Текст книги "Грустные размышления об ушедшей эпохе"

Человек он должен был отныне безотчетно во все светлое верить, а не рассуждать логически, и дабы раз и навсегда отбить у него всякую охоту к излишним и праздным размышлениям, его и морили голодом, а всякого, кто все-таки пытался самостоятельно думать, незамедлительно клеймили как заклятого врага всего великого советского народа.

И то действительно более чем полноценно тогда работало, раз уж и образованные люди, безвинно отбывавшие чрезвычайно длительные и впрямь-таки отчаянно долгие сроки в безутешно же невыносимых условиях сталинского ГУЛАГа…

И что разве не было все их тогдашнее мышление, куда поболее, нежели чем-либо еще, безусловно-то, до чего беспрестанно занято крайне привязчивыми мыслями о еде и тепле?

Причем именно за этим их и отправили за колючую проволоку, обложив данью ежедневной нормы, псами с нечеловеческими лицами или с собачьими (изрыгающими злобное рычание) мордами.

А если в полный голос заговорить об донельзя разноликом честном народе, то, несмотря на всю его хватку и довольно зоркий взгляд на все, что сколь беспрестанно происходит в стране, – никуда ведь он сам по себе никогда не пойдет, без того поводыря, коим, собственно, и должна была быть высокая духом интеллигенция.

Причем под чем-либо подобным автор, имеет в виду истинный путь разума, а вовсе не бешенство совсем же безрассудно крушащее все вокруг, до чего вообще смогут разом дотянуться чьи-либо на редкость нечестивые руки.

Истинный мозг нации, конечно, никак не ведет буквально каждого из людей в отдельности за ручку по сколь длинному пути его жизни, а фактически все необразованное население страны в некоем том чисто общем аспекте, а именно в самом том весьма обязательном порядке чисто общего бытия – через школу, армию и место работы.

И именно как раз там и должна была довольно-таки вот основательно проявляться, вся та вящая забота о том, истинно, как есть наиболее простом и ни с какой это стороны нисколько никак вовсе необразованном человеке.

Причем в том самом, что ни на есть до чего еще естественном виде, а никак не в некоем том чисто надуманном, фальшиво-патетическом ключе.

И те самые простые люди, они ведь, даже будучи уж всем на свете полностью до конца белозубо довольными и вполне вдоволь сытыми, сколь неизбежно сколь равнодушно пассивны и почти, в сущности, никак невосприимчивы к буквально любым позитивным поветриям в духовной сфере.

А чего это вообще от них, собственно, можно было ожидать, коли они разве что только и могут всецело прийти в сущее неистовство из-за сколь неизменно тяжкой ноши их сущей униженности и нищеты?

Ну, а, что касаемо той еще донельзя тонкой духовной сферы, их сознание воспринимает исключительно вскользь и безо всякого глубоко осознанного восхищения, как правило, свойственного людям широко образованным, да и вполне грамотным в плане на редкость доподлинного понимания всех аспектов более чем разноликого искусства.

Простакам же свойственно восприятие разве что одной той чисто так сугубо внешней, пусть и тоже, между тем, весьма отрадной его формы, но никакого истинно глубокого соприкосновения с самой душой автора произведения в их сознании вовсе вот никогда попросту не происходит.

И кто-то и впрямь еще может спросить, а почему?

Их что совсем никак не интересует вся та довольно-то глубоко сокрытая чисто моральная суть?

Нет, то уж, ясное дело, и близко оно не так, но у них, однако совершенно нет никаких полностью должных инструментов во всем их на редкость простоватом и неразвитом сознании, чтобы хоть сколько-то глубоко прочитанное анализировать и весьма разумно, затем до чего многое более чем верно и зрело всячески сопоставлять.

Причем, прежде чем до чего бестолково и слезно донельзя уж осатанело кричать народу о самом, как оказывается, исключительно же бесцеремонном ущемлении всех его будто бы всецело наиболее исконных прав, следовало бы для начала приучить массы их хоть как-либо вполне вот осознанно и детально на деле еще понимать.

Поскольку уж как-никак, а иначе чисто совсем без их более чем безукоризненно должного понимания весь тот народ только и всего, что всенепременно вскоре отыщет себе нового царя, а человеческих прав у него от всего этого ровным счетом вовсе ведь и близко никак не прибавится.

И разве он о них и сегодня хоть чего-либо, собственно, как-либо ведает?

Да, это так, российские обыватели и по сей день зачастую пребывают именно в том сколь совсем полнейшем неведении относительно всего того, что с какого-либо бока могло уж только еще касаться всего того истинно настоящего соблюдения их и впрямь будто бы «суверенных» человеческих прав.

А впрочем, в точности этак это касаемо и всего их людского достоинства тоже в придачу.

Однако вся тут беда она попросту в том, что никак и близко уж не было совсем никого, кто бы их в этом весьма животрепещущем вопросе и впрямь на редкость незатейливо и здраво хоть когда-либо вообще еще просвещал.

Нет уж как раз-таки с точностью до наоборот, в школе, в казарме, да и в институте всегда сколь безупречно существовала система, до чего во многом подобная крепостническому рабству и она, кстати, в принципе, вполне беспрепятственно процветает и по сию самую пору.

И это одно лишь то молодое поколение и можно будет довольно-таки осторожно, как есть явно еще на деле все же попытаться со временем всецело перевоспитать в несколько полностью ином, собственно, духе.

Но это нисколько никак не может кому-либо быть и впрямь весьма ведь бестолково до чего на редкость совсем развязно же сходу навязано, а всего-то лишь довольно-то скромно предложено, причем непременно в виде абсолютно так до конца полностью свободного выбора.

И нечто подобное когда-то и было до чего уж успешно осуществлено самыми первыми проповедниками христианства посреди детей язычников.

Разве воскресный день, став выходным, не облегчил все те истинно вот невыносимо до того тяжкие тяготы простого народа?

Ну, а все те на редкость бессмысленные попытки российской интеллигенции посеять семена европейского либерализма на великодержавной почве мелкокняжеской Руси, были порою чрезмерно грубы, однобоки, а главное, еще и бескрайне далеки от всей той реальной помощи, в которой Россия в те времена совсем этак отчаянно и вправду некогда явно нуждалась.

Тогдашняя интеллигенция, в принципе, могла бы бить во все колокола по поводу всей сущей безграмотности российского общества.

Да только те самые массовые походы студентов в деревню начались, как раз-таки никак не ранее с самого доподлинно уж до чего истинно векового укоренения закоренело бесноватой советской власти.

А вот совершенно уж начисто полностью и всецело ликвидировать само, как оно есть, угнетение бедноты привилегированными классами на наш сегодняшний день было бы, абсолютно ведь никак попросту и невозможно, поскольку оно имеет слишком глубокие психологические и социальные корни.

И все это поскольку явно зиждется оно в самой глубине души бедняка, во всем сколь явственно проистекая именно что от вполне прямой и самой безысходной его зависимости (в экономическом смысле) от буквально всякого работодателя, или еще только пуще, хозяина.

А чего, собственно, вообще остается тому, кто беден и попросту должен для всего своего пропитания в поте лица работать «на дядю», кроме как совершенно так втихомолку надеяться, что этот самый власть имущий начальничек будет с ним добр, мудр и достаточно справедлив?

Однако обилие власти всякого до чего постепенно развращает, а как раз потому и подобные исподволь уж ласкающие чьи-либо души надежды зачастую сами себя ни в чем никак вовсе-то совсем не оправдывают.

Но есть разница между начальником тупым бюрократом имеющим дело только с детективами и начальником собственником…

Поскольку куда все же значительно лучше управится с делами именно тот, кто вполне твердо знает каждого своего работника прямо в лицо, а потому и будет он в курсе буквально всех его достоинств и недостатков.

А именно как раз ВЕДЬ только поэтому и сможет он выслушать все его жалобы на те или иные зачастую до чего повседневно, так и встречающиеся в процессе его работы трудности и беды.

Ну, а тот, кто безвылазно сидит у себя в высоком кабинете и если чем вообще, собственно, занят, так это разве что одной лишь той и впрямь совершенно бессмысленной и тупой волокитой, а также весьма и весьма более чем пространной возней со всякого рода бесконечным круговоротом всевозможных директив и бесчисленных резолюций…

Нет, уж он-то как раз для такого дела, ну, нисколько совсем никак не сгодится.

А как это было бы ему без них еще вообще хоть как-либо обойтись?

Когда без сколь суровой подотчетности во всех своих действиях нельзя было буквально и шагу нигде надежно ступить?

И кстати, сам по себе до чего необъятный бюрократический аппарат являлся как раз-таки той крайне уж до конца исключительно ведь вовсе необходимой опорой для сущего становления и процветания государства всех тех сколь еще извечных и беспрестанных чисто сказочных обещаний.

И именно этак оно тогда и было, раз то самое советское царство-государство по всей своей нелепой форме было всегдашне уж организовано только в виде некоего шагающего экскаватора, где то, что наверху, оно вполне естественно самый настоящий человек, а все остальные – одна лишь липкая грязь под его большущими кирзовыми сапогами.

Ее бы только до чего посильно утрамбовать, и уж тогда то самое истинно так светлое грядущее на целое тысячелетие   и было бы донельзя же надежно сколь безотлагательно полностью ведь разом тогда затем и обеспечено.

Однако вот не для кого иного, а только лишь как раз для той относительно малой кучки большевистских олигархов.

Они и были теми избранными людьми, которым явно полагалось все самое наилучшее, а остальным (простым смертным) должно было вполне хватать закутка в коммуналке, а плюс к тому и идеи никогда еще небывалого счастья, когда сгинет в небытие весь проклятый мир собственничества и капитала…

Мы, мол, строим собственный мир и в процессе его постройки, придется пока вот всем претерпеть отдельные трудности и невзгоды.

Ну, а суровая подотчетность – это ведь то же более чем безупречно верное и действенное средство утрамбовки человеческой массы в некий тот единый организм.

Причем как оно и понятно буквально всему в этой жизни отныне уж попросту должно было обладать разве что тем буквально за все сколь безнадежно и бездарно донельзя так нелепо ответственным партийным «мозговым центром».

И вот чего пишет об этом истинно достойный писатель Василий Гроссман в его книге-исповеди «Жизнь и судьба».

«Централизация задушила! Изобретатель предложил директору выпускать полторы тысячи деталей вместо двухсот, директор его погнал в шею: план-то он выполняет в весовом выражении, так спокойней. И если у него остановится вся работа, а недостающий материал можно купить на базаре за тридцатку, он лучше потерпит убыток в два миллиона, но не рискнет купить материал на тридцатку».

И это как раз оттого и вся та чудовищная скованность – отсутствие всяческой хозяйственной инициативы, а как следствие этого полнейший бедлам и сущее разорение.

Ну а кроме всего прочего в условиях революции рабочий, а тем паче крестьянин, всего-то, что меняет одно свое стародавнее ярмо на некое другое, что сколь явно окажется ему совсем никак не на пользу.

Новые хозяева жизни – попросту никак уж совсем явно не смогут хоть сколько-то вообще оказаться действительно лучше, да и значительно честнее всех тех «бывших» и до чего отныне сколь многозначительно разве что всецело прежних.

И это так, уж исходя из того вовсе незатейливого факта, что вся в стране власть досталась им слишком донельзя необоснованно дешево, а также и беззаконно, а посему, дабы надежно укрепить свои жизненные позиции, доблестным комиссарам и вправду потребовалось ликвидировать всех видимых да и невидимых даже их острому глазу врагов.

А как оно только вообще могло быть иначе, коли новые веяния попросту раз и навсегда фактически перевернули вверх дном буквально-то весь от века еще прочно устоявшийся менталитет, зашвырнув на самый верхний этаж общественной пирамиды бывалых подпольщиков буквально все только и видящих в одних тех разве что черно-белых тонах.

И уж, в конечном итоге, они ту как есть более чем донельзя широкую общественную жизнь и начали ведь сходу действительно мерить этакими как-никак, а понятно, откуда и впрямь до чего весьма подспудно почерпнутыми, довольно-то крайне мрачными мерками.

А иначе и быть оно попросту совсем никак не могло, поскольку никто и близко не сумеет выйти за рамки всего того прежнего полностью уж давно им обжитого бытия.

И вот всем тем яростным борцам с гнилым самодержавием, доселе жившим на нелегальном положении, и был сколь всемогуще вполне этак естественно нужен как раз-таки тот истинно новоиспеченный, «идеологически подкованный» революционный быт.

Причем главной целью большевиков было попросту разом уж сделать абсолютно так все дабы, ясное дело, суровою и бескомпромиссной силою сходу загнать массы в некое, то до чего высокоидейное, идеалистическое ярмо, а именно посему они его на народ вовсе бестрепетно тогда и примеривали…

И им и вправду нечто подобное было, как есть уж жизненно необходимо, разве что, дабы никак сходу совсем не упасть и не ударить бы в грязь лицом, да и вообще они всею душой только и желали как-никак, а всегда еще пребывать на самой вершине всего своего донельзя неправого могущества.

Причем под всеми теми чрезвычайно многозначительными переменами всегда уж подразумевалось как раз то самое бездумное и силовое выворачивание буквально ведь всего и вся довольно-то безукоризненно фактически что наизнанку…

Причем нечто подобное большевикам лишь разве что потому и было, как есть сколь неотъемлемо так жизненно надобно, раз им всегдашне было дано тем-то самым своим безукоризненно верным острым нюхом, до чего прозорливо фактически заранее прочувствовать, всю ту сплошной же стеной на них надвигающуюся вовсе вот и неминуемую беду…

Поскольку было им никак небезосновательно заранее ясно, что довольно-то вскоре весьма значительная часть общества безо всякой в том тени сомнения явно окажется, способна всецело проявить себя исключительно вот полноценным и ярым врагом тех-то нежданных, а зачастую и вовсе так нежеланных для него всецело катастрофических перемен.

А между тем, сколь откровенно и немилосердно пахнув в сторону серых масс гнилым душком потного плебейского энтузиазма и можно было сколь еще спешно их, довольно-то бойко до самых зубов вооружить разве что супротив всех тех их отчаянно «зверских» вековых угнетателей.

Но все это лишь потому, что до чего беззастенчиво обмануть людей ничуточки не прожженных в больших политических интригах было ведь делом и впрямь никак уж нисколько так явно нехитрым.

Да только полностью вполне до конца осознав весь тот их донельзя подлый обман, те непременно бы воссияли, подняв на вилы тех самых буквально-то разве что чисто вчерашних кумиров, до чего беззастенчиво объегоривших простых граждан всяческими досужими байками про тот самый скорый рай на этой исконно грешной земле.

И это именно ради предотвращения любых, и вправду хоть как-либо только затем возможных мятежей, собственно, и нужно было, чтобы все боялись исключительно всех и не доверяли бы, в сущности, вовсе ведь никому, а даже, в частности, порой и самим-то себе.

А также являлось до чего существенным и крайне необходимым делом действительно наладить систему тотального контроля, дабы все следили за всеми и совсем никому не смогли бы доверить какой-либо секрет, так или иначе связанный с существующей ныне политикой.

А если кому и доведется, чего нелестное про ту единственно правую власть этак сходу уж совсем до чего незадачливого ляпнуть…

То вот чисто житейски как-никак, а учитывая всю атмосферу того безумно грозного для своих граждан государства всякий тот или иной недобрый и кощунственный выпад в его сколь безупречно величественную сторону должен был без тени промедления сходу передан верным делу истребления крамолы органам защиты власти от любой «нечестивой черни».

Ну, а самое немыслимое расширение штата всех этих пресловутых органов чувств сталинской власти, в свою очередь, довольно-таки весьма ведь неизбежно разом отвлекало от производственных мощностей людей, нынче занимавшихся исключительно иным, и куда поболее праведным делом, а именно самым-то как есть непримиримым отлавливанием отлично скрывающих свою вражью сущность «врагов народа».

И эти-то злющие враги, непонятно вообще, какого народа, как правило, были людьми во всем исключительно так самостоятельно мыслящими, да и всецело же явно полезными обществу, и без них ему, кстати, жить стало намного трудней и куда, несомненно, во всем крайне на редкость всецело уж явно безрадостней.

Причем постепенно, как ради должной отчетности, да так и во имя самого ревностного поощрения сверху, все эти местные следственные органы стали всех недругов Советской власти попросту из длинного рукава разом сколь деятельно извлекать, а также и всевозможнейшие заговоры из глубин всего своего нечистого нутра буквально с чистого листа беззастенчиво измышлять.

Ну, а тогдашней центральной власти все это было, конечно, и вправду чрезвычайно на редкость вовсе удобно, ведь чем лишь поболее совсем этак между делом будет навеяно на массы великого страха, тем лишь ей самой и будет до чего уж значительнее при этом всецело спокойнее, да и сколь необъятно раздольнее.

А точно также имелся и тот поистине наиважнейший аспект, в сущности, и приведший к той весьма на редкость суровой необходимости самого еще исключительно так вездесуще до чего только беспрепятственного «раздувания мехов» великого террора.

НКВД стало довольно самостоятельной структурой, способной вершить суд не только над судьбами людей, попавших в ее сети, но и на полную катушку всею своей разросшейся плотью явно еще и вовсю стремились ее руководители всегда заполучить и тот чисто дополнительный человеческий материал ради всего его последующего усвоения в недрах северных широт.

Поскольку это, безусловно, разом давало возможность всей этой бесовской организации безмерно расширить свое «правое дело», а между тем всякий на ходу безмерно разбухающий бюрократический аппарат лишь о том и мечтает, как бы это его кипучая деятельность, и вправду процветала бы, затем значительно шире и всерьез охватывала самые дальние, заоблачные горизонты.

Ну, а ВЕЛИКОМУ вождю все это было только лишь разве что во всем явно на руку – он ведь как раз для того и выкармливал своих извечно голодных шакалов, дабы они за ним его добычу всласть доедали до самых тех еще белых косточек ее при этом донельзя уж яростно так обгладывая.

Как политик Сталин шагал по всем необъятным просторам страны, волоча за собой дохлую коммунистическую клячу, а дутый энтузиазм в подобных делах неизменно являлся наилучшим подспорьем для успеха в этаком донельзя подлом одурачивании самого максимального количества и без того слишком донельзя доверчивого народа.

Этот ирод рода людского сколь беззастенчиво выплясывал чечетку по сердцам своих сограждан, и его наиболее величайшей гордостью была та исключительно так до чего еще несомненная переполненность их сердец истовой любовью к нему, их безжалостному поработителю и безмерно злобному угнетателю.

Резкое усиление террора было точно также уж совсем неразрывно весьма отчетливо связанно еще и с тем никак немаловажным обстоятельством, что чем это только круче будет вираж тайной хитрости, всецело доказывающей, что все у нас, как всегда, хорошо, в самый явный противовес всей той вполне вот реально существующей донельзя невзрачной действительности…

Тем лишь более и более должен был до чего беспрестанно усиливаться процесс подавления народного гнева, причем как есть явно задолго уж до того, как он вообще бы на деле сумел полностью набрать нужные обороты для того, чтобы с великим грохотом, сходу затем и вырваться куда-либо разом явно наружу.

Ну, а кроме того, и все те исключительно как есть преступно враждебные интриги в высших сферах советского государственного аппарата разве что лишь тогда и было возможно тем еще самым истинно надлежащим образом сколь полноценнее надежно предотвратить…

Нет уж чего-либо подобного было бы возможно хоть сколько-то добиться разве что на редкость явственно на деле выделив из всей той необычайно широкой и общей когорты разве что вот одного того наиболее из всех великого и истинно солнцеподобного вождя.

И именно разве что по этой донельзя веской причине та самая отныне уж до чего еще навеки немыслимо кощунственная попытка его переизбрания, как и любого иного его насильственного увода от того самого беспрестанно, так и бурлящего горнила политической власти, явно ведь собственно бы выглядела именно как самое неописуемое вопиющее святотатство.

Ну, а вследствие того и было бы нечто подобное более чем неимоверно дерзновенным покушением на все те давным-давно весьма уж незыблемо устоявшееся устои того самого до чего еще лучезарно великого и всемогущего новоявленного пролетарского строя.

Сергей Снегов в своих «Норильских рассказах» пишет об этом так:

«– Поэтому нового-то своего обряжаете чуть ли не в божество: и гений человечества, и отец родной, и спасибо за счастливую жизнь, и вождь народов всего мира… Нет, брат Виктор, если у кого и есть сейчас эсеровское понимание личности, так у вас. Взяли, взяли вы наш старый культ вождя да в такую руководительскую религию раздули – даже мы руками разводим».

И было ведь отчего!

Никто из тех, сколь яростно подготавливавших почву для грядущей революции, не мог себе и вообразить, что ее прямые последствия в том-то чисто конечном своем итоге и приведут еще к появлению именно этакого кровавого деспота, каковым затем и предстал уголовник Коба на самом пике в целом довольно-то незначительного государственного переворота.

Прежняя опричная держава со всеми ее устоями и традициями, безусловно, осталась практически на точно том весьма уж многозначительно чисто этак своем до чего и впрямь вполне естественном для нее месте, переменились одни лишь лица, а вовсе не ее всегдашняя донельзя демоническая суть.

То есть ничего при этом существенного и близко уж совсем явно не переменилось, кроме как разве чего-либо истинно одного, а именно как раз того самого, что все те рычаги былого узурпаторства вновь ведь разом оказались приведены в то сколь полнейшее взаимодействие с той самой широчайше карающей государевой дланью.

Ну, а само по себе событие октябрьского переворота только лишь впоследствии было прозвано именно тем величайшим именем общемирового грабежа, поскольку главной ее цели во всем том вселенском масштабе добиться уж нисколько этак явно пока не удалось.

А значит, и надо было весьма всерьез и надолго отныне кое-как обустраиваться именно на всей той довольно-таки немалой, до чего наскоро и верно разом отхваченной большевистской бульдожьей хваткой абсолютно же необъятнейшей российской территории.

А как раз-таки именно потому то самое до чего необычайное диво всего того новоявленного пролетарского царства-государства и должно было фактически начисто полностью отныне отсечь от всей той остальной человеческой цивилизации.

Ну, а затем и следовало его донельзя так тяжкой пятой террора всецело прижать именно как раз к тому до чего изрядно между тем на редкость лакированному коммунистическому ногтю.

И уж все то и было донельзя прагматично некогда осуществлено, причем разве что только лишь ради того дабы никто далее и помыслить вовсе ведь не посмел о том, чтобы и впрямь-то ненароком некогда вернулись все те прежние, безбрежно безыдейные времена, на тот момент навеки ныне канувшего в лету 19-го столетия.

Так что как то, собственно, уж только вообще оно явно выходит, в большую политику исключительно супротив их воли и всякого знания о том действительно оказались вовлечены лица, о ней и близко нисколько не о чем таком и не помышлявшие.

И никакая слепая преданность идее не могла бы при всем том, собственно, стать истинной панацеей от всех тех некогда еще затем возможных бед, так как эта дурная и дутая фикция более чем безостановочно видоизменялась, а посему малообразованный человек, чтобы выжить, должен был стать бесхребетной и безынициативной единицей большого общественного механизма.

И именно как раз уж этак оно и было!

Однако при всем том то буквально со всем и вся исключительно бездумное согласие всецело ожидалось от одних лишь тех без году неделя получивших из рук большевиков «свободу и равенство» пролетариев, ну, а от любого представителя «народной власти» всенепременно требовалось согласие, взвешенное и обдуманное, да и идейно полностью обоснованное.

А ко всему прочему и экономические рычаги этакого государства были настолько уж безнадежно слабы, что потихоньку вполне всерьез стала насущной самая явная и прямая надобность в безумном, как и сама та эпоха, великом ведь множестве бесправных каторжников.

То есть, действительно возникла нужда в самом-то несметном числе рабов, которые будут безостановочно трудиться, почти безо всякого отдыха, получая при этом за это очень даже бедную калориями баланду, а иначе страна со столь неудобоваримым для человеческой психологии режимом хозяйствования довольно-то вскоре бы оказалась самым что ни на есть полнейшим банкротом.

А из кого их было, собственно, набирать, чтобы разом так затем загнать их всех за Можай?

Причем ясное дело, из кого, из всех тех вовсе-то совершенно вот бесчисленных, словно звезды на небе, классовых врагов, сомневающихся, подозрительных, а также и тех, на кого «добрые» люди в письменном виде именно что как есть, до чего безапелляционно и полностью так анонимно разом укажут.

Да и первозданный дивный лес валили никак не во имя совсем уж нелепого освоения доселе девственной целины, а только лишь ради того, дабы совсем за бесценок его ведь затем и продать проклятым капиталистам.

Ну а тем и хоть сколько-то почти уж бессильно во всем поддержать те самые вечно падающие штаны донельзя шаткой социалистической экономики.

Россия стала экспортировать в другие страны свои природные богатства, а при царе она вывозила зерно, снятое с одних и тех посевных площадей, безо всякой существенной необходимости расчистки новых земельных участков.

А тут уж все разом должны были отправиться на распашку первозданной целины, будто бы и впрямь народу непомерно больше разом стало, а потому и никак не иначе, а снятого с тех еще прежних гектаров урожая на всех прокормиться, далее никак не могло хоть сколько-то, затем ведь действительно на деле хватить.

А может, все тут дело было лишь в том, что при этаком крайне плохом хозяйствовании, чтобы своим не дать с голоду помереть, куда уж там при подобном раскладе каких-либо чужих вдоволь накормить, там, где ранее всегда запросто хватало самого мелкого пятачка земли, теперь-то была нужда в целом колхозном поле?

Да и то разве что с трудом тогда его хватало!

А почему?

Да только лишь именно  потому, что работая, на чужого дядю, которому и впрямь неизвестно с чего разом еще захотелось на чьем-либо на редкость чужом горбу в рай безо всякого промедления сходу-то въехать, истинно много сил вкладывать как есть уж никто и близко ведь явно тогда совсем этак нисколько не станет.

Колхозник, он вообще всегда до чего безотрадно работал, разве что через силу, а кроме того, до чего еще многих настоящих трудолюбивых работников от родной-то земли, куда подалее на верную смерть в Сибирь более чем безвозвратно большевики в то время уж отселили…

А если кого вообще и оставили, так и те тоже до чего быстро про весь тот свой прежний и былой труд фактически начисто разом позабыли.

Вячеслав Леонидович Кондратьев, «Искупить кровью»:

«– Была у меня своя землица, холил ее, ублажал, кажинный камешек с нее убирал, навозу завозил сколько можно. Вот она и родила, матушка. Ну, и изба была справная, сам каждое бревнышко обтесал, к другому пригнал… И что? Из этого дома родного меня к такой-то матери… А какой я был кулак, просто хозяин справный… Обидели меня? Конечно. Вроде бы эта обида должна мне мешать воевать, однако воюю…

– Меня оставили, но я сразу в счетоводы пошел. Не на своей земле – что за работа, – сказал Мачихин и сплюнул».

Село попросту сходу лишили всех его наиболее естественных органов чувств, причем сделано – это было разве что, дабы до чего явно так, затем избежать всяческих уж чисто дальнейших с ним каких-либо контрреволюционных осложнений и крайне неблаговидных мятежных неприятностей.

Но и городу заодно ведь тоже, в те самые на редкость бездушно черствые времена, порядком так до чего еще, как следует, на орехи действительно уж вовсе-то немало тогда досталось.

Раз той самой почти поголовной ликвидации (часто физической) праведного сельского люда было явно уж и близко никак недостаточно и вот дабы посильно и беспрецедентно выкупить из ломбарда экономического краха всю свою управленческую тупость и лень, большевики и придумали всеобщий невообразимый энтузиазм нисколько нескончаемого строительства светлейших дней и ночей.

Уж того как раз самого сказочного бытия – вожделенного коммунистического завтра, коему попросту никогда не было суждено стать обыденным и тем еще самым повседневным сегодня.

И вот как есть в самой наиболее прямой связи со всем тем, уж выше весьма искрометно вышеизложенным, самая неотложная работа в СССР и впрямь закипела в виде на редкость огромного всесильно внушаемого извне бравого энтузиазма, правда, с крайне низким, если не сказать ничтожным, итоговым КПД.

И все это было именно так, а вовсе уж право совсем не иначе!

Восторженность в восприятии прошлых советских времен – она ведь разве что от сущей убогости их самого как есть до чего еще на редкость естественного затем продолжения…

Когда-нибудь всяческое до чего уж изначальное идеологическое нутро должно было попросту вот совсем окончательно выгнить, но сами принципы дружного строительства чего-либо, по всей своей сути и поныне полностью так явно незыблемы и до конца на редкость всецело-то более чем праведно неизменны.

Все пертурбации российского бытия – только лишь от одного преобразования общественных отношений в некие иные рамки, а их костяк между тем так и остался совершенно в точности тем же еще со времен стародавнего средневекового феодализма.

Причем советские времена – это разве что тот наиболее явный и до чего на редкость весьма и весьма до чего безусловный откат в то самое исключительно, как есть до чего далекое прошлое под видом чисто уж донельзя более чем чисто так во всем трафаретного построения мнимо светлого будущего.