Текст книги "Оркестр меньшинств"

– Братишка, Ока Чука говорит, ты за мной ходи.

Прежде чем мой хозяин успел осознать его слова, человек пошел прочь, словно и сомнений никаких не было, что мой хозяин должен подчиниться. Уже одно это хлестнуло его по спине плетью страха. Если посланник передал сообщение с такой уверенностью, не сомневаясь в подчинении приказу, то какой же властью должен обладать его хозяин? Как неукротима должна быть его ярость? Он поднялся и пошел за человеком со всей быстротой, на какую был способен, думая, что все, вероятно, поняли: он чужой за Высоким Столом и теперь должен расплатиться за свое дерзкое преступление. Он быстро миновал группу потных людей, выгружающих из фургона ящики с напитками. Потом мой хозяин и его проводник прошли через маленькую калитку, рядом с которой стояла будка охранника – маленькое помещение. Человек повернулся и показал на будку:

– Сюда, братишка.

Именно в таких обстоятельствах я часто жалею, что чи не наделен большей властью и не может защитить своего хозяина какими-нибудь сверхъестественными средствами. В такие времена я также жалею, что мой хозяин не наделен мудростью и знанием агбара и афа, как дибиа, который был моим хозяином более трехсот лет назад. Этот человек, Эсуруонье из Нноби, достиг вершины человеческих суперспособностей. Он был так силен, так точен в своих предвидениях, что его считали окала-ммаду, окала-ммуо. Эсуруонье мог снимать с себя свою плоть и становиться нематериальным существом. Я два раза видел, как он вызывал мистического экили и воспарял в астральный план, таким образом он в мгновение ока преодолевал огромные расстояния, на которые у него ушли бы две рыночные недели, если бы он шел пешком, и полный день, если бы он ехал на машине. Но мой нынешний хозяин, как и остальные из его поколения, в таких ситуациях был беспомощен, беспомощен, как петушок под взглядом ястреба. Он просто вошел в будку с тем таинственным человеком, который передавал ему приказания.

В будке стоял другой человек, сложенный как борец, с мрачным выражением на лице. На нем была голубая безрукавка, украшенная изображением взрывчатки в действии, цветные искорки взрыва, словно пятна краски, разлетались по всей рубашке.

– Это он пришел праздник ога плохо делай? – сказал дюжий парень на ломаном языке Белого Человека.

– Он-он, – ответил охранник. – Но ога говорить его трогать нет. Работа маленький дать.

– Нет проблем, – проговорил дюжий. Он показал на голубую рубашку и брюки вроде тех, что мой хозяин видел на привратнике: – Надеть нада.

– Мне? – спросил мой хозяин, чье сердце колотилось как бешеное.

– Да, тут разве есть кто еще? Слушай… ммм, нвокем[51]51
  Парень, чувак (игбо).


[Закрыть], у меня нет время для вопрос, ясно? Сильно прошу, надень и давай ходи-ходи.

Иджанго-иджанго, в такие моменты голова моего хозяина никогда не находила правильного ответа на вопросы. Возразить ли ему этому человеку? Явно нет: он расколет пополам его голову. Убежать? Явно нет. Он, вероятно, не может бегать так быстро, как этот тип. Но даже если он убежит, то, возможно, опять окажется на празднестве и подвергнется новым унижениям. Лучше всего подчиниться приказу этой странной личности, которая без всякого предупреждения захватила власть над ним. И он, подчинившись, снял собственную рубашку и новые простые брюки и облачился в одеяния привратника.

Громила, удовлетворенный, сказал:

– Иди за мной.

Но он имел в виду «иди передо мной». Кнут, который он взял, – это для чего? Неужели кнут обрушится на его спину? Страх перед такой возможностью переполнил моего хозяина. Он и этот человек прошли назад весь тот путь, который он проделал немногим ранее с охранником, только теперь одет он был по-другому: лишен облачения достойного человека и носил одежду прислуги, понижен до своего истинного статуса. Выражение «знай свое место» пришло ему в голову с такой вескостью, что он уверовал: кто-то шепнул ему эти слова в ухо в то мгновение. Он на ходу увидел, что еду перекладывают в пластиковые пакеты и фургон уезжает. Он услышал безошибочно узнаваемый голос Ндали в громкоговорителях, когда они проходили под навесом, скрытые за спинами людей, которые стояли у края шатра. Наконец они дошли до ворот.

– Присоединяйся к привратнику, – сказал громила с кнутом, показывая на ворота. – Вот твоя работа.

Агуджиегбе, здесь позднее и нашла его Ндали: весь в поту, он направлял машины, приезжавшие и уезжавшие, находил места для парковки, улаживал споры и помогал разгружать и уносить в дом подарки некоторых гостей (мешок с рисом, клубни батата, ящики с дорогим вином, телевизор в упаковке…), а один раз, когда ленточки, обвязанные вокруг статуи льва, порвались, он с коллегами повязал на статую новые.

Когда она увидела его, он не нашел, что ей сказать, потому что такое дело выскабливает из нутра человека все слова, оставляет его пустым. Он даже не мог ответить на ее вопросы: «Кто это сделал с тобой? Где твоя одежда? Где?.. Что случилось?» Он смог только сказать голосом, по которому можно было подумать, что он постарел за то время, что провел в привратниках:

– Пожалуйста, отвези меня домой, умоляю тебя именем всемогущего Господа.

Празднество было в полном разгаре, и Оливер Де Кок производил неразборчивые звуки, сродни тем, что производят термиты, ползущие по мертвому дереву, и гости ревели, как бестолковые овцы. Все это, все они исчезли, когда фургон выехал за ворота. Совершенно хаотичные воспоминания, мгновения прошлого – словно надуваемые каким-то управляемым ветром – наполнили его мозг и вытеснили и гостей, и все случившееся. Он не обращал внимания на Ндали, которая плакала всю дорогу, пока он медленно вел машину по шумным улицам Умуахии. Но даже в своем могильном молчании он, насколько я мог видеть, прекрасно осознавал, что она, как и он, тяжело ранена.

Чукву, то, что сделали с ним, было так мучительно – он ни одной подробности не мог прогнать из головы. Воспоминания о случившемся налетали на него, как насекомые на комок тростникового сахара, заползали в каждую извилинку его мозга, наполняли его своим черным ароматом. И Ндали проплакала бо́льшую часть вечера, пока он не утешил ее любовью, после чего дремота одолела ее. Темнота сгустилась, он лежал рядом с ней на кровати. В тусклом свете керосиновой лампы он смотрел на нее и видел, что даже во сне можно разглядеть знаки злости и сочувствия – эмоций, которые редко проявлялись на ее лице. Его отец как-то сказал ему, что истинное содержание человека в данный момент можно узнать по тому, что остается на его лице, когда он погружается в бессознательное состояние.

Ранее этим днем, когда он исполнял обязанности привратника во время празднования, он думал о том, как ему отомстить ее брату за то, что он сделал с ним. Но понял, что ничего у него не получится. Что он мог сделать? Избить его? Но как человек может избить брата женщины, которую любит так сильно? И опять ему пришло в голову, что при его встрече с Чукой события могут развиваться лишь по одному сценарию. Избитым будет только он – потому что не сможет нанести ответный удар. Семейство Ндали, словно трусливые кузнецы, выковало оружие из его желания, из его сердца, а против этого оружия он был бессилен.

И все же, Эгбуну, он знал, что единственное возможное решение – покинуть ее и покончить со всем этим – лежит в центре его мыслей, уставилось на него, обратив к нему свое мрачное лицо с жестокими глазами. Но он продолжал смотреть мимо этого решения, словно его там и не было. А оно не уходило. Тогда он начал размышлять над другим возможным вариантом развития событий, страх перед которым регулярно возвращался к нему: страх перед тем, что Ндали в конечном счете устанет от него и уйдет. Сама Ндали и заговорила об этом чуть-чуть раньше, перед тем как уснуть.

– Нонсо, я боюсь, – сказала она вдруг.

– Чего, мамочка?

– Я боюсь, что они в конечном счете добьются своего и вынудят тебя уйти от меня. Ты уйдешь от меня, Нонсо?

– Нет, – ответил он гораздо громче, чем ему хотелось бы, страстно. – Я от тебя не уйду. Никогда.

– Я только надеюсь, что ты не уйдешь от меня из-за них, потому что я никому не позволю выбирать за меня, за кого мне выходить замуж. Я не ребенок.

Он больше ничего не сказал, только вспомнил тот момент, когда регулировал потоки машин у ворот, и тот человек, который раньше сидел рядом с ним в тени шатра, увидел его теперь, покидая празднество, и изумился. Он опустил тонированное стекло своего «Мерседес-Бенца», наклонил голову:

– Вы сидели со мной раньше? – У него не хватало слов. – Вы кто? Привратник?

Он отрицательно покачал головой, но человек рассмеялся и сказал что-то, чего мой хозяин не разобрал, потом поднял окно и уехал.

– Ты уверен, Нонсо? – взволнованным голосом спросила Ндали.

– Уверен, мамочка. Ничего они не добьются. Не смогут, – сказал он, и его сердце забилось чаще от ярости, прозвучавшей в его голосе. Он не знал, Эгбуну, что судьба – это странный язык, которому ни жизнь человека, ни его чи никогда не могут научиться. Он снова поднял глаза на Ндали и увидел слезу, стекающую по ее лицу. – Никто не сможет заставить меня уйти от тебя, – повторил он. – Никто.

8. Помощник

Осебурува, я стою здесь, свидетельствуя перед тобой и прекрасно зная, что ты разбираешься в нравах людей, твоих творений, разбираешься лучше, чем сам человек. А потому тебе известно, что человеческий стыд – он как хамелеон. Поначалу он является в личине добронравного духа, допуская отдохновение во всякое время, когда униженный не находится в обществе тех, ради кого или кем он подвергся оскорблениям, – тех, от кого он должен прятать лицо. Опозоренный может забывать свой стыд, пока он не встретится с теми, кто был свидетелем его позора. И только тогда позор скидывает с себя маску сомнительного добронравия и предстает в своем истинном обличии злонравия. Да, мой хозяин мог спрятаться от всех остальных, от всех людей Умуахии, даже от всего мира, и тогда все случившееся с ним переставало существовать. Нищий может выдать себя за короля в таком месте, где о его нищете никто не знает, и там его будут принимать как короля. А потому особенности затруднительного положения, в котором оказался мой хозяин, состояли в том, что свидетелем его унижения была Ндали. Она видела его в одеянии вечернего сторожа, мокрого от пота, регулирующего движение. Это был удар, от которого он не мог оправиться. Такой человек, как он, человек, знающий границы своих возможностей, объективно оценивающий свои способности, – такой человек легко падает духом. Потому что гордость воздвигает стену вокруг внутреннего «я» человека, а позор пронзает эту стену и поражает внутреннее «я» прямо в сердце.

И все же я достаточно долго прожил с людьми и знаю: когда человек начинает падать духом, он пытается сделать что-нибудь, чтобы как можно скорее спасти ситуацию. Вот почему ндиичие в своей древней мудрости говорят, что лучше всего искать черную козу днем, пока не опустится тьма, в которой найти ее будет затруднительно. Так что даже еще до того, когда он принес клятву Ндали, что никогда ее не покинет, он уже начал искать решение. Но ничего, что бы казалось достойным, ему не приходило в голову, и он дни напролет ходил без дела, как покалеченный червь в грязи отчаяния. В четвертый день следующей недели он позвонил дяде попросить у него совета, но слышимость была такая плохая, что мой хозяин почти ничего не понимал. И ему пришлось напрягаться изо всех сил, чтобы, невзирая на негодную связь и заикание старика, разобрать, что лучше всего ему оставить Ндали. «Ты вс-все еще мальчик. Вс-всего двадцать шесть, да. За-за-будь об этой жен-жен-щине сей-час. Их мно-го, мно-го вокруг. Ты ме-меня по-понимаешь? Ты их н-н-никогда не убе-бедишь принять т-тебя».

Иджанго-иджанго, я был счастлив, что его дядюшка дал ему такой совет. Я тоже думал об этом, после того как с ним так обошлись в доме Ндали. Мудрые отцы часто говорят, что, если кто подвергся оскорблению, это распространяется и на его чи. Семейство Ндали унизило и меня. Но я знал, что она к этому не причастна и найдет способ выйти из кризиса. Поэтому я не стал настаивать на предложении его дядюшки. Кроме того, мне пришло в голову, что мой хозяин – один из тех на земле, кому везет в жизни и кто всегда добивается своего. До его рождения, пока он еще пребывал в Беигве в виде оньеувы и мы путешествовали вместе, чтобы начать слияние плоти и духа для образования его человеческого компонента (отчет о котором я представлю во всех подробностях в ходе моего свидетельства), мы совершили традиционное путешествие в великий сад Чиокике. Мы шли сияющими тропами между светящихся деревьев, на которых изысканнейшим образом висели шлейфы изумрудных облаков. Между ними летали желтые птицы Бенмуо, они появлялись из открытого туннеля Эзинмио, имели размер со взрослого человека и двигались по своим зигзагообразным траекториям. Травяной ковер покрывал края дороги, ведущей к воротам в ува. Там находился большой сад, куда часто заходят оньеува, чтобы найти какой-нибудь из даров, возвращенных туда теми невезучими, которые умерли либо при рождении, либо во младенчестве, либо еще в утробе матери. Хотя сад был заполнен сотнями чи и их потенциальными хозяевами, которые прочесывали непроходимые заросли, мой хозяин все же нашел маленькую косточку. Некоторые духи поспешили собраться вокруг и сообщили, что это кость какого-то животного, которое обитает главным образом в великом лесу Бенмуо, где жил когда-то сам Амандиоха в облике белого барана. Они сказали нам, что находка кости означает: мой хозяин всегда будет получать от жизни то, что хочет, если будет упорен. Они сказали, это объясняется тем, что животное, кость которого он нашел, обитает исключительно в Беигве и никогда не имеет недостатка в еде, поскольку живет в лесу.

Гаганаогву, я могу назвать многочисленные подтверждения этого дара удачи в жизни моего хозяина, но не хочу уходить слишком далеко от свидетельствования. В то время я не сомневался: белая косточка ему пригодится. А потому я был доволен, когда он решил, что лучше всего ему попытаться завоевать поддержку ее семьи. И поскольку он опасался, как бы ее длящееся отсутствие в семье из-за него не привело лишь к эскалации кризиса, он попросил ее вернуться.

– Ты не понимаешь, Нонсо, не понимаешь. Ты думаешь, что просто не понравился им, да? О'кей, ты можешь мне сказать почему? Ты мне можешь дать хоть одно объяснение, почему ты им не нравишься? Ты мне можешь сказать, почему они так обошлись с тобой в прошлое воскресенье? Или ты забыл, что они с тобой сделали? Это же случилось всего шесть дней назад. Ты что, забыл, Нонсо?

Он молчал.

– Нет ответа? Можешь мне сказать почему?

– Потому что я бедный, – сказал он.

– Да, но это не единственная причина. Папа может дать тебе денег. Они могут открыть для тебя крупный бизнес, даже помочь в расширении твоей птицефермы. Нет, дело не только в этом.

Он не думал о таких возможностях, Эгбуну. Ее слова привлекли его внимание, и теперь он смотрел на нее, а она говорила:

– Дело не в том, что ты бедный. Нет. А в том, что у тебя нет большой ученой степени. Ты понимаешь, Нонсо, понимаешь? Они своими большими головами не допускают, что люди могут потерять родителей. А Нигерия – жестокая страна! Сколько людей, лишившихся родителей, могут поступить в университет? Да хотя бы даже в среднюю школу. Где тебе взять деньги на взятку, даже если твои экзаменационные баллы Совместной комиссии по допуску и зачислению – три сотни? Да ты мне скажи, где тебе деньги взять хотя бы на оплату школьного обучения?

Он смотрел на нее, потеряв дар речи.

– Но они мне говорят это все время: «Ндали, ты собираешься выйти замуж за безграмотного», «Ндали, ты нас позоришь», «Ндали, пожалуйста, я надеюсь, ты не собираешься выходить за это отребье». Это очень плохо. То, что они делают, это очень плохо.

Потом, когда она ушла заниматься в его прежнюю спальню, он, встревоженный тем, что она сказала много такого, о чем он и не думал, сел и погрузился в себя, свернулся, словно мокрый лист колоказии. Почему он не думал о возможности возвращения в школу, о том, что это может быть решением? Чукву, он ругал себя за недомыслие. Он не понимал, что вырос в невзгодах и свыкся с этим. Вынужден был жить жизнью, непохожей на жизнь большинства его сверстников, уединенной, провинциальной жизнью, которая развивала в человеке естественную предрасположенность к терпению в невзгодах, неспешности, размеренности. Действовать он начинал только под напором внешних обстоятельств. Его достижения, если только таковые были, произрастали из медлительной лености, а мечты свои он не торопил. Вот почему его дядюшке пришлось разбудить в нем страсть к женщинам, а теперь Ндали разожгла в нем желание вернуться в школу. И он начал воспринимать свою леность как слабость. Попозже, когда она улеглась спать, он сидел один в гостиной, погрузившись в мысли. Он может записаться в Абиясский государственный университет и получить диплом. А может пройти обучение по сокращенной программе. Теперь, когда в нем открылась любовь к птицам и поглотила его давнее желание поступить в университет, он мог бы даже изучать сельское хозяйство.

В этих мыслях было столько надежды, что радость закипела в его сердце. Они, его мысли, означали: надежда есть, у него есть путь к женитьбе на Ндали. Он прошел на кухню, набрал воду из синей бочки, и его мечты пресеклись мыслью о том, что у них кончается питьевая вода. В этой бочке, в последней из трех, вода еще оставалась. Семья, которая владела двумя большими емкостями и продавала воду на улице, отсутствовала уже две недели, и многие его соседи ездили за водой куда-то в другое место или пили дождевую, которую собирали в кастрюли, канистры или барабаны во время дождя. Вода у него во рту имела дурной вкус, но он выпил еще одну чашку.

Он сидел в гостиной, думал, и мысль о том, чтобы покинуть Ндали, напомнила ему о его бабушке, нне Агбасо, о том, как она сидела в старом кресле, стоявшем в конце гостиной – где теперь собирали пыль у стены видеомагнитофон и двухкассетник, – и рассказывала ему истории. Он вообразил, что видит ее теперь, как она сглатывает и как моргает, рассказывая, словно слова – это горькие таблетки у нее во рту. Эта привычка развилась у нее в старости, а только в этом возрасте он ее и знал. После того как она упала и сломала бедро, она уже не могла работать на земле и даже ходить без палки, а потому приехала из деревни жить к ним. В тот период она снова и снова рассказывала ему одну и ту же историю, но каждый раз, когда он садился рядом с ней, она говорила: «Я тебе рассказывала про твоих великих предков Оменкару и Нкпоту?», на что он отвечал либо «да», либо «нет». Но даже если он отвечал «да», она только вздыхала, потом моргала и начинала рассказывать ему, как Оменкара пресек попытки Белого Человека забрать у него жену и был за это повешен на деревенской площади районным приставом. (Чукву, я подтверждаю это жестокое событие и его воздействие на людей в то время.)

Теперь он думал, что многочисленными повторами этой истории бабушка, возможно, пыталась донести до него, что он не должен сдаваться ни перед какими трудностями. Теперь он думал, что мог выбрать покорность перед лицом неприкрытых угроз и таким образом потерять Ндали.

– Нет, – произнес он вслух, когда перед его мысленным взглядом возникло убийственное видение: другой мужчина осыпает поцелуями груди Ндали. Его пробрала дрожь при одном только приближении такой мысли к коридору его разума. Он бросил учебу, не сдав экзамены на диплом об окончании средней школы, хотя по трем предметам и прошел аттестацию: по истории, основам христианства и сельскому хозяйству. Ни по математике, ни по английскому аттестован он не был. Выпускные школьные экзамены закончились для него еще более сокрушительным поражением. Он сдавал экзамены, когда состояние его отца ухудшалось и растущие обязанности по птицеферме ему приходилось исполнять одному. Агуджиегбе, ты знаешь: все, о чем я говорил сейчас, – это образование, принятое цивилизацией Белого Человека. Как и большинство людей его поколения, он не знал ничего об образовании его народа, игбо, и о цивилизации ученых отцов.

И вот после этих последовательных неудач он сказал отцу, что оставит попытки. Он может обеспечить себя и будущую семью птичником и маленькой агрофермой, а если удастся, то и укрупниться или даже расшириться – заняться розничными продажами. Но отец настаивал на его возвращении в школу. «Нигерия с каждым днем все тверже и тверже встает на ноги, – говорил отец, перекашивая рот, что он начал делать на ранней стадии своей болезни, закончившейся смертью. – Пройдет немного времени, и человек со степенью бакалавра станет никому не нужен, потому что такая степень будет у всех. А что ты будешь делать, если у тебя и бакалавра не будет? Я тебе говорю: образование понадобится всем – фермерам, сапожникам, рыбакам, плотникам. Это путь, по которому идет Нигерия, я тебе говорю».

Такие разговоры, а также тот факт, что я часто осенял его мыслями, акцентирующими необходимость слушаться отца – а мысли эти я нередко подкреплял пословицей: «То, что видит старик, сидя на корточках, юнец не увидит даже с верхушки дерева», – все это вместе подвигло его на сдачу экстерном экзаменов на ССО – свидетельство о среднем образовании. Он занимался и посещал уроки в здании на Камерон-стрит, где четыре молодых студента университета готовили учеников к экзаменам. И во время экзаменов подготовительный центр на несколько недель превратился в центр чудес. Учителя один за другим, за несколько дней до экзамена по их предмету, приносили на занятия вопросы из утекших экзаменационных билетов. Когда экзамены закончились и месяц спустя объявили результаты, выяснилось, что мой хозяин прошел по шести из восьми предметов, даже получил оценку «А» по биологии – предмету, по которому он был подготовлен хуже, чем по другим. В большинстве центров Абии результаты одного из экзаменов – по экономике – были отменены из-за «широко распространившейся порочной практики», как это сформулировала экзаменационная комиссия. Это отвечало действительности. Экзаменационное задание было у него на руках почти за три недели до дня экзамена, и если бы результаты были объявлены, то он и по экономике получил бы «А». В это время он бы вернулся в школу, если бы, проснувшись как-то утром в тот месяц, не обнаружил, что его сестра исчезла и это погрузило его отца в изнурительную депрессию. В один миг улетучилась атмосфера покоя, воцарившаяся было в доме, после того как отец, несколько лет скорбевший по жене, вернулся к нормальной жизни. Скорбь вернулась, как армия старых муравьев, заползающих в знакомые щели в мягкой земле жизни его отца, и несколько месяцев спустя он умер. Со смертью отца и все мысли о школе были похоронены.

Обасидинелу, шли дни, Ндали продолжала игнорировать своих родителей, даже говорить с ними отказывалась, а страхи моего хозяина все росли. Но он молчал, боясь, что, заговорив, растревожит ее, а потому защищал ее от сумятицы мыслей в его голове. Но так как страх не проходит, пока его не прогонишь, он, словно старая змея, лежал, свернувшись, вокруг трепещущих ветвей его сердца. Страх никуда не делся и в то утро, когда мой хозяин проводил ее на автобусную станцию – она уезжала в Лагос на конференцию. За минуту до отправки автобуса он прижался лбом к ее лбу и сказал:

– Надеюсь, что я не исчезну до твоего возвращения, мамочка.

– Что такое, обим?

– Твоя родня – надеюсь, они не похитят меня, пока тебя нет.

– Брось ты – с чего это тебе пришли такие мысли в голову? Как ты можешь думать, что они пойдут на такое? О гини ди?[52]52
  Что такое ты говоришь? (игбо)


[Закрыть] Они же не дьяволы.

Ярость, которую вызвали у нее его слова, ошеломила его. Заставила посмотреть внутрь себя, задуматься, не переоценивал ли он ситуацию, не была ли долгая ночь страха на самом деле всего лишь неприятным мгновением в долгой счастливой жизни.

– Да я пошутил, – сказал он. – Просто пошутил.

– Ну ладно. Только я не люблю таких шуток. Они не дьяволы. Никто с тобой ничего не сделает, так?

– Так оно, мамочка.

Он пытался не думать о вещах, которые вызывали у него страх. Вместо этого он прополол маленький огород и убрался в своей комнате. Потом он занялся лечением одного из петушков, который повредил ногу. Он нашел его предыдущим вечером на другой стороне дороги. Петушок запрыгнул на высокий забор и упал в кусты по другую сторону, наступил, видимо, на битое стекло. Это напомнило ему про гусенка, которого он как-то раз упустил, и тот выбрался из дома и уселся на заборе. Он выбежал из дома, увидел гусенка на заборе – тот в возбуждении крутил головой в разные стороны. Он принялся слезно умолять гусенка вернуться в дом, сердце моего хозяина колотилось, он боялся, что гусенок улетит и никогда не вернется. Стояло утро, и его отец чистил зубы (не жевательной палочкой, как это делали старые отцы, а щеткой), когда услышал тревожные крики сына. Отец с зубной щеткой в руке бросился из дома, зубная паста капала с его бороды. Он увидел взволнованного сына. Посмотрел на забор, на мальчика, покачал головой. «Ничего не поделаешь, сынок, – сказал он. – Он боится. А подойдешь поближе – улетит». Я тоже наблюдал за всем этим, и меня посетил тот же страх, что и его отца, и я тоже послал эту мысль в голову моего хозяина. И тогда он перестал кричать и голосом едва ли громче шепота начал звать гусенка: «Пожалуйста, пожалуйста, не улетай от меня никогда, я тебя спас, я твой сокольничий». И чудесным образом – а может, потому, что птица увидела что-то по другую сторону забора, может, соседскую собаку, – гусенок ощетинился, присел и вспорхнул, раскинув крылья. А потом вернулся с восходящим потоком во двор, назад к моему хозяину.

Он едва успел вернуть петушка с поврежденной ногой в курятник, как появился Элочукву. Он отправил Элочукву послание этим утром, и Элочукву ответил, что получение образования – отличная мысль. «Если ты вернешься и закончишь образование, они тебя наверняка примут», – сказал ему Элочукву. А теперь он спрыгнул со своего мотоцикла и встал рядом с моим хозяином на крыльце, выходящем на ферму. Мой хозяин рассказал Элочукву вкратце, что было на празднестве и как семья Ндали унизила его. И когда он закончил, Элочукву покачал головой и сказал:

– Все в порядке, брат мой.

И мой хозяин, посмотрев на друга, согласно кивнул. Эгбуну, это выражение, распространенное между детьми великих отцов и произносимое в основном на языке Белого Человека, часто вызывало у меня недоумение. Человек в ситуации, когда сама его жизнь находится под угрозой, только что рассказал другу о своих трудностях, а его друг – человек, в котором он видит утешителя, – отвечает просто: «Все в порядке». Это выражение мгновенно погружает обоих в молчание. Потому что это особенная фраза, всеохватывающая по своей сути. Мать, у которой только что умер ребенок, в ответ на вопрос, как у нее дела, отвечает просто: «Все в порядке». Все-в-порядке возникает из взаимодействия страха и любопытства. Эта фраза обозначает переходное состояние и, хотя неудачник и переживает неприятный период, выражает надежду, что вскоре все выправится. Большинство людей в стране детей великих отцов всегда пребывают в этом состоянии. Ты надеешься вылечиться от болезни? Все в порядке. У тебя что-то украли? Все в порядке! А когда человек выходит из этого состояния «все в порядке» и двигается к более удовлетворительному состоянию, он немедленно обнаруживает себя в новой ситуации «все в порядке».

Элочукву снова покачал головой, повторил это выражение, похлопал моего хозяина по плечу, дал ему пакет с книгами и сказал:

– Спешу, едем на митинг.

Прежде чем Элочукву ушел, мой хозяин посетовал, что не сможет получить степень еще минимум пять лет, да и то пять – только в том случае, если не будет забастовок, которые могут увеличить этот срок, вероятно, даже до семи.

– Ты спеши начать, – сказал Элочукву, садясь на свой мотоцикл. – Когда ты начать, они сразу понять, что ты серьезный чувак. – Элочукву, который сам почти закончил учебу и был в шаге от получения степени по химии, за словом в карман не лез, закончил он тему так: – А если из этого ничего не получится, забудь об этой девчонке. Нет в мире ничего такого, что заставило бы глаз, который это увидит, проливать кровь, а не слезы.

Вскоре после отъезда его друга начался дождь. Он шел с утра до самого вечера. Неумолимый, непредсказуемый дождь щедро заливал Умуахию водой, а мой хозяин лежал в гостиной и изучал пособие по подготовке к экзаменам на получение аттестата для поступления в университет – книгу, которую дал ему Элочукву.

Небо затянуло тучами, и он долго читал в этом тусклом естественном свете, проникавшем в комнату через раздвинутые шторы, и наконец глаза его начали смыкаться. Он почти спал, застряв, как принесенный ветром лист, на пороге между сном и бодрствованием, когда услышал стук в дверь. Поначалу он принял этот стук за дробь дождя по двери, но потом услышал знакомый голос, говорящий самым решительным тоном:

– Ну, ты уже отопрешь эту дверь наконец?

И снова стук. Он вскочил и в окне увидел Чуку и двух человек в плащах на крыльце.

Гаганаогву, появление этих людей чуть ли не парализовало его. За все годы, что я провел с ним, я не видел ничего хотя бы отдаленно похожего на то, что произошло с ним сейчас. Странным казалось, что еще совсем недавно он шутил о чем-то, выдумывал какую-то бредовую нереалистичную шутку. И вот при свете дня его шутка материализовалась и на его пороге появился ее брат с бандитами. Он впустил их, отступил в ужасе, чувствуя, как сердце барабанит в груди.

– Чука… – сказал он, когда они вошли.

– Заткнись! – оборвал его один из них, тот громила, который заставил моего хозяина прислуживать у ворот во время торжества. Даже теперь он пришел в готовности – с тем же кнутом.

– Я не могу заткнуться. Нет. – Мой хозяин отступал, а они надвигались на него, он зашел за самый большой диван. – Я не могу заткнуться, потому что это мой дом.

Человек с кнутом бросился вперед, но Чука поднял руку и произнес:

– Нет! Я уже говорил, никто никого не трогает.

– Прошу прощения, сэр, – сказал человек и отступил за Чуку, тот теперь вышел в середину комнаты.

Мой хозяин смотрел на Чуку, который сбросил капюшон и покачал головой. Потом Чука оглядел комнату, потом сел в плаще, с которого стекала вода, на кушетку. Его люди стояли рядом с кушеткой и хмуро смотрели на моего хозяина.

– Я пришел попросить тебя отправить мою сестру назад, – сказал Чука таким же спокойным голосом, каким говорил раньше, и на языке Белого Человека. – Мы не заинтересованы ни в каких скандалах. Ничуть. Мои родители, ее родители беспокоятся.