Текст книги "Грустные размышления об ушедшей эпохе"

И вот люди, вполне же непременно могшие применять свои интеллектуальные способности ради создания благ и удобств тех еще всяких простых граждан своей, да и других стран тратили буквально все свои силы и время на одно лишь самое бессмысленное сотворение всевозможной военной техники.

И кто-то, конечно, тут же ведь сходу до чего непременно разом подумает, что поскольку он жил в великой империи, то, значится, ради ее весьма  грандиозных планов было вполне возможно в той еще самой исключительно так немалой степени всецело пожертвовать собственными личными удобствами.

Однако вот, к примеру, та же северо-американская империя за время Второй мировой войны более чем в два раза увеличила весь свой и без того немалый золотой запас.

Причем все это было осуществлено вовсе не за счет усиления и без того довольно  активной добычи золота на исконно русской Аляске.

Никак нет, раз попало оно в закрома их заокеанской родины разве что только в связи с той до чего еще беспрестанной так переправкой через океан потом и кровью людскою добытого золота, которым тогда оплачивались поставки оружия и боевой техники в Советский Союз.

Хотя вполне вот возможно было бы договориться и несколько явно иначе!

Да и после войны страна, имевшая возможность делать деньги на продаже своего оружия, отдавала его совсем так задаром, вроде бы как в долг тем еще донельзя нелепейшим своим союзникам под те самые сколь ведь дружные обещания когда-нибудь непременно за него весьма уж подобающе сполна расплатиться.

Вот, к примеру, африканская война между Эфиопией и Этерией.

Обе стороны воевали советским оружием, даденным им в самое разное время даром за одно только весьма и весьма сколь же сладостные слуху советских бонз донельзя пустозвонные обещания всенепременно еще затем  выбрать именно «тот самый единственно верный» социалистический путь развития.

Но то еще, по крайней мере, шли кровавые разборки одних африканцев с другими, ну а на Дальнем Востоке все ведь порою выглядело совершенно иначе.

Именно так все и было с тем уж после смерти Сталина более вовсе-то и близко отныне никак не дружественным социалистическим Китаем.

И как то было отображено в стихах Владимира Семеновича Высоцкого

«Как-то раз, цитаты Мао прочитав»:

«Мины падают, и рота так и прет,

Кто как может – по воде, не зная броду.

Что обидно! – этот самый миномет

Подарили мы китайскому народу».

Вот уж подарили, так подарили, и, наверное, как раз вот затем дабы им-то по зубам когда-нибудь сдачи при случае разом и получить, так сказать в знак дружбы и искренне большой их китайской признательности.

Любое производство затратно и если оно никак не окупается, то оно убыточно и это донельзя отрицательно сказывается на уровне жизни населения той страны, которое трудится не на прибыль, а на удовлетворение политических амбиций кучки властвующих над толпой демагогов.

И ведь из зарплат всех его простых, безусловно, так, всегдашне нищих граждан была заранее изъята плата как за бесплатное образование, да и за медицинское обслуживание, а еще и на то отчаянно патриотическое содержание революционного режима Кубы, а также и на военную и экономическую помощь дружественным СССР «папуасам Новой Гвинеи».

В подобных условиях было бы вовсе невозможно рассчитывать на истинное трудолюбие народа, который прекрасно то, понимая, что его до чего беззастенчиво и беспрестанно грабят, сам вот тащил все, что только плохо лежит.

Этим лишь весьма дополнительно ужесточая условия и без того сколь повседневно на редкость уж совсем безрадостного своего существования.

А между тем все могло быть и, безусловно, как-никак, а явно иначе, учитывая сам тот факт, как вот охали да ахали иностранные специалисты, когда им вполне наглядно демонстрировали образцы ранее попросту сверхсекретной военной техники.

Но то ведь были исключительно вооружения!

Вот как будто нельзя было при точно той же царской власти продавать во все края и пределы, лучшие в мире холодильники и стиральные машины, телевизоры и микроволновые печи?

Вот кабы не было той злосчастной революции, то уж тогда русская бытовая техника и в самом-то деле, а вовсе не по одной лишь до чего и впрямь невозмутимо лживой красной пропаганде, ни в чем бы явно не уступала самым так наилучшим мировым образцам.

К тому же имелись и весьма вот конкретнейшие шансы, что они бы по всем своим параметрам их еще и, несомненно, довольно-то во многом бы превосходили!

Русский народ очень уж даже весьма талантлив в плане всего своего вовсе ведь нисколько не предприимчивого изобретательства.

Причем суммарное количество всех его изобретений, если рассматривать их в плане революционного новаторства в той самой сколь весьма  широкой сфере развития техники превышает буквально любые, какие только кому еще

будет угодно… всевозможнейшие стандарты.

И кстати, наиболее конкретный пример подобного рода весьма и весьма уж относительно резкого прорыва в области технологий – это ведь опыт той же Японии, очень даже быстро за тот самый относительно короткий срок превратившейся из полуфеодального государства в сверхсовременную державу.

И именно этот яростный прорыв в грядущее и может послужить донельзя так полноценным подтверждением, данным вовсе никак не случайно брошенным в пустоту праздным словам.

Однако для медленного и последовательного   осуществления чего-либо подобного надо было разом уж подтолкнуть колесо истории никак не в этическом, а прежде всего именно в политическом смысле, что неизменно всегда приносило явную пользу, когда речь шла о вполне действительно разумных реформах.

После выражения народного гнева в 1905 году и впрямь-то следовало положить конец всему тому безнадежно одряхлевшему царизму, оставив монарху одни лишь помпезно величественные, церемониальные функции.

Однако – это именно тот сущий испуг бескрайнего русского бунта сколь во многом явно ведь и поспособствовал как раз-таки именно тому, что довольно многие представители российской интеллигенции буквально сходу тогда отказались от всякой существенной поддержки той-то опричной державы, собственный народ уж доведшей до такого на редкость откровенно варварского состояния.

Как будто тот последний самодержец был единолично в ответе не только за все свое самое полнейшее безволие, но также и за все те так или иначе имеющиеся грехи его порою совершенно вот нерадивых подданных.

Но все же последнему российскому государю надо бы вполне воздать по всем его на редкость никак вовсе нескромным заслугам в том до чего еще безупречно яростном деле постепенного расшатывания собственного трона.

Тогдашняя Дума едва ли являлась чем-либо большим, нежели чем самой-то явной сколь ведь откровенной видимостью демократии.

А потому и все те бесконечные  дискуссии в ее стенах явно носили характер одной лишь разве что совсем условной для всех тех, так или иначе имеющихся в ней сторон вовсе  уж бессмысленно толкущей воду в ступе говорильни.

Та Дума никак вообще не могла действительно печься о чем-либо повседневно уж поистине важном.

Причем идею оголтелой, сутолочной болтовни всячески спонсировал и раздувал сам царь.

Вот два свидетельства друга его детства.

И. Сургучев. «Детство Императора Николая II»:

«Жорж однажды похвалился, что он может показать, как маме кланяется Хоменко, но условие: мы должны съесть по пол-ложки песку. Я отказался, но Ники с заранее смеющимися глазами съел и к вечеру был болен, и пришлось вызвать Чуку вера. В «игральной» комнате всегда была горка песку».

«Что это? Откуда яма? Кто допустил?!

Теперь догадываюсь, что у него промелькнула мысль: не было ли здесь покушения на детей?

Но Нику снова схватил хохотун, и он, приседая, чистосердечно объяснил отцу все: как я вчера поколотил его за шар и как он мне сегодня отомстил.

Великий Князь строго все выслушал и необыкновенно суровым голосом сказал:

– Как? Он тебя поколотил, а ты ответил западней? Ты – не мой сын. Ты – не Романов. Расскажу дедушке. Пусть он рассудит».

Из двух этих сценок более чем отчетливо во всем проглядывает, все уж как оно вообще только есть внутреннее естество Николая Второго.

И был он сколь еще явно человеком довольно безвольным, слабым духом, но хитрым и при всем том и впрямь до чего легко подпадающим под всякое достаточно сильное чужое влияние.

Ну, а при подобном государе – государство на Руси совершенно ведь никак не могло не пойти-таки прахом.

Потому как в условиях самодержавия без действительно достойного умом, толкового царя соблюдать все те имеющиеся в стране законы, разве уж кто-нибудь тогда поистине станет?

А, кроме того, пойдет еще и тот вовсе вот форменный грабеж и сущая беспрестанная междоусобица.

И главное, всем этим событиям будет всецело придан, самый что ни на есть более чем скандальный характер, и уж будут они повсеместно тогда обсуждаться и чрезвычайно вот зрелищно и в самых суровых лицах всеми ведь всячески осуждаться…

Времена тогда еще были достаточно либеральные, что, однако, вовсе не повлияло на все те, что и ранее в точности таковые… и впрямь уж сколь  извечно царящие во внешне подгнившей империи доподлинно так вполне житейские нравы.

Поскольку тот никак несносный, «наносной либерализм», несомненно, во всем только лишь, куда этак явственнее поспособствовал разве что лишь исключительно большему обострению тех еще старых общественных язв…

Раз уж весь этот мир – он таков, чего это нам тогда значит вообще вот стесняться?…

То есть и до того, конечно, было довольно-то немало буквально-то всяческого чиновничьего произвола, однако, при том последнем беспомощном самодержце – это до такой наивысшей степени вовсе ведь опостылело тогдашнему светскому обществу, что вовсе неудивительно его более чем двоякое отношение ко всей той более чем внезапно приключившейся революции.

А будь это как-либо иначе, то ведь все уж само собой тогда, пусть и медленно, но верно постепенно бы явно этак затихло.

Да только наивная вера безоглядно крепка!

И кстати, машина законодательного крючкотворства, вводящего народ во искушение всеми теми сколь же сладкими своими обещаниями, никак вовсе не есть большевистское славное изобретение, а только лишь то, что им досталось по самому прямому праву наследия от той более чем безответственно всезнающей Думы.

Еще Лев Николаевич Толстой в его романе «Война и Мир» упоминал о том, что на Руси законов много, а исполнять их совершенно ведь явно некому:

«Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать».

Да и Салтыков-Щедрин пишет о том же в его книге «История одного города»:

«Как нарочно, это случилось в ту самую пору, когда страсть к законодательству приняла в нашем отечестве размеры чуть-чуть не опасные; канцелярии кипели уставами, как никогда не кипели сказочные реки млеком и медом, и каждый устав весил отнюдь не менее фунта».

Так что, то вовсе ведь совсем не только разве что довольно уж совсем предвзятое мнение именно вот одного из великих классиков.

Производить мертворожденные законы – это вот дело, куда более легкое, нежели чем и впрямь-то совсем неукоснительно соблюдать кем-либо давно написанные, при этом вроде и правым делом действительно занят, да и деньгами государственными втихую ворочать никто уж нисколько вовсе не запретит.

Главное, старшее начальство слушать, а все остальное обязательно как-нибудь да пребудет всякому тому, кто ухо востро держать действительно станет…

Так что, как то на деле и впрямь до чего еще, несомненно, оно вот уж явно выходит, вся та бездумная исполнительность и есть самое до чего только естественное свойство всего того российского чиновничества.

Вот как обо всем этом отзывается Вилли Токарев в его песне «Высоцкому»:

«Сколько было ретивых, верноподданных слуг,

Что загнали поэта в заколдованный круг!..»

Или как уж оно было до чего еще весьма вот великолепно отображено в поэме великого Грибоедова «Горе от ума»

Молчалин:

«В мои лета не должно сметь

Свое суждение иметь.

Чацкий:

Помилуйте, мы с вами не ребяты,

Зачем же мнения чужие только святы?

Молчалин:

Ведь надобно ж зависеть от других.

Чацкий:

Зачем же надобно?

Молчалин:

В чинах мы небольших».

Или еще как ведь именно о том же самом, собственно, написал в прозе великий Лев Толстой в его романе «Война и мир»:

«Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе».

Все уж везде от одной разве что барской воли всегдашне более чем только вчистую в те времена всенепременно вот явно зависело.

«Барин приедет, он нас рассудит» – это и есть лейтмотив российской жизни буквально этак испокон веков.

Но это вовсе не свойство самого же народа, а куда вернее, одна из тех целыми столетиями складывавшихся традиций, всецело возникших только лишь из-за тех весьма ведь более чем определенно нелегких условий, в которых жили племена Русичей еще с былинных времен.

Ну, а будь между Россией и Азией хоть какие-либо серьезные природные препятствия, и уж тогда чему-либо таковому на ее земле не бывать бы попросту ведь никак и совсем вот никогда.

Постоянные набеги требовали одного же крепкого кулака, а то всем еще будет нисколько так в конечном итоге вовсе несдобровать.

Ну, а рука та должна была быть исключительно жесткой, а то ведь у власти сами собой непременно вырастут большие и малые головы, и понатворят они тогда чего им только самим, собственно, вздумается, да еще и в любом, не в одном лишь строго экономическом, но и во всяком большом политическом смысле.

А тут еще и веяния с Запада, несли бациллы, отравляющие мозг прекраснодушием и всеобъемлющей новоявленной дикостью, призванной уничтожить всю ту старую барскую лютость, да и зажить себе в мире и согласии, как то людям еще изначально и было предначертано в старые добрые времена каменного века.

Ведь еще с тех довольно давнишних времен так и остались в памяти народов радужные иллюзии о жизни в общине безо всякой власти помещиков и фабрикантов.

Однако, кроме весьма явственного урона от саблезубых тигров и прочих хищников, однозначно уж и тогда имело место великое множество смертей от всегда бродивших где-либо по соседству голода и болезней.

Ну, а социальная среда тогда носила те же черты, что и сегодня, только в некоем еще зачаточном состоянии.

Западная  до чего благочестивая и чистая Европа так и осталась, собственно, дикой, и только уж сколь изящно она перекрасила всю свою именно изначальную дикую суть в некий тот совершенно иной, блестящий чисто внешним лоском крайне обманчивый цвет, однако внутри ее все сохранилось точно таким, каким оно было всегда испокон веков.

Россия как пересечение всех дорог подвергалась влияниям, завоеваниям, нападениям со всех сторон, и свойства ее народа включают в себя как азиата, да так и вполне полноценного европейца, да только безо всякой той чрезвычайной практичности и вящего пренебрежения к ближнему только за то, что он полностью иной по всей крови своей.

Всякое иное отношение к людям есть исключительно зрелое европейское влияние, и новоявленные националисты (те же, в сущности, фашисты) вовсе так зря бьют себя в грудь, называя себя русскими.

Потому как, они – неэтнические западноевропейские вандалы, и все корни их психологии – в отрицании широкой русской души, путем насильственного надевания на нее узкого швабского намордника…

Это ведь еще с того самого тургеневского Базарова чисто ведь разом оно как есть тогда и пошло.

Да мало того, часть интеллектуальной элиты

в России к тому же и вообще явно гипертрофировала все те довольно неблаговидные европейские черты, причем уж случилось это разве что лишь только благодаря исключительно разным и никак неблаговидным веяниям как-то, совсем извне и издалека вполне долетавшим и до ее далеких берегов.

И уж все – это полностью напрямую вполне ведь касаемо и впрямь-таки всей той сколь еще на редкость бездумной преемственности в смысле истинно как есть, самого вот рьяного мысленного переделывания всего своего весьма самобытного в нечто явно чужое…

А именно до самой нелепости полностью уж как есть донельзя ведь слепого копирования всей той европейской формы политической власти.

И это притом, что России, несомненно, была нужна вовсе уж не та всем своим бессмысленным осиным роем так и гудящая Дума, а те самые чисто повсеместные автономные выборные советы, которых на Руси почти никогда совсем не было.

То, что действительно можно привести в виде довольно уж яркого исключения, это ведь разве что одно лишь новгородское Вече, разогнанное Иваном Третьим и физически истребленное Иваном Четвертым.

В то самое время, как выборные органы солдатских депутатов являли собой всего-то лишь рваное в клочья племя самодержцев из тех самых окопных клопов, что попросту исключительно ведь запальчиво паразитировали на той самой всеобщей же благородно пролитой нацией крови в той и близко никак  непонятно кому, собственно, нужной Первой мировой войне.

И ведь все, чего эти «деятели» вообще творили, делалось исключительно лишь разве что ради того, дабы всласть лично так они и смогли вполне насладиться анархией, демагогической ахинеей и беззаконием, ими самими весьма ведь поспешно и совершенно уж бесславно и разнолико возглавленными.

Отныне та полностью уж обезглавленная армия стала лишь тем еще самым полнейшим оплотом вселенского разброда, а пришедшая ей на смену большевистская власть оказалась сущим подобием паутины, образцом удушающих тенет абсолютного деспотизма, который разве что лишь одна она и была способна создать.

Ведь – это именно она и смогла породить ту попросту  неимоверно так железную дисциплину, правда, исключительно там, где ей, то и самой было на редкость уж значимо поистине выгодно.

А во всех прочих местах царили полнейший хаос и абсолютное чиновничье бездушие.

Ну, а всему тому на деле предшествовало, как и безгранично уж излишне потворствовало как раз-таки то самое абсолютно неблагоразумное создание многоликой Думы с ее весьма своеобразно каверзной фразеологией о понятиях, вербально воспринимаемых толпой, как право на вольную жизнь безо всяких сдерживающих широкую русскую вольницу всех-то ее прежних стальных оков.

Так что уж само создание эдакой Думы почти однозначно лишь разве что только усугубило и без того донельзя шаткое положение империи и однозначно еще лишь ускорило ее (при таком-то царе) вовсе вот неминуемую последующую погибель.

А ко всему тому тут и весьма дурным образом примешалась та самая бездарно проигранная японская война.

И лишь самодержец, подпадающий под любое наиболее сильное влияние, и мог бездумно ввергнуть Россию в ту новую войну, на этот раз уже против Германии, будучи сам-то женат на немецкой принцессе, хотя ее мать и была англичанкой.

Да только, надо бы незамедлительно попросту разом сходу заметить, всякому простому российскому обывателю было истинно наплевать на все те донельзя подчас широкие генеалогические древа, его-то вконец взвинтил сам явный факт того, что совсем не иначе, а новоявленная императрица сама родом из тех краев, где живут теперешние недруги Российского государства.

А надо бы вспомнить, что в той еще прежней России в царице, прежде так всего, видели именно же заступницу от всех невзгод и напастей.

А тут, значит, заступница сама оказалась уроженкой именно тех вражеских земель, где вечно полуголодным солдатам Российской империи и надо ведь было теперь сражаться, участвуя в той совершенно никак им не нужной и страшной войне.

Нет, может как есть поначалу, и в чем-то уж более чем на редкость исключительно нужной, да только слишком ведь она совсем немыслимо затянулась.

И вот оно, то чего можно найти по этому поводу в первом томе «Хождения по мукам» Алексея Толстого:

«А что, скажите, из вашей деревни охотно пошли на войну?

–Охотой многие пошли, господин.

– Был, значит, подъем?

– Да, поднялись. Отчего не пойти? Все-таки посмотрят – как там и что. А убьют – все равно и здесь помирать. Землишка у нас скудная, перебиваемся с хлеба на квас. А там, все говорят, – два раза мясо едят, и сахар, и чай, и табак, – сколько хочешь кури.

– А разве не страшно воевать?

– Как не страшно, конечно, страшно».

Должно быть, и Николаю Второму тоже уж было довольно-таки весьма страшновато лезть во всеобщеевропейскую мясорубку.

Однако последнего российского самодержца, со всей очевидностью, прежде всего, одолевал страх за свое доброе имя, он, наверное, истинно никогда попросту и не знал, что действительно прагматичный и умный политик все уж на свете сделает, дабы сколь еще надежно откреститься от любых своих устных обещаний.

Ну а бесчестность в политике – это одно лишь весьма вероломное несоблюдение официально подписанных договоров и международных соглашений.

И вот он тот, наиболее яркий и страшный пример его политики соглашательства буквально со всем, что только кому-либо будет угодно от него всенепременно так сразу до чего незамедлительно разом уж заполучить…

Попросту подчас вот надо было ему максимально вот полно выразить всю свою деликатность и безотказность, более всего между тем, несомненно, во всем подходящую простому, старательному клерку любой-то на свете нотариальной конторы, и вовсе не важно, где это, собственно оно вообще еще и вправду, находится.

Витте Сергей Юльевич «Царствование Николая Второго»

«Я доложил Его Величеству, что турецкая контрибуция, согласно закону, ежегодно вносится в государственную роспись и затем в отчет государственного контроля и что об исчезновении этой статьи дохода сделается сейчас же всем известным. Я добавил, что это такие же русские деньги, как и всякие другие, входящие в роспись, что Турция нам платить контрибуцию в возмещение лишь части расходов, произведенных русским народом в последнюю восточную войну и что исчезновение из доходов этой суммы русскому народу в той или другой форме придется восполнить, и, наконец, что такая новая подачка Черногории по своим размерам переходит всякие пределы. В ответ на это Государь мне говорит:

"Что же делать – я уже обещал"».

О Боже мой! И это говорит великий самодержец огромной империи!!!

Чего тут удивительного, что он был и вправду готов стелиться ковриком под ногами его союзников по Антанте, Англии и Франции, а также и США…

Ему уж и вправду всячески надо было до чего незамедлительно и впрямь-таки сходу взвалить на себя почти вот всю неимоверную тяжесть войны, дабы только-то всецело укрепить давнишние дружеские связи…

Выйдя на войну с почти уж кровным своим родственником, он, кстати, сам и сделал первый шаг к пролитию крови своей семьи…

Но даже и совсем никак невольно влезши по самые уши в ту кем-то вовсе ведь другим заваренную кашу, он сколь явно мог бы все-таки остановиться, сделать шаг в сторону от и впрямь как есть под самыми его ногами разом разверзающейся пропасти.

То есть запросто он мог полностью завязать со всякой войной, еще ведь за год до своего именно что совсем же вымученного отречения, причем подписав мирный договор с Кайзеровской Германией, он и впрямь еще мог бы с честью так полностью успокоить весь тот бурлящий поток сущего недовольства в российском обществе.

Не надо было ему вести войну до победного конца, поскольку даже, до чего и впрямь вполне вот доблестно дойдя до самого города Берлина, он и тогда бы гроша ломаного от своих европейских СО-РАТНИКОВ УЖ ТОЧНО БЫ и близко вовсе так не получил.

Однако те его весьма доблестные союзники только лишь этим удовлетвориться нисколько ведь явно совсем же не пожелали – им-то надо было до чего неимоверно значительно большее…

Раз кое-кто и впрямь сколь вполне окончательно понял, что Россия – сосед никак небезопасный, однозначно и вправду способный отхватить себе кусок землицы на востоке, а потому, ее и следовало полностью развалить до основания, чтобы в будущем сделать из нее раздробленную на куски колониальную страну под протекторатом всех вот развитых западноевропейских стран.

Но будет, несомненно, куда разве что получше эту тему как-либо особо не затрагивать, а вернуться ко всем тем чисто  внутренним российским делам.

Жизнь в сырых и мерзлых окопах вполне ведь поспособствовала всеобщему солдатскому недовольству, что, впрочем, более чем понятное, в самой этак своей сущности, дело…

Российский мужик, конечно, стоек и терпелив, но тут надо бы во всем до конца понимать, что позиционная война подразумевает под собой довольно длительное топтание на одном месте, скученность, тиф, крыс и вшей.

А, кроме того, тут еще и надо бы учесть и довольно большую предприимчивость всякого разного рода тыловых интендантов, разворовавших все, что плохо лежало по его сколь еще длительному пути к никак уж вовсе совсем не близкому фронту.

Да точно также та еще позиционная война имеет и другие весьма «большие повседневные прелести»…

Вот как они вовсе ненавязчиво описаны в «Хождении по мукам» Алексея Толстого:

«– Пять миллионов солдат, которые гадят, – сказал он, – кроме того, гниют трупы и лошади. На всю жизнь у меня останется воспоминание об этой войне, как о том, что дурно пахнет. Брр…»

Да ведь и этого было бы, едва ли полностью так во всем до конца сколь еще истинно и впрямь-то весьма предостаточно!

К тому же еще и мистические склонности российской царицы тоже довольно успешно во всем поспособствовали распространению о ней всевозможнейших грязных слухов.

Вот чего пишет об этом генерал Краснов в его книге «От Двуглавого Орла к красному знамени»:

«Постоянные роды, нетерпеливое ожидание сына и наследника престола, темные разговоры о том, что она порченая, что у нее сына не будет, волновали ее, мучили и делали несчастной. Муж раздражался всякий раз, как она приносила ему дочь, в народе было разочарование, придворные, министры, чувствуя, что она не в силе, были холодны с нею. Она ударилась в мистику. Черногорские принцессы Анастасия и Милица Николаевны, называвшиеся в придворных кругах просто: Стана и Милица, ставшие великими княгинями, увлекли Императрицу в ряд темных суеверий, вывезенных ими из родных гор, смешанных со слащавым сентиментализмом Русского института. Они выписали к себе и представили ко Двору лионского аптекарского ученика, француза-проходимца Филиппа Низие. Филипп называл себя святым, говорил, что он может творить чудеса, в Лионе у него был якобы особый "cour de miracles" (* – Двор чудес), где он исцелял больных. Он заверил Императрицу, что, когда он с непокрытой головой – он не видим. Он ездил в шарабане по Царскому Селу с Государем, императрицей, Станой и Милицей, без шапки и уверял, что он не видим. Все видели жирного, волосатого француза в черном платье в обществе Государыни и великих княгинь. Ей говорили, что видели его. Она возмущалась. "Ах, полноте, – говорила она, – этого не могло быть. Филипп невидим. Вам лишь казалось, что вы его видели, потому что вы не верите, надо верить".

Филипп занимался предсказаниями, и некоторые предсказания были очень удачны – это усиливало веру в него. Сознательно или бессознательно, Стана и Милица втягивали Императрицу в мир предрассудков, суеверий, какой-то чисто средневековой веры в чудеса, предвидение, предопределение. Этим пользовались. За Филиппом ухаживали, искали его расположения, назначения попадали в руки проходимцев, подкупных людей. Филипп сказал Императрице, что она беременна, и несколько месяцев она морочила окружающих и даже врачей своею мнимою беременностью. Филипп внезапно умер за границей, но он оставил глубокий след в душе Императрицы. Она жаждала иметь подле себя другого прорицателя, который взял бы на себя ее судьбу и судьбы Родины. Услужливые люди искали заместителя Филиппу».

Ну, а в дальнейшем при дворе никем незваный объявился чудотворец Распутин, и уж беззаветная вера в него царской семьи сама собой, несомненно, подорвала весь институт веры в монарха, на которой и зиждилась вся его власть над Российской империей.

Потому как вера в царя было наилучшей охранной грамотой царствующего дома Романовых, а ее полнейшее отсутствие, наоборот уж, явилось самым наихудшим из всех возможных зол для всей ведь структуры светской, да так и духовной власти.

Помнится, у Льва Николаевича Толстого об этом в «Войне и Мире» до чего еще хорошо было обо всем этом сказано:

«Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!

– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.

"Только умереть, умереть за него!" думал Ростов.

Государь еще сказал что-то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю».

Да только этак оно было разве что, пока Россию не захлестнула волна всеобщего дичайшего вольнодумства, основанного никак не на желании большей свободы, а прежде всего на стремлении вдохнуть в этот мир новое дыхание жизни, поскольку прежний, давно погрязший в сенильной старости творец не столь и шибко старался, его некогда создавая.

И главное, до чего безупречно была донельзя ведь прямая жизненная необходимость в том еще самом начале 20 века и вправду так отыскать государю российскому некую сколь уж довольно удобную замену, включающую в себя все те извечно прежние атрибуты, только лишь усиленные новыми символами веры в его великое всемогущество.

А иначе они со всею той основательностью уж образуются именно сами только ведь, будучи совсем на редкость до чего отчаянно при этом вывернутыми на ту как она есть вовсе-то на редкость совсем вот отъявленно бесчеловечную свою изнанку.

Причем «каков поп, таков и приход» – как все же верна эта всем общеизвестная поговорка.

И в самом что ни на есть немыслимо ведь изумительном и более чем на удивление донельзя уж нескромном соответствии со всеми теми задушевными задатками последнего министра внутренних дел царского правительства, и обстояли все те донельзя мрачные дела в том самом его осатанело пропахшем рыцарским духом царстве-государстве.

И до чего верно о нем и его наиболее ближайшем окружении пишет Александр Блок в его книге «Последние дни императорской власти»:

«Протопопов стал управлять министерством, постоянно болея "дипломатическими болезнями", при помощи многочисленных и часто меняющихся товарищей; среди них были неофициальные, как Курлов, возбуждавший особую к себе и своему прошлому ненависть в общественных кругах. Протопопову, по его словам, "некогда было думать о деле"; он втягивался все более в то, что называлось в его времена "политикой"; будучи "редким гостем в Совете Министров", он был частым гостем Царского Села.