Текст книги "Ночь пяти псов"

– Хорошо, но хватит об этом.

– Мам…

– Что?

– Ты спишь?

– Нет.

– Почему ты ни о чем не спрашиваешь?

– О чем я должна спросить?

– Ты не хочешь знать, куда я ходил в субботу?

– В субботу?

– После дня рождения Чуи.

– На дополнительные курсы.

– Ты же понимаешь, что это неправда.

Молчание.

– И понимаешь, что Анбин не брал мою перьевую ручку. Понимаешь, но ни о чем не спрашиваешь. Почему? Почему не хочешь знать, зачем я со– врал?

Молчание.

– Можно я сегодня посплю с тобой?

– Конечно.

– Как думаешь, в раю хорошо?

Молчание.

– Наверное, очень.

Молчание.

– Только… Вечная жизнь в раю … Мне кажется, это ужасно скучно. А тебе?

– Я тоже так думаю.

Молчание.

– Ну что, спим?

– Ага. А можно выключить телевизор?

– Он тебе мешает?

– Ну…

– Я сделаю совсем тихо.

– Не надо. Начну прислушиваться, будет только хуже.

Молчание.

– Мам.

– Что?

– Давай на ночь посильнее включим кондиционер.

– Тогда мы простудимся.

– Мы можем накрыться толстым одеялом и прижаться друг к другу.

Молчание.

– Было бы забавно.

Молчание.

– Мам, ты ведь знаешь про ночь пяти псов?

– Нет.

– Я прочел в твоей книге, а ты не знаешь? Ты даже подчеркнула отрывок!

– Не помню.

– В давние времена коренные австралийцы в холодные ночи спали, обнимая прирученных динго. Когда было прохладно – одного пса, когда похолоднее – двух, трех… Самые холодные ночи они называли «ночами пяти псов». Вспомнила?

– Ночь пяти псов…

– Ага, ночь пяти псов[21]21
  Книга, о которой говорит Семин, – это «Ружья, микробы и сталь» Джареда Даймонда.


[Закрыть].

Глава 8
Спектакль

Напевая под нос, муж выбирал, что надеть. Много лет назад, делая предложение, он пел ту же песню. Тогда он двумя руками держал микрофон и не решался открыть глаза до последней ноты, сейчас же раскованно постукивал в такт ногой, стоя перед шкафом в одних трусах. «Кто ты, сумевшая завладеть моим сердцем и зажечь в нем свечи огонь?»[22]22
  Первые строчки песни «Это любовь» (1978) известного автора песен и исполнителя Сон Чхансика.


[Закрыть]… Госпожа Со закончила подводить брови и в зеркало наблюдала за мужем. Она с таким трудом подавляла желание выругаться, что по телу прошла дрожь. Ей было прекрасно известно, что теперь завладела сердцем и «зажгла в нем свечи огонь» вовсе не она, а Пак Хечжон. Но госпожа Со не переживала по этому поводу. Пылай там не свеча, а целый факел – ей наплевать. Вчера, когда Пак Хечжон принесла ей корзину цветов, которую получила от ее мужа, госпожа Со не испытала ничего похожего на ревность – лишь раздраженно подумала, что на цветы ушло не меньше ста тысяч вон. «Он постоянно их присылает, я не знала, что делать», – Пак Хечжон не поднимала глаз, словно винила во всем себя. Госпожа Со попросила никому не рассказывать, чтобы не поползли слухи, и поспешила с ней распрощаться. Нет, она не подавляла ревность из гордости, ее равнодушие было подлинным. Но стоило подумать, что муж отправил цветы на следующий день после того, как Анбин поранил себя, и от равнодушия не осталось следа. Представляя, как он выбирает цветы, тогда как сын только вчера пытался вскрыть вены, госпожа Со чувствовала отвращение и даже страх. И еще больше жалела Анбина, у которого такой бесстыдный отец. Сколько она ни твердила, что сын не виноват в смерти кролика, сколько ни сваливала ответственность на Семина, Анбин так и не смог избавиться от чувства вины. И в конце концов полоснул ножом по запястью… Она давно перестала видеть в супруге мужчину, ей было достаточно, что он справляется с ролью отца. Однако теперь, похоже, и эта роль становится ему не по силам. Госпожа Со закрыла глаза. Перед внутренним взором возникло окровавленное запястье. Забыв, что уже нанесла макияж, госпожа Со с силой потерла лицо.

– Как считаешь, стоит надеть костюм?

Госпожа Со открыла глаза и опять посмотрела в зеркало. Их взгляды в зеркале встретились, и муж неловко хохотнул.

– Или лучше джинсы? – продолжал он, обращаясь к зеркалу, точно к зрителям.

Она молча взяла ватный диск и вытерла размазанную помаду. Муж стушевался и вышел из спальни, бормоча что-то под нос.

Быстро покончив с макияжем, она надела черные брюки и белую блузку. На брючной застежке отлетел крючок, но времени пришивать не было, и госпожа Со воспользовалась булавкой. Она вышла в гостиную и увидела, что муж вырядился в узкие джинсы и розовую рубашку. В костюме он выглядел бы значительно лучше, но госпожа Со не собиралась об этом сообщать.

– Привет!

Госпожа Со нахмурилась. Первой, кого они встретили, войдя в школьные ворота, была мать девочки Чихо. Госпожа Со едва заметно кивнула и сразу же отвернулась. «Что за панибратство, кем она себя вообразила! А еще похваляется высшим образованием!» Госпожа Со припомнила: когда Чихо пошла в школу, провожавшая ее мать всегда была в деловом костюме, из-за чего остальные родители долгое время принимали ее за учительницу. Госпожа Со никогда не испытывала к этой женщине симпатии, а уж после того, как Чихо порезалась ножом Анбина, невзлюбила еще больше: до нее дошли слухи, что мать Чихо собирается пожаловаться на Анбина в полицию, поскольку тот не имел права приносить в школу нож. Только очень глупая женщина могла бы на такое решиться. «Неужели она думает, что пострадает один Анбин?» – недоумевала госпожа Со. И тем не менее нож был проблемой. Она сдержала тяжелый вздох. Анбин всегда был добрым мальчиком. Когда она учила его давать сдачи, глаза сына наполнялись слезами, и он говорил, что не хочет никому делать больно, даже обидчикам. Ее ребенок не мог расправиться с кроликом. Что, если Пак Семин и вправду колдун? И его жертвой был вовсе не кролик, а сам Анбин? Она понимала, что это абсурд, но думала о магии Семина все чаще. Этот пристальный взгляд красных глаз, проникающий в душу…

В классе уже собрались почти все родители. Большинство детей пришли с наложенным макияжем, остальными занимались мамы. В гриме не было необходимости, ведь для спектакля изготовили маски, но и девочкам, и мальчикам сегодня хотелось выглядеть празднично. Госпожа Со подошла к парте сына. Анбин о чем-то оживленно болтал с товарищем, но как только увидел мать, затих и нахохлился. Она поставила на парту сумку и вынула косметичку, однако в ту же секунду позвонила старшая сестра. Госпожа Со вышла со смартфоном из класса.

– Почему не отвечаешь и не перезваниваешь? Пятый раз тебя набираю! Тебе совсем неважно, зачем я звоню? – засыпала упреками сестра.

Вчера она действительно звонила несколько раз, но из-за Анбина госпожа Со была не в настроении болтать по телефону.

– Тебе уже сообщили, что у мамы рак?

– Рак?

– Наш младший брат вчера навещал ее в больнице. Будут делать операцию.

– Рак чего?

– Желудка.

– Пожилые люди плохо переносят операции…

– Другого выхода нет. Операция в следующем месяце, семнадцатого.

– То есть мама уже согласилась? Очень на нее похоже: сначала сделать, а потом думать!

– Бессердечная сестрица.

– Что?

– Сердца, говорю, у тебя нет, – хмыкнула сестра.

Кому бы упрекать, да только не ей. Госпожа Со могла бы напомнить, как дорогая сестренка настаивала на занятиях в школе танцев, хотя у семьи на это не было денег, и в результате бросила танцевать, предпочтя заниматься живописью. Чтобы платить за увлечения сестры, мать надрывалась на работе, а остальным детям пришлось бросить почти все платные курсы. А когда закрылся магазин, старшая сестра только и делала, что жаловалась из-за переезда на новое место – на что жить семье, ее совершенно не волновало. Будущей госпоже Со пришлось взять на себя обязанности старшей дочери. Когда слег отец, мать стала шить и продавать одежду, и именно она таскала за матерью узлы с товаром. С одиннадцати лет она делала и всю работу по дому, потому что мать вечно сидела за швейной машинкой. Утешала мысль, что мама должна считать ее самым близким человеком, и между ними существует та крепкая связь, что возникает между товарищами, вместе преодолевающими трудные времена. Однако она ошибалась. Когда сестра поступила в университет, мать не разрешила той искать подработку, которая отвлекала бы от учебы, а вот ей, второй дочери, было велено самой зарабатывать на обучение. Вспылив, будущая госпожа Со кричала, что это несправедливо, ведь она так много делала для семьи, но мать безразлично ответила: «А кто тебя заставлял?» Стоило это услышать, как внутри что-то оборвалось. Мать была права: от нее действительно не требовали трудиться не покладая рук. Возразить было нечего, и она горько рассмеялась. Со смехом покинула отчий дом и больше никогда туда не возвращалась. С тех пор, что бы ни говорила мать, ей не удавалось ни обидеть, ни разгневать вторую дочь.

– Ну а тебе, я думаю, жаловаться, как обычно, не на что, – ответила она сестре.

Попрощавшись, госпожа Со не сразу вернулась в класс, а осталась у окна в коридоре. Ее охватила незнакомая прежде тоска. Чтобы не видеть собственного отражения, госпожа Со прижалась лбом к стеклу. Она смотрела на людей, проходящих внизу: сначала школьники, потом отец с маленьким ребенком, за ними – молодая парочка. Последними шли мать с дочерью. Они несли тяжелые узлы с одеждой и передвигались неспешно. Только что их слепило яркое солнце, и вот уже подул холодный ветер и хлынул дождь. Госпожа Со запрокинула голову, чтобы удержать слезы, готовые политься из глаз. Но тут же увидела мать, вставшую на рассвете и пьющую молоко перед тем, как сесть за швейную машинку. Их глаза встретились, и мать улыбнулась. Каждый раз, когда она предупреждала, что вредно пить молоко на пустой желудок, мать улыбалась точно такой улыбкой. Сжав зубы, госпожа Со подавила рвущиеся наружу рыдания. После пробуждения мать ежедневно пила молоко, и вот теперь у нее рак желудка. Госпожа Со очень жалела маму, но еще больше она жалела себя – девочку, которая даже в непогоду шагала за матерью, неся в окоченевших руках тяжелый узел с товаром, а под дождем прижимала узел к груди, боясь, как бы товар не промок, тогда как сама вымокала до нитки.

Прозвучало объявление: школьный фестиваль начнется в десять часов. Госпожа Со глубоко вздохнула и отошла от окна. Подойдя к дверям класса, она увидела, как муж фотографирует Анбина. Ракурс съемки был таким, что камера наверняка захватывала и Пак Хечжон, сидевшую за партой Семина – видимо, пришла во время разговора с сестрой. Госпожа Со опять посмотрела на мужа и вдруг почувствовала к нему сострадание. Явный кризис среднего возраста, жалкая попытка удержать уходящую молодость. Она переводила взгляд с мужа на сына и обратно. Она жалела и того, и другого – на короткий момент все живущие на свете стали достойными ее сочувствия.

Госпожа Со прошла к парте сына, опять вынула косметичку и села напротив Анбина. Из тюбика с основой для макияжа выдавила каплю и нанесла сыну на щеки и нос. Анбин не противился, но избегал взгляда матери, старательно смотря по сторонам. Легонько дотрагиваясь спонжем для макияжа, она распределяла основу по коже. Всякий раз, когда спонж касался лица, Анбин непроизвольно моргал. Это было так мило, что госпожа Со тихонько засмеялась, после чего и Анбин, дернув плечом, весело захихикал. В одну секунду он стал ее прежним мальчиком. По всему телу прошла теплая волна. Почему бы им не жить так всегда, без сумасшедшей гонки за лучшими оценками, от которой дети только страдают? Она засмеялась погромче, Анбин не отставал. Ей казалось, что она запомнит этот счастливый момент навсегда. И не будет возражать, если именно это воспоминание станет последним, когда она окажется на смертном одре. А ее мать? О чем та вспомнит перед смертью?

– Доброе утро! – поздоровалась вошедшая мать Чуи, помахав рукой.

Произнесла она приветствие так, словно в конце фразы стояли целых три восклицательных знака. Распрощавшись с Марией-Антуанеттой, женщина, судя по всему, решила сегодня побыть Клеопатрой. За те несколько дней, что они не виделись, мать Чуи сделала новую прическу: теперь ее волосы были безупречно прямыми, а челка короткой и ровной. Платье облегало тело, точно вторая кожа. Чуи, похоже, побывала в салоне красоты вместе с матерью: у нее тоже были новая прическа и безупречный макияж.

– О, да тут у вас как перед показом мод, – хохотнула мать Чуи, обращаясь ко всем, но указывая на парту Анбина.

Все машинально посмотрели на госпожу Со. От неожиданности ее рука потянулась к поясу брюк, заколотому булавкой. Госпожа Со знала, что булавку не видно, но все равно слегка покраснела. Она испугалась, что станет предметом насмешек, но, к счастью, ничего не произошло. Однако происшествие привело ее в чувство. «Конец неизбежен, так почему не брать от жизни как можно больше? – ответила она на прежние мысли. – Если не бороться, ничего и не получишь всю жизнь». Она посмотрела на Анбина – сын и одноклассники хохотали над своими накрашенными и припудренными мордашками. Ее рука сжалась в кулак. Чего бы это ни стоило, она сделает все, чтобы жизнь Анбина была лучше, чем у нее. На олимпиаде по математике он должен занять призовое место. Тогда он снова поверит в свои силы. Госпожа Со отругала себя за допущенную минутную слабость – сейчас не время разводить сантименты.

Появилась классная руководительница и пригласила пройти в актовый зал. Она увела детей в другую классную комнату для подготовки, а родители отправились занимать зрительские места.

Директор школы и местный депутат поприветствовали собравшихся, и школьный фестиваль открылся выступлением младших классов. За хором младшеклассников последовали танцевальная группа, ансамбль традиционных музыкальных инструментов, сольное выступление, еще один хор, и еще одна танцевальная группа. Потом на сцену вышли с песней представители родительского комитета, сразу за их номером должен был состояться спектакль. Как мать старосты класса, госпожа Со решила, что ее место рядом с детьми, и ждала не в зале, а вместе с ними. Дети волновались, классную комнату заполнял возбужденный гул. Нервничала даже классная руководительница.

– Вы очень хорошо подготовились. Я вами горжусь. Не переживайте, все будет хорошо. Представляйте, что это обычная репетиция, – подбадривала учительница детей. – Главное, не теряйте концентрацию. Сфокусируйтесь на спектакле и не отвлекайтесь. Не стоит ни о чем волноваться.

Однако сама она волновалась все больше.

– Семин, подойди сюда.

Семин задрал маску на лоб и подошел к учительнице.

– Все хорошо потрудились, но Семин больше всех. Он был и сценаристом, и режиссером. Давайте наградим его аплодисментами. Только не хлопайте по-настоящему, чтобы не шуметь – устроим бесшумную овацию, хорошо? Начали!

Дети послушно воспроизвели нужное движение, не ударяя в ладони. Казалось, они изображают птиц, машущих крыльями. Семин смущенно улыбнулся и потер лоб. Простой детский жест, но для Семина нехарактерный. Госпожа Со впервые увидела в нем обыкновенного мальчика.

Они услышали, как закончилась песня, и зрители разразились аплодисментами. Пора было подниматься на сцену.

Госпожа Со подошла к Семину:

– Ты молодец. У тебя очень хорошо получилось.

Семин изумленно уставился на нее. Госпожа Со не отвела взгляд. Она видела, как смягчается его лицо и гаснет недоверие в глазах. Красные зрачки слегка расширились.

– Благодарю, – наконец улыбнулся он.

Однако улыбка не успела коснуться глаз – Семин опустил маску.

* * *

Семин мячиком спрыгнул с кровати. Часы показывали четыре утра. Он нередко просыпался на рассвете, но обычно оставался лежать в постели, однако сегодня сердце его колотилось, и бездействовать он не мог. Наконец наступил день спектакля. Сегодня его детище, которое он написал и поставил, увидят зрители. Некоторое время померив шагами комнату, Семин сел на кровать, закрыл глаза и принялся повторять сценарий строчка за строчкой. Возбуждение мешало сосредоточиться. Семин поднялся. Он знал: если не удается сосредоточиться, поможет физическая нагрузка. Он опустился на пол, встал в стойку для отжиманий и вытянул одну руку в сторону, держась на второй. Затем быстро поменял руки и много раз повторил упражнение. Тело покрылось потом, возбуждение улеглось. Семин остался лежать на полу. Однако стоило восстановить дыхание, и сердце вновь забилось в горле. Похоже, сегодня требовалось больше усилий. Делая упражнения, отвлекаешься от тревожащих мыслей, переносишь всю тяжесть на тело и успокаиваешься, но если душа разрывается от боли, простых нагрузок недостаточно – нужны такие, от которых телу тоже станет больно. И хотя душа у него не болела, Семин решил, что другого выхода нет. Из ящика письменного стола он достал циркуль и завернул штанину пижамы. Иглу циркуля он воткнул чуть ниже колена, в уже знакомое место. Собрав всю волю в кулак, Семин не позволил себе вытащить иглу сразу. Боль расходилась волной. Лишь сосчитав до десяти, Семин вытащил иглу. Из ранки выступила кровь. Теперь у него на ноге было семь следов от иглы, напоминающие созвездие. Прежние отметины, успевшие побледнеть и почти незаметные, проступавшие только после рюмки-другой, сейчас тоже налились красным. «После выпивки смогу любоваться Большой медведицей на ноге», – подумал Семин.

Он отправился в ванную и целый час принимал душ. Когда оделся, часы показывали половину шестого. Стоило на минуту остановиться, и сердце возобновляло дикую пляску. Если он так сильно взбудоражен сейчас, во время представления сердце и вовсе может выскочить изо рта. Но отчасти Семин наслаждался своим состоянием. Раньше он не переживал ничего подобного, каждый день был похож на любой другой. Семин мог перечислить все случаи, когда сердце билось быстрее обычного. Прежде всего вспомнилось, как Иоанн нес его на спине в заброшенный дом. Затем – впечатление от впервые увиденной шестипалой руки Иоанна. Учитель тогда сказал: «Твой альбинизм, как и моя шестипалость, – это знак избранности Богом». Что еще? Тот случай, когда они с мамой попали под проливной дождь. Рассвет на море, где не было ни души, и получилось зайти в воду. Поездка с Есфирь на службу. Даже если собрать все вместе, сегодняшние ощущения были сильнее, потому что сейчас Семин был не просто участником, а главным героем. Исполнялось его желание: он всегда хотел быть на первых ролях, но ему ни разу не удавалось. Уловками, бывало, он привлекал к себе внимание на короткий миг, но этого было недостаточно. Сегодня он окажется на сцене под светом софитов, и на него будет смотреть целый зал. Пусть все считают главным персонажем Наполеона – Семин знал, что они ошибаются. Пьесу написал он, и главным будет Боксер.

Семин вышел из комнаты, решив прогуляться до заброшенного дома, пока спит мама, – ему подумалось, что особенный день требует особенной открывающей церемонии. Когда Семин дошагал до сада со скульптурами оленей, солнечные лучи уже принялись разгонять утренний сумрак, а к тому времени, как он добрался до вершины холма, мир под ярким солнцем полностью преобразился. Семин заметил, что полицейские ленты исчезли.

Войдя во двор, Семин снял обувь и поцеловал землю. Затем опять обулся и сел на кирпичную кладку под деревом. Ему хотелось молиться. Семин прижал руки к груди и негромко произнес: «Иегова». Он впервые обратился к Богу, назвав это имя, и сразу почувствовал себя увереннее.

– Семин?

Он открыл глаза и увидел Есфирь. Она шла к нему по траве.

– Что-то случилось? Почему ты здесь в такую рань?

– Просто так.

Она села рядом.

– Я хотел помолиться, но не знаю, что сказать, – признался Семин.

– Когда такое случается, лучше не заставлять себя, а попытаться услышать Бога. – Она открыла сумочку и достала Библию. – Каждое утро я наугад раскрываю Библию и читаю стих, на который падает взгляд. Мне представляется, что таким образом Бог говорит со мной, и я весь день обдумываю прочитанное.

– Интересно. Я тоже хочу попробовать.

Семин вспомнил, как во время одной из поездок они с мамой заглянули в шатер, где гадали на картах таро. Гадалка перетасовала колоду, попросила вытащить несколько карт и, указывая на выбранные, рассказала историю, ловко связавшую картинки воедино. Предложенное Есфирь обращение к Библии было чем-то похоже.

Есфирь протянула книгу. Семин набрал в легкие побольше воздуха, раскрыл пухлый томик и прочитал вслух:

– Призови Меня в день скорби; Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня[23]23
  Пс. 49:15.


[Закрыть].

– О, Всемогущий, – еле слышно выдохнула Есфирь.

Семин положил Библию ей на колени:

– Теперь вы.

– Хорошо, но сначала молитва.

Есфирь склонила голову в короткой молитве, а затем раскрыла страницы:

– Он сказал: вот огонь и дрова, где же…[24]24
  Он сказал: вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? Быт. 22:7.


[Закрыть]

Оборвав себя, Есфирь захлопнула книгу. Семин хотел узнать продолжение, но ничего не спросил, увидев, как помрачнело ее лицо. Обхватив руками живот, Есфирь смотрела вперед ничего не выражающим взглядом. Семин выпрямил спину и стал разглядывать дом. Обветшавшее строение воздушным кремом обволакивали солнечные лучи. Казалось, на солнце нежится полусонный огромный зверь.

– Семин, – тихонько окликнула Есфирь.

Он посмотрел на нее.

– Мы с крестной собираемся прийти на спектакль. Не волнуйся; уверена, ты отлично справишься, – сказала она, положив руку ему на плечо.

Семин кивнул. Казалось, Есфирь хочет сказать что-то еще.

– Как дела у Иоанна? – спросил он, когда пауза затянулась.

– С ним все хорошо.

– Его казнят?

Есфирь ответила изумленным взглядом.

– Ребята так говорят: раз он убил двоих детей, приговором будет смертная казнь.

Она молчала. Семин согнулся, достав подбородком до коленей.

– Не успеют – восхищение случится раньше, – наконец ответила она.

– Когда именно?

– Об этом Иегова поведает мессии.

– Если я не мессия, вам опять придется искать? А вдруг восхищение произойдет раньше, чем вы найдете, что тогда?

– Такого не будет.

– То есть вы уверены, что я мессия?

Есфирь не ответила.

– Вы сказали, что я превзойду Иоанна, если действительно являюсь мессией.

– Да. Иоанн исцелял возложением рук.

– А еще он знал мое желание.

– Да.

– Но что может быть чудеснее способности исцелять?

Молчание.

– Есфирь?

– Что?

– Я бы хотел оказаться мессией.

Молчание.

– Иначе нет никакого смысла.

– В чем?

– Во мне.

– Не понимаю…

– С самого рождения… Все так неправильно…

Есфирь опять не ответила. Поняв, что она ничего не скажет, Семин тоже не стал продолжать. Некоторое время они сидели, не произнося ни слова.

Первым поднялся Семин:

– Мне пора.

– Да, конечно. Я тоже скоро пойду.

Семин медленно спустился с холма. Он не оборачивался, но чувствовал, что Есфирь смотрит ему вслед.

Мама готовила завтрак и не видела его возвращения. Семин тихонько прошел на кухню и уселся за стол. Облокотившись на спинку стула, он молча за ней наблюдал. Она заметила его, когда пробовала суп, булькавший на плите.

– Ты уже встал?

Семин кивнул:

– Но есть не буду.

– Почему?

– Поем после спектакля.

– Может, хотя бы булочку?

– Нет, спасибо. – Он поднялся, чтобы уйти, и, не оборачиваясь, произнес. – Надень сегодня красную блузку или красное платье.

Он знал, что сможет разглядеть со сцены женщину в красном. Ему хотелось видеть, где сидит мама.

Он ушел в свою комнату и прилег на кровать. Закрыл глаза и строчка за строчкой повторил весь сценарий. Когда сделал это во второй раз, на часах было восемь. Семин собрал школьную сумку и встал перед зеркалом. Привел в порядок волосы и придирчиво осмотрел, все ли в порядке с одеждой. «Раз я мессия, какое чудо я смогу сотворить? Какое чудо сможет затмить дар Иоанна?» Семин представил себя Суперменом, в полете рассекающим небо. У него вдруг закружилась голова и кольнуло в боку.

В школе Семин сразу отправился в актовый зал. Несмотря на ранний час, дверь в зал была открыта. Бросив сумку, он поднялся на сцену, шагами измерил длину и ширину и сосчитал шаги от края до середины сцены. Затем достал из сумки сценарий, на последней странице схематично изобразил сцену и записал количество шагов. После этого, прокручивая в голове пьесу, воспроизвел на сцене свои передвижения согласно сценарию. «Первый выход: четырнадцать шагов по направлению к центру. Второй выход: двадцать один шаг к передней части сцены, ориентируясь на четыре часа воображаемого циферблата. Третий выход: семь шагов на один час». Семин почувствовал, что на него смотрят. Он быстро дописал на схеме: «Семь шагов» и обернулся.

– Извини, не хотела мешать. Ты рано. – Классная руководительница приветственно помахала с балкона второго этажа. – Продолжай, я пришла пораньше, чтобы проверить свет.

Она ушла в комнатку на втором этаже, откуда осуществлялся контроль освещения. Семин продолжил считать. Сцена сражения была самой трудной. После выхода на сцену с левого края надо было быстро пройти двадцать шагов на пять часов, три вперед, три на десять часов, десять по прямой, а потом уйти в правый выход. Опять подняться на сцену справа, сделать пять шагов по прямой, девять на семь часов… Присев на корточки, Семин старательно записал подсчеты.

– Ты выспался? – спросила учительница, теперь стоявшая перед сценой.

Семин не заметил, как она спустилась.

– Да.

– Не знаю, справлюсь ли с освещением.

– Просто делайте, как я написал.

Попросив классную руководительницу побыть осветителем, Семин красными чернилами отметил в ее экземпляре сценария все необходимые действия с иллюминацией сцены.

– Конечно. Ты все хорошо продумал… Семин, я хотела сказать…

Он взглянул на нее вопросительно.

– Мне очень нравится, что ты уверен в себе, но… Иногда твои слова звучат слишком резко… Люди могут неправильно понять и отвернуться…

– Пусть лучше считают грубияном, чем посмешищем. Я понимаю, что меня не любят, но мне так легче. Не хочу, чтобы надо мной смеялись.

Учительница потерла лоб и вздохнула. Потом поднялась на сцену, подошла поближе и распахнула руки:

– Прости, что сказала, не подумав. Можно тебя обнять?

Семин неловко обнял учительницу. Она ласково похлопала его по спине:

– Я каждый день тобой восхищаюсь. Особенно сейчас, когда мы готовим спектакль. Хочу, чтобы ты знал.

– Благодарю, – ответил он, отстраняясь.

Улыбнувшись самой широкой улыбкой, на какую был способен, Семин подхватил сумку и отправился в класс. Было все еще рано, класс пустовал. Семин вынул из сумки дневник. У него появилась мысль написать о грядущем спектакле так, будто он уже сыгран – возможно, это приободрит. Раньше Семину такое не приходило в голову, но идея сразу же показалась стоящей. Может быть, это даже войдет у него в привычку.

«Сегодня впервые сыграл в спектакле. Здорово находиться на сцене, когда на тебя смотрят столько людей. Я исполнял роль Боксера. Это главный герой. Все думали, что главный в пьесе Наполеон, но к концу спектакля поняли, что ошибались. Мой персонаж и моя игра понравились зрителям больше всего. Мне устроили настоящую овацию, хлопали громче и дольше, чем остальным. По лицу мамы я видел, что она мною гордится. Это был потрясающий день».

Семин перечитал и рассмеялся. Он был прав: улучшилось настроение, прибавилось уверенности в себе.

Стоило ему убрать дневник в сумку, вошла Чхэён. Семин не поздоровался. На крыше ни один из одноклассников не встал на защиту Семина, и с того дня он не утруждал себя приветствиями.

– Вот, съешь. Помогает успокоиться, когда нервничаешь. И настроение поднимает. – Чхэён подошла к его парте и протянула плитку шоколада.

– Это потому, что в шоколаде содержится фенилэт…

Семин хотел сказать: «Это потому, что в шоколаде содержится фенилэтиламин», но в последний момент решил не умничать и замолчал.

Теперь класс быстро заполнялся детьми и родителями. Чтобы не переодеваться в школе, многие одноклассники пришли в костюмах. Мама принесла Семину коричневые брюки и свитер, и он переоделся в туалете. Сзади ему пришпилили пышный лошадиный хвост. Мама села на стул, а Семин остался стоять, облокотившись на парту. В алой блузке и с яркой помадой на губах мама была неотразима, как самый прекрасный цветок. Но цветок не только что срезанный, а высушенный: казалось, сожмешь его, и лепестки рассыплются в прах. Она вынула косметичку и поправила простой макияж: у нее были накрашены губы и неброско подведены глаза. Убрав косметичку, она взглянула на Семина, склонив голову набок. Семину нравилось смотреть на нее и совсем не было грустно, но, когда их взгляды встретились, мальчик вдруг понял, что готов заплакать. Он протянул к маме руки, и она взяла их в свои. Семин сжал руки сильнее, и она ответила тем же. Они держались друг за друга так крепко, что побелели костяшки пальцев.

Вскоре все отправились в актовый зал. Несмотря на утренний час, свежести не ощущалось, в школе было душно и жарко. Открылся фестиваль. Номера быстро сменяли друг друга, и вот на сцену уже поднялись представители родительского комитета. Следующим номером был спектакль. Семин опять разволновался и не мог спокойно стоять. Как заклинание, он повторял строчку из Библии, которую вычитал утром. Ему захотелось в туалет, хотя он был там всего несколько минут назад.

Песня закончилась и начался спектакль. Как только поднялся занавес, Семина охватило странное чувство, будто все поры на теле открылись разом. Обволакивавший его мягкий свет погас, вспыхнул резкий луч прожектора, и Семин на секунду ослеп. Он с силой зажмурился, открыл глаза и уверенно направился к центру, отсчитывая четырнадцать шагов. Без труда справившись с диалогом, он вернулся за сцену. Все повторилось еще несколько раз. Он все еще нервничал, но после того, как персонажи исполнили песню, волнение улеглось. Одноклассники не отставали, прекрасно справляясь с ролями. По залу несколько раз пробежал смех. Семин отметил, что родители смеялись не только над шутками, которые он специально вставил в сценарий, но и в местах, комичность которых от него ускользнула. Как он и предполагал, все расхохотались на сцене любовной ссоры Молли и Наполеона, однако ему и в голову не приходило, что фраза: «Во мне столько молока, что вымя сейчас лопнет» тоже вызовет смех. Так или иначе, ему нравилось, что публика реагирует. Однако ему становилось все труднее находиться на сцене. Театральное освещение было слишком сильным, и всякий раз, когда свет бил в лицо, Семину казалось, что сейчас взорвутся глаза. То и дело начинали течь слезы и давал знать о себе нистагм. Маска на мокром от слез лице перекашивалась, и прорези для глаз смещались, еще больше затрудняя обзор.

Они сыграли уже две трети пьесы. Разворачивалась битва между людьми и животными. Когда люди взорвали ветряную мельницу, построенную животными, Семин опять появился на сцене. Он быстро прошел двадцать шагов на пять часов, повернулся лицом к зрителям и сделал три прыжка вперед. Боксер оказался в гуще сражения и отважно противостоял нападавшим. Победа осталась за животными, но все они были ранены. Боксер пострадал больше всех: в бою он потерял подкову и повредил копыто, а в задней ноге застрял заряд дроби. Семин громко застонал, изображая, как вытаскивает дробь из раны. Тут же за сценой грянул торжественный залп. Почти ничего не видя, Семин захромал к месту, где должен был стоять: пять шагов на четыре часа.