я не права?

Иоанн… Признаюсь, меня обуревают сомнения. Я больше не знаю, верю ли я в Иегову. Ему ли я бессчетное количество раз клялась в вечной любви и преданности? Или я верила и служила только тебе? Может, ради тебя одного я старалась все тридцать лет? Твои мысли всегда обращены к Всевышнему, и потому я могла ошибиться и принять свои страхи и чувства за поиски Бога.

Подожди минутку, кто-то идет. Судя по тому, как осторожно ступают, это крадется крестная. Мне надо говорить тише. В последние дни она не спускает с меня глаз. Она видела, что мне стало нехорошо, когда я заглянула в холодильник. Конечно, я сказала, что у меня простое расстройство желудка. Ни за что не признаюсь, что беременна – я очень хорошо помню, как она заставляла женщин делать аборты, говоря, что тело будет слишком тяжелым для восхищения.

Я не хочу ложиться спать. Если бы ты был рядом со мной, я могла бы днями и ночами переубеждать тебя, но… Крестная, это вы?.. Нет, я не закрывалась, наверное, дверь как-то сама… Сейчас открою… Уже так поздно, почему вы еще не спите?

* * *

Пак Хечжон рассматривала стеклянный стаканчик, наполненный сочжу. Бутылку она нашла примерно час назад в письменном столе Семина. Иногда от заснувшего сына пахло спиртным, но она ничего не предпринимала. Ей даже в голову не приходило его допрашивать. Она сама начала пить, когда ей не исполнилось и девяти. Не только пить, но и курить – в их доме всегда было полно алкоголя и сигарет. Мать знала, что дочь покуривает и прикладывается к бутылке, но делала вид, что ничего не замечает. Точно так же она поступала, когда у дочери на запястьях появлялись порезы. Если говорить начистоту, она игнорировала практически все, связанное с младшей дочерью. В детстве Пак Хечжон часто гадала, какой была бы их жизнь, если бы старшая сестра не болела.

Она сидела на полу, поджав ноги, и разглядывала стоящий рядом стаканчик. Через какое-то время внутри него появился дом отчима. Красивый сад, где по утрам пели птицы. Мать, которая днем носила спортивный костюм и постоянно заходила в комнату сестры, а перед приходом отца надевала платье и делала макияж. Маленькая Пак Хечжон, по вечерам выпускавшая карпов в садовый пруд, а утром приходившая посмотреть на дохлых рыб со вспоротым брюхом – результатом охоты бездомных кошек. Комната с арочными окнами, выходившими в сад – в такой могла бы жить сказочная принцесса. И снова Пак Хечжон, закрывшаяся в комнате, делающая записи в дневнике, записи, в которых нет местоимения «я». «Она читала книгу. Она опять себя поранила. Сегодня ей снилось, как она поджигает дом…»

Ей хотелось остановить поток образов. Для этого надо было всего лишь осушить стаканчик, но она не могла пошевелиться. При мысли о доме отчима она становилась беспомощной. Пак Хечжон сосредоточилась на кончиках пальцев, и пальцы не сразу, но послушались. Она протянула руку, взяла стаканчик и залпом выпила содержимое. Вкус показался не таким, как обычно. Сочжу, которое пьет ее сын. Сочжу, которое пьет ее одиннадцатилетний сын. Она опрокинула в рот следующую порцию. Дохлый карп, плавающий вспоротым брюхом кверху. «Она смотрела и холодно думала о том, что хоть кто-то в этом мире растерзан вместе с ней». Пак Хечжон сделала несколько глотков прямо из бутылки. Ее сын пьет. Ее сын, который скоро ослепнет. Сколько он проживет?

Ей захотелось спать. Она прибавила звук на радио и телевизорах и улеглась на пол в гостиной. Громогласное пение и взрывы смеха накрыли ее одеялом, но сон не пришел. Она перевернулась на живот и оказалась на полу гостиной в доме отчима. Крепко зажмурилась, но отчим уже вошел в комнату и приближался к ней. Пак Хечжон вскочила. Ей не избавиться от видений, если она останется здесь. Надо уйти, куда угодно. Из новой бутылки она долила сочжу в бутылку сына и положила ее на прежнее место в ящик стола.

Плана у нее не было. Выйдя из дома, она прошла мимо метро и направилась в огромный дисконт-центр. Взяв корзину, спустилась в подземный этаж, где продавались продукты. Решила было купить скумбрию, но, когда выбирала, вспомнила, как Семин спрашивал, существует ли скумбрия-альбинос, положила рыбу обратно в холодильник и взяла пакет с рыбой-саблей.

Выйдя из магазина с покупками, она опять прошла мимо метро, мимо школы и дальше, пока не оказалась у подножья невысокого треугольного холма. Многоэтажные здания не так давно построенного жилого комплекса осаждали холм со всех сторон. По какой-то причине холм не тронули при застройке, и теперь казалось, будто кто-то огромный припал к земле, не в силах выносить неприязнь взиравших на него многоэтажек. На вершине холма находился тот самый заброшенный дом, где были убиты двое школьников. Земельный участок недалеко от дома когда-то обрабатывался, а теперь был усеян мусором. Пак Хечжон впервые поднялась на холм, когда год назад приехала сюда в поисках новой квартиры. На ум пришло сравнение с легкими. Не только потому, что очертания холма по форме напоминали органы дыхания в анатомическом разрезе грудной клетки: после осмотра квартиры в сопровождении агента по недвижимости и госпожи Со она свободно вздохнула, лишь когда поднялась на его вершину.

В первые недели после переезда она приходила к заброшенному дому почти каждый день. Ее влекла тишина, заполнявшая старое здание. Обычно Пак Хечжон тишину переносила с огромным трудом, но здесь тишина была особенной. Чистая, беспримесная, она казалась аномальным явлением, возникшим как побочный эффект столкновения двух различных миров: реальности ярких новеньких многоэтажек и реальности уродливого старого дома.

Пак Хечжон поднялась на холм. Подъем был довольно крутым, и она тяжело дышала. Место преступления по-прежнему окружали полицейские ленты. Пак Хечжон осмотрелась: как она и ожидала, никого не было. Люди сюда и раньше редко заглядывали, а после того, как были убиты мальчики, перестали приходить даже днем.

Если не считать присутствия на следственном эксперименте, она тоже не приходила сюда с тех пор, как стало известно о совершенных убийствах. Оставаясь за воротами, Пак Хечжон заглянула во двор. Лучи предвечернего солнца отражались в острых осколках выбитых окон. Ее взгляд скользнул по траве и остановился у внутренней стороны ограды. Именно там лежал манекен во время следственного эксперимента. Она вспомнила, как мастер Квон, руки которого были скованы наручниками и связаны веревкой, сжимал горло куклы. Голос Семина, утверждавшего, что он знает, почему мастер Квон это сделал, наложился на воспоминание, точно голос рассказчика в фильме. Следом вспомнился разговор про грабителей, слезы Семина, его кулачок, ударяющий по спине…

Во двор с ограды прыгнула кошка. Пак Хечжон отвернулась. Это место больше не сможет дарить ей покой.

Она спустилась с холма. Прошла мимо садовых скульптур оленей и мимо фонтанчика. Пересекая игровую площадку на пути к дому, она увидела Семина. Он сидел на детской горке, вытянув ноги, и смотрел в небо. Пак Хечжон направилась к сыну. Он обернулся, увидел ее и снова посмотрел вверх.

– Мама, ты знаешь о восхищении? – он облизнул губы, словно испробовал последнее слово на вкус. – Это когда живых людей забирают на небеса. Мне сказали, такое случалось раньше, и скоро произойдет опять. Удивительно, правда?

– А кто сказал?

– Те женщины, что хотели передать нам счастливую весть.

– Ты опять с ними встречался?

– Нет, – ответил Семин, но его тон утверждал обратное.

– Не встречайся с ними. И больше никогда не пускай к нам в дом.

Семин посмотрел на мать, его лицо отвердело. Он смотрел на нее довольно долго, потом криво улыбнулся и отвел глаза. Скатившись с горки, он отряхнул брюки и направился к подъезду. Пак Хечжон следовала за ним, отставая на пять-шесть шагов.

Как только они зашли в квартиру, Семин поспешил на кухню, включил газ и достал упаковку рамёна.

– Давай, я сварю, – предложила она.

Семин преграждал путь к плите, и она легонько ткнула его локтем, чтобы подвинулся, однако Семин остался на том же месте. Тогда она открыла холодильник и достала небольшой контейнер с кимчи.

Семин вдруг недобро хохотнул:

– Я сегодня чуть не лопнул от смеха из-за Анбина. Вернее, из-за его матери.

Пак Хечжон молча достала ложку и положила на стол.

– Разговаривал с ней по телефону. Она сказала отдать Анбину роль Наполеона. Мою роль. Заставила поменяться.

Он снова хохотнул. Пак Хечжон выложила немного кимчи из пластикового контейнера на тарелку.

– Я не стал спорить. Так что сегодня еще поработаю над сценарием. Раз Боксера играть мне, надо придумать более подходящие для меня реплики. Интересно, все матери такие смешные?

Пак Хечжон ушла в комнату и сделала телевизор погромче. Семин больше ничего не сказал: лапша сварилась, и он сел за стол. Быстро расправившись с лапшой, выложил в оставшийся бульон уже готовый рис и стал поглощать так жадно, что поперхнулся и застучал себе по груди. Допив остатки бульона, он со стуком отложил ложку и позвал мать на кухню.

– Что такое инцест? – спросил он, повернувшись к ней.

Его острый взгляд говорил, что значение слова ему известно. Пак Хечжон опустила голову. Бутылка сочжу была не единственной вещью, которую она обнаружила в столе сына. Под бутылкой лежала пачка распечатанных на принтере листов; в текстах красной авторучкой кто-то подчеркнул отдельные фразы и предложения. Это были статьи про альбиносов. На верхнем листе выделенный фрагмент сообщал, что среди альбиносов много рожденных в результате инцеста. На другом несколько раз была обведена кружком фраза «охота на альбиносов». Пак Хечжон взглянула на сына. Теперь в его глазах полыхал гнев – гнев на мать, которая привела его в этот мир. Она давно знала, что однажды это случится: факт об альбиносах, рожденных в результате инцеста, рано или поздно станет известен Семину, и сын начнет задавать вопросы. Однако она не думала, что все произойдет именно так. Пламя в его глазах быстро тускнело, уступая место стыду. Ее сердце было готово разорваться на части. «Уж лучше бы он злился, – подумала она и сама ощутила растущую ярость. – Кто?! Кто так настойчиво старается?!» Вдруг она прижала руку к груди. Она знала, кто. Женщина, которой она впервые в жизни смогла открыться. Женщина, которая не бросала ее даже во время болезней, кормила с ложечки и нежно касалась горячего лба. Стоило ей вспомнить лицо госпожи Со, как ярость обратилась в шипящие угли, на которые щедро плеснули водой. Сердце заполнила тяжкая печаль.

Не поднимая головы, Семин ушел в свою комнату. Из шкафа в гостиной Пак Хечжон достала припрятанную бутылку абсента и глотнула крепкий напиток, даже не подумав разбавить. Тело послушно расслабилось. Не выпуская бутылку, она подошла к комнате сына. Глядя на закрытую дверь, прошептала: «Ты только мой. Больше ничей», а затем опять поднесла бутылку ко рту.

«Сегодня она поняла, что труднее всего выносить печаль. Гнев, отвращение, чувство, что тебя предали, в конце концов изживают себя и исчезают, но печаль, приходящая вслед за ними, остается навечно. Она хочет знать, зачем та, другая, все это делает. Чем она и ее сын заслужили все это. Она боится. Она слаба, слишком слаба. Слаба в самой последней степени, когда нет другого выхода, кроме как превратиться в чудовище. Она боится, что превращение неизбежно».