Текст книги "Ночь пяти псов"

Опять отвлеклась. О чем же я говорила?.. Ах, верно, рассказывала о том дне. Крупными хлопьями валил снег, мое лицо распухло, ноги окоченели, я не могла больше стоять и собралась отойти от окна. Помню, подумала, как славно было бы погреться у камина, читая «Маленькую принцессу», но в тот момент ворота открылись, и во двор вошли трое: мужчина, женщина и мальчик, державшийся на два-три шага позади взрослых.

Я смотрела с раскрытым от изумления ртом: над головой мальчика был отчетливо виден сияющий круг. Сначала я подумала, что виновата влага, оставшаяся в глазах, потерла их рукавом, но ореол не исчез – ты был похож на изображения Иисуса или Будды в религиозных календарях.

Я бросилась к входу и распахнула дверь. Встряхивая головой и топая ногами, ты счищал с себя снег; услышав, как открывается дверь, ты повернулся ко мне. Ореола уже не было. Наши взгляды встретились, и в твоих глазах я увидела свое отражение. Никогда раньше я не была такой красивой, какой увидела себя в твоих глазах.

С того дня ты жил вместе с нами. Спал в общей спальне, ел за общим столом, но, как я говорила, не был одним из нас – просто твои родители получили работу в приюте. Но даже если бы ты оказался круглым сиротой, для меня ты все равно был бы особенным: пусть всего лишь на миг, но я видела нимб над твоей головой.

С твоим появлением моя жизнь изменилась. По утрам я любила поспать подольше и не успевала умыться до завтрака, но теперь просыпалась первой, приводила себя в порядок, даже причесывалась перед тем, как сесть за стол. Вела себя примерно, больше не пререкалась со взрослыми и не огрызалась на чужие слова.

Я не заставляла себя меняться – все улучшалось само по себе. Наша мрачная обитель, где предыдущие девять лет я жила, не чувствуя человеческого тепла, но ощущая лишь холод и одиночество, неожиданно стала уютной. Меня больше не злил слабый напор воды в душе, не раздражала скрипучая железная кровать, не вызывала отвращение дорога в школу, по которой мы ходили строем, из-за чего все посторонние сразу понимали, что мы из приюта. Даже постылая молитва перед едой приносила теперь удовольствие, что уж говорить обо всем остальном. До сих пор помню те строки: «Хлеб есть небо. Как небо не принадлежит никому одному, так и хлеб должен быть разделен между всеми»[5]5
  Стихотворение известного южнокорейского поэта Ким Чиха, которое часто произносили перед едой, как молитву благодарения.


[Закрыть].

Я помню, как впервые сев за наш стол и услышав молитву, ты пробормотал, что она очень красива. Как только ты это сказал, рот мой словно наполнился сладостью. Позже я не раз размышляла, не испытываешь ли ты похожее чувство, когда произносишь слово «красивый». Иначе зачем использовать его так часто? Для тебя красивыми были не только действительно красивые вещи – так ты называл и те, которые были полной противоположностью красоте. Красивыми ты считал и молитву, и сборник нот, и математическую формулу на доске, и даже расписание занятий в новом семестре.

О чем я говорила до этого?.. Ах, да, о молитве. Я рассказывала о молитве, которую мы читали перед едой, и опять отвлеклась. Ты назвал ее красивой, и я не возразила, потому что это был ты, но сама я ее не любила. Особенно, когда произносила ее в Рождество перед незнакомцами, наряженными в костюмы Санта-Клаусов и приносившими большие мешки с подарками – каждый раз мне казалось, что я выпрашиваю подарок, и мое лицо пылало от стыда. Однажды я сказала об этом директору приюта, и он отчитал меня за скверные мысли, но я и сейчас думаю точно так же. Эта молитва подходит только тем, у кого много еды, и есть, чем делиться с другими. Но мы, сироты, не могли ничем поделиться. Нас содержали за счет налогов и благотворительности, которых едва хватало для выживания. Разве такая молитва в наших устах не звучала нелепо?.. Но все это стало неважно, когда в моей жизни появился ты. Мой прежний черно-белый мир расцвел разноцветными красками, и теперь мне не было дела до глупой молитвы.

Я хотела быть рядом с тобой, совсем близко. Так, чтобы слышать твое дыхание, чувствовать твой запах. Но я не могла этого сделать. Хотя ты был старше всего на год, приблизиться к тебе было труднее, чем к взрослым. Ты во всем отличался от остальных детей: иначе смотрел, говорил и поступал по-другому. Меня это не удивляло – будь ты обычным, нимб не засиял бы над твоей головой. С тех пор я его больше не видела, но ни разу не усомнилась, ни разу не подумала о возможном обмане зрения. Даже ребенком я понимала, что ты из тех, кто превыше всего ставит поиски истины. Маленький святой, встающий на заре, часами преклоняющий колени в молитве, не прикасающийся к мясу, сторонящийся всего грязного и дурного.

Да, ты был похож на Иисуса или Будду, какими их можно представить в детстве. Поэтому я думала, что ты не тот, кто должен мне нравиться, как могут нравиться другие мальчики, а тот, кому следует поклоняться и кого следует боготворить. Если бы не один случай, не выражение твоих глаз, я бы, наверное, так никогда с тобой и не заговорила. В тот день нам устроили медицинский осмотр. Когда дети увидели, что на правой руке у тебя шесть пальцев, началась настоящая травля: все они находили твою особенность отвратительной. Я никогда не смогу забыть, каким печальным стало твое лицо. Не успев подумать, я подошла к тебе и накрыла твою шестипалую ладонь своими руками. Я всего лишь хотела прогнать печаль с твоего лица, но в тот самый момент почувствовала, как в груди у меня потеплело и начало что-то таять. Вся моя скорбь, вся скорбь ребенка, оставшегося без родителей, вся полностью, без остатка – о, Боже! – вся она растаяла, словно масло на теплом хлебе. И тогда я поняла. Поняла, что шесть пальцев на твоей руке – не уродство, а знак исключительности. Поняла, что ты действительно такой же, как Иисус или Будда.

Я знала, что не ошиблась. Когда заболела и лежала с высокой температурой целых три дня подряд, ни одно лекарство не помогало, и было так плохо, что казалось, смерть совсем близко, я из последних сил добралась до комнаты, где ты спал вместе с другими мальчиками. Я приложила твою руку к своей пылающей голове, и жар скоро ушел. Я настолько глубоко верила, что твое прикосновение меня исцелит, что действительно произошло чудо. Вера меня спасла.

Не подумай, что я легковерная. Сколько себя помню, я все анализировала и подвергала сомнению. Взрослые либо считали меня ребенком со скверными мыслями, либо хвалили за недетский ум. Первых было гораздо больше. История с молитвой подтверждает мои наклонности – какой другой девятилетний ребенок станет так долго раздумывать над обычным стишком? Но если в таких людях, как я, что-то надломится, крушение неизбежно. Мы не можем измениться частично – только полностью и бесповоротно. С твоим появлением я забыла о логике. В твоих словах я ни разу не усомнилась. Окончательное крушение случилось в ту ночь, когда я в горячке стояла перед твоей кроватью: я раз и навсегда отбросила любое недоверие и к тебе, и к твоему богу Иегове.

Как ты думаешь, для Семина все произойдет точно так же? Он переживет то же, что и я? Он так сильно напоминает меня в детстве. Я видела, как сужаются и расширяются его глаза, когда он слушал меня, не пропуская ни слова. Наблюдая за ним, я вспомнила, как ты однажды сказал: «Не ты выбрала меня, но я выбрал тебя, Есфирь».

Знал ли ты, что, если надломить человека с моим складом ума, полное крушение неизбежно? Не этим ли объясняется твой выбор? Не этим ли объясняется и твой выбор Семина?

Стоило подумать о Семине, и заболело сердце. Я пообещала мальчику, что вернусь. Времени слишком мало, надо поскорее ему рассказать, пусть не все, но хотя бы часть. Как же тяжело на сердце… Не буду скрывать, я чувствую вину из-за того, что придется втянуть Семина… Да, знаю, знаю, это нечестивое чувство, когда речь о промысле Божьем. Знаю… И все равно ощущаю вину… А все из-за тебя! Да, Иоанн, из-за тебя. Из-за того, каким ты предстал на следственном эксперименте.

Я нахожусь рядом с тобой тридцать лет. За все эти годы ты ни разу не усомнился, тебя всегда переполняли любовь и вера. Когда ты сказал, что не являешься мессией, я не могла поверить: мессией не мог быть никто другой. Но… Ах, Иоанн, прости меня. Мне страшно это произносить, и все же не могу не сказать. Когда они проводили следственный эксперимент, ты… – о, Боже! – ты не был прежним Иоанном. Я видела, что ты сомневаешься. Это было так неправильно, так неправильно и страшно! Вера Иоанна незыблема. Мне хотелось думать, что усомнилась я сама и вижу в тебе лишь отражение собственного неверия. Но это не было правдой – сомневался именно ты. Я слишком хорошо тебя знаю, все эти тридцать лет для меня не существовало никого другого. Я увидела тебя, когда мне исполнилось девять, и с тех пор не сводила с тебя глаз.

Что же случилось? Что заставило тебя, твердого как камень, дрогнуть, когда нас разлучили? Почему ты не хочешь, чтобы мы навещали тебя в тюрьме? Мы приходили уже пять раз, но тебя не увидели. Я и сегодня пыталась, и опять без успеха. Почему ты отказываешь даже в тюремном свидании?

Я запуталась. Но времени на раздумья не остается – мы ведь знаем, что конец близок. Я должна покончить с любой неуверенностью, поэтому и записываю свои рассказы на диктофон. Думаю, если упорядочить воспоминания, в них отыщется ключ к пониманию – пониманию того, что с тобой происходит. Есть и еще причина, может, более важная: нашу историю обязательно должен узнать один человек.

Этот человек – наш ребенок. Ты удивлен? Да, Иоанн, я беременна…

Устала. Голова налита свинцом, даже думать больно. Мне надо прилечь. Как только я закрываю глаза, вижу день нашей первой встречи. Густые хлопья снега… Застывшее время… Я стою у окна… Не двигаюсь с места, плачу. Сквозь оконные щели в комнату проникает холодный ветер, руки и ноги стынут, но я не могу оставить свой пост. Кто-то должен прийти, пусть даже не мать и отец…

Я сразу подумала, что в моей жизни появился кто-то особенный. Но, знаешь, я немного слукавила. Я ведь не собиралась отходить от окна. Только твое появление позволило мне это сделать. Если молить о дожде до тех пор, пока не начнется дождь, мольба не будет напрасной.

Засыпаю… Надо заканчивать… Снег… Я из последних сил бреду по ледяному полу в твою комнату… Я выбрал тебя, Есфирь… Снег валит густыми хлопьями… Вера твоя спасла тебя, иди с миром[6]6
  Лк. 7:50.


[Закрыть]… Аминь.

Глава 4
Скотный двор

После уроков дети разбежались по домам, и в школьных коридорах стало совсем тихо. Пак Хечжон стояла у окна, разглядывая пустую спортивную площадку. Ей вдруг показалось, что где-то негромко капает вода: кап, кап, кап. Тишина угнетала. Когда вокруг все стихало, любой слабый звук приковывал внимание и заставлял следовать за собой, всякий раз приводя ее в дом отчима, который она мысленно сравнивала с хижиной на дне песчаной ямы из «Женщины в песках» Кобо Абэ – той самой хижиной, откуда персонаж романа не мог выбраться, как бы ни старался. В книге мужчина однажды спросил женщину, почему ей не хочется свободно уходить из дома, чтобы хотя бы погулять, а та глухим монотонным голосом ответила, что раньше она гуляла, но это ее только утомляло. Делая шаг к окну, Пак Хечжон еле слышно повторила слова женщины из книги: «Я гуляла».

– Извините, что заставила долго ждать. С началом семестра так много дел! – Классная руководительница остановилась в трех-четырех шагах от Пак Хечжон, держа в каждой руке по баночке с соком.

Обернувшись, Пак Хечжон почувствовала головокружение и пошатнулась.

– Вам нехорошо?

Учительница поставила баночки на парту, выдвинула стул и предложила присесть. Пак Хечжон хотела ответить, что все в порядке, но слова словно застряли в горле. Она молча опустилась на стул. Несмотря на работающий кондиционер, ее лицо покрылось капельками пота.

Передавая бумажные платки, учительница спросила:

– Вы знаете, что у нас прошли выборы старосты класса?

Пак Хечжон кивнула. Выборы состоялись позавчера, в первый учебный день. Как и в прошлом семестре, Семин был одним из кандидатов. Вернувшись домой после школы, он возбужденно сообщил, что набрал целых два голоса. В первом семестре за него проголосовал только один человек – он сам. Сын весь вечер крутился подле нее, без конца вопрошая, кто же из класса мог за него проголосовать.

– Семин во многих отношениях одаренный ребенок. Он умен и очень хорошо пишет: на бумаге он излагает свои мысли так оригинально и стройно, что трудно поверить в авторство одиннадцатилетнего мальчика. Вот только… Меня беспокоит, что в его сочинениях много размышлений, нехарактерных для его возраста… Как будто внутри у него живет столетний старик… А пригласила я вас вот почему…

Пак Хечжон взглянула на доску за спиной учительницы. Желтым мелом была выведена тема сочинения этой недели: «Что делает меня счастливым?» Вернувшись после дополнительных занятий, Семин работал над сочинением всю прошлую ночь. Пак Хечжон не представляла, что он в нем написал. Она не читала ни его сочинений, ни его дневников. Ей стоило лишь открыть верхний ящик письменного стола, но она никогда туда не заглядывала. Конечно, она хотела знать, что происходит в голове сына, но подглядывать не желала. Ей было достаточно того, что показывал он сам, и к тому же какие-то вещи невозможно было не заметить. Однако сейчас ей стало любопытно. Действительно, что делает Семина счастливым? Что заставляет его сердце биться сильнее, что заставляет смеяться?

– Нашему классу выпало ставить спектакль для школьного фестиваля, и большинство ребят проголосовали за «Скотный двор». Это было предложение Семина, но никто об этом не знал. Я заранее спросила Семина, что было бы интересно поставить, но он не захотел отвечать при всех и сказал, что лучше напишет. Мне кажется, он считал, что ребята не поддержат его идею, если будут знать, что произведение предложил именно он, – учительница осторожно выбирала слова, не скрывая, что сложившаяся ситуация ее расстраивает.

Пак Хечжон отвела глаза от доски и внимательно посмотрела на учительницу. Та не ответила на ее взгляд, делая вид, что крайне заинтересована капельками влаги на баночке с соком.

– Я спросила Семина, почему он предлагает такую трудную книгу, и он ответил, что выбрал произведение, где найдутся персонажи для всех детей в классе. По-моему, очень хорошо, что он об этом подумал… Очень великодушно… Еще он сказал, что хочет сам написать сценарий, и я согласилась. Так вот, класс большинством голосов поддержал, но, боюсь, не все родители одобрят…

Пак Хечжон снова изучала доску. «Что делает меня счастливым?» Семин, заливающийся смехом перед телевизором. Семин с вишневым мороженым, зажмурившийся от удовольствия. Семин, не знающий, как лучше угодить гостям. Она подумала, что счастливые картины, которые вспыхивали перед ее внутренним взором, подошли бы и к теме «Что заставляет меня грустить?».

– Вероятно, возникнут некоторые возражения, но я намерена отстаивать решение класса. Хочу, чтобы вы это знали.

Зазвонил смартфон учительницы. Увидев имя на экране, она решительно сбросила звонок.

– Мне надо еще кое-что вам рассказать, – учительница запнулась и стала разглядывать свои ладони.

Пак Хечжон тоже посмотрела на ладони собеседницы. Указательные пальцы у той были длиннее безымянных. «Должно быть, гордый характер», – подумала Пак Хечжон. Однажды госпожа Со сказала, что характер и наклонности можно понять, взглянув на длину пальцев или понаблюдав за тем, как человек складывает руки. В тот день они сидели в баре на берегу реки Соянган. Госпожа Со попросила показать ладони и засмеялась, увидев, что безымянные пальцы у Пак Хечжон длиннее указательных: «А вы, оказывается, очень романтичная натура. Ради любви готовы на все, верно?» Пак Хечжон в ответ тоже рассмеялась, но не ответила. Она так старательно изображала веселье, что позже мышцы лица подергивало, как при судороге. Романтичная натура? Кто знает, возможно, она и выросла бы романтичной барышней, не будь в ее жизни матери, которая отправляла ее в комнату отчима ради оплаты счетов за лечение старшей сестры… Любуясь речным пейзажем, они с госпожой Со выпили слишком много спиртного. Глядя, как закат раскрашивает водную гладь множеством красок, захмелевшая госпожа Со пробормотала: «Совсем другой мир», а затем внезапно обняла ее и заплакала.

– Вчера на уроке дети рассказывали о вещах, которыми дорожат больше всего, и Семин показал перьевую ручку, которую получил от отца в подарок на последний день рождения. Семин сказал, что в будущем хочет работать с важными документами, и будет подписывать их именно этой ручкой. А после уроков оказалось, что ручка исчезла. Семин потребовал провести расследование.

Чтобы скрыть смущение, Пак Хечжон пониже наклонила голову. Перьевую ручку подарил Семину мастер Квон. Ее сын придумывал подобные вещи с тех пор, как пошел в детский сад, маскируя ложью пустующее место отца. В детском саду отец не приходил на праздники, потому что часто ездил в командировки по делам компании, затем отец некоторое время побыл художником, а в последние годы превратился в инженера, которого отправили работать за границу. Пак Хечжон бросила взгляд на доску. «Что делает меня счастливым?», а также «Что заставляет меня грустить?».

– Ручка обнаружилась у Анбина в мешке для сменной обуви, однако мальчик утверждал, что не знает, как она туда попала. Когда ручка нашлась, несколько детей сказали, что видели, как Семин без дела прохаживался у шкафчиков со сменкой. Семин отрицал. Проверить, кто говорит правду, мы не можем, так как около шкафчиков нет камеры наблюдения, но я подумала, что должна вам рассказать в любом случае…

Покинув здание школы, Пак Хечжон купила овощи и поспешила домой. Как только она открыла входную дверь, наружу вырвался звук включенного телевизора. Неся покупки на кухню, Пак Хечжон, к своему изумлению, увидела, что Семин дома, хотя в это время должен был заниматься на дополнительных курсах. Он лежал на диване в гостиной и даже не шевельнулся, когда она появилась. Поставив корзину с овощами у холодильника, Пак Хечжон подошла к сыну. Его лоб и переносица были расцарапаны ногтями. Прежде, чем она спросила, Семин сказал, что подрался, но не ответил, с кем. Она ушла на кухню и села прямо на пол, но Семин тут же ее позвал, и она вернулась к нему.

Семин некоторое время молча сверлил ее глазами, а потом спросил:

– Ты курила, когда была беременной?

– Нет.

– Может, употребляла наркотики?

Она покачала головой.

– Хорошо. Пусть эти придурки думают, что хотят.

Он как будто хотел сказать что-то еще, но передумал и ушел в свою комнату. Пак Хечжон села на кухонный пол, прислонившись к холодильнику. В спине отдавалась его вибрация. Ей хотелось надолго заснуть прямо здесь. Как было бы прекрасно заснуть и, проснувшись, увидеть, что Семин уже совсем взрослый, а она такая старая, что стареть дальше некуда.

Со слабым стуком завалилась на бок стоявшая рядом корзина. Пак Хечжон с трудом разомкнула глаза и занялась принесенными покупками. Она вынула из корзины шпинат, выдвинула камеру для овощей в холодильнике и увидела лежавшую там тыкву. Ту самую, которую сорвала у заброшенного дома в день следственного эксперимента. Пак Хечжон дотронулась до яркого плода и тут же почувствовала, как забилось сердце и на глаза навернулись слезы. Этот плод зрел на никому не нужной земле, предоставленный воле природы, без какого-либо ухода. Она достала тыкву из холодильника. Под действием внезапного прилива сил быстро очистила, натерла и стала готовить овощные оладьи. Муки стоило положить побольше – оладьи разваливались всякий раз, когда она их переворачивала. Поставив блюдо на стол, Пак Хечжон отправилась в комнату сына.

Открыв дверь, она вскрикнула. Семин лежал на кровати, сжимая горло обеими руками. Она бросилась к сыну.

Он тут же опустил руки и приподнялся на кровати:

– Мам, это просто упражнение.

Семин рассмеялся, но его лицо было слишком красным, а на шее остались следы.

Она беспомощно опустилась на край кровати.

– Просто упражнение, ты наверняка его знаешь.

Пак Хечжон не могла понять, обманывает он ее или говорит правду, и просто кивнула.

– Его советуют делать, когда падает настроение. Немного сожмешь, и становится лучше. Попробуй как-нибудь.

Она схватила сына за плечи и изо всех сил прижала к себе. Его тело было податливым, как влажный песок.

– А чем это пахнет? – спросил он, угрем высвобождаясь из материнских объятий.

Она за руку отвела его на кухню. Увидев блюдо на столе, Семин со смехом спросил, знает ли его мать, что в овощных оладьях должны быть не только овощи, но и тесто. Они сели рядом, словно за столик в поезде. Пак Хечжон взяла верхний оладушек, оторвала кусочек, подула, чтобы остудить, и положила сыну в рот. Жуя на ходу, Семин сбегал в свою комнату и вернулся с книгой. Это был «Скотный двор» Джорджа Оруэлла.

– Я пишу сценарий для спектакля по «Скотному двору». Классная руководительница согласилась, чтобы я попробовал, – сказал он, орудуя палочками для еды. – Все проголосовали «за», решив по названию, что это комедия. Никто из этих болванов книгу, естественно, не читал. Только и умеют, что выбирать старостой класса таких же болванов, как они сами.

Пак Хечжон не сводила глаз с сына. Однажды он сказал, что в жизни не хватает кнопки пропуска, которую можно было бы нажимать, когда становится слишком трудно – как при просмотре фильма, если хочешь пропустить сцену. Ему было тогда шесть лет. Приходило ли это в голову другим шестилеткам?

– Знаешь, почему я выбрал эту книгу? – Семин взялся было за следующий оладушек, но отложил палочки. – Потому что хочу, чтобы до них дошло, какие они болваны.

Пак Хечжон молчала.

– Анбин сказал, что хочет взять роль Боксера. Это конь-тяжеловоз из книжки, помнишь? Но Анбин подумал, что на сцене ему придется боксировать, идиот.

Губы Семина скривились в ухмылке, глаза сузились. Пак Хечжон больше всего не любила, когда лицо сына вот так искажалось злобой. Через секунду его глазные яблоки непроизвольно задвигались.

Положив руку ему на колено, Пак Хечжон подождала, пока пройдет приступ и спросила:

– Знаешь, какой вещий сон мне приснился, когда я была беременной?

Глаза Семина засветились весельем.

– Я видела, как по широкому заснеженному полю идет белый тигр. Огромный, прекрасный белый тигр.

– Белый тигр?

– Да. Огромный-преогромный и очень красивый.

– Огромный – это примерно какой?

Она развела руки в стороны и сказала, что тигр был в четыре раза больше.

– Всего в четыре?! Совсем недавно он был больше в семь раз! – засмеялся Семин.

Это был искренний, радостный смех. Смех обычного одиннадцатилетнего мальчика. Пак Хечжон заулыбалась в ответ.

– Ну как, теперь настроение получше?

– Я же говорю, мне все равно, что они обо мне думают.

Она ласково изучала исцарапанное лицо сына:

– Хочешь, устроим в субботу пикник? Я куплю твой любимый кимпап.

– Правда?

Время от времени мать с сыном запасались кимпапом и уезжали из города. Однако Семин, поначалу всегда увлеченный идеей прогулки и выбиравший, куда поехать, редко выходил из машины, стоило им добраться до места. Пусть Семин и привык к нежелательному вниманию, чувствовать, как на тебя глазеют все отдыхающие, было нелегко даже ему. Так что их так называемые пикники превращались в обычные поездки на автомобиле. Кимпап они тоже ели в машине. В прошлый день рождения Семин захотел пойти в парк развлечений, но в последний момент передумал, и они поехали к морю.

– Или, может, в этот раз сходим в парк развлечений? – спросила Пак Хечжон.

– Нет.

– Ты же хотел покататься на американских горках?

– Я уже катался на них в Эверленде[7]7
  Огромный парк развлечений в пригороде Сеула.


[Закрыть], ничего особенного.

– Когда?

– Недавно, – ответил Семин, и бросив на мать быстрый взгляд, добавил, – с Иоанном.

Опять мастер Квон. Пак Хечжон вспомнила, как Семин объявил, будто знает, почему мастер Квон убил мальчиков, и внутри у нее похолодело.

– Почему ты мне не сказал?

– Просто не сказал. – Семин несколько раз моргнул, поджал губы и уставился в потолок. – Почему ты не любишь Иоанна? Ты даже не знаешь, что он за человек.

Не ответив, Пак Хечжон подошла к газовой плите и стала выкладывать порциями на сковороду оставшееся жидкое тесто. Семин развернул стул, чтобы видеть мать. Она стояла к нему спиной, склонившись над сковородой, но чувствовала каждое его движение. В конце концов Семин взъерошил волосы, встал и направился в свою комнату.

– Семин! – поспешно окликнула она сына, подумав о том, как несколько минут назад он сжимал себе горло.

Неправильно, если он сейчас уйдет. Семин остановился, но она не знала, что сказать. Ей хотелось спросить, почему на уроке он солгал о перьевой ручке, которую подарил ему мастер Квон, но подумала, что вопрос прозвучит глупо.

Вместо этого она сказала:

– Помнишь, ты спрашивал, что бы я выбрала, если бы была волшебницей и могла навсегда избавиться от какой-нибудь вещи?

– А, когда рассказывал о Дэвиде Копперфилде.

Семин заметно оживился, и Пак Хечжон не решилась задать вопрос, от чего хотел бы избавиться он сам.

– Я некоторое время думала об этом…

Он перебил:

– Меня больше впечатляет не исчезновение статуи Свободы, а исчезновение денег из кармана перед носом грабителей. Хотя мне и кажется, что это глупый выход из ситуации.

– Глупый?

– Конечно. Можно было заставить исчезнуть грабителей – зачем опустошать собственные карманы? Если тебе по силам провернуть такое со статуей Свободы, избавиться от парочки грабителей должно быть проще простого.

Семин издал клокочущий звук, рассмеявшись поддельным смехом. Пак Хечжон повернулась к сковороде, на которой жарились оладьи. Тыква была ярче, чем тесто, но скоро она отдаст свой цвет.

– Я однажды тоже совершил кое-что магическое, – сказал подошедший сзади Семин, обнимая ее за талию. – Ну, не совсем магическое, но это было чем-то похоже на магию.

Она перевернула оладьи.

– И я выбрал избавиться от грабителей.

Семин говорил спокойно, но Пак Хечжон чувствовала, как напряглось его тело.

– От грабителей избавился я… А приговорили к смерти Иоанна…

Семин уткнулся лицом в ее спину и тихонько зашмыгал носом. Она обеими руками вцепилась в стол у плиты. Казалось, что внутри нее, задевая все внутренности, заворочалось огромное чудовище. Семин больше не сдерживал слез. Она понимала: если спросит сейчас, почему он плачет, сын ответит и расскажет абсолютно все. Но именно поэтому спросить не могла – не хотела знать. Семин перестал ее обнимать и стукнул кулачком по спине. Но и это не заставило ее обернуться. Он всхлипнул и ударил сильнее. Пак Хечжон не шевельнулась. Зарыдав во весь голос, Семин бросился в свою комнату. Услышав, как хлопнула дверь, она выключила плиту и направилась следом. Из-за закрытой двери донесся плач.

Она стояла, прислушиваясь. Через некоторое время ушла в спальню и достала початую бутылку водки, спрятанную в шкафу. Допив все без остатка, Пак Хечжон прилегла на кровать. Она закрыла глаза и попыталась переключить мысли на что-нибудь другое, словно переключала программы в телевизоре. Ей казалось, что с головы и по всему телу стекает что-то черное, густое и липкое, как смола.

* * *

«Пришли! На этот раз вдвоем. Женщина в синем и женщина в желтом. Нет, Есфирь и женщина в желтом», – тут же поправил себя Семин, распахнувший дверь.

– Я знал, что вы сдержите обещание.

Он пригласил их войти и для каждой достал домашние тапочки. Заглянув в спальню, увидел, что мать еще не проснулась. Он знал, что это не обычный сон. Скорее, побег от всего, который мать совершала время от времени. В полутемной спальне она могла пребывать в забытье по двенадцать часов кряду, а иногда и того дольше. Ожидая, когда мать очнется, Семин обычно смотрел телевизор и читал детские книжки, а если она долго не приходила в себя, брал что-нибудь почитать из ее книжного шкафа. Он читал ее книги примерно с пятилетнего возраста, и чем старше становился, тем внимательнее относился к тем отрывкам, которые мать пометила карандашом. Ему казалось, что в выделенных фразах спрятан ключ, который поможет понять ее сон, вовсе не являвшийся сном, однако и сотню книг спустя понять не получалось. Он убавил мощность работавшего кондиционера и вышел из спальни. Затем выключил телевизор в гостиной и радио на кухне. Есфирь и женщина в желтом терпеливо ждали, сидя на диване в гостиной.

– Мама спит.

– Тогда, может, поговорим на улице? – предложила Есфирь.

Семин взглянул в окно. Солнце еще не село, но уже можно было обойтись без очков и одежды с длинным рукавом.

– Хорошо.

Семин снова включил телевизор и радио и вслед за женщинами вышел из квартиры.

– Семин, ты плакал? Твои глаза… – протягивая руку к его лицу, спросила Есфирь, пока они ждали лифта.

Он отшатнулся и резко отвел ее руку. Его реакция изумила Есфирь, но руку она опустила. Семин и сам не ожидал от себя ничего подобного, и от замешательства даже не подумал, что стоило бы извиниться. Есфирь неловко улыбнулась и заправила за ухо прядь волос.

Они вышли на улицу и не сговариваясь направились к деревянным стульям под глицинией. Женщины устроились напротив Семина.

– Помолимся, – сказала женщина в желтом.

Не успел Семин ответить, как гостьи прижали руки к груди и прикрыли глаза. Секунду поколебавшись, он последовал их примеру.

– О, Господь, дающий ношу по силам нашим. В словах человеческих, что мы собираемся произнести, помоги Семину увидеть волю Иеговы. Помоги Семину принять ее. Во имя всех святых. Аминь.

– Аминь.

– Аминь.

Машинально произнеся: «Аминь» вслед за женщинами, Семин почувствовал себя так странно, как если бы перенесся в загадочную незнакомую страну. Он прикоснулся пальцем к губам, словно проверяя, не осталось ли на них изреченное слово.

– Помнишь, в прошлый раз мы обсуждали учение о творении и теорию эволюции? Надо бы завершить разговор, но у нас мало времени. Так что я больше не буду перечислять доказательства, а перейду сразу к выводам. Семин, мы должны всецело принять учение о творении. Лишь уверовав в бога-создателя, возможно принять и бога-разрушителя. Лишь уверовав в то, что мир сотворен божественной любовью, возможно принять истину о том, что уничтожение мира – это тоже любовь Иеговы.

– Подождите. Иегова – это имя Бога, верно? Того, кто создал рай и ад?

– Верно, что это имя Бога, однако наше учение не во всем совпадает с известным тебе. Мы верим, что Иегова создал рай, но также верим, что он не создавал ад. Из-за того, что наше учение не следует христианским догматам, нас притесняют, называя еретиками.

Женщина в желтом резко вскинула руку, прерывая Есфирь, но Семин успел заметить, как на слове «еретики» в глазах у той полыхнуло пламя. Он про себя повторил: «Еретики». Из маминых книг он узнал много необычных слов, но это слышал впервые.