Текст книги "Грустные размышления об ушедшей эпохе"

И эти опасения носили справедливый и более чем объективный характер.

Другое дело, что пастух у того стада оказался дико же волчьей породы…

И вот ведь оно чего и вправду может на деле выйти от одного совсем на редкость беспрецедентно большого и до самого конца всею душою донельзя прочувствованного желания досадить бы пришлому злу при помощи его-то собственных, разве что лишь исключительно местных вволю окрылившихся истинно сатанинских сил.

Однако те еще чистые и благие изначальные намерения были самыми, что ни на есть, всецело вот безукоризненно разве что лишь только хорошими, – вполне уж возможно отчаянно завопит какой-нибудь безрассудный и потомственный либерал-утопист.

Ну, что же, и впрямь-то как оно есть то полностью разом еще допустимо, что все это было именно так, а никак и близко совсем не иначе.

Однако та вовсе совсем бездонная пропасть до чего неизменно более чем всегдашне разверзается промеж двух дальних берегов совершенно различных подходов мышления низов общества и пресловутых деспотичных верхов.

А кроме того этот немыслимо глубокий провал истинно безмерно же всеобъемлющ по всем-то своим формам и проявлениям, а прежде так всего именно в плане всей той довольно обыденной и повседневной житейской логики.

А как-либо по-иному то и быть вовсе-то никак явно ведь совсем попросту и не может!

Уж как-никак, а чисто, поскольку в строго социальном плане внутри довольно приземленного сознания самых различных социальных групп человеческого сообщества, в каком-либо ином ключе все это могло бы себя проявить в одних лишь разве что тех и близко никак не на ночь рассказываемых сказках лучезарно настроенной, литературной и окололитературной братии.

Причем все их родоначальное древо никак не является хоть сколько-то до чего безупречно на редкость аристократическим в некоем том доподлинно духовном смысле, а куда скорее было оно донельзя опричным – и разве что довольно-таки во всем несколько как есть переиначенным в свете и духе всепоглощающего европейского либерализма.

Уж в связи, с чем все те Герцены, Белинские, Чернышевские и ополчились всем тем своим промозгло сиплым кагалом на совершенно же безликую истину, рвя ее при этом зубами на самые те мелкие всевозможные частности.

И обо всем этом еще Чехов в его повести «Дуэль» до чего этак остро некогда написал:

«– Вот они каковы, макаки… – начал фон Корен, кутаясь в плащ и закрывая глаза. – Ты слышал, она не хотела бы заниматься букашками и козявками, потому что страдает народ. Так судят нашего брата все макаки.

Племя рабское, лукавое, в десяти поколениях запуганное кнутом и кулаком; оно трепещет, умиляется и курит фимиамы только перед насилием, но впусти макаку в свободную область, где ее некому брать за шиворот, там она развертывается и дает себя знать. Посмотри, как она смела на картинных выставках, в музеях, в театрах или когда судит о науке: она топорщится, становится на дыбы, ругается, критикует…»

И ведь как раз эдак оно и есть, причем буквально-то при любом раскладе, если уж всячески следовать именно доводам разума, а не на редкость сколь еще прытко идти наилегчайшим путем и впрямь доведенных до необычайного чувственного экстаза, безусловно-то само собою восхитительно прелестных, изысканных чувств…

И куда это от этого нам, собственно, деться, раз уж сходу бы надо безо всякой утайки разом признать, что  вовсе не было ни малейшей связи между процессами мышления, у всяческих любителей сладко позевывая помечтать, вкусно отобедав и простого люда, прозябающего в болоте сущей оскуделости и вопиющей нищеты.

И попросту донельзя тупо с жиру беситься вполне свойственно, пожалуй, буквально-то всем, кому его интеллектуальная лень вовсе никак явно не дозволяет изыскивать исторические примеры развития общества несколько иным, а не только-то весьма ведь беспардонно жесточайшим путем и близко так уж совсем никак неправого и дикого насилия.

И главное были те самые более-менее праведные пути-дороги, и их надо было разве что лишь как следует до чего надежно всячески адаптировать, дабы по ним и впрямь было возможно довольно-то неспешно, затем пойти, оставаясь при этом, однако исключительно на своей родной РОССИЙСКОЙ почве.

Уж вовсе-то и близко при всем том, никак не пытаясь до чего еще откровенно насильственным путем всецело приподнять довольно существенным образом вверх, весь тот и по сей день на редкость невежественный и простоватый народ.

Поскольку до всего своего собственного титанически необъятного духовного величия никакая интеллигенция его никак ни в жизнь и близко-то никогда  попросту вот совсем не подымет.

Да оно и при всем том истинно уж безмерно явно ведь как есть совершенно излишне.

Раз на самом-то деле наиболее главным тут будет разве что безо всяческих лишних слов сколь незатейливо вывести в люди именно тех самых отдельных из его представителей, что действительно до чего полноценно затем и окажутся того и вправду на деле вполне достойны.

Причем до чего еще ответственно дав им образование, да и самые что ни на есть более чем действенные бразды правления и можно будет до чего постепенно так приобщить простой народ к бремени власти.

Ну а если невежественную серую толпу как-никак, а сходу весьма уж деятельно приучить, самою собою до чего ответственно и трезво разом управлять, то строй в связи с этим возникший более всего будет напоминать собой чудовищной величины муравейник и более ничего.

И представители простого народа, низведенные до положения муравьев, не станут тогда хозяевами жизни, а станут безликими исполнителями чисто чужой барской воли.

Правда, те, кто создавали условия для страшного социального взрыва, думали при этом уж совсем этак о другом…

Ну а в результате – одно лишь безбожно короткое время самой безостановочной чехарды смены некоей той и впрямь окаянной и беспутной власти всяческой разве что весьма же наихудшей затем другой…

Причем то самое донельзя бесноватое время как есть, вполне ведь неизбежно при этом на редкость ославилось и сколь бесчеловечной, кем-либо чисто разве что совсем этак извне привитой дикой анархией…

Ну, а затем как-то вот почти сразу наступила чудовищная эпоха практически полного отсутствия всяческого здравого смысла под неким соусом немыслимо светлой и безгрешной лишь некогда разве что затем только грядущей жизни в сколь наскоро обновленном и подкрашенном атеистической идеологией (коммунистическом) раю.

Ну а пока суд да дело, пусть себе всякое нынешнее племя хоть совсем с голоду буквально-то все как некогда мамонты полностью же ныне вымрет, поскольку оно ведь никак не более, нежели чем тот еще мелкий уголь в топке мировой революции.

И оно и вправду должно было в ней, как есть все сгореть ради сколь и впрямь-таки совсем безоговорочного счастья тех самых призрачно надуманных грядущих поколений (существующих в одних-то мозгах ревностно чтущих свою теорию, чрезмерно прямодушных благодетелей всего того чисто же абстрактного рода людского).

Этим бравым теоретикам попросту весьма утопически показалось, что явно бы надо до чего безмерно облагодетельствовать тех самых людей, что непременно и будут когда-нибудь жить в сущей обители вовсе несбыточных идеалистических фантазий.

Да только между тем жили все те так уж осчастливленные новой судьбой пролетарии всею той вполне полноценной жизнью в одном лишь том до чего на редкость не в меру растравленном и всеблагом воображении ярых охотников за неким тем всеобщим счастьем и благополучием.

А обнищавшая от войн и воровства Россия фактически увязла по самый лоб в зыбучем песке лживых иллюзий, сотканных из сизого дыма, сколь обильно выделяемого сырыми дровами социальной печи построенной из малых кирпичей большого террора усилиями крайне вот левых и бесовски басовитых радикалов.

Они хотели власти народа, но народ для них был тягловой силой, а главным для них была сама идея…

Они ей служили и перед ней склоняли колени, а народ их интересовал при этом только как та лошадь, которую можно и вконец до смерти загнать достигнув главной цели, а именно построения коммунизма.

Пророки вездесущего грядущего счастья нисколько не стремились буквально разом облегчить рабочим жизнь, а разве что весьма же явно они расстарались, дабы всячески сколь изощренно замусолить и засорить простому люду мозги до чего верно зомбирующей их никак недалекий интеллект отчаянной пропагандой об их, значится, самой еще непомерно великой собственной значимости.

И именно этак и ведут себя сегодня все те, кто до чего вовсе непреклонно желает обчистить лоху карманы путем исключительно совсем небезыскусного навешивания ему на уши до чего еще тяжеленых килограммов вовсе-то между тем совсем невесомой лапши.

Но то еще были именно как есть же те самые городские труженики, они хоть и грамоту толком никак не знали, да только о правах своих, какое-никакое, пусть и самое туманное, представление все-таки явно на деле имели.

В то самое время как простой крестьянин был от века забит и невежественен, а потому его ничтоже сумняшеся было возможно совсем в бараний рог безо всякого промедления разом скрутить.

Правда вполне был он при всем том способен, согнувшись уж до самой земли вдруг разом спружинив до конца распрямится, да только какой в этом вообще был смысл, если все силовые рычаги в государстве были вовсе не в его мозолистых руках.

Да он и расписаться толком за себя никак не умел кроме как, разве что кривым крестиком, зачастую совсем не вскользь обозначавшим его последующий (при большевиках), более чем заранее же предопределенный, весьма вот печальный удел.

А все-таки именно ради этакой босоногой бедноты, насколько это вообще небезызвестно автору этих строк, и была некогда в великих муках бесчестья довольно-то наспех сотворена та до чего незатейливо ВЕЛИКАЯ ОКТЯБРЬСКАЯ революция, которая затем целое десятилетие серо и скромно именовалась «Октябрьским переворотом».

Однако на сколь бесчисленных и безымянных крестьянских могилах никто из большевиков крестов тогда никак не поставил, а между тем бывало и такое, что и родным и близким тоже сие было никак совсем не по силам.

И поневоле они тогда гнили душевно рядом с трупами наиболее близких им людей, и близко вовсе, не будучи хоть как-либо в состоянии их в сырой от дождей и слез земле навеки достойно же упокоить.

Вот оно, то великое и безумное счастье с голоду разом опухнуть за всю ту более чем откровенно демонически бесноватую советскую власть!

Осчастливленные ею толпами отправились прямиком в рай, как оно вроде и было положено всем тем, кто сколь до чего много и совершенно безвинно страдал при всей той своей честной и безо всяких обиняков открытой жизни!

Ну, так может, эти «заморенные голодом массы» должны были до чего еще слезно отблагодарить господ товарищей за то самое, что те всеми теми своими палаческими действиями, безусловно, вот донельзя полностью уж «достойно» обеспечили им вечное блаженство в некоем ином мире?

А впрочем, автор именно в том донельзя так глубоко убежден, что когда комиссары их черную, словно грозовая туча душу Богу на закланье действительно отдали, до тех пор уж живя всю свою жизнь в самом полнейшем сытом довольствии и благоденствии, они эту самую «благодарность» и получили сполна и сторицей!

Причем никакого того достойно, живущего государства действительно уж пребывающего в том самом истинно настоящем, а не десять раз липовом достатке, они, в том как есть еще конечном итоге, нисколько так вовсе не создали.

И это при том, что вполне нам современные акулы-капиталисты свои народы более чем достойно ныне кормят.

А вот в Америке 19 века немалая часть белого бедного населения, жило фактически на бобах, а то и попросту голодало.

Достаточно вспомнить рассказы О.генри о тех временах.

Причем точно то же самое происходило буквально везде во всем этом мире.

Но когда весь тот капитализм действительно со временем уж выбрался из всех своих тесных пеленок совершенно как-никак простые рабочие люди стали жить буквально везде полностью на редкость вовсе иначе.

Ну а тот ныне давно покойный СССР и был самым наилучшим образцом нравственного и экономического тупика за всю довольно-то ныне весьма и весьма длинную и пеструю историю всего человечества.

А память об наиболее ужасных и неправедных делах этого кровавого режима всенепременно поможет всем нам очиститься от липкой грязи прошлых гиблых иллюзий.

Ведь надо бы хотя бы теперь, раз уж действительно как-то опомнились, начать уж неспешно возводить храмы за упокой души всех тех безвинно убиенных антихристом, изошедшим из ада в этот наш и без того во многом извечно так мучительно жестокий мир.

А Советская власть – это именно тот еще Люцифер в самом ведь омерзительном из всех лишь вообще же когда-либо только возможных его обликов!

Зло, объявив себя, добром творит чудовищную разруху, и прежде всего – в головах.

И сколь беззаветно извратив все те попросту же невообразимо долгими веками до той поры, почти вот без изменений просуществовавшие моральные принципы вполне и будет затем возможно чисто со временем сколь на редкость беззастенчиво вздыбить к самым небесам всю ту доселе полностью безмятежную темень и ложь.

И вот уж те совсем так донельзя бездушно прямолинейные профаны и будут всею своею мелкой и недалекою душою всецело, затем стремиться как-никак, а явно ведь мысленно достичь неких далеких звезд.

И эти темные душой, но просветленные марксистским учением неучи мечтая о чем-то вовсе несбыточно совершенно при этом пренебрегали всем тем, что ныне у них вполне находится прямо под ногами.

О да, они сколь явственно хотели разом уж сходу достичь призрачного света далекого грядущего!

Но в их головах при этом было место разве что для сколь аляповато наглядных аспектов весьма закостенело неистовой веры, в некий тот немыслимо алый коммунистический рай.

И для его успешного построения большевики готовы были на любые жертвы среди доставшегося им народонаселения.

Они его вообще не воспринимали как нечто живое, а только как строительный материал для построения своего нового мира.

Большевики хотели большого и радостного добра никак не людям, а некоему экстракту философского толка, которого им предстояло слепить из глины осатанело несветлого прошлого.

Для этих херувимов грядущего чисто земного эдема некий отдельный индивидуум был попросту явно ничем и никем…

И это только лишь для того девственно и невинно абстрактно же обведенного кружочком совсем ведь вовсе безликого человечества, они и готовы были все и вся более чем незамедлительно сходу так сокрушить и разрушить в мелкие щепы.

А между тем нечто слишком общее никак не обхватишь, а если и обхватишь, то улучшить в нем чего-то точно вот никому и никак совсем не удастся.

Вместо разрушенной тюрьмы народ возведет только уж некую другую тюрьму, да и, кстати, значительно худшую.

Потому что разрушение основ касается прежде всего того наиболее ажурного и хрупкого, а сама грубая основа все что хочешь вполне переживет и все то новое будет затем воздвигнуто только на ней и не на чем больше.

И это только лишь, когда речь идет о самом так постепенном развитии неких отдельных только лишь еще формирующихся личностей, и можно будет говорить о том, что эти люди, будучи более грамотными, чем их родители со временем и построят несколько иное общество.

Причем в случае, когда общество было взорвано революцией серые массы став в целом грамотнее могут при этом остаться, столь же невежественны, как и ранее.

А все, потому что кроме груза знаний есть еще и чисто этические аспекты, а они могут проникнуть в народ, только если бы не были частично вырезаны, частично изгнаны, а другие вконец затравлены…

И тут имеются в виду те, кто неизменно являют собой саму совесть нации.

Большевики второго сталинского призыва очень даже много сделали, чтобы совесть нации интеллигенция стала холуйски преданной власти и никогда не смела хоть как-то поднять головы.

Да и простое невежественное население было ими превращено из людей в скотину, которую никто не о чем вообще вот совсем и не спрашивает.

А эти самые люди между тем и вправду подчас, несомненно, нуждаются именно в том до чего на редкость самом же постепенном и до конца полностью взвешенном развитии всех их искренне задушевных, а нисколько и близко никак не выпуклых и вычурно выпяченных человеческих качеств.

Однако те и ныне живущие светлой души прямодушные идеалисты всегда будут истово и безудержно петь самим-то себе глубокомысленные дифирамбы по поводу именно же всеобщего великого подвига масс, сделавшего их державу бравой, всепобеждающе развитой и несокрушимо сильной.

Однако ту черную и липкую, словно сажа правду о той беспримерно так неимоверной цене тех будто бы и впрямь великим разумом достигнутых сиюминутных свершений и достижений они всенепременно до чего сурово при этом упрячут куда-либо сколь еще надежнейше разве что именно ведь как есть только вот под сукно.

Все сталинские преступные деяния были попросту, как то оказывается, всем нам полностью так жизненно необходимы для одного лишь того максимально уж быстрого индустриального развития страны, вот и весь сказ.

Ну, а все те люди, безвинно погибшие на великих стройках (а проще говоря, помойках) социализма, они-то разве что довольно несущественные жертвы временных трудностей, переживаемых страной во время всего того истинно до конца вполне как есть полностью оправданного и необходимого перехода бывшей аграрной страны на некие новые индустриальные рельсы?

Однако шпалами той железной дороги более чем беспрестанно и впрямь сколь верно служили как раз уж скелеты несправедливо осужденных, а затем и загнувшихся на тех самых нисколько ранее и не бывалых (по их объемам) лесосплавах.

Причем еще и гнили те бревна по берегам рек, раз никакой хозяйской руки более вовсе и не было, а значит и какого-либо ущерба никто и близко тогда нисколько не чувствовал…

Для того единственного в стране «свободного человека» главное было не прибыль, а убыль весьма же неблагонадежного населения в самые отдаленные края, а еще лучше – и вообще на тот свет, и так-то оно было явно ведь только-то всецело надежнее…

Причем убыль эта носила совершенно необратимый, можно даже сказать, многовековой (в грядущем) отрицательный характер…

Все ее последствия явно будут столетиями негативно сказываться на всем том общественном и экономическом укладе страны.

Все трудности постперестроечного периода выросли совсем не на голом месте – корни их в истовом разбазаривании всех тех общенациональных ресурсов, причем как в сталинскую, да точно так и в брежневскую эпоху.

В старые времена жизнь была построена на самобытном житейском разуме и православной вере, а не на тех издали завезенных лживых и бесноватых теориях.

И есть еще и та довольно-то весьма значительная разница между пшеницей, которая каждый год вырастает совершенно новая, и величественными кедрами, которые вовсе не каждый век на ту же высоту вновь свои колючие ветви к самому верху могуче возносят.

Причем всеми уж теми сколь непоправимо некогда свершенными великими историческими ошибками мы вполне этак обязаны именно тому самому незабвенному Владимиру Ильичу…

Раз это он и привел весь свой народ, как Иван Сусанин поляков, в гиблое болото эпохально же векового кризиса, коий и останется в памяти поколений на многие века, причем именно в качестве самого сурового назидания всем тем еще только грядущим потомкам.

Причем капитализм в России был да зачах на корню, а между тем сегодняшняя Россия могла бы жить ничуть не хуже Японии, если бы ее, конечно, не увели в сторону с действительно верного исторического маршрута в серую мглу новоявленного большевистского средневековья.

Господин Ульянов протянул вдаль руку, а все страна потом чуть ли и впрямь-то ноги с голода не протянула…

И давно бы, кстати, пора сделать именно так, дабы далее Ильич свою вдаль простертую руку более уж никогда и нигде вовсе ведь не протягивал.

Со всех центральных площадей российских городов должны быть напрочь сметены все те заводским способом наскоро же варварски наштампованные статуи.

Правда, кто-то, конечно, скажет, что это никак не сам Ильич был до чего доподлинно во всем виноват – блекло светлую идейку, мол, не он, а его ужасный последователь и новоявленный узурпатор Сталин донельзя так вконец извратил чуть ли не до полной ее неузнаваемости, однако все это не более чем досужие домыслы.

Поскольку еще с самого начала своего злосчастного глумления над Россией большевики-ленинцы повели себя несравнимо похуже любых монгольских ханов-завоевателей.

Вот он тот самый донельзя конкретный пример их палаческих действий.

Пишет писатель Алексеев в своей книге «Крамола»

«– Большевики применили систему заложников! Бесчеловечный прием!

– Замолчи, иуда! – оборвал Бартов. – От хорошей жизни применили! Республика на грани смерти!..»

Как говорится, если уж республика на грани своей «безвременной кончины» ведет себя этаким именно что донельзя бесчеловечным образом, коему попросту никак нет никого названия во всем человеческом языке, то каковой это при ней затем непременно, в конце еще концов, окажется жизнь, пусть даже и для самых наиболее послушных ее граждан?

Зачинателем всего этого зверства был как раз-таки тот самый всем ведь никак небезызвестный картавый ирод рода людского.

Вот как в самых-то живых, попросту надо сказать, до чего безукоризненно жизненных красках его некогда весьма выразительно описал большой писатель Куприн, и надо бы сразу заметить, что он нисколько не был одним из тех, кто тут же сбежал из России, как только там повеял первый ветер неимоверно пламенной революции.

Его маленький рассказ «Ленин. Моментальная фотография» – яркая иллюстрация ко всему тому чудовищному балу сатаны!

«В сущности, – подумал я, – этот человек, такой простой, вежливый и здоровый, гораздо страшнее Нерона, Тиберия, Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все-таки людьми, доступными капризам дня и колебаниям характера. Этот же – нечто вроде камня, вроде утеса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своем пути. И при том – подумайте! – камень, в силу какого-то волшебства – мыслящий!

Нет у него ни чувства, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая, непобедимая мысль: падая – уничтожаю».

И ведь до сих самых пор этот раз и навсегда безумно же проклятый в грядущих веках «камень» так и возвышается над центральными улицами многих городов бывшего Советского Союза.

А между тем именно на ЕГО постаментах и должны быть, в сущности, установлены сколь и впрямь величественные монументы, ярко живописующие все, то беспросветно несветлое прошлое, стоившие жизни и здоровья всем тем совершенно неисчислимым жертвам бесовской и антипролетарской революции!

Причем памятники эти должны быть самыми что ни на есть различными, учитывая как местный колорит, да так и события, имевшие место именно в этом, собственно, городе.

Однако затем, когда пройдут невообразимо многие лета все, то неимоверное нагромождение чисто «временных трудностей» явно можно будет, как есть начать сколь первостатейно рассматривать именно как нечто сугубо понятное и вполне легко объяснимое, причем всего-то лишь в связи с тем, что процесс становления новой жизни всегда довольно труден и невероятно трудоемок.

И это именно в свете всего того, что вовсе уж неимоверно сколь немыслимо труден тот единственно верный путь, кое-кто до чего беспомощно же барахтается в неких общих фразах, ничего конкретного при этом, никак совсем не имея в виду.

И сами те до чего на редкость весьма вот вычурно и горько изрекаемые слова в устах подобных людей  исключительно уж явственно разве что только и напоминают некие языческие заклинания.

О да они так и сыплют чудовищными проклятиями, сколь еще многое разом припоминая всему тому донельзя стародавнему темному прошлому, а впрочем, никак не менее от них достается и всему тому ныне и близко уж совсем никак несветлому и серому нынешнему настоящему.

Причем все те азбучные истины, так и пронзающие ветвистыми молниями черные небеса, что берут свой исток из самой глубины их крайне чувственного сердца только лишь и являются экстрактом экзальтированных чувств и эксцентричных амбиций, а более так и ничего иного.

Светлый путь он светел, а потому всемогущ, а тьма скверна, а, следовательно, совсем ведь никак далее нисколько нестерпима…

Ничего поболее от них и близко никогда вовсе не услышишь.

А между тем та безнадежно неверная и тяжкая дорога одними-то ногами только вперед неизменно уж будет сколь явно чревата более чем явственной гибелью всей духовности и беспросветной безнадегой вконец осоловелых от выпивки масс (и это даже от чьего-либо пола не очень и вправду на деле зависит).

Да только в том самом донельзя лучезарном сознании некоторых во всем остальном прекрасно же развитых людей и по сей день ничего ведь никак попросту уж явно нисколько не сдвинулось.

Мы безнадежно бедны, потому что враги наши не дремлют, они нам все время палки в колеса вставляют, а потому мы должны, в первую очередь, укреплять державные интересы, ну а все личное – оно разве что когда-нибудь некогда еще уж только потом…

Да вот, однако, та окаянная американская империя и близко-то никак почти не заботящаяся о каком-либо вообще личном благосостоянии своих сограждан, между тем, несомненно, при всем том вполне умудряется обеспечить абсолютное большинство из них тем еще им крайне  жизненно необходимым.

А как раз потому у них и все всегда есть для той самой более-менее уж действительно нормальной человеческой жизни.

Ну а те чрезвычайно великие достижения в определенных областях общую жизнь совершенно не украшают, а лишь всемерно подчеркивают довольно горькую утрату всего того, чего страна могла бы явно достигнуть, если бы никак не застряла она всем своим умом в том самом безнадежном, словно лютая смерть бессмертно кровавом коммунистическом кювете.

О, все эти великие успехи в освоении космоса, да и вовсе-то никак нисколько не глубокомысленного (для власти) начала атомного века…

…а между тем совершенно бестолковое, если не сказать безголовое руководство попросту сколь яростно выковало ядерный меч и отправило человека в космос лишь разве что потому, что именно в этом и заключались его собственные сугубо же чисто имперские приоритеты.

В то самое время, как все, что вообще тогда с какого-либо бока более чем принципиально касалось доподлинно житейского обустройства всякой той вполне ведь простой человеческой жизни…

Нет, это именно тут все, как всегда, было и близко никак ни с того конца крайне уж на редкость более чем бестолково и незатейливо тогда вот творимо, ну а вслед затем и через те сплошные тернии к звездам до чего еще совсем бездумно разом ведомо…

Причем весьма многие люди, до сих самых пор уж вовсе  никак не возьмут себе в толк, а чего это вообще приключилось с их великой державой, а она между тем буквально сопрела в могучих объятьях никак неистощимого на выдумку идеологического маразма.

Он беспрестанно гудел во все медные трубы о некоем общенародном благе, однако при всем том, безусловно, так разве что пекся лишь о своих больших государственных интересах, совершенно пренебрегая народными массами, словно же пеной морской.

Раз для него они были ничем иным, нежели чем гужевым средством к более-менее посильному достижению неких исключительно абстрактных возвышенных целей.

Ну, а приблудные восприемники всех тех чрезвычайно вот бездумно преданных своей идее товарищей и близко никак не верили нисколько ни во что, кроме разве что чисто своего собственного и близко не в меру уж до чего еще совсем неуемно дикого проворства…

Они ведь тогда как есть распланировали одну лишь только свою на редкость безбедную жизнь, а простые люди для них превратились в литеры заглавных букв, а потому и слова из них складывались вовсе-то никак неразборчивые, зато до конца довольно упорядоченные и совсем неукоснительно беспрекословные к самому еще незамедлительному дальнейшему своему исполнению.

Причем весь тот коммунистический маразм явно имел именно тот самый наиболее строжайший внутренний смысл, да и был он к тому же и впрямь на редкость при этом сколь неукротим и дьявольски упрям.

Раз и близко никак в нем не было абсолютно никакого того еще самого обычного бессердечия, поскольку был он как есть вообще уж вне всяких рамок всего того исконно хоть сколько-то даже и приблизительно человеческого.

Причем наиболее главным в нем было как раз-таки то истинно уж беспросветно безнравственное вытеснение самим-то собой всего того прежнего, с чьей-либо весьма вот бесовской точки зрения исключительно как есть на редкость более чем сколь сомнительно меркантильного…

Лютую смерть, всему тому прошлому яростно неся, все то будто бы и впрямь вовсе ведь искрометно новое было одним лишь тем донельзя уж весьма отъявленным восстановлением всего того давным-давно ныне минувшего, разве что в некоей новой безукоризненно пролетарской, а не царской оболочке.

Большевики чисто внешне изменили реалии всей той незыблемо разве чем более чем совсем до чего еще неотъемлемо прежней окружающей жизни.

И им только лишь и довелось самым неестественным образом всецело вывернуть ее житейские постулаты во всем, что касалось грубых основ веры во что-то светлое чему надо отдавать должное, ожидая лучшей доли…

Но новая атеистическая вера житейского счастья простым людям никак этак не дала, а наоборот теперь они были закованы в оковы куда более тяжкие, чем это было некогда прежде.

Да и экономически большевики явно оставили непомерно огромные народные массы в той лишь значительно большей гиблой нищете.

Ими была яростно провозглашена бескомпромиссная борьба как самое наилучшее средство достижения лучезарной цели – всеблагого коммунизма.

Ну, а люди стали слепым орудием – кирками и лопатами, которым и вправду следовало весьма скромно гордиться, что им действительно было предоставлено подобное право сколь достойно послужить во имя построения светлых дней грядущего, более чем безмерно вовсе ведь иного мироздания.

Причем – это как раз-таки во имя донельзя полного единства духа и явного отсутствия, всяческих и близко уж далее ненужных вопросов народные массы и были фактически обезглавлены, а не только оболванены всеми теми сколь еще вычурно прекрасными большевистскими бреднями.

И не просто бедность, голод и холод стали самым обыденным явлением той не столь и стародавней сталинской поры…

Нет, это еще и возводилось в принцип всяческого на редкость так немыслимо праведного общественного бытия.

И все – это исключительно потому, что именно данным весьма ведь ответственным путем и было бы в конце уж концов на деле возможно достичь того самого наиболее главного, во имя чего и существовал весь тот донельзя нелепый и невообразимый хаос исключительно безрассудного упоения всем тем до чего чудовищно передовым социалистическим строем.