Текст книги "Грустные размышления об ушедшей эпохе"

Не заручившись помощью услужливого управдома, Шариков, если чего и сумел бы донельзя уж более чем расторопно привести в исполнение, так это довольно-то быстро (пинком под зад) сходу как есть и занять вполне для него на редкость приемлемую ИМЕННО ЖЕ свою социальную нишу.

Однако вот ему подставили лесенку, а потому он и смог перепрыгнув через несколько социальных ступенек выбиться в серьезное городское начальство.

Причем тот, кто его продвинул, не сделал это для своих или чтобы прищучить чужих, а просто есть типы людей, которые могут, как следует  развернуться только когда наверху дерьмо заседает и правит бал…

Ну, а, следовательно, тот революционно самоуправствующий управдом Швондер, безусловно, олицетворяет собой крайне так низменную натуру, во всем-то своем подходе к жизни неизменно опиравшуюся на безапелляционно властные авторитеты тупоголового (а в том числе и от чрезмерного хитроумия) дьявольски кровавого большевизма.

Причем без своих весьма рьяных учителей, Швондер – всего-то лишь чистый лист бумаги, весь буквально вкривь и вкось «исчерканный грязными чернилами» имперского шовинизма.

И подобное отношение вовсе не было «привилегией одних евреев», но в той или иной степени относилось и ко всем тем прочим, чужим инородцам.

Достаточно припомнить мытарства Тараса Шевченко в его уральской ссылке.

Великого украинского поэта всячески постарались совсем извести как творческую личность, причем уж исключительно из-за того, что он явно так ненароком осмелился развивать довольно независимую украинскую национальную идею.

Причем вовсе тут не имело ровным счетом ни малейшего уж значения, пытался ли он противопоставить ее русской национальной идее или он о том и не помышлял.

Сам по себе подобный факт был тягчайшим преступлением в глазах царских чиновников, которые во всем том национальном вопросе были именно что самыми вот завзятыми и заклятыми шовинистами.

«Бей чужих, чтобы свои боялись» – было их основным житейским постулатом, а также и данью памяти предков.

Но это еще никак не делает русскую глубинку чем-либо навроде обиталища невежественных простаков, коптящих небо и трущих задом завалинку.

Писатель Алданов в его книге «Истоки» пишет об этом весьма уж распространенном столичном заблуждении именно в этаком ключе:

«Правда, русские писатели испокон веков всячески ругали все такие маленькие города, называли их Глуповыми, населяли их скверными городничими, чиновниками, помещиками, людей же с возвышенной душой заставляли рваться в Москву или Петербург.

Однако выходили сами писатели именно из таких городов и, очевидно, выносили из них в душе не только то, над чем издевались. В том же Симбирске или под Симбирском родились и Гончаров, и Карамзин, и Языков, и некоторые другие оставившие по себе след люди».

Народ в российской глубинке и вправду удивительно прост, невежественен, да и замордован еще «со времен царя Гороха», но интеллигенции вовсе не стоило сбрасывать со счетов столь важное для всей общемировой истории имя – того-то самого поморского рыбака «Михайло Ломоносова»!

Его просветительская деятельность позволила открыть другие имена, пусть и несколько помельче, но и эти ученые мужи тоже внесли свой весьма посильный вклад в дело всей науки.

Ну, а в случае самого уж как есть исключительно ведь принципиального отсутствия Ломоносова, как исторической личности все те некогда открытые им и впрямь-таки полностью достойные доброй памяти люди, так и сгинули бы в безвременье безвестными, никчемными простолюдинами 18-го столетия.

«Ломоносовых», конечно, раз-два и обчелся, но гениев всегда было мало, и это потому они столь, несомненно, абсолютно бесценны.

Ну, а, взять, к примеру, Сергея Павловича Королева – этого выдающегося гения советской космонавтики…

Уж как-никак, а ему тоже вполне довелось при том самом бессменном пролетарском вожде Сталине кайлом до чего еще весьма вот неимоверно долго махать, ну, а дал бы он там дуба, и чего тогда…?

Стал бы при таких и впрямь совсем на редкость прискорбных делах Юрий Гагарин первым человеком в космосе?

Нет, конечно, кабы, Сергей Королев застав жену с любовником, в своей спальной их обоих чисто уж разом и порешил, то вот именно тогда его заслуги перед наукой никак не могли его заслонить от закона который для всех абсолютно один.

Да Крайний север для интеллигенции место совсем не подходящее, но убийцы не могут остаться безнаказанными, даже если они нужны своей отчизне в совсем уж другом гораздо более теплом и уютном месте.

Однако в том-то и была вся сатанинская «прелесть» сталинских застенок… в них можно было угодить совсем этак безо всякой вины.

Причем вовсе не талантливые люди на всяких бездарностей доносы злобно строчили, чтобы те, значит, у них под ногами не шастали и им плодотворно работать всем своим непомерным самомнением никак этак совсем не мешали.

И сколь же много имен, никому неизвестных, да и открытий, никогда так и не осуществленных до чего еще безвестно и безжалостно сгинуло за колючей проволокой сталинских концлагерей?

И главное все это исключительно лишь потому, что сочетание чего-либо донельзя ветхого от всей его древности и совершенно нового есть одно лишь разве что величайшее социальное бедствие для всего того и в самом-то деле отдельно взятого государства, в котором все это будет, иметь самое безнадежно так незаконнорожденное место.

Человеческое общество, вообще являет собой удивительно сложную и довольно-таки хрупкую конструкцию, а потому и любая его реорганизация должна бы осуществляться разве что в виде самого же удивительно легкого и тщательно продуманного изменения в том нынче-то существующем, а потому и освященном долгими веками практического опыта.

А весь тот сколь необъятный мир и впрямь вполне браво отвлеченных идей вовсе же никак совсем ненастоящий, и он в принципе и далее будет до чего еще явственно полон всяческих диких миражей и страшных химер.

А, следовательно, коли и можно чего-либо подобное брать во внимание то лишь разве что в виде одних тех совсем однопланово двухмерных чертежей, ну а ко всему тому живому трехмерному миру их полагалось прикладывать до чего еще твердо, при этом соображая, что он точно совсем этак никак и близко-то не картонный.

А потому и буквально-то любые перемены должны были сколь еще тщательно оказаться, вполне до конца более чем тщательно согласованы и обдуманы по всем общеизвестному принципу, «семь раз отмерь – один раз отрежь».

А иначе вскоре разом уж начнет ведь царствовать один лишь дикий хаос, и вот тогда вовсе так неизбежно и грядет самое неистовое грядущее забвение процесса мысли в чудовищных тенетах сколь еще донельзя квело осоловелой праздности…

Идеологические помочи нового бытия довольно-таки быстро вот безудержно преображают людей мудрых именно в тех, кто занудно и заунывно и будут затем всецело вторить всему тому, что надобно было изливать наружу, чтобы иметь при этом полное право жить и не тужить, пусть и находясь в объятиях огромного спрута социалистической тирании.

И всепоглощающе бессердечная правильность всех его суждений затем уж в их головах и будет олицетворять великий лик и близко ничем вовсе непоколебимой истины…

А как раз потому ее от всей той беспричинной крови блистательно алые тезисы и будут уж совсем на редкость сколь еще безапелляционно и бесцеремонно, затем еще до чего заправлять буквально-то всеми в одночасье назревшими вопросами жизни и смерти фактически каждого какого-либо сугубо отдельного существования.

Ну, а вполне осмысленно и ожесточенно выражать противодействие подобного рода веяниям было ведь тогда  нисколько и некому.

И все это именно потому, что довольно-таки многие весьма начитанные и крайне эрудированные люди разом уж сходу так смирились  с мыслью самой крайне же необходимости необычайно воинственной смены исторических эпох…

Ну, а вся та лютая смерть, так и разящая из-за каждого угла – в их глазах была разве что одним уж совсем этак донельзя невзрачным следствием всех тех истинно неизбежных катаклизмов.

И сама та безмерно тяжелая эпоха дикого фанатизма в их душах само собой и впрямь истинно неразрывной нитью сколь откровенно сходу соединялась воедино со всем, тем исключительно грядущим и самым всеобъемлющим благом людским, а все это потому, что большие и доблестные дела без крови попросту уж как-никак никогда не обходятся.

То есть главное, оно было разве что сколь еще сразу всецело переменить всю ту стародавнюю и крайне страдальческую жизнь действительно к лучшему, а мелкие частности – они вот сами так по себе со временем как-нибудь вполне утрясутся, а потому и попросту канут они в явное затем более чем полнейшее небытие.

Причем как раз для того, чтобы ничтоже сумняшеся приобресть именно этакого рода примирительную философию, вполне уж могло бы хватить и нескольких сколь порою истинно трудных встреч с той еще самой дореволюционной, весьма по временам крайне невзрачной действительностью.

А она тоже порою была никак не нежной в своих достаточно строгих взаимоотношениях со всем тем, так и надрывающим свою глотку весьма вот отчаянным вольнодумством.

Раз вполне уж могла она дать кое-кому довольно-таки увесистый и жестокий пинок под зад, до чего запросто кое-кого раз и навсегда полностью ведь при этом лишив самой еще возможности получения какого-либо высшего образования.

И это именно как раз тогда тот самый человек, что доселе до чего исступленно разом желал счастья, и только счастья буквально для всех и каждого в отдельности, – во всем том дальнейшем непременно окажется самым так яростным ненавистником всего того, на чем земля выше уровня пола хоть сколько-то пока действительно держится.

Вот они слова, террориста Желябова, сказанные им на суде перед самой неминуемой казнью:

«Если вы, господа судьи, взглянете в отчет о политических процессах, в эту открытую книгу бытия, то вы увидите, что русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, что в нашей деятельности была юность, розовая, мечтательная. И если она прошла, то не мы тому виною».

Да, конечно, сколь еще донельзя так невинная попытка действовать ласковым добром и увещеванием тоже уж, получается, имела на редкость сколь еще донельзя красноречиво яркое свое проявление в то самое как-никак вполне ведь обусловленное для того время.

Причем, коль скоро была бы она основана именно на светлом разуме, а не на безмерно яростном хотении буквально-то всего и вся, а еще, и главное, вовсе немедля чисто уж сущим росчерком пера – то быть может и увенчалась бы она, пусть и частичным, однако как есть донельзя конкретным, уверенным успехом.

И уж в особенности совсем не окончились бы пространные прения о том ведь сколь еще невообразимо благом  улучшении всего и вся сущим-то крахом всего истинно человеческого внутри душ непримиримо отчаянных сокрушителей той самой доселе в веках безупречно славной великой империи.

Причем, как бы оно не было печально, а всякие благие начинания, что одними вилами по воде загодя писаны в качестве промозгло идейного счастья всего человечества, в конечном-то итоге, сколь, безусловно, приводят к полнейшей моральной деградации, ну а все хорошее, зачатое пламенем, в том же чудовищно ярком пламени, затем и погибнет.

Любое социальное зло надо бы более чем продуманно выкорчевывать, весьма уж тщательно доискиваясь до самых глубоких его корней, поскольку его и вправду будет возможно хоть как-либо благополучно извести, разве что весьма неспешно добравшись до той затаенной в сущих дебрях дикости его-то наиболее исконной первопричины.

Ну, а от всех тех неистово яростных сражений с теми до чего буквально вдоволь без конца и края имеющимися на редкость нелицеприятными его последствиями само добро явно еще затем всячески засорится весьма и весьма сколь безнравственным злом, причем где-то уж именно что глубоко изнутри.

Ничего тут не поделаешь, бездумное насилие порождает одно лишь значительно большее насилие, а потому никак и нельзя им будет со всем тем вящим толком воспользоваться супротив достаточно большой группы людей без самого так конкретно и впрямь как есть во рту ощутимого ими пряника за все их хорошее (в будущем) поведение.

И то, что окажется наиболее опаснейшей «социальной бациллой» фактически разом вполне вот способной всецело сгубить все, то наиболее наилучшее в человеческом обществе…

Уж и впрямь как это иначе будет возможным охарактеризовать то самое фактически всеобщее состояние дел, когда террористы и направляющие их на лютую смерть демагоги-фанатики не только не окажутся, хоть как-либо порицаемы всяческим тем культурным и образованным обществом, но и всеми фибрами души явно так будут вполне ощущать не очень-то скрываемое сочувствие ко всем своим черным и кровавым делам.

А между тем вполне конкретнейшей их целью было именно то донельзя обезличенно яростное изничтожение всех тех, кто по самой своей должности вовсе не соответствовал верхоглядным и узколобым представлениям революционеров о чести и благородстве, причем совсем  не иначе, а от министра и до полицмейстера заштатного городка на самом краю империи.

Причем им и впрямь сколь еще невообразимо уж разом как есть захотелось взять, да и начисто стереть с лица земли все те институты имперской государственной власти, что некогда как есть, до чего задолго до них были славно и гордо в свое время наречены вполне отчетливо благозвучными именами.

Причем вся та полная незыблемость их многовекового существования менее ведь всего заботила тех, кто крушил, все и вся в истинно самозабвенном порыве всею душою стремясь начисто раз и навсегда искоренить все то былое и ушедшее, как будто бы его совсем уж никогда попросту и не было вовсе.

И главное, почти каждого из тех, кто никак  не наш, надо было ныне тотчас умертвить или превратить в пыль под ногами…

Причем если совсем не вскользь посмотреть на то, что вполне вот и являлось наиболее так основной причиной лютой ненависти со стороны большевиков ко всей той так или иначе просвещенной и знатной прослойке общества…

То вполне вот вырисовывается именно такая вот картина…

Нет уж все тут дело было именно в том, что вся  простодушная людская масса вперед и с песней некуда не спешила как раз потому, что у нее не было одного лишь того пролетарского поводыря, а были еще и те, кто ранее вызвал к себе более чем вполне справедливое уважение.

И только лишь раздавив кого надо и не надо, а также вот как следует, прижав к ногтю всех оставшихся, и можно было начать длинный и крайне ухабистый путь в некое совершенно несбыточно наилучшее грядущее…

И вот живые люди, бессменно олицетворяющие собой мир и покой всех тех праздных, и совершенно же вовсе сторонних делу революции обывателей, по чьим-то «светлым духом» революционным понятиям, были теперича самой историей явно обречены на скорую, идейно так немыслимо правую всеобщую погибель.

И главное, только за то, что попросту всячески олицетворяли они собой лицо всего того безмерно уж ненавистного всем тем левым либералам исстари еще самодержавного государства.

Однако и самая первая кровь, даже и в том, собственно, случае, когда речь шла о никак и близко не вызывающем вовсе никакого сочувствия отъявленном негодяе, скажем том же, генерале Трепове, явно ведь сколь однозначно более чем явственно предвещала столь неимоверно мученическую смерть всяческой более-менее нормальной законодательной системы.

То есть, вполне оно возможно, что кое-кого действительно, пожалуй, следовало бы казнить в назидание другим по приговору суда, однако вот при этом никак не могло чье-либо исключительно же бессмысленное убийство несомненно-то само собою явно так еще обозначать ничего, иного, кроме того одного…

Уж надвигается черными тучами та самая никак неотвратимая буря совершенно ведь бессмысленного разрушения буквально-то всего и вся, что до чего непременно разом затем сколь еще надолго накроет алою мглою всю огромную страну.

И почти все последующие, неисчислимые жертвы полностью беспричинного и беспощадного террора непременно разом окажутся, как бы это ни было печально, главными хранителями законности, ярыми противниками кровавой вакханалии, а именно потому, ради чудовищного торжества царства сурового мрака, их и надо было уничтожать первыми из числа прочих лучших из миллионов граждан империи.

Причем некоторые явно так ассоциируют все эти события с неким на самом-то деле исключительно вот вовсе нелепым национальным заговором, хотя все это, конечно же, более чем беспардонная чудовищная чушь!

Вовсе уж и близко не стоит до чего еще яростно возносить над собой, словно флаг, вырванную из всякого ее контекста фразу старинного вавилонского Талмуда: она-то тогда весьма ярко отображала одно лишь именно свое время и попросту сколь однозначно имела совершенно так своеобразный сакральный смысл.

«Лучшего из гоев убей» – было написано в те времена, когда еще была жива надежда на самое скорое возрождение еврейского государства.

Книга третьего века нашей эры в еврейском доме была ярким светочем в непроглядной тьме, но отнюдь никак не постулатом самых обыденных, повседневных истин.

Им она была разве что, то относительно короткое время после наиболее ведь до чего конкретного чисто так житейского своего написания.

Опыт не столь и далекого в те стародавние времена истинно героического прошлого, безусловно, научил евреев, что даже и самую большую греческую армию вполне возможно будет довольно быстро рассеять, убив в самые первые минуты боя ее наиболее главного командира, а так оно и было при Маккавеях за шестьсот лет до этого.

Причем, если со всею вполне явственной очевидностью всецело вернуться именно к этой-то нашей чисто нынешней современности, то уж то самое донельзя прагматичное разрушение русского государства было на редкость так выгодно Европе, которая между делом могла бы при подобных делах сколь хватко заполучить под свой протекторат новые земли.

Ну, а также Америке, которая именно тогда и осознала, что там, на востоке, медленно, но верно поднимает голову исполин, что вполне уж вскоре будет способен совсем этак затмить собой всю ее великую и самодовольную славу.

Российские евреи, кроме своей национальной принадлежности, во всем остальном точно те же жители России, что и все другие прочие народы, ее населяющие, а потому они всецело разделяли с нею подчас до чего непомерно горькую ее судьбу…

Да и сама мысль о кознях другого народа против своего собственного, как правило, оказывается сущей бессмыслицей, напраслиной и чудовищной ложью…

Имперские интересы других стран – это совсем уж по всей своей сути нечто вовсе иное…

Но их попросту как есть, разом полностью сбрасывают со счетов те до чего глубокомысленные люди, что столь неизменно живут в мире позднего средневековья, и их сознание содержит в себе, в том числе и праздные иллюзии некоего панславянского братства, а также и мерзкие козни некоего чужого народа…

Причем все это было всецело основано именно что на всеобщем же забытьи мозга нации, когда буквально каждый всею душой и телом принадлежащий к этакой  славной когорте чисто свои сны безумно вот радостно зрит, ну а реальной действительности буквально в упор при всем том он и близко никак совершенно не видит.

А между тем как раз-таки при подобном донельзя печальном раскладе и в САМОМ-то деле оно ведь само собой как есть сколь еще явно выходит, что весь тот дивный лес более чем доподлинно настоящей жизни попросту сам собой вконец заболачивается, и в нем, безусловно, заводится всякая нечисть…

Причем происходит все это именно как раз когда та более чем необычайно уж резво взметнувшаяся к звездам интеллектуальная элита, попросту вот безраздельно живет себе за всеми теми донельзя далекими облаками, а потому лишь разве что изредка она спускается вниз для самого так беглого осмотра, однако, нисколько и не более того.

Братья А и Б Стругацкие некогда уж сколь верно и остро коснулись своим пером этакого во всем никак неуместного положения дел в их сюрреалистической повести «Улитка на склоне».

А домик «человеческой улитки» – это именно тот весьма ведь всецело поднакопленный веками житейский опыт сколь относительно уж полностью благополучного и цивилизованного существования.

Ну, а в России он был слишком так до чего еще вовсе неестественно мал, а потому и нет в том ничего удивительного, что во время приключившейся дикой непогоды российской государственности просто-напросто совсем снесло «крышу».

И это, во всей своей до чего на редкость неприглядной сущности произошло и близко так никак не иначе, а именно потому, что совесть и религия неизменно являются единым целым у человека, коего пока ни на единый миг нисколько пока не коснулась широкая длань вполне достойного просвещения.

Воинствующий атеизм в России до чего явственно привел к самому вот чудовищному нивелированию 1000-летнего развития гуманности.

Бывший ученик духовной семинарии создал из самого себя некий новый кровавый языческий культ.

На его портреты, правда, никто официально не молился, однако в его честь произносились дифирамбы исключительно так всецело религиозного содержания.

По всей стране беспрестанно тогда зазвучали истерические покаяния всех тех, кто хоть в чем-либо, пусть и невзначай даже и бессловесно согрешил супротив навеки родной своей коммунистической партии, а куда точнее будет сказать – супротив ее до святотатства (при всякой дикой мысли о чем-либо ином) бессменного, фактически пожизненного генерального секретаря – Иосифа Сталина.

А это также было до чего еще донельзя ведь весьма явным признаком нового культа, причем вовсе уж не культа личности как то принято считать, а куда во всем вернее – культа языческого идола, непогрешимого и грозного, словно сама богиня Немезида.

Этот злодейски неправо обожествленный идол требовал и требовал крови не только во имя устранения заклятых врагов, но и ради вполне наглядного доказательства самой насущной своей необходимости всему народу, которым правило не правительство и даже не один человек, а – железная маска бесчеловечной идеологии, безапелляционно отрицающей право человека на его индивидуальную личность.

И, конечно, все это когда-то, безусловно, и впрямь-таки уже некогда было?

Да, правда, исторические примеры именно подобного рода уж до чего еще крайне так совсем неприглядно скотского отношения к своим собственным гражданам некогда и впрямь имели вполне на редкость, то еще всецело беззаконное место, и время в очень даже ныне далеком прошлом.

Ну, а как раз потому никак и не следует, вешать на Советскую власть всех тех может еще, и самих по себе задолго ведь до всего этого нашего нынешнего времени с голоду и жажды попросту уж напрочь издохших собак и кошек…

Действительно, кто это сможет супротив того хоть чего-либо возразить: то ярое и псевдоиудейское языческое христианство в руках католических фанатиков попросту со временем вполне полноценно так превратилось в орудие уничтожения всего того, что хоть сколько-то возвышалось над безликой серостью в дни фактического правления средневековой Испанией апостолами дьявола в лице святой инквизиции.

Однако тут уж сама собою вполне еще сразу напрашивается более чем на редкость прямая параллель именно как раз с советской системой довольно-то деятельного, и последовательного зомбирования личности.

В те уж ныне безоговорочно далекие, темные времена бывали ведь и случаи, когда пастух, у которого волки загрызли овцу, спешил довести до сведенья святой, в его глазах инквизиции, что он проклял в горах, совершенно так вдали от всяческого человеческого жилья, одного из святых мучеников.

И дело тут было именно в том, что для него инквизиция действительно олицетворяла собой всевидящее око Бога.

А между тем те люди, что более чем бесцеремонно придают себе некий «божественный облик», как правило, служат одному лишь весьма слащавому культу именно что всего своего осатанелого садизма и вовсе-то ничему иному.

Ничто превыше того попросту никак и не могло быть их настоящим (не провозглашенным) предназначением, или воду из колодца носить, или людскую кровь лить – и то и другое по одному разве что тому самому до чего еще более чем безапелляционному приказанию свыше.

И эти приказания всегда были поверхностно прикрыты сиропом безвинного благочестия и нисколько недремлющей заботой о нравственной чистоте перед лицом всевидящего всевышнего.

А еретиков, они воспринимали только лишь как многогрешную плоть, чьи души им следовало всячески терзать, чтобы изгнать из них весь тот сатанинский дух.

Во времена убогой разумом «святой» инквизиции этаким макаром жертв религиозного произвола, безусловно, же заставляли признать свою дружбу с дьяволом, да и со всеми теми его сверхъестественными проявлениями.

Ну, а в другом, значительно более позднем историческом случае, им до чего весьма безапелляционно всячески вменяли в вину козни супротив новой власти, как всегда до чего благочестиво истинно так наилучшей из всех тех, что только когда-то были и будут на всей этой грешной земле.

Что в человека нальешь, то из него затем наружу постепенно со временем и польется.

Ну, а сама первопричина сколь еще обезличенно воинственной нелюбви духовных вождей этакого современного быдла к ярким, выдающимся личностям проста и в принципе до боли ясна.

Эти люди были вполне же потенциально способны отнять у них и впрямь до чего ведь только вожделенную ими власть.

И чтобы раз и навсегда отбить у всех и каждого к тому большую или даже самую малую охоту, и нужны были те самые самоуверенные жрецы бесовски бездушного, как и беззастенчиво безгрешного, идеалистически во всем этак до конца выверенного садизма.

И при всем том были они разве что чисто доверху переполнены вполне искренней самодостаточной святостью, которая полностью оправдывала и очищала грехи, оставляя изуверам и палачам сверкающе чистую совесть, и если чего ее и омрачало, так это разве что свое или тем более чужое не вполне достаточное всеблагое рвение.

В СОВЕТСКИХ УСЛОВИЯХ, ЧТО СТАЛИ ВРЕМЕНЕМ БЕСПАРДОННО НАГЛЯДНОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ ВСЕГО ТОГО УЖ ИМЕННО, ЧТО НЕКОГДА ПРЕЖНЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ ВСЕ СТАРОЕ ОКАЗАЛОСЬ РАЗВЕ ЧТО ВСЕЦЕЛО ТАК ВНОВЬ ДО ЧЕГО ЕЩЕ ВПОЛНЕ ВЕДЬ ПОТРЕБНО И ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НУЖНО…

А как раз потому весь тот палаческий механизм былой инквизиции в СССР, несомненно, уж полностью возродился, да еще и в самом том доподлинно ни с чем, что было ранее, попросту ведь никак и несопоставимо гигантском объеме…

Большевизм, еще с тех самых

на редкость бесславных времен никак уж вовсе неправого своего зарождения, всегда опирался на невежество наивных детей своего времени, что вполне всерьез уворовывали, что на пути к всеобщему счастью и прогрессу костью в горле стоит не всеобщая косность человеческого мышления, а самые конкретные, подловатые личности, нахапавшие себе чужое добро полумифические эксплуататоры.

А вот затем их и близко вовсе не стало, но нарушать старую добрую традицию кое-кому было явно так никак совсем не с руки, а потому враги, кто бы они ни были, обязательно должны были вполне еще себя проявить, а попросту говоря, до чего непременно как-нибудь себя обнаружить.

А в том числе и ради того, чтобы стать козлами отпущения за все эти наши извечные «временные трудности».

Причем в представлениях рядовых большевиков обо всем том так или иначе окружающем их мире буквально-то напрочь отсутствовал какой-либо, пусть и самый захудалый… более-менее конструктивный подход ко всей той где-либо ведь самой по себе существующей общественной жизни…

Этакие бескомпромиссные оракулы донельзя скорого прихода в этот мир некого иного жития-бытия, да и вообще самого скорого конца, безмерно старых и потемневших во тьме веков несвобод неизменно апеллировали к вере в светлое будущее как к самому полноценному оправданию любых невообразимо диких зверств, что творились в том немыслимо заклятом нынешнем настоящем.

Причем буквально на все палаческие их действия никакая юриспруденция и близко этак не распространялась, раз революционеры, по их собственным убеждениям, действовали в истое благо всего остального человечества, и было им дано в силу их глубочайшего невежества до чего безоговорочно поверить, в этот их сколь отъявленно наглый и самоуверенно нелепейший бред.

Точно так их предки некогда усердно молились Богу, прося у Него всякие милости, ну а затем они одним разве что махом враз уж сходу и порешили взять их себе именно сами, да только на этот-то раз как есть ведь явно вовсе вот совсем безо всякого спроса.

А все потому, что в душе эти люди так и остались все теми же язычниками, разве что уж чисто вот внешне сменившими того идола, что стоял на холме на несколько преображенного идола в храме.

Автор никак не склонен к оскорблению лучших чувств действительно во что-либо верующих, его первейшей целью является более чем острая необходимость разом так указать на довольно серьезную проблематичность восприятия христианских догм людьми, попросту и близко не знавшими ни грамоты, не всех тех вполне уж самых естественных своих человеческих прав.

А ведь еще Гоголь об этом написал в его гениальных «Мертвых душах»:

«Говорили они все как-то сурово, таким голосом, как бы собирались, кого прибить; приносили частые жертвы Вакху, показав таким образом, что в славянской природе есть еще много остатков язычества; приходили даже подчас в присутствие, как говорится, нализавшись, отчего в присутствии было нехорошо и воздух был вовсе не ароматический».

А язычество на Руси вполне же неизбежно где-то осталось и именно в виде некоего того вовсе вот стародавнего похмелья – это еще Гоголь отлично подметил, недаром он истинным классиком со временем стал.

То есть, самого язычества давно нет, как нет, ну а похмелье от него, как и тяжкий его перегар, так до сих пор и остались.

Причем не только Гоголь отмечал – это весьма уж донельзя броское свойство русского характера, но также и исконно русские люди, безумно любящие свой народ, вполне этак разделяли с ним это его более чем взвешенное и обоснованное мнение.

И вот ведь он тому довольно-таки явный и самый что ни на есть конкретный пример.

Эдвард Радзинский, «Иоанн мучитель»:

«Ибо, к сожалению, как справедливо отмечал наш великий историк Соловьев, русский человек не слишком изменился с IX века, со времен силой уничтоженного язычества. Людям было трудно понять, почему надо возлюбить ближнего, как самого себя. Приходилось доказывать по-язычески – выгодой.

Поразительное сочетание христианства с язычеством в душах людей отражает нравы Московии. Именно поэтому столько внимания и уважения здесь уделяли церковным обрядам – это были своеобразно преломленные в сознании вчерашние языческие заклинания».